Текст книги "За Сибирью солнце всходит..."
Автор книги: Иван Яган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Так я с отрядом до Барабинска дошел, гнал Колчака. А потом, когда слились с Красной Армией, меня домой отпустили. Вот старуха соврать не даст: пришел домой, а по мне уже и плакать перестали, думали, что меня тогда колчаковцы расстреляли.
– Отчего же, – спрашиваю,– – Иван Иванович, у вас душа теперь болит? Ведь давно дело было, да и обида отмщена, правда восторжествовала.
Старик грустно усмехнулся, крутнул головой.
– Э-э, сынок! Жизнь-то моя длинная, и душа болит за всю жизнь. Меня и война калечила, после войны всяко было. Пенсию дали – тридцать семь рублей. Это вот счас инвалидам-фронтовикам повысили пенсию, ну и мне тоже пересмотрели. Да нам со старухой много и не надо. А подрабатываю я так просто, дома скучно, да и вам, молодым, копейка не лишняя. Работать-то работаю, а опять неправду вижу. Конечно, это пустяк, а все-таки нехорошо, несправедливо.
– Что еще?
– Да вот у нас в полуклинике завхоз есть, Крамаренко. Дак он чо делает? У нас должно быть четыре истопника. Так? Четыре и есть. А работаем мы вот уже три года только трое.
– Это как так?
– А вот так. Он, Крамаренко, завхоз наш, четвертым истопником оформил свою бабу. Она за все время ни разу в кочегарке не была, даже дороги к ней не знает. Только зарплату ходит получать каждый месяц. В пачпорте штамп есть, заявление в отделе кадров есть... Ну, пущай бы нам платили за переработку, шут с им и с ей... А то ведь обидно, за кого работаем?
– А вы почему же начальству повыше не пожалуетесь?
– Жаловались.
– И что же?
– А знаешь, Андрей, тот прав, у кого больше прав. Ворон ворону глаз не клюет. Вот мы с мужиками и советовались сегодня. Может быть, ты пропечатал бы в газетке про это?
– В этом вопросе разбираться надо.
– Дак разберись. Ты лучше знаешь, что к чему... Есть же правда...
– Конечно, есть. Будет время, попробую...
Лег спать, но сон еще долго не приходил. Все думалось о заводе, о том, что и там среди правды прячется кривда, что с ней придется потягаться, и голыми руками взять ее не так-то просто.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
И вот я в литейном цехе. Попросил у уполномоченного БРИЗа журнал, сижу вчитываюсь. В журнале записаны фамилии авторов предложений, суть предложений, эффект, когда и где внедрено, сумма вознаграждения автору. Листаю журнал, что-то переписываю в блокнот. Уполномоченный Михаил Иванович Лиснянский настороженно наблюдает за мной. Что случилось с газетчиком? Раньше, бывало, придет, расспросит и со слов напишет, а теперь чего-то копается. Цех первое место по заводу держит...
– Давайте, я вам быстрей расскажу, что надо, – предлагает он мне. – Чего будете время терять?
– Да нет, я сам хочу. Мне не к спеху... Занимайтесь своим делом, а я посижу.
Попалось предложение, по которому автору заплатили «за инициативу». Автор – рабочий хозбригады Пискунов. В журнале предложение сформулировано так: «Покраска стеклянной перегородки в душевых». Но причем же здесь рационализация? Это же вроде рабочего наряда? Я попросил печатную форму, в которой автор заполняет нужные графы, отвечает на вопросы: чем вызвана необходимость рационализации, что предлагается внедрить, как изменилось положение после внедрения рацпредложения.
Взял форму, прочитал, и чувствую сам, что покраснел. Ничего не сказав Лиснянскому, вышел из комнаты и пошел в цех искать рабочего Пискунова. Разыскал и вот что узнал от него.
В цехе полгода назад построили новые душевые. Разгородили помещение пополам – для мужчин и женщин. Перегородку сделали деревянную в два метра высотой, а оставшееся до потолка пространство почему-то застеклили. Как только открыли душевые, в первый же день произошел «бабий бунт».
Получалось так, что когда помывшийся человек становился на возвышение возле шкафа для одежды, его голова оказывалась выше деревянной перегородки, и ему видно было сквозь стекло моющихся в соседней душевой. Мужчины – народ менее церемонный, сразу же подняли гогот, стали в стекла заглядывать, кричать: «Дуся, давай спинку потру!», или: «У тебя, Галя, ребра, как доска стиральная. Не по мне ли сохнешь?»
Женщины пошли делегацией к начальнику цеха. Тот велел завхозу немедленно «зашить» перегородку досками до потолка. Но завхоз и без этого «горел» – шла подготовка цеха к зиме, бригада ремонтировала крышу.
Завхоз влез на крышу к бригаде и загоревал:
– Чтоб ты сгорело! Это же работы на день! Троих людей надо снимать с крыши и перебрасывать в душевую. График ремонта летит...
И тогда выручил Пискунов:
– Миколай Васильевич, дак можно пока закрасить стекла, и – порядок! Это работы – одному на полчаса. Краска есть.
– Это дело! – хлопнул себя по колену завхоз. – Одна голова хорошо, а две лучше. Вали, Пискунов! Сам и закрасишь. Вот тебе ключ от кладовой, возьми, что надо, сделай. А я скажу Лиснянскому, чтобы он тебе за инициативу выписал десятку...
В редакции я рассказал об этом Голубевой и предложил написать фельетон. Анна Иосифовна похохотала до слез и сказала:
– Видите ли, это же рабочий. Как-то нехорошо его обвинять. Он ведь от доброго сердца... А потом... я вас просила написать положительный материал. У нас нет положительного на первую полосу.
– Я думаю, что положительный материал тот, который полезный. От этого фельетона пользы больше будет... Не считаю, что рабочий прав. Он должен быть честным. Когда получал деньги за «инициативу», подумал, за что получает? Его же это портит. В конце концов, в фельетоне можно сделать его невиноватым, но виноватых-то надо одернуть. Ведь извращается понятие «рационализация».
– Я знала, что так будет с вашей проверкой. Проходили полдня, а ничего не сделали. Что, я должна газету срывать?
– Хорошо, я сейчас пойду в цеха, возьму положительный материал, но только не о рационализаторах.
На следующий день снова был в литейном, сидел в комнате нормировщика, читал журнал рационализаторской работы. Чаще всего попадалась фамилия энергетика цеха Савича. Каждый месяц – по два-три предложения, каждый месяц получает вознаграждения по девяносто-сто рублей. «Произвести электрозапитку станка кабелем со свинцовой изоляцией», «Заменить существующий электромотор вентилятора на более мощный».
В последнее время я, пожалуй, с таким интересом не читал романов, с каким листал этот журнал, заполненный сухими, казенными словами и цифрами. Порой казалось, что слова и цифры, насильно загнанные в строчки, вдруг начинают оживать, пошевеливаться, чтобы вырваться из плена и не выражать собою ложь и волю злонамеренных людей. А то вдруг почудится, будто за спиной незримо стоит наладчик Гребнев и шепчет: «Обрати внимание вот на это предложение: чистейшая липа...» И пусть еще не все было ясно и понятно, пусть еще уверенность перемежалась с тревогой, зато во мне уже кипел азарт борьбы. А самое главное – найден неотразимо верный способ разоблачения жульничества, нечестности: выписывать сомнительные рацпредложения и идти на место, где они внедрены или должны быть внедрены.
Что значит – заменить электромотор? Это обязанность энергетика, это всего-навсего производственное распоряжение. К тому же, замену, наверняка, производили рабочие в рабочее время, по наряду. И заменили ли вообще мотор? Где, на каком вентиляторе, когда? Ничего этого не записано ни в журнале, ни в форменном бланке. Записан только эффект и сумма вознаграждения.
А вот еще три предложения того же Савича: «С целью экономии металла (чугуна) упразднить рамы топок сушильных печей», «Для навешивания дверок к топкам сушильных печей приварить специальные стержни», «Реконструкция топок сушильных печей». Предложения поданы в течение трех месяцев, все касаются топок сушильных печей. За каждое из них автор получил по шестьдесят рублей. Что-то неладно...
Выписываю предложения в блокнот и иду на участок, где находятся печи для сушки формовочных стержней. Там, у шести печей, работали два кочегара. Одного из них, Петра Галагузу, я уже знал. Поздоровался, и сразу:
– Петр Митрофанович, знаю, вы давно здесь работаете. Расскажите, что делал Савич с топками ваших печей, что тут за реконструкция была?
Тот только рукой махнул. Подбросил лопатой угля в топки и заговорил:
– Хай вона згорыть та рационализация! Страмота одна... Глаза б не бачили такого. Судить надо кое-кого, а им премии выдають.
– Расскажите, как дело было.
– Та як: приходить Савич до мене и каже: «Вытаскуй, Галагуза, рамы из топок!» – «Для чего?» – спрашиваю. «Экономить металл будемо. В переплав пустим рамки. Счас, говорить, иде смотр за экономию цветных и черных металлов...» Я полаявся з ним, а потом подумав: мое дело теляче.
Повитаскував рамы и склав их он у той угол. Начали мы работать без рам. А раз нема рамы, то и форточки нема. Рамы с форточками повитаскували. Дэ вы бачили, шоб у хозяина дома пичь була без форточки?.. Начали мы топить. Пламя выбивает наружу, уголь выпадает. А колы бросаешь уголь в топку, другой раз промахнешься, заденешь лопатой за кирпич, – он и начал вываливаться, топка разваливается.
Ну, Савич баче, шо без фортки можно пожару наробить, – приказав сварщикам стержни железные приварить. Приварили их к верхней стяжке и внизу скобку приделали. Навесили фортки. Раньше, колы булы рамы, фортка откидувалась на сто восемьдесят градусов, а теперь стала тилько на девяносто откидуваться. Як загружаешь уголь, так и заденешь лопатой или кочергой за фортку. Опять пичь разваливается.
Баче Савич, дило плохо. Прийшов однажды, привел печников, показав им в углу рамы, котори, слава богу, не успели выбросить в металлолом. Мы не далы... Показав и говорить: «Вставьте эти рамы, навесьте дверки». И опять все стало на свои места, як двадцать лет назад було... Хай вона згорыть така реконструкция, така рационализация... Хапуга вин, той Савич, бесстыжий человек... А еще патрет на заводе его выставили... Передовой рационализатор! Тьфу!..
Теперь у меня не было никаких сомнений. Но легче от этого не стало. Росла злость, обида и страх. Страх от мысли: а если и в других цехах то же? А если таких людей много? Где начало всему? О начале, об истоках этого я уже догадывался, вспоминая слова Центнера: «Главное – массовость... Первые места, большие премии...» Но знают ли об этом директор завода, главный инженер, секретарь парткома? А куда девают премию за первое место? Как пощупать руками те миллионы, о которых говорит Центнер?
Уходя в цеха по заданию Голубевой, урывал час-другой, чтобы и там выяснить дело с рацпредложениями. Не только в литейном, но и в других цехах многие из указанных в журнале предложений оказались не внедренными. Записано: «С целью облегчения труда рабочих установить на термическом участке консольный подъемник». Иду на участок, беру с собой уполномоченного по рационализации, спрашиваю: «Где подъемник?» Тот шарит глазами по участку, словно попал сюда впервые. Нет подъемника. «Промахнулись, – говорит уполномоченный. – Но мы установим, я их заставлю...» Значит, акт фиктивный.
«Внедрить приспособление для удобства обрубки детали...» Прихожу к обрубщику: «Где приспособление?» – «А вот оно», – и ботинком показывает на обыкновенную металлическую чушку, которую просто нашли на свалке и подкладывают под обрубаемую деталь.
Завхозы связывают две кисти вместе – «для более широкого захвата площади при покраске»... Механики предлагают при ремонте станков «головку болта утопить в специальное углубление», начальники инструментального хозяйства меняют одно сверло на другое, затачивают резцы «под углом сорок пять градусов вместо сорока трех», предлагают использовать в работе «ранее списанные протяжки». На деле оказывается, что протяжки эти никогда в работе не были, а «списали» их потому, что временно было прекращено производство деталей. Теперь эти детали снова в производстве, и протяжки потребовались. Начальник инструментального хозяйства греет руки, хвалит себя за находчивость: «Хорошо, что не выбросил протяжки, а только списал!» Оказывалось, что резцы были изготовлены с отклонением от чертежа, что технологи указали не то сверло, а рабочие обнаружили и потребовали другое. Начальник инструментального хозяйства выдает им подходящее сверло, а себе рацпредложение записывает, так оформляет, будто чуть ли не новый способ сверления предложил.
Часто бывая в цехах и отделах, беседуя с десятками людей, убедился, что на заводе действительно плевое дело подать рацпредложение. Все, как и говорил Гребнев.
Каждый цех стремится перевыполнить план по рационализации и получить премию. План цехам спускает заводской БРИЗ, а заводу – Главк. Попробуй завод не выполни задания Главка по рационализаторской работе – не видать ему первого места в социалистическом соревновании. Вот почему в конце каждого месяца и квартала в заводском БРИЗе бывает суматошнее, чем в диспетчерской. Дотягивается план. Под эту шумиху в цехах все принимается за рационализацию: отремонтированный по плану станок, заделанная в полу выбоина, новые черенки к лопатам...
Я заметил, что «активными рационализаторами», как правило, оказываются работники механической и энергетической служб. Они, занимаясь ремонтом и установкой оборудования, не стесняются оформлять как рацпредложения то, что положено делать по долгу службы, за оклад. А план, спускаемый заводу «сверху», с каждым годом растет. Растут и возможности для процветания этой «липовой» рационализации...
Когда от всего, что удалось узнать, выяснить и обнаружить за два месяца «исследований», у меня голова пошла кругом, задал себе вопрос: а что дальше? Писать фельетон? Но фельетоны с продолжением, к сожалению, печатать не принято. А материала набралось на тысячи строк. Проблемную статью в журнал? Дело долгое, пока напишется да напечатается. И напечатается ли?
А душа горит, совесть велит действовать, не дает спать по ночам. Кто-то из знакомых заметил: «Что-то ты, Андрей, похудел...» Но несмотря ни на что, состояние души великолепное. Я жил в предчувствии и ожидании чего-то необыкновенного, чувствовал, что снял с себя какой-то грех и зарядился ясной уверенностью в своей правоте, в правоте Гребнева... Но что же дальше?
Понял: один в поле – не воин. И пошел в партком, рассказал обо всем секретарю Андрею Яковлевичу Сенькову. Тот поскреб лысину указательным пальцем (вспотела во время моего рассказа) и как-то печально спросил:
– Слушай, а это все правда? Ты не сочиняешь?
– Нет, не сочиняю. Такого не сочинишь. И это, пожалуй, не все еще... Не сам дошел до этого – люди подсказали.
– Покажи блокнот! – Я отдал ему блокнот с записями. Тот перелистал его почти весь, снова почесал лысину. Нажал кнопку – вошла секретарша. Он посмотрел на нее, сказал: «Не надо». Схватился за телефон, потом положил трубку.
– Ах мерзавцы! Ах мерзавцы! Так что же будем делать-то, Андрей Петрович?
– Не знаю, Андрей Яковлевич...
– Надо создать комиссию для проверки. Как ты думаешь? И тебя включим в нее. Согласен? Вот что! Ты возглавишь комиссию. Давай-ка набросаем состав. Я думаю, надо включить опытных рационализаторов, лучших уполномоченных, которые хорошо в этом деле разбираются...
– Нет, Андрей Яковлевич, – возразил я, – ни тех, ни других не надо в комиссию. Сейчас мы не знаем, кто опытный и в чем. Слишком запутано все. А уполномоченные не заинтересованы в разоблачении самих себя. Ведь многие из них кормятся на этом, премии за «массовость» и за «экономический эффект» получают. Считаю, что в комиссию надо включить, просто честных людей и обязательно не рационализаторов, а молодых инженеров, комсомольцев, коммунистов. Я могу составить список.
– Идет! Действуