Текст книги "За Сибирью солнце всходит..."

Автор книги: Иван Яган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Если на очередные, плановые заседания парткома приходили те, кого непосредственно касался обсуждаемый вопрос, то теперь в приемную то и дело звонили: «Нельзя ли нам поприсутствовать? Интересно послушать». В конце концов желающих оказалось столько, что Сеньков решил собрать партком не в своем кабинете, а в зале заседаний заводоуправления, вмещающем человек двести. К началу все места были заняты, проходы забиты приставными стульями, люди толпились у дверей. Я заметил среди присутствующих Гребнева и членов его бригады, ребят из комиссии. Начальники отделов и цехов, председатели цеховых комитетов, секретари партийных организаций, уполномоченные БРИЗа – все оживлены, у всех на лицах ожидание чего-то необычного.

Сеньков начал заседание традиционно: «Слушайся вопрос о работе заводского БРИЗа. Для отчета слово предоставляется начальнику БРИЗа Аркадию Петровичу Центнеру».

Центнер тоже начал отчет традиционно. Да и мог ли он говорить иначе? Сказал, сколько раз подряд завод занимал первые места и получал денежные премии, назвал сумму условного экономического эффекта от внедренных рационализаторских предложений, цифры роста рядов рационализаторов. Затем перешел к характеристике рационализаторской работы в каждом цехе.

Но вот Аркадий Петрович оторвался от доклада, снял очки, взял в горсть бородку, сделал такое движение, будто хотел выдоить ее.

– К сожалению, за минувший месяц мы еле-еле выполнили план по рационализации. Такого у нас не бывало, если мне не изменяет память, лет пять. Хуже того, некоторые цехи с заданием не справились, а такой передовой цех, как литейный, выполнил план только на семьдесят процентов. Это, товарищи, ЧП. Причину этого вы, наверное, знаете. Нам целый месяц не давали работать. Я имею в виду ту самую проверку. Нас нервировали, нас пытались допрашивать, как подсудимых. Наконец, фельетон в газете. Я считаю, что это дезориентирующий материал, оскорбляющий людей творческой мысли, наших умелых и находчивых. Это пятно на весь завод, на наш передовой коллектив. Считаю, что партком совершенно необоснованно доверился автору, молодому товарищу, плохо знающему производство и организацию рационализаторской работы.

Я сидел сзади главного инженера и видел, как он одобрительно покачивал головой, подбадривая Центнера.

– Я думаю, – продолжал Аркадий Петрович, – что партком и присутствующие здесь товарищи выскажут свое мнение и о фельетоне и... Пора лишить возможности кое-кого вставлять нам палки в колеса. А то у нас зайцы начинают пугать медведей.

В зале кое-где прокатился хохоток: видимо, понравился каламбур Центнера. Даже сам Аркадий Петрович довольно ухмыльнулся и сказал: «У меня все».

Сеньков постучал карандашом о графин.

– Есть, товарищи, вопросы к Аркадию Петровичу?

– Есть, – поднялся начальник десятого цеха Иван Петрович Рудаев. – Скажите, Аркадий Петрович, когда и в каком цехе вы были последний раз?

Центнер удивленно сморщил лоб.

– А какое это имеет отношение к делу?

– Прямое.

– Собственно, моя работа в бюро, а не в цехах. Я не понимаю, к чему ваш вопрос.

– А к тому, Аркадий Петрович, что вы в своем бюро, извините, забюрократились, не знаете, что делается на местах. Вы только отчеты собираете и верите только им. А комиссия работала в цехах, при деле.

Сеньков снова постучал о графин.

– Иван Петрович, это уже не вопрос, а выступление. Мы вам дадим слово. Есть еще вопросы к товарищу Центнеру?

– Есть. Лично вы подаете или подавали когда-нибудь рационализаторские предложения? Если подавали, то какие? – Это спрашивает член парткома токарь Ненашев.

– Мне не обязательно подавать предложения. Вопрос довольно странный...

