Текст книги "Облава на волков"

Автор книги: Ивайло Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

ЖЕНДО ИВАНОВ РАЗБОЙНИК

Ты спрашивал, откуда у меня этот револьвер. Расскажу, но дай сначала опрокинем еще по одной. Стоян Кралев когда-то отобрал у меня револьвер, но он не знал, что у меня есть еще один. Я тогда испугался, как бы и его не нашли, если придут с обыском, взял да закопал его под амбаром. Лет пятнадцать – шестнадцать с тех пор прошло, видишь, как его ржа съела. Я на него этой осенью наткнулся, когда амбар рушил. Славный был револьвер. Мне его Иван Пехливанов дал, мне тогда и было-то восемнадцать годков. Ты ведь знаешь, я из верхних сел, из Делиормана[8]8
  Делиорман – область в восточной части Дунайской равнины.


[Закрыть]. Рос сиротой, отца убили в первую мировую, еще брат и сестра были, помоложе.

Как-то поехал я в лес за дровами. Нагрузил уже телегу и только собрался трогать, гляжу – идут ко мне какие-то двое. Лет им на вид около тридцати, один в папахе меховой, другой – без шапки. Подошли ко мне, сели, закурили. «Ты, парень, откуда?» Я отвечаю. «А еще за дровами приедешь?» – «Приеду», – говорю. «Тогда притащи нам сигарет, спички и еды какой. Буханку хлеба и еще чего-нибудь». Тот, который в папахе, вынул из кармана деньги и дал мне. Я взял и поехал в село. Денег, мне показалось, отвалили щедро, и я, как выехал из лесу, остановился и пересчитал. Двадцать с чем-то левов, деньги по тому времени немалые. Пока я разгружал дрова, мать сбегала в лавку, купила десять коробок сигарет, кило маслин и спички, а хлеба, брынзы и еще какой-то еды собрала домашней. Дала мне и остаток денег, чтоб я тем людям вернул.

Отнес я им все, они поели, и тот, который в папахе, спросил меня, знаю ли я, где село Писарово. Я сказал, что слышал про такое село, но сам никогда там не бывал. Они еще порасспросили меня о том о сем и потом сказали:

– Ты нам вернул столько денег, сколько и должно было остаться, значит, ты парень честный. Мы хотим отплатить тебе добром. Иди в село Писарово, увидишь там мечеть. Пол в ней выложен плитами. Отсчитаешь третью от дверей справа, вдоль стены. Приподымешь ее ножом, найдешь мешочек с золотом.

Дали они мне одну меджидию[9]9
  Меджидия – турецкая серебряная монета.


[Закрыть] и ушли. Насчет золота я ни на минуту им не поверил. Знай они, где мешочек золота запрятан, пошли бы сами и взяли, не стали бы мне уступать. Что ж, думаю, хорошие люди, другим ничем не могли заплатить, вот и расплатились меджидией да добрым словом. Так-то оно так, но дня через два-три по селу пошел слух, будто полиция разгромила банду Карадемирева. Время после войны было смутное, тревожное. В Делиормане и Добрудже случались крупные кражи и ограбления. Мужики из окрестных сел нередко сговаривались по двое – по трое и занимались грабежами, которые приписывали Карадемиреву. Слава его как вора и разбойника ходила по всему краю.

Прослышав об этом, я смекнул, что те двое были из банды Карадемирева, а кто-то из них был, может, и сам Карадемирев. Полиция наступает им на пятки, одна забота у них – шкуру свою спасти, отчего ж походя не сделать доброе дело бедняку! Я им как раз под руку попался. Немного погодя Иван Пехливанов рассказал мне, что в шалаше на винограднике села Гевреклер, за два села от нашего, нашли убитого. Оказалось, что это Паско Наумов из банды Карадемирева. Полиция ничего у него не обнаружила, но вскоре стало известно, что убил его товарищ его Шевкет. Заснул он, Шевкет его убил, взял его золото и бежал в Турцию. Сам он жив-здоров, открыл в Стамбуле две гостиницы и большой лабаз. Написали про это наши турки, которые туда переселились.

