Текст книги "Зверь"

Автор книги: Кармен Мола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

9

____

Направляясь в лазарет монастыря Нуэстра-Сеньора-де-Вальверде и уже почти добравшись до села Фуэнкарраль, Диего был вынужден посторониться и уступить дорогу солдатам, охранявшим повозку, в которой везли восемь человек, больных холерой, которых во время вечернего обхода обнаружил городской патруль. Один из больных кричал:

– Нас везут убивать!

Прохожие отворачивались: никто не хотел за них вступаться, ни у кого не было желания рисковать жизнью, помогая изгоям. Охрана была обязана не допускать контакта заболевших со здоровыми и увезти их как можно дальше от густонаселенных районов. Их везли в лазарет на лечение и следили, чтобы по пути они никого не заразили, но все знали: выбраться оттуда будет очень трудно, почти невозможно. Наверное, этот несчастный прав: больных там не столько лечили, сколько приближали их смерть. Врачи в лазарете получали хорошее жалованье, сорок реалов в день, но они подвергались и самой большой опасности. К тому же Санитарный комитет то и дело объявлял карантин, и врачи долгие часы, а то и дни проводили взаперти. Именно этого Диего Руис боялся больше всего: что, войдя в монастырь, он уже не сможет из него выйти.

Диего постучал в ворота и, ожидая, пока ему откроют, почти пожалел о своем поступке. Не пойти ли обратно по Французской дороге в здание газеты на улице Хакометресо – вернуться к обычной жизни, забыть о Звере, Берте, Хенаро… Лучше бы он написал статью, которую заказал Морентин: о мародерстве в домах погибших от холеры.

– Кто там?

Стражник открыл ворота. Рот и нос у него были прикрыты замусоленным белым платком. Диего показал документ, который раздобыл Доносо Гуаль, – удостоверение умершего врача. Стражник изучил его и ушел в караулку, потом вернулся:

– Можете войти. Вот, возьмите, лицо лучше прикрыть.

Он вручил Диего такой же платок, как у него, и показал, как повязать, чтобы закрыть нос и рот.

– Один из врачей говорит, что так риск заразиться меньше, всем приказано это носить. Если увидят кого-то без платка, лишат дневного жалованья.

– И как, помогают платки?

– Я бы не сказал. Мертвецов отсюда выносят ежедневно: пациентов, врачей, санитаров… А вам что здесь нужно?

– Ищу одного пациента. Его зовут Хенаро, он из Серрильо-дель-Растро – не знаю, жив ли он еще.

– Видать, очень важная персона этот ваш Хенаро, раз вы ради него сюда явились. Боюсь, точных списков у нас нет. Придется вам самому его искать.

Диего вошел в лазарет.

Монастырь, превращенный в холерную больницу, не перестал быть монастырем. Архитектура впечатляла: сводчатые потолки, колонны с изящными капителями, витражи и старинные стрельчатые окна… Навстречу Диего попадались работники лазарета с закрытыми лицами, он расспрашивал то одного, то другого, и наконец кто-то указал ему дорогу.

– Хенаро? Это который гуано продавал?

– Он самый. Он еще жив?

– Жив, но не думаю, что долго протянет. Он в бывшей трапезной.

Трапезная представляла собой просторное, скромно обставленное помещение. Когда-то в ней, наверное, стояли длинные столы, за которыми обедали доминиканские монахи. В одном углу сохранился помост, откуда собравшимся на трапезу читали священные тексты. Сейчас трапезная была заставлена койками с умирающими больными – их было около двух десятков. Хенаро лежал в крайнем ряду, возле окна, выходившего во внутренний двор монастыря. В том углу было немного светлее, а воздух чище.

– Хенаро?

Больной был похож на мертвеца и очень слаб, но пока еще жив.

– Мы нашли вашу дочку, Берту.

– С ней все в порядке?

Он спросил с такой надеждой, что Диего замер. Все, что он собирался сказать, вылетело у него из головы.