– Согласен, не обязательно. Тогда скажите, какую сумму денег получаете вы ежемесячно, исключая зарплату и пенсию?

– Девяносто-сто рублей. Но это положено, везде так. Это вроде премиальных за перевыполнение плана. Уполномоченные цехов тоже получают...

– Уточняю, – говорит Ненашев. – Премиальные по рационализации на заводе получают поквартально. Так? И вы их тоже получаете ежеквартально?

– Да, получаю.

– Тогда что за деньги вы получаете с уполномоченными ежемесячно?

– Действительно, я не точно сказал. Ежемесячно мы получаем за содействие. Это на всех заводах делается. Но почему меня об этом спрашивают, Андрей Яковлевич? Я ведь не на следствии.

– Вы коммунист и вопросы задают коммунисты. Я тоже думаю, что эти вопросы имеют непосредственное отношение к повестке дня. Мы хотим найти причины, заставившие работников БРИЗа и некоторых других товарищей встать на путь очковтирательства, раздувания мнимой массовости, выколачивания дутых экономических эффектов... Есть еще вопросы к товарищу Центнеру?

– Разрешите! – Только сейчас я заметил в зале корреспондента центральной газеты Лобова. Это он задает вопрос начальнику БРИЗа: – Скажите, товарищ Центнер, сколько в этом году высвобождено рабочих за счет внедрения рационализаторских предложений и какой рост производительности труда достигнут за этот же счет?

– Мы эти показатели не считаем главными, поэтому я затрудняюсь точно ответить.

– Какие же показатели вы считаете главными?

– Массовость, экономический эффект.

– А вы считаете, что производительность труда и высвобождение рабочих рук не относятся к вопросам экономики?

– Почему же... Впрочем, – Центнер порылся в бумажках, – впрочем, я могу сказать. За последний год высвобождено семьдесят рабочих.

– Аркадий Петрович, – говорит Сеньков, – надо бы добавить и уточнить, что эти семьдесят рабочих высвобождены в десятом цехе, точнее – в тракторном отделении цеха. Производительность труда там возросла в шесть раз. Это результат работы комплексной бригады Александра Александровича Гребнева. А у вас этот цех до сих пор числится отстающим, потому что он не достиг желаемой вами «массовости» в рационализации... Теперь, товарищи, наверное, послушаем председателя комиссии по проверке и подготовке нашего вопроса. Прошу, Андрей Петрович.

Минуту назад мне казалось, что далеко еще до выступления. В мыслях еще все было перепутано, и я силился успокоиться, расстанавливал в логическую шеренгу цифры, факты, доводы, опровержения. Но их было так много, что становилось страшно: как сказать главное? Не знал, какие слова произнесу первыми, даже не мог представить своего голоса. Вдруг показалось, что вот встану, раскрою рот и услышу совсем не свой голос. Что за чушь! А тут проклятый кадык – бьется так, что приходится рукой придерживать. У меня всегда так: как сильно разволнуюсь – начинает биться кадык...

– Товарищи! Вам всем известно, что за последние годы произошли поистине революционные преобразования в промышленном планировании, в организации производства. К сожалению, одно из важных звеньев производственной деятельности – рационализация – остается ржавым, забытым звеном. Рационализацию чаще описывают в газетах с одной стороны – с положительной, парадной. Грешен, сам так писал. Написано и наговорено столько розового, что уже трудно щегольнуть необычностью. В печати критические материалы на эту тему – редкость. Если и случится, то пишут как-то поверхностно: «зажимается инициатива, волокита с предложениями, нет массовости»... Такая поверхностность объяснима: рационализация – дело сложное, тонкое и капризное. Чтобы дойти до глубины, надо прямо-таки нырнуть, окунуться. Но и тогда останется много спорного, трудноразрешимого... За последние десять-двадцать лет эта область менее всего была подвержена изменениям, ломкам. А факты говорят, что рационализация, ее организационные формы нуждаются в совершенствовании, в рационализации...