То, что рассказал мне Иван Пехливанов, подтвердилось, и я понял, что с этим-и-то двоими я и встретился. Но ему я ничего не сказал, потому как побаивался. Он был старше меня, двое детей у него было. Я дружил с его младшим братом, и он меня держал за своего. Он был известный буян, водились за ним темные дела. Говорили, будто он не зря шастает по селам, переправляет лошадей через границу. Скажи я ему про мечеть, он сам туда сходит и возьмет золото. И другому никому я не решался раскрыть секрет, чтоб не выставили меня укрывателем разбойников. Это все так, но как же одному-то мне отправиться в Писарово и одному в мечеть зайти? Прошла зима, весной уже запахло, а я все об этой мечети думаю, все мешочек с золотом в глазах стоит. Ничего не попишешь, без Ивана Пехливанова не обойтись. «Так и так, – говорю ему, – я знаю место, где золото закопано», – и рассказал ему про случай в лесу. «Они и были», – сказал он, и глаза у него загорелись. На другой же день запряг он телегу и мы с ним поехали в Писарово. Надо было миновать четыре села, и мы приехали после полудня. Остановились у корчмы, зашли. Иван Пехливанов стал расспрашивать про мужика одного, Делчо, с которым он вместе в армии служил. За ним послали, вскоре он пришел. Они с Иваном Пехливановым выпили, потолковали, и Делчо пригласил нас к себе.

Около полуночи отправились мы в мечеть. У входа Иван Пехливанов дал мне этот револьвер, просто так, на всякий случай. Две плиты приподняли – ничего. Под третью я первый руку запустил. Рука ушла в пустоту, что-то я нащупал, и когда мы глянули при свете свечи – золотой. Искали дальше – ничего. Другие монеты кто-то уже взял. То ли Шевкет, прежде чем бежать в Турцию, завернул сюда и взял, то ли кто из их помощников. Монету оставили мне. «Твое это счастье, – сказали, – бери». Иван Пехливанов и револьвер обратно не потребовал. «Пусть у тебя будет, – говорит, – глядишь, и пригодится».

И скоро этот револьвер мне пригодился. Как-то вечером Иван Пехливанов зашел ко мне и сказал, что надо сделать одно дело. Мы пошли на луг у села Поток и застали там Делчо и еще одного человека. Я глянул на него вблизи – Крыстю Маринов из нашего села. Понял я, что дело нечисто, но отступать было поздно. В селах в это время шла молотьба – днем молотили, а по вечерам пасли лошадей на стерне. На рассвете, когда сон у сторожей самый крепкий, Иван Пехливанов отобрал четыре пары лошадей и снял с них путы. Мы сели на лошадей и рысью к границе, а до границы – полчаса пути. Там нас ждали четверо, одни говорили по-болгарски, другие – по-валашски. Они взяли лошадей и исчезли по ту сторону границы, а мы вернулись в наш лес. Сели там, Иван Пехливанов вытащил деньги и дал каждому по пачке.

О краже заговорили в тот же день, по селам пошли в обход полицейские и агенты, задерживали подозрительных и сажали в участок. Я запрятал деньги в надежном месте и как ни в чем не бывало работал на току. Иван Пехливанов приказал нам троим не встречаться, а если где случайно встретимся, так чтоб не останавливались и не разговаривали. Еще он приказал, чтоб никто больше ни во что сам не ввязывался, а когда надо будет, он распорядится, как действовать. Ладно, но Крыстю как-то вечером взломал дверь бакалейной лавки и унес из кассы тысячу левов. Вор он был неопытный, его поймали и на три года засадили за решетку. Иван Пехливанов перепугался, места себе не мог найти. Боялся, как бы Крыстю не выдал нас на допросе. Если он признается, что с нами вместе шуровал, и нас возьмут, все отрицай, говорит, иначе погорим. Успокоились мы только тогда, когда огласили приговор Крыстю и отвезли его в тюрьму. Но он своего срока не отсидел и вместе с еще одним парнем бежал из тюрьмы. Власти пытались их задержать, и они месяц с лишним бродили нелегально по делиорманским лесам. Раз подошли близко к одному селу и увидели, что на огородах работают девушки. Девушки были горянки-поденщицы. Они схватили одну девушку, изнасиловали, а потом убили и бросили на опушке. После этого случая положение их стало совсем тяжелое. Другой парень куда-то делся, Крыстю остался один, податься ему было некуда, и он вернулся в село. Постучался к Марко Дойнову, и тот спрятал его у себя.

В это время Иван Пехливанов собрал маленькую шайку. Мы бродили по Добрудже и грабили тех, кто побогаче. Однажды Дойнов пришел к Ивану Пехливанову и попросил его переправить Крыстю через границу. Дойнов много лет работал в селе учителем, оказывал людям разные услуги, и все его уважали. Крыстю был его соседом, и учитель очень его любил. Во время одной из вылазок через границу мы взяли Крыстю с собой и пристроили чабаном к одному человеку из села Пындыклии. Тот обещал раздобыть для Крыстю румынский паспорт. Мы отправились дальше к Силистре. Последний раз, когда мы ходили по этим местам, то потеряли одного из наших ребят. Среди ночи мы сели отдохнуть у обочины шоссе. Когда же встали и уже прошли около километра, то увидели, что одного человека не хватает. Возвращаться мы не могли, дали два выстрела, подождали, никто не отозвался, и пошли дальше. Потом мы поняли, что парнишка наш заснул, а когда проснулся, увидел, что остался один, и испугался. Про выстрелы подумал, что это румыны стреляют, и просидел на обочине шоссе до рассвета. Потом бросил оружие и пошел наугад. На другой день румыны его арестовали, и мы потеряли его следы. Через месяц мы решили снова обойти села вокруг Силистры и, если узнаем, где он, попытаться его освободить. Несколько дней мы провели в одной пещере возле Силистры. Там нас заметил один румын, и нам пришлось, чтоб нас не накрыли, оставить пещеру и отойти к границе. По дороге мы узнали, что румыны выставили нашего парнишку на майдане в селе Карапелит и натравили на него полицейских собак. Потом его увезли куда-то дальше от границы, и больше о нем не было ни слуху ни духу.

Не прошло и недели с тех пор, как мы вернулись в село, когда ночью неожиданно заявился Крыстю. Человек, у которого мы его оставили, не смог добыть ему паспорт, и он вернулся. Пока он отсиживался в Пындыклии, в газетах написали, что тому, кто поймает его или убьет, заплатят десять тысяч левов. Я показал газету Ивану Пехливанову. Он засмеялся и сказал, что мы упустили свое счастье. Я так и вскинулся: «Что ты говоришь, он же наш товарищ!» – «Да я языком болтаю», – говорит. Крыстю боялся идти домой и пришел ко мне. Он хотел, чтоб мы переправили его в Сербию. Прикидывали мы и так и этак, наконец Иван Пехливанов сказал ему, что на канал до самой Сербии нужно много денег, и чтобы раздобыть их, он предлагает ограбить муллу в селе Гевреклер. Тамошний мулла – человек богатый, а пойдем мы только втроем, чтобы не делить добычу на многих участников. Крыстю согласился. Двинулись мы ночью в сторону границы и не успели еще выйти из виноградников, как Иван Пехливанов выстрелил Крыстю в спину. Выстрелил и сам так испугался, что с криком побежал куда глаза глядят. Я едва догнал его и успокоил. Мы перетащили тело Крыстю на дорогу и вернулись в село. Наутро Иван Пехливанов явился в общинную управу с повинной. Его отвезли в город, а там выдали десять тысяч левов и произвели в полицейские. Из этих денег мне он не дал ни лева. Позже он украл с полицейского склада оружие, и его посадили.

После него я стал главарем шайки, и мы по-прежнему действовали по обе стороны границы. В шайку входило всего пять человек, и чтоб нам не отказывались помогать, мы распустили слух, будто работаем на Карадемирева. Полиция выловила кое-кого из его людей, но самого задержать не сумела, и он снова наводил страх в округе. Сентябрьское восстание[10]10
  Имеется в виду антифашистское сентябрьское восстание 1923 г.


[Закрыть] было подавлено, времена пришли еще более смутные, много было всякого недовольства. Карадемирев внушал людям, будто борется против правительства Цанкова[11]11
  Правительство Александра Цанкова пришло в Болгарии к власти в результате фашистского переворота 9 июня 1923 г.


[Закрыть], и многие коммунисты и члены Земледельческого союза стали его помощниками. Были у него помощники и в Румынии, так что он и там действовал свободно. Считая, что мы – его люди, нас тоже укрывали, указывали на сельских богатеев, сообщали, где сколько полиции.

Однажды мы решили ограбить старосту села Эничешме, куцовлаха по народности, богача и страшного мерзавца. Он истязал болгар, обирал их и силком заставлял признать себя румынами. Таких в Добрудже было много, наши помощники и связные давали нам знать, где какое совершено преступление и кто его совершил. Случалось, что людей избивали и убивали, случалось, сажали в тюрьму. А то был такой случай. Лошади одного нашего болгарина зашли на поле румына и маленько потоптали его с краю. Тот – за ружье и обеих лошадей застрелил на месте. Мы заявились к нему на то же поле во время жатвы. К вечеру его жена ушла в село, он остался пасти лошадей. Мы заткнули ему рот платком и повесили на груше вверх ногами. Потом прирезали его лошадей и подожгли пшеницу. Все угодья колонистов были в одном месте, и озимые, и яровые рядом, и называлось – кадастр. Пшеница сгорела до последнего колоска, а тот так и провисел на груше. Когда его сняли, живой был, но обгоревший.

Еще как-то мы узнали, что сборщик налогов в одном селе изнасиловал болгарскую девушку, потому что она пела песню Стефана Караджи[12]12
  Стефан Караджа (1840—1868) – герой борьбы за освобождение Болгарии от османского ига.


[Закрыть]. «Говорит Караджа Русанке» – есть такая песня. Девушка покончила с собой, утопилась в колодце. И надо ж так сойтись – девушка оказалась племянницей одного из наших. Желё его звали, он несколько лет назад от румын сбежал. Тут он заполыхал весь, видим – не удержать. «Если вы со мной не пойдете, – говорит, – я сам с этим мерзавцем рассчитаюсь». Ну, мы ночью выступили и пришли в его село. Зашли к Желё в дом, поговорили с его матерью и отцом, поели, отдохнули. Нам сказали, что сборщика налогов по ночам охраняют жандармы. Хозяева дома, в котором он живет, бежали в Болгарию. Желё знал этот дом как свой, потому что мальчонкой играл с детьми бывших хозяев и часто оставался у них ночевать. Ночь была светлая, без луны правда, но все небо в звездах. На первом этаже светилось окно, там спал караул. Надо было управляться тихо, без выстрела, потому что село было большое и жандармов в нем стояло человек двадцать. Сборщик налогов был неженатый, ему прислуживала старая женщина, она и спала в доме. Ясно было, что сборщик запирается изнутри и у него есть оружие, так что, когда мы его пугнем, он будет стрелять и звать на помощь. Мы прихватили с собой и полбидона керосину, на тот случай, чтоб если не доберемся до самого сборщика, хоть дом его поджечь.

В полночь мы подошли к его дому и залегли у ограды. Часового не видно, не видно и людей в окне первого этажа. Так мы пролежали около часа. С темной террасы вышел часовой, потоптался и вошел в освещенную комнату. Желё и еще один вскочили – и прямо на то место, откуда показался часовой. Там стояла табуретка, и часовой сидел на ней. Через несколько минут он вернулся. Тот ли самый или его сменщик, мы не поняли. Дошел до места и упал как подкошенный, охнуть не успел. Тогда мы втроем кинулись в караульное помещение. Там было два человека, один из них спал в кровати, лежа на спине. Второй не успел открыть рот, как я приставил револьвер к его груди. Мы заткнули ему рот, связали руки и уложили ничком. Другой все спал. Что за человек такой – то ли устал до смерти, то ли пьяный, но спит как убитый и не шевелится. Проснулся только, когда мы его перевернули лицом вниз. Прошло уже много времени, или мне так показалось, но сверху не слышно никакого шума, и Желё не возвращается. Я послал одного, чтоб он посмотрел, что там делается, но он тоже не вернулся. Делчо сторожил во дворе. Я остался в караулке один и стал думать, уж не устроил ли кто наверху засаду и не хватает ли он моих людей по одному. Еще я боялся, как бы не пришел начальник караула. Если смену караула производит начальник, как у нас, придется стрелять. А те двое лежат ничком, рты заткнуты, да я и румынского не знаю, никак их не спросишь.

Наконец мои люди спустились сверху и дали знак, что можно идти. Только когда мы уже вышли из села, спохватились, что не взяли оружие караула, и страшная нас взяла досада. День провели в лесу, и Желё рассказал, как он прикончил сборщика. Сначала он толкнулся в дверь средней комнаты – не заперто. Посветил карманным фонариком – на лежанке спит женщина. Верно оттого, что снаружи стерег часовой, она не запиралась. Желё схватил ее за горло и спросил, в какой комнате спит сборщик. Женщина, горемычная, выпучила глаза, едва дышит. «Отпусти, задушишь», – шепнул ему один из наших. Он отпустил, и женщина показала ему на дверцы платяного шкафа, встроенного. Желё много раз туда залезал и знал, что из шкафа дверка ведет в большую комнату.

Румыны отомстили за сборщика налогов. Убили человек десять из того села и еще столько же из окрестных. Об этих убийствах писали в газетах, наше правительство заявило протест румынскому. Были, кроме нашего, и другие отряды, которые проникали в Добруджу и карали за издевательства над болгарами. Все смешалось, не понять было, кто с кем, кто за кого. Как-то ночью собирались мы перейти границу и напоролись на засаду. Залегли, приготовились стрелять. Решили так: была не была, если это румыны, будем пробиваться с боем. А бывали и такие случаи, когда жандармы устраивали засады и брали с собой болгар, чтоб нас заманивать. Ну я кричу: «Вы кто?» – «Болгары, а вы?» – «И мы, – говорю, – болгары, пусть один из вас подойдет к нам». Только сказал, поднимается один и идет к нам. Я его тут же узнал – Доктор. Димитр Дончев – Доктор. Он был из коммунистов, воеводой у них ходил Дочо Михайлов. Слышал небось про Дочо, про него по всей Добрудже песни пели. Стоял он во главе отряда ДРО – Добруджанской революционной организации. Была еще ВДРО – Внутренняя Добруджанская революционная организация. Сначала это была одна организация, потом они раскололись и стали враждовать. Дочо вместе с румынскими коммунистами боролся против капитала, а те боролись против румынского угнетения.

Как бы то ни было, поговорили мы с Доктором, и он повел нас к своим. И Дочо Михайлов был там. Я сказал ему, что знаю и его, и Доктора. Их штаб был в Дживеле, через село от нашего. Там целый квартал был заселен людьми из равнинной Добруджи, и все они помогали Дочо. Я несколько раз слушал его, когда он выступал на собраниях в окрестных селах. «Ну и хорошо, коли знакомы», – сказал Дочо. И стал расспрашивать, кто мы такие, из ВДРО или из людей Карадемирева, и зачем нас понесло в Румынию. Я сказал, что мы ходили сводить счеты с одним помещиком, который убил паренька-болгарина. Дочо страшно рассердился. «Ну и как, свели счеты?» Мы туда-сюда, делать нечего – признались. «Выкладывайте деньги, вот сюда!» Никуда не денешься, выложили. Нас пять человек, а их – двенадцать, и вооружены по-настоящему – карабины, гранаты. Дочо и оружие хотел у нас взять, но Доктор воспротивился. Они, мол, на румынский патруль могут напороться, так если с голыми руками будут, их перебьют. Дочо отступился. «На этот раз, – говорит, – мы вас так отпускаем, но встретим еще – разговор будет другой. Из-за таких, как вы, – говорит, – румыны наш народ терзают, за одного ихнего убивают десять наших. Кто из вас хочет сражаться за свободу народа, того мы к себе примем. А кто хочет убивать и грабить, того мы со своего пути уберем, потому что все ваши грабежи и убийства правительство приписывает нам». Мы обещали, что подумаем, как жить дальше, и на том расстались.

Дальше мы продолжали жить по-старому и старались держаться в стороне от отряда Дочо, но долго остерегаться нам не пришлось. Через четыре месяца Дочо убили и отряд его распался. Другого воеводу, Доктора, убили позже. И он погиб бы вместе с Дочо, но я тогда спас ему жизнь. Через месяц-другой после встречи с ними как-то вечером мы снова напоролись на засаду. Я подумал, что это отряд Дочо и что нам крышка – на этот раз не простят. Но это оказались люди из ВДРО. Они сказали, что мы славные ребята, потому что тоже, как и они, боремся за освобождение Добруджи от румынского ига, только оружие наше им не понравилось. Они оставили нам пять новеньких карабинов, гранаты, патроны и перед уходом наказали в случае нужды обращаться к такому-то человеку туда-то. В начале августа они сами нас нашли. Обещали, что не будут нас трогать, если мы согласимся участвовать в ликвидации банды коммунистов. Те, мол, агенты России, убивают богатых людей и хотят свергнуть нынешнее правительство. Румынское правительство, мол, послало ноту нашему правительству и потребовало, чтобы отряды коммунистов были выведены из Добруджи, иначе оно не отвечает за последствия.