Зачем рассказывать человеку, стоящему на пороге смерти, что его дочь найдена растерзанной? Зачем говорить о страданиях, которые ей наверняка пришлось вытерпеть за несколько недель, пока она оставалась в плену? Любопытство, репортерские амбиции, заставившие Диего выдать себя за другого, чтобы пробраться в лазарет и поговорить с отцом Берты, вдруг показались ему бессмысленными и жалкими, ему стало тошно.

– Да, с вашей дочерью все хорошо.

Холера страшно иссушила тело Хенаро, было невозможно поверить, что его сердце еще способно качать кровь, но лицо озарилось слабой улыбкой при упоминании о маленькой Берте.

– Слава богу! А то я боялся, что она попала в лапы Зверя…

В Мадриде о Звере почти никто не слышал, а вот за пределами города истории о нем были очень популярны. Диего сел рядом с Хенаро – тот коснулся его почти невесомой рукой, и журналист едва ощутил полное благодарности прикосновение. Смочив в тазике салфетку, он вытер больному лоб, пока тот рассказывал о чудесном даре своей дочери – ее прекрасном голосе.

– Бывает, закрою глаза, и слышу, как она поет.

Берта выступала с гитаристами и танцовщиками фламенко из предместий, рассказывал он. Иногда представления затягивались допоздна. О них прослышали даже в городе и уже один раз приглашали их в Мадрид, чтобы выступить в богатом доме. Они пели и танцевали до самого утра. Берта рассказывала, что на обратном пути, уже рядом с их кварталом, она потеряла из виду своих спутников и осталась одна. Кто-то или что-то преследовало ее по пятам. Она испугалась, бросилась бежать и мчалась без остановки до самого дома.

– Я знаю, это Зверь за ней гнался. Чудовище ее учуяло. Я всегда был против того, чтобы Берта ходила на праздники, где поют и танцуют, и возвращалась глухой ночью, но… разве ее удержишь? Она живет, чтобы петь… И вот однажды она не вернулась.

– Ну, теперь вы можете быть спокойны. Она вернулась. Это была просто детская блажь. Осталась на несколько дней с музыкантами…

Хенаро закрыл глаза, словно убаюканный колыбельной. Узнав, что дочь в безопасности, он больше не чувствовал необходимости цепляться за жизнь.

– Берта описывала Зверя, который преследовал ее в тот вечер?

– Она почти ничего не разглядела. Было темно, и она испугалась, но сказала, что заметила кожу как у ящерицы. И поступь была такая тяжелая, будто он весил не меньше десяти кинталей⁵.

Ящеры, медведи, олени, кабаны… Страх искажал реальность, извлечь из этих описаний что-то полезное было невозможно. Разве что размеры: человек, который скрывался под именем Зверя, кажется, и впрямь был здоровенным, раз даже его тень приводила людей в панику.

– Дочка знает, что я в лазарете?

– Знает. И очень хотела прийти и обнять вас.

– Не позволяйте ей приходить сюда, не хочу, чтобы она заразилась. Сам я уже не выберусь, не увижу ее больше, и вина не попробую. – На лице Хенаро появилась улыбка, напоминавшая гримасу. – Человек не знает, чем дорожит, пока не лишится этого.

– Насчет Берты не уверен, а вот принести вам вина я могу.

– Вам тоже не стоит торчать на этом кладбище слишком долго. – Глаза Хенаро увлажнились. – Передайте моей девочке, что я ее благословляю и прошу прощения за то, что не смогу больше о ней заботиться.

– Не беспокойтесь, конечно, передам.

– И скажите ей, чтобы не бросала петь. Ее голос – это дар божий. Благодаря ему жизнь становится хоть отчасти сносной.

Диего почувствовал в горле ком и смог лишь кивнуть. Встав, он понуро поплелся к выходу из трапезной. Все, что он сейчас делал, он делал уже не ради карьеры, а в память о Берте. Потому что даже в этом больном городе еще можно было жаждать справедливости. Ему удалось найти зацепку: праздник в богатом доме, цыгане, сопровождавшие девочку. Возможно, именно там Зверь наметил Берту себе в жертву, но в тот раз не смог ее схватить.