На минуту замолчал, словно желая проверить себя: не слишком ли теоретизирую? Глянул в зал: слушают внимательно. Во время паузы главный инженер не то про себя, не то мне довольно громко сказал:

– Интересно узнать, как представляет себе товарищ газетчик смысл настоящей рационализации?

– Я отвечу, Всеволод Сергеевич. В первую очередь я представляю рационализацию, как дело творческое. Пусть не такого масштаба, как научные открытия, однако творческое. Во-вторых, поскольку рационализаторская работа оплачивается, необходимо, чтобы она приносила эффект реальный, безусловный. Прежде всего, каждое внедренное предложение должно или повысить производительность труда, или дать экономию материалов и энергии, или облегчить труд людей

Главный изобразил на лице улыбочку, кивает головой, и не поймешь, одобряет ли он мои слова или хочет дать понять: мол, яйца курицу учат...

– Что же происходит у нас? – продолжал я. – Главная ошибка сегодня, пожалуй, состоит в планировании такого творческого дела, как рационализация, «сверху». Новая система планирования промышленного производства дает право предприятиям самим определять объем выпускаемой продукции. Я имею в виду встречные планы. И что же? Мы видим на примере нашего и других заводов страны резкий рост выпуска продукции. А вот показатели по рационализаторской работе нам до сих пор планируют Главк и министерство. Разумно ли планировать «сверху» сумму экономического эффекта с точностью до сотни рублей? А у нас именно так и делается. «Даешь два миллиона!» И на каком основании планируется? Исходя из количества работающих. Завод отвечает: «Надо – так надо, будет два миллиона...» К чему это приводит? К тому, что заводской БРИЗ вместо того, чтобы являть собою штаб творческой организации, превращен в бухгалтерию, в кассира, в статистика. Он не в состоянии ничего больше сделать, как «спустить» цехам планы – размеры того же экономического эффекта в рублях, собрать в конце месяца, квартала, года отчеты и подытожить: набрана нужная сумма или нет. Если набрана – хорошо! Не набрана – надо добрать, дотянуть, изыскать.

Штурмовщина – давно опорочивший себя метод выполнения плана. С этим злом ведется борьба, и оно отступает. Но это в производстве. А кто хочет посмотреть штурмовщину в ее натуральном облике – зайдите в БРИЗ завода в конце квартала. Там стоит такая запарка, что представить трудно. Трещат телефоны, стучат костяшки счетов, взвиваются над столами бумаги, люди разгорячены и взвинчены до предела. Они «выбивают» из цехов отчеты, натягивают запланированную сумму эффекта. В этой-то горячке все принимается, все засчитывается. Многие руководители цехов тоже заинтересованы: чем больше наберут условного экономического эффекта, тем больше шансов у цеха получить первое место по заводу, а с первым местом – премию. К тому же, вознаграждение рационализаторам выплачивает не цех, а завод.

Порождением планирования рационализации «сверху» является штурмовщина в БРИЗе, а она в свою очередь порождает массу нежелательных явлений – халтуру, рвачество, очковтирательство. Вживается опасная болезнь – отдельные люди разучиваются думать только за оклад. Происходит вопиющая путаница между рационализацией и мероприятиями, которые должны выполняться по долгу службы. Те, у кого нет совести, привыкают с помощью БРИЗа любое мало-мальски полезное дело оформить по линии рационализации, чтобы урвать у государства в свой карман. Эта проблема наиболее остра, это проблема морального плана, проблема совести. Касаясь ее, я чувствую большую ответственность, потому что именно здесь возможно наибольшее количество возражений со стороны рационализаторского люда. В этом я убедился, когда газета опубликовала фельетон «Вознаграждение за букву «у».

Паузу опять заполняет своим вопросом главный инженер:

– Вы считаете, товарищ Зайцев, что в вашем фельетоне все правильно, все объективно?

– Да, все правильно и объективно, потому что в фельетоне использованы факты, собранные не одним автором, а комиссией. Собраны и обсуждены.