Я понял, что речь идет о Дочо Михайлове. Во время нашей встречи, да и на собраниях, он говорил как раз наоборот: сведением счетов с отдельными людьми и разбоем мы ничего не добьемся. Добруджа будет освобождена, только если мы будем действовать вес вместе и поднимем население на общее восстание. Одни говорят одно, другие – другое, поди разберись тут, где правда. Да и на что мне ихняя правда, пусть выцарапывают друг другу глаза, только бы нас в свои распри не впутывали. Нанести удар Дочо и Доктору в спину – это мне ничуть не улыбалось. Какие ни на есть, а все – болгары. К тому же и сильные. Как узнают потом, что мы вместе с полицией были против них, не сносить нам головы. Стал я этих из ВДРО отговаривать, но и они не больно церемонятся. Прямо сказали нам, что если мы не станем им помогать, они выдадут нас властям. Оказался я меж двух огней – куда деваться.

В конце концов принял я условия ВДРО. Одно, что своя рубашка ближе к телу, а другое – не верил я, что Дочо и Доктора поймают. Люди они опытные, неужто дадут полиции себя обойти. Ладно, но к концу августа дали нам знать, что мы должны явиться в село Гюллери. Поселили нас там в одном доме и велели ждать, пока позовут. Потом мы узнали, что в эти самые дни отряд Дочо вернулся из Добруджи и остановился на отдых в Дживеле. Выдал их лесник. Я его помню, из ВДРО он был, как звать только забыл. В тот же день прибыло в село пятьдесят человек полицейских и напали на них. Отряд Дочо укрылся в лесу. Тогда и нас пятерых призвали на помощь. Хотели отвести к полицейскому начальнику, чтоб он поставил нас в засаду, но я отказался. Полиция преследовала Карадемирева, а мы часто прикрывались его именем, так что полиция могла заодно сцапать и нас. Я сказал, что мы знаем лес лучше, чем полицейские, и что сами выберем себе место.

Стерегли мы два дня и две ночи, полицейские прочесали лес – никого. На третий день пришел человек и сказал, чтоб, как стемнеет, снимали засаду и ждали новых распоряжений. Есть, мол, сведения, что отряд Дочо добрался до соседнего села Бештепе, так что ночью можно будет перехватить его у границы. Мы пятеро стали совещаться, что нам делать дальше, и в это время у нас за спиной защелкали выстрелы. Метрах в пятистах от нас была маленькая рощица, окруженная полями. Видно, Дочо и Доктор, когда поняли, что в большом лесу их обнаружат, укрылись в этой рощице. Там бы их и не нашли, если б их не выдал Петко Мутафа. Он был из Дживела, я его тоже знал. В тот день он резал в поле кукурузу, и в полдень к нему подошел Доктор, попросил воды. Они были давно знакомы. Доктор попил, отнес баклагу своим товарищам, чтобы напоить их тоже, и вернулся к нему. Попросил его сходить без промедления в село и передать верному человеку, чтоб тот пришел к ним вечером. Мутафа запряг, поехал в село, сообщил тому человеку что надо, а потом отправился к старшему полицейскому и сказал, что в рощице прячутся какие-то люди.