Диего все еще искал выход из лазарета, когда услышал за спиной женский голос:

– Сеньор Руис… Вот уж где не ожидала вас встретить!

Рот и нос у нее тоже были закрыты, но забыть такие глаза невозможно. Диего совсем недавно видел их в театре фантасмагорий. Это была Ана Кастелар.

– Это я не ожидал встретить вас в таком месте.

– Я состою в Благотворительном комитете. Прихожу сюда два раза в неделю. Но мне трудно объяснить присутствие в этих стенах репортера.

Диего хотелось продолжить начатое в театре, но сочувствие к Хенаро терзало его, как жестокое похмелье. Не помогла даже улыбка Аны, которую он угадал под платком.

– Я пришел с визитом, – попытался выкрутиться Диего.

– Визиты запрещены. У вас должна была быть какая-то серьезная причина, чтобы войти сюда.

– Ладно… Вижу, вас не обманешь. Я одолжил пропуск у врача, чтобы поговорить кое с кем из больных.

– Неужели вы способны зайти так далеко в поисках новостей? Надеюсь, за риск хорошо платят.

– На самом деле я здесь скорее как добрый самаритянин. Мне бы очень хотелось побеседовать с вами, и, надеюсь, нам еще представится такая возможность, но сейчас я должен идти.

– Ворота лазарета только что заперли. Один больной пытался сбежать, а это недопустимо, ведь зараза пойдет дальше. В подобных местах это обычное дело – знаешь, когда войдешь, но никогда не знаешь, когда выйдешь.

В голосе Аны появился новый оттенок, которого Диего прежде не замечал: печаль или, скорее, обреченность. Последнюю фразу она произнесла с мрачной искренностью и трепетом, вызванным бессилием перед смертью, которой дышали стены лазарета. Но тут же, словно почувствовав, что чересчур разоткровенничалась и даже в какой-то степени обнажила душу, Ана улыбнулась:

– Это нарушило ваши планы? Я думала, вы не станете возражать против моего общества. Или вчера в театре мне это только показалось?..

– Ваше общество – лучшая награда за любые лишения.

– Приятно слышать. К тому же врачей нам как раз не хватает.

– Я не врач, вы же знаете.

– Конечно врач – у вас есть удостоверение, в котором так написано. Мне нужно навестить нескольких больных. Вы будете сопровождать меня как врач. Или донести на вас за самозванство?

Диего смотрел на нее в нерешительности, пытаясь понять, реальна ли ее угроза или это просто предлог, чтобы вместе скоротать время вынужденного заточения. Легкомысленная дама, которую он встретил в театре фантасмагорий, уже не казалась ему такой легкомысленной. Интересно, какова же Ана Кастелар на самом деле? Она была собой, когда смеялась над остротами лощеного красавца, или стала собой сейчас?

10

____

Дельфина, мать Хуаны, оказалась смуглой полноватой женщиной с таким глубоким декольте, какое в Мадриде увидишь не часто. Ее напористый вид не вязался с мягким голосом и обходительными манерами.

– Моя дочь говорит, ты хочешь видеть Львицу. Уверена, что тебе это нужно?

– Мне нужны деньги для себя и для сестры.

Лусия знала: сомнений лучше не показывать. Дельфина окинула ее взглядом, прикидывая, стоит ли сказать что-нибудь еще, и решила воздержаться. Не ей разубеждать чужую девочку, если она сама уготовила такую же участь собственной дочери.

– Это лучше, чем наняться служанкой в дом, где тебя все равно изнасилует хозяин, или стать прачкой и отморозить руки, или побираться на улицах, чтобы тебя все презирали, или выйти замуж и быть постоянно избитой и с целым выводком детей. Бывает жизнь и похуже этой. Хотя сейчас из-за холеры у нас не так много клиентов… Подожди здесь, Хосефа тебя позовет.

Дельфина оставила Лусию на кухне, гораздо более чистой и лучше обставленной, чем любая из тех, что девочка видела за свою недолгую жизнь. У них дома, в Пеньюэласе, кухней назывался угол, где можно было развести огонь, чтобы поставить на него котелок. А здесь была даже дровяная плита – Лусия разглядывала ее, не смея прикоснуться. Железная печь была выкрашена в черный цвет, в ней имелось множество ящиков в позолоченной окантовке. В самом большом ящике находилась топка; в другой клали уголь или дрова; в третий сыпалась зола, которую потом использовали для варки мыла; сверху в плите были отверстия, а в них особые кольца, на которые ставят кастрюли и сковородки. Сейчас печь была холодной, но зимой огонь, наверное, горел постоянно, чтобы всегда была горячая вода, и это место оставалось самым теплым в доме.

Особую зависть у Лусии вызвали огромные блюда, полные луковиц, помидоров, перцев и тыкв… Владей она такими богатствами, она не ждала бы сейчас разговора с Львицей и могла бы прокормить сестру сама. Девочка прикидывала, не стащить ли все это, но здравый смысл возобладал: она понимала, что совершит глупость, ведь через несколько дней еда все равно закончится. В то же время у Лусии появилась надежда: если она останется здесь, то сможет раздобыть достаточно денег, чтобы сбежать из Мадрида.

Кухня оказалась сквозным помещением: мимо то и дело сновали женщины, одни без особого любопытства лишь здоровались с Лусией, а другие и вовсе не обращали на нее внимания. Наконец вдалеке послышался глухой стук, равномерное «ток-ток», словно какой-то старик при каждом шаге ритмично постукивал тростью. Звук постепенно усиливался, приближаясь. Лусия представила себе Львицу: неспешно идет, стуча каблуками по деревянному полу, и, наверное, курит сигарету в мундштуке. Но вместо Львицы на кухню ввалился грязный калека без правой ноги. Из закатанной штанины торчала отрезанная выше колена культя. Передвигался он при помощи костылей, которые, казалось, с трудом выдерживали его вес. Калеку звали Маурисио. Он сбежал из богадельни на улице Сан-Бернардино, и Хосефа иногда позволяла ему ночевать в ее доме в обмен на помощь по хозяйству и мелкий ремонт. Маурисио был мастером на все руки и, пожалуй, только этим и мог бы похвастаться.

– Что ты тут делаешь?

– Жду Львицу.

– Будешь на нее работать?

– Не знаю.

– Если останешься, хочу быть твоим первым клиентом.

Он окинул Лусию похотливым взглядом, от которого ей стало дурно. Она уже начала искать предлог для бегства, но в этот момент на кухню вернулась Дельфина:

– Хосефа ждет тебя в зеленой гостиной.

Стены зеленой гостиной были вполне предсказуемо обиты зеленым шелком, кресла с позолоченными ножками тоже были зелеными, но другого оттенка. Хосефа Львица сидела за небольшим, накрытым для нее одной столом и, очевидно, только что закончила обедать. На столе стояли большая чашка и блюдце, на котором лежал кусок хлеба с маслом.

– Кто ты такая?

– Меня зовут Лусия.

– Что тебе нужно в моем доме?

Лусия медлила с ответом, не сводя с собеседницы глаз. Хосефе было под сорок, но выглядела она хорошо. Черные, возможно крашеные, волосы были собраны в подобие пучка, никакой косметики на лице. Не сложно было догадаться, что под легким пеньюаром она совершенно голая.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Врешь. Ты девственница?

– Четырнадцать. А с мужчиной я никогда не была.

– Ну-ка, разденься.

Лусия сняла верхнюю юбку и рубашку и осталась в грязных лохмотьях, бывших когда-то ее нижней юбкой.

– Все снимать?

– Да, все.

Лусии стало неловко, что женщина разглядывает ее с головы до ног. Потом Хосефа велела ей повернуться спиной. Усилием воли Лусия прогнала мысли о матери и о том, что бы она сказала, узнав о таком позоре.

– У тебя красивое тело. И натуральные рыжие волосы – таких, как ты, не много.

– Можно одеться?

– Нет, сейчас тебе принесут все чистое. Твои тряпки только в печку годятся. Ты в них похожа на побирушку. Почему ты хочешь здесь работать?

– Мне нужны деньги. У нас умерла мама, дом снесли. Нам с сестрой некуда идти, ей только одиннадцать.

– Жизнь в этих стенах не из легких.

– Но это все равно лучше, чем то, что у меня есть. Только об одном прошу: не позволяйте ничего со мной делать колченогому.

Хосефа засмеялась и позвонила в колокольчик:

– Маурисио? Да он даже если отдаст все, что за всю жизнь заработал, не сможет заплатить столько, сколько я намерена потребовать за твою девственность. Сейчас можешь идти, а завтра жду тебя здесь в это же время.

На звонок пришла Дельфина.

– Дельфина, выдай девочке одежду. Приличную и чистую. С завтрашнего дня она будет работать у нас. И еще дай ей несколько реалов, пусть поест, а то похожа на мешок с костями.

Хосефа взяла Лусию за подбородок и внимательно посмотрела на нее. Взгляд ее черных глаз внезапно смягчился.

– Если не вернешься, искать я тебя не буду. У тебя еще есть время передумать, но, если завтра ты войдешь в эту дверь, нытья я слышать не желаю. Терпеть не могу слезы.

11

____

Обход больных длился три часа, и Диего поневоле оказался лицом к лицу с реальностью, которую раньше старался не замечать. Эпидемия холеры бушевала среди самых бедных, тех, у кого не было ни своего врача, ни денег на лекарства, ни добротной одежды, ни возможности каждый день получить миску супа. Одержимость Зверем и поиск сенсаций, поднимавших престиж Диего на дружеских попойках, отступили на второй план. Сейчас он жаждал другого: показать обездоленным людям, что на свете есть те, кто, как Ана Кастелар, готовы помочь им, даже рискуя жизнью. Великосветская дама, жена одного из министров королевы-регентши, могла бы целыми днями возлежать на мягких подушках, угощаться английским печеньем и перебрасываться шутками с бездельниками вроде Амбросэ; но она помогала врачам в лазарете, не ожидая иной награды, кроме благодарной улыбки умирающего.

Подлинная Ана Кастелар была именно та, которую он видел сейчас. Она подходила к самым тяжелым больным, к умирающим старикам, хотя помочь им было почти нечем – разве что дать глоток воды или немного остудить влажной губкой пылающее тело. Она предложила Диего заняться теми, кто был в критическом состоянии, чья жизнь висела на волоске и для кого ночь, проведенная в лихорадке, могла стать роковой. Ана знала, что делать, и объяснила Диего: у таких пациентов нужно вызвать рвоту при помощи паров винного уксуса и нескольких глотков горячей воды.

Даже с растрепавшимися волосами, забрызганная нечистотами, Ана умудрялась сохранять на лице улыбку. Промыв больному желудок, она для каждого находила искреннюю, утешительную ласку: снова укладывала страдальца на подушку, как мать укладывает горящего в жару ребенка, вытирала ему рот салфеткой. Она работала без перерывов и, ополоснув таз под краном, переходила к следующему больному. В этот момент в ее глазах мелькала едва заметная печаль, та самая готовность сдаться, которую раньше Диего почувствовал в ее словах. Ей казалось, что этого никто не видит, но Диего все замечал: секундная пауза, тяжелый вздох – возможно для того, чтобы сдержать стоявшие в глазах слезы, – и снова за дело, ни намека на печаль, запертую глубоко внутри. Кому под силу поддерживать на смертном одре стольких мужчин и женщин и не сломаться? Такие люди – редкость; страдать ради других готов далеко не каждый.

Оказавшись в роли помощника Аны, Диего начал осознавать, что она увлекает его не так, как в театре… И его тянет к ней не так, как тянуло к другим. Его романтические приключения всегда были проявлением некоей одержимости: он будто стремился заполучить трофей, обзавестись новой красивой безделушкой. В театре он заговорил с Аной, привлеченный ее необыкновенной красотой, притягательной как магнит. Но те чувства не имели ничего общего с тем, что разгоралось в его душе сейчас, когда он шел по детской палате рядом с совсем другой, далекой от легкомыслия Аной. Он постарался не думать об этом, не давать этому названия – он просто не был к такому готов.

Ана села рядом с белокурым мальчиком по имени Тимотео – кажется, это был ее любимец.

– Мальчик совсем плох. Надо сделать ему кровопускание.

– Что? – Диего даже не пытался скрыть ужас.

– Надрез для пуска крови делается на поверхностной артерии. У вас твердая рука?

– Он же совсем ребенок!

– Ребенок, который не выживет, если мы этого не сделаем. Я возьму в аптечке антисептик.

Пока она с решительным видом выходила из зала, Диего смотрел на потное лицо Тимотео, его пересохшие губы, поймал тусклый взгляд, которым ребенок вдруг впился в него, словно моля о помощи. Ана вернулась с почти пустым пузырьком.

– Вот, возьмите нож.

Диего рассчитывал на более тонкий инструмент – скальпель или что-нибудь в этом роде. Нож слегка дрогнул в его руке.

– Подождите, – остановила его Ана.

Она взяла подсвечник с догоравшей свечой, и Диего, догадавшись, прокалил лезвие на огне. Ана показала ему артерию на шее, под левым ухом мальчика. Диего склонился над ребенком. Он был готов бросить нож и бежать из лазарета, но в этот миг рука Аны коснулась его руки. Их взгляды встретились, и Диего понял, что она в него верит. Не сомневается, что он справится. Слова были не нужны – взгляда черных глаз этой женщины оказалось достаточно, чтобы Диего почувствовал неожиданный прилив храбрости. Он сделал маленький надрез. Кровь сразу потекла тонкой струйкой, а в следующую секунду брызнула с силой, как речной поток, перепрыгнувший через камень.

– Чуть шире, – попросила она.

Диего расширил надрез. Тимотео корчился от боли. Ана держала его голову обеими руками. Кровь текла минуту, показавшуюся Диего бесконечной. Наконец Ана приложила к ране дезинфицирующее средство и зажала надрез полотенцем.

– Проверьте пульс.

Диего нащупал пульс у мальчика на запястье.

– Учащенный. Как и у меня.

Ана продолжала с силой прижимать полотенце, чтобы остановить кровотечение.

– И у меня.

Чуть позже они вышли на свежий воздух, во внутренний двор монастыря, и прислонились к массивным колоннам в стиле ренессанс. Пучок Аны растрепался, несколько прядей упали ей на лицо.

Ана улыбнулась:

– Обычно я выгляжу более элегантно.

– А я обычно действую более решительно.

– Не стану вас обманывать: врач из вас никакой, – раздался ее хрустальный смех.

– Позвольте мне доказать, что в других областях я могу принести гораздо больше пользы!

Ана Кастелар отбросила волосы назад и внимательно посмотрела на Диего. Усталость была ей к лицу, пережитый страх сделал ее взгляд светлее, лицо в вечерних сумерках смягчилось, словно написанное акварелью. Однако к ней быстро вернулась деловитость, помогавшая скрывать то, что творится в душе и что теперь, как подозревал Диего, она больше не хотела ему показывать.

– Вечер пятницы на следующей неделе, у меня дома, вас устроит?

– А где ваш дом?

– Не сомневаюсь, что дорогу вы найдете без моих подсказок.

Пройдя несколько шагов по галерее, Ана остановилась и взглянула на Диего:

– Возможно, врач из вас никакой, но вы остались с этими людьми. В этом они сейчас и нуждаются. В том, чтобы кто-то был рядом. Но немногие на это решаются.

Диего воспринял эту фразу как нечто гораздо более ценное, чем разрешение нанести визит: подобная откровенность сулила возможность получше узнать настоящую Ану. Вскоре герцогиня исчезла за колоннами монастырской галереи. Солнце почти село, ворота лазарета открылись вновь. Возвращаясь домой, Диего перебирал в голове события этого дня, и в нем крепло убеждение, что Ана обладает редким даром делать людей лучше.