– Но вы в фельетоне намекаете на наличие подобных фактов и в других цехах. Вы и теперь утверждаете это?

– Да, и могу привести десятки и сотни примеров. БРИЗ у нас действительно превращен в дойную корову. Доят ее, кому не лень, у кого, повторяю, нет совести. Но молочко-то бежит в виде рублей в карманы некоторым, а заводу – один звон. Кто может сегодня сказать, что экономический эффект от рационализации действительно составляет два миллиона? А может, это двести тысяч? Ведь тридцать процентов проверенных рацпредложений оказались вовсе не внедренными, то есть «липовыми». Комиссия выявила большое число рацпредложений с «дутым» эффектом. Тот эффект, который фигурирует в документах БРИЗа, является чисто символическим, у нас он называется условным. За этим выгодным термином прячется многое. А почему он не безусловный? Бризовцы любят повторять: дескать, в заводскую копилку положили столько-то... Можем ли мы сейчас взять из этой копилки сотню тысяч и построить на них детский садик? Нет, не можем. Потому что названные два миллиона не проведены никакими бухгалтерскими документами, они нереальны, их просто нет. В то же время гонорар авторам рацпредложений выплачивается из заводской кассы, и эти расходы относятся на себестоимость продукции. У нас много денег выплачивается лицам, не внесшим вклада в дело рационализации. Платят за «инициативу», за «содействие» и так далее...

Главный инженер не выдержал, со злорадством в голосе перебил меня:

– Мне помнится, товарищ Зайцев, ваша фамилия тоже стояла в ведомости на премию за рационализацию в прошлом месяце. Какое предложение подали вы? Кажется, сто рублей была сумма. Так, Аркадий Петрович?

Аркадий Петрович от неожиданности заерзал на стуле и машинально сказал:

– Да, так.

В зале зашумели. Сеньков удивленно вскинул голову.

У меня забился кадык, и я придержал его рукой, хотя делал вид, что ослабил воротник рубахи и поправил галстук.

– Да, действительно, моя фамилия стояла в ведомости. Это был единственный случай. Но то была взятка. Мне ее предложил Аркадий Петрович, когда узнал, что намечается проверка работы БРИЗа. Я от взятки отказался. В ведомости нет моей росписи. Так, Аркадий Петрович?

Центнер ничего не сказал, но всем было понятно, что сказать ему нечего. Сеньков обмяк за столом, и на его лице вздулись скулы. Обращаясь к Ерохину, он едко, даже зло сказал:

– Вы довольны ответом, товарищ Ерохин?

– Вполне, – ответил тот.

– Продолжайте, Андрей Петрович.

– Здесь не случайно задавали вопрос товарищу Центнеру о его личных премиях. Комиссия установила, что ежемесячно доходы Аркадия Петровича, считая оклад, пенсию и премии, составляют пятьсот пятьдесят рублей. Не многовато ли? Примерно столько же выходит у энергетика литейного цеха Савича и у некоторых других. Думается, что им есть резон держаться обеими руками за устаревшие формы организации рационализаторской работы, выбиваться в передовые за счет показухи и очковтирательства. Они примут любое предложение, если есть возможность сфабриковать приличный условный экономический эффект, если на нем можно погреть руки. Вот один характерный пример. Вы все помните, как в начале года вдруг остановилось строительство нового цеха из-за отсутствия кровельного материала. Потом выход был найден: цех накрыли другой кровлей, имевшейся, а не той, что предусматривалось проектом. Хорошо это или нет для качества, не знаю, во всяком случае строительство не остановилось.

– Да, и уже, как видите, подходит к завершению! – почти крикнул Ерохин и нервно оперся руками о подлокотники, даже приподнялся, будто ему на сиденье подложили ежа.

– Но дело в том, – продолжал я, – что на этом деле кое-кто погрел руки. Снабженцы ОКСа не сумели своевременно обеспечить стройку кровлей, предусмотренной проектом. Они и предложили использовать имеющийся на заводе кровельный материал. Но только каким-то образом все это вылилось в рационализаторское предложение. Как же подсчитывался экономический эффект? Очень просто. Учли разницу в стоимости материала, возможные убытки, которые могли бы произойти со дня приостановки строительства до дня получения кровли, предусмотренной проектом. Все очень просто.

– А как бы вы поступили? – выкрикивает начальник ОКСа.

– Может быть, и я так поступил бы, но зачем оформлять рацпредложением? По существу, вы с трудом исправили свою оплошность, свою неразворотливость и тут же обворовали государство, получив деньги за «рационализацию». Кстати, это предложение было коллективным, и одним из его авторов являетесь вы, Всеволод Сергеевич. – Я глянул на главного инженера. Тот низко опустил голову на подставленную ладонь и молчал. – Это и есть извращение и рвачество, это продукт несовершенства Положения о рационализации. Нужны точные определения: что можно считать рационализаторским предложением, а что голой идеей, да еще преследующей корыстные цели.

Что касается предложений комиссии по улучшению рационализаторской работы на заводе, то они записаны в проекте решения и рекомендациях парткома и будут сегодня обсуждены. Но коротко можно сказать и о них. Во-первых, в наше время любая творческая индивидуальная работа проигрывает перед коллективной. Вы читали недавно в нашей газете рассказ о делах комплексной бригады рационализаторов, которой руководит товарищ Гребнев. Мы советовали бы всем присутствующим здесь сходить в тракторное отделение и своими глазами посмотреть на результаты работы этой комплексной бригады. Во-вторых, предприятия, их подразделения давно перешли на хозяйственный расчет, ищут пути к рентабельной работе. И от организации рационализаторов пора требовать того же. Пора условный эффект сделать безусловным, дать заводским БРИЗам больше самостоятельности, но не такой, какая есть сейчас, а в хорошем смысле. Не надо им планировать сумму эффекта с потолка, в то же время надо поставить их в такие условия, чтобы рационализаторы поощрялись за реально принесенную пользу. В-третьих, ответственным руководителям и финансовым органам нужно дать право не считать рационализацией то, что люди обязаны делать по долгу службы... И еще об одном. В штаты завода следует ввести должность работника, который бы определял истинную ценность предложений, их действительную эффективность. Он не должен быть втянут в бюрократическую бумажную карусель...

В перерыве ко мне подошел корреспондент центральной газеты Лобов.

– Вы знаете, Андрей Петрович, я не представлял, что увижу и услышу сегодня такое, не думал, что это такая проблемища... Я хотел бы взять у вас доклад, если можно.

– У меня нет доклада, я по блокноту. Эта рационализация засела у меня вот где! – Я показал на то место, где, по моему разумению, должна быть печенка. – Так что и без блокнота можно бы, наизусть.

– Тогда, может быть, вы возьметесь написать для нашей газеты проблемный материал? Ручаюсь, пойдет без задержки.

– Попробую.

– Договорились...

Подошли Голубева, Вениам и Люся. Они всей редакцией пришли «болеть» за меня, за газету...

– Поздравляю! – говорит Голубева. – Я так волновалась...

– Ну вот, Андрей Петрович, – улыбается Вениам, – сегодня вам не было скучно, надеюсь. Все хорошо, как надо.

– Ну ты дал! – Люся забыла, что Анна Иосифовна настрого запрещает в редакции обращаться на «ты».

– Так правда, все нормально? – спрашиваю. – Честное слово, сейчас не помню, что говорил. Много глупостей нагородил?

– Да нет же, все хорошо.

А рядом с нами уже Гребнев со своими ребятами. Он подал мне руку, одновременно здороваясь и выражая солидарность и полную поддержку.

– Как думаешь, тронется лед? – спрашивает Сан Саныч и сам же отвечает: – Я думаю, тронется. Говорят, здесь корреспондент центральной газеты. Это точно?

– Точно.

– Ну и правильно, что здесь.

– А почему ты говоришь «правильно»?

– Гм... Потому, что теперь вижу, на что способны газетчики и газета.

– А раньше не видел?

– Да как-то все так... Верить – верил, слышать – слышал, а не видел. Теперь вот увидел.

– Я, Сан Саныч, тоже не так давно это понял. После нашего знакомства с тобой. Вообще-то ты меня натолкнул на это дело, а потом, как ты говоришь, и повело...

После перерыва слово попросил начальник литейного цеха.

«Ну, сейчас начнет катить бочку на меня! – подумалось. – Поди, еще придется выступать, отстаивать фельетон».

– Товарищи, – начал Кривоножко. – Я считаю, что этот вопрос вынесен на обсуждение своевременно... Вернее, с большим опозданием. Но лучше поздно, чем никогда.

«Издалека начинает», – подумал я.

– Печальнее всего то, что мы, руководители, инженеры, коммунисты, столько лет закрывали глаза на «липу» в рационализации, а часто сами способствовали процветанию уродливых явлений. Да, товарищи, я сам и премии получал, и, не глядя, подписывал акты о внедрении рационализаторских предложений. Но вот нас раскритиковали в газете. Дай, думаю, запру в кабинете на ключ самолюбие и пойду проверю, так ли все, как написано. Проверил. И не захотелось возвращаться в кабинет, почувствовал, что стыдно мне в нем сидеть, людей принимать. Показалось, будто я один натворил все то, о чем написал товарищ Зайцев. Все у него верно, все здраво, хотя, как тут говорят, он и не инженер, мало на заводе работает. Верно и то, что говорил он сегодня на парткоме... Может быть, и лучше, что он не инженер и не ветеран завода. У него свежий глаз, поэтому и увидел. А мы не хотели видеть.

У меня к горлу подступил комок, мешает дышать. Пришлось-таки снять галстук и положить во внутренний карман пиджака. Расстегнул ворот – посвободней стало.

– Считаю, что партийный комитет, его комиссия и товарищ Зайцев проделали огромную полезную работу. Они подняли проблему государственной важности. Не только подняли, но и изучили, взглянули на нее по-новому. Но это только начало дела. Нам открыли глаза и показали направление. Теперь это дело нужно делать нам всем, делать дружно, без обид. Потому что стоит делать. Я, товарищи, был в тракторном отделении и убедился, что рационализация, если она настоящая, способна на такое, чего мы еще хорошо и не представляем.

– Спасибо, Степан Николаевич, – говорит Сеньков. – Вы высказали и мои мысли, и я рад, что в заключение не придется много говорить... Кто еще желает выступить?..

Возвращаясь домой на пригородной электричке, никак не мог отделаться от чувства, что нахожусь не на заседании парткома, а в пустом вагоне. Не слышал стука колес, не замечал остановок. В ушах звучали слова Сенькова, Центнера, Ерохина, Кривоножко, Гребнева... Закрывал глаза и видел членов парткома, голосующих за принятие решения, в котором, в частности, предлагалось освободить Центнера от должности начальника БРИЗа.

От станции домой пошел пешком, не стал дожидаться автобуса. А может, он уже и не ходил, автобус. По пути встречались подвыпившие длинноногие юнцы, я давал им закурить и почти не понимал и не слышал, о чем они говорили. То вдруг казалось, будто только с корабля сошел, отстояв трудную многочасовую вахту, оставив позади штормовые дни и ночи. Иду по тротуару, над которым сомкнулись кроны еще по-весеннему хмельных кленов и тополей. Пахнет легкий ветерок, качнет верхушки деревьев и образует над головой узкую полынью неба, в которой купаются дрожащие звезды. Через миг полынья смыкается, пропадают звезды. И кажется мне, будто накатился на корабль очередной вал зеленой воды, вздыбил его и захлестнул, загасил собою небо и звезды. Вспомнились чьи-то стихи:

 
Когда сойдут матросы
на берег с корабля —
под их ногами косо
качается земля...