Перестрелка продолжалась два часа. Мы стояли на опушке большого леса и не знали, что происходит. Потом глядим – в кукурузе мелькнул человек. Идет между Двумя рядками прямо на нас, но нас не видит. Вышел из кукурузы и тут на нас наткнулся. Это был Доктор. Без шапки, рубашка в крови, в одной руке граната, в другой – винтовка, а лицом белый как мел. Когда увидел нас в пяти шагах, хотел выдернуть у гранаты чеку, но я крикнул: «Доктор, у нас карабины за плечами, мы стрелять не будем. Не узнаешь меня?» Он смотрит на меня и молчит. Не узнал, да и узнал бы, в такую минуту разве кому поверишь? «Иди своей дорогой, – говорю, – будто нас и нет». Он молчит, не двигается. Одной рукой за чеку держится, дернет, и нам крышка, но и ему крышка. «Раз не веришь, – говорю, – вот мы кладем оружие на землю и идем с тобой, проводим тебя докуда хочешь». Сложили мы свои винтовки и гранаты в кусты. «Теперь, – говорит, – идите передо мной». Прошли мы около километра, он остановил нас и говорит: «Я тебя узнал, как же мне тебя не узнать! Я ведь к вам и шел, чтоб посмотреть, кто вы. Мы думали, что вы румынские жандармы, и взяли вас в кольцо. А теперь вы свободны. Благодарю вас от имени моих товарищей, и прощайте!» Он пошел вперед, а мы обратно, за своим оружием. Ничего не стоило выстрелить ему в спину, но мне сердце не позволило. Я вспомнил, как в ту ночь Дочо хотел нас обезоружить, а он сказал ему: «Дочо, мы ребят отругали, пусть теперь сами решают, будут ли они с нами работать или разойдутся по домам. Но с голыми руками нельзя их отпускать, румыны могут их перестрелять». По-доброму он с нами обошелся, и мы ему добром отплатили. В тот же вечер мы узнали, что Дочо и еще один из его отряда убиты, а двое слались.

Так вот я начал рассказывать, как мы обчистили старосту Эничешме. Мы знали, что в тот вечер он будет на свадьбе у племянника. Связали сельских караульных и подошли к дому. На окнах решетки, на дверях – по два замка висячих. Делчо был здоровенный парень, сильный, приналег на одни двери, на другие и вышиб их с петлями. Вошли мы в дом, стали шарить. Двое в комнатах ищут, двое на чердаке, мне досталась спальня. Роюсь, ищу – ничего. Потом нащупал в одной подушке что-то твердое, вспорол ее ножом и вытащил толстую пачку банкнотов. Сколько их там было, рассматривать было некогда, но уж тысяч двадцать наверняка.

Все произошло за полчаса, мы снова собрались и пошли прочь из села. Только миновали последний дом, кто-то крикнул: «Стой, руки вверх!» Мы залегли, думаем, что дальше делать, если это засада. Желё знал румынский, спросил, кто это, но никто не ответил. Потом уж мы узнали, что случилось и кто нас окликал. Пока мы перерывали дом старосты, один из караульных освободился от веревок и побежал доложил ему. И надо ж так сойтись, в тот самый вечер в гости к старосте заявился Карадемирев, и тот повел его с собой на свадьбу. Карадемирев как бешеный вскочил из-за свадебного стола и заставил всех мужчин, которые были на свадьбе, тут же расставить посты вокруг всего села. Знали бы мы, что против нас орудует Карадемирев, мы бы выбирались из села потихоньку, по одному, с разных сторон и таким образом провели бы его, а мы перли в открытую, выстрелили по разу и пошли полем. Тот, кто окликнул нас, помалкивал. Но когда мы уже отошли шагов на двести – триста, нам вслед поднялась стрельба и мы поняли, что за нами гонится множество людей. Стреляя вразброд, они бежали за нами с полчаса, потом все стихло. Мы пошли по опушке леса шагах в двадцати друг от друга. Когда лес кончился, снова собрались вместе и двинули полями. Шли около часа, там другой лес. Вошли в лес и то по одной тропинке пробуем идти, то на другую свернем, пока не оказались в чащобе. Вроде мы по звездам соображали, куда идти, а выходит, на одном месте вертелись. Когда выбрались из леса, звезды уже гасли, а на востоке посветлело. До границы было близко, на холме белели две заставы – наша и румынская. Мы разделились – я и Делчо должны были обойти заставы с одной стороны, трое других – с другой.

Мы устали, поэтому, перейдя границу, остановились у поля, засеянного подсолнечником, отдохнуть. Делчо зашел по нужде в подсолнухи, а я снял пиджак, постелил его и прилег. Вдруг послышался топот, я приподнялся, смотрю – всадник мчится вдоль подсолнухов прямо на меня. Когда он подскакал ближе, я увидел, что в руках у него винтовка, и вскочил на ноги. Успел заметить, что у всадника усы и на голове черный румынский котелок. И конь под ним черный. Только я потянулся за своей винтовкой, как что-то обожгло мне грудь, толкнуло с силой, и я упал навзничь. Как во сне помню, что он наклонился надо мной, и я почувствовал страшную боль слева. Видно, он стаскивал мешочек с деньгами, притороченный к моему левому плечу. Делчо услышал выстрел, но когда он подбежал ко мне, тот уже несся через границу. Делчо увидел, что я ранен в сердце, и кинулся в село за телегой. По дороге сознание у меня прояснилось, и я велел ему гнать прямо в город к врачу.

За полдень мы приехали в Варну. Делчо порасспросил насчет врача, и ему сказали, что есть такой Стаматов, крупный специалист – хирург. Он держал частную клинику. Доктор почистил мою рану, перевязал и посоветовал остаться в клинике. Целый месяц я там провел. И каждый раз как он меня смотрел, я его спрашивал, буду я человеком или нет. Я, мол, тебя озолочу, только вылечи. Он молчал. Только на двадцатый день говорит: «Ты, парень, в рубашке родился. Пуля на палец ниже сердца прошла и ничего не задела. Столько лет лечу, а такого чуда не видывал». Через месяц выписал он меня совершенно здоровым, будто ничего и не было. Расплатился я с ним знатно. Чистым золотом, из того, что у меня припрятано было. И каждый год ему в этот день – подарок. Или ягненка отвозил, или поросенка. Где б я сам в то время ни был, запрягал лошадей – и к нему. И так, пока он не умер.

Долго пытались мы разузнать, кто стрелял в меня и кто взял деньги. Наконец, выяснили, что это был Карадемирев. Он сам об этом рассказал, чтоб всякая мелкота вроде нас про это узнала и не путалась у него под ногами. В тот вечер, когда он понял, что упустил нас, он взял у старосты лошадей и с десятком парней поскакал к границе, чтобы нас перехватить. Расставил своих людей неподалеку от пограничных застав, там, где предполагал, что мы можем пройти, притом по эту сторону границы, на нашей земле. Границу ведь как перейдешь, так теряешь осторожность, вроде как ты уже дома. Так и с нами получилось. По слухам, Карадемирев дал слово старосте рано или поздно переловить всех таких, как мы. Всех, сказал, перебью поголовно, чтоб моим товарищам и помощникам ни в чем не сомневаться. И он был прав. Староста мог потерять к нему доверие, и другие его помощники тоже. Является, мол, к тебе в гости, ест-пьет за твоим столом, а его люди обирают твой дом. Потому-то в тот вечер Карадемирев и был вне себя от ярости. А сам он из тех, кто на полдороге не останавливается. Уж коли взял тебя на мушку, каюк. Один из его людей польстился как-то на большие деньги, украл из общей казны и скрылся где-то в Болгарии или Румынии. Карадемирев три года только что в норы мышиные не заглядывал и под конец нашел его в Софии. Тот купил там большой дом, лавку и заделался торговцем. Однажды в полдень в его дверь постучали, он открыл и остался где стоял. Кто-то из людей Карадемирева уложил его на месте и – концы в воду.

Когда я окончательно оправился, я откупил у правления общины право взимать «интизап». Интизап – это налог, который платят общине при покупке и продаже крупного скота. Если покупатель или продавец не платил налога или пытался скрыть самую сделку, я брал с него штраф втрое против интизапа и еще другой штраф от имени общины. В это время поймали Карадемирева. Кто его выдал и как это случилось, не знаю. В город его везли через наше село. Я как раз зашел в контору общины, староста мне был нужен. Старосты в конторе не было, сидели там его помощник и один старик. Я подсел к ним, о чем-то мы заговорили, и тут с улицы послышался стук телеги. Вскоре открылась дверь, вошел полицейский старшина и сказал, что они везут Карадемирева. Заранее они ничего не сообщали, потому что боялись, как бы верные ему люди в селах не организовали нападение на конвой. Когда я это услышал, у меня душа в пятки ушла и я хотел было выбраться из конторы, но двое полицейских уже вводили Карадемирева. Все встали. Он вошел, сказал: «Добрый вам день, люди», – и сел на стул. Руки у него были связаны, на ногах тяжелые кандалы. «Садись, дедушка, что ты стоишь», – сказал он старику. Потом вгляделся в помощника старосты, спросил, откуда тот родом, засмеялся. Повернулся и ко мне, посмотрел на меня, но ничего не сказал. Почудилось мне, что вроде усмехнулся, и у меня ноги подкосились. Скажи он, что узнал меня, что это в меня он стрелял и отобрал у меня деньги старосты из Эничешме, меня тут же арестуют и повезут с ним вместе. А он – вместо этого: «Парень, дай-ка мне попить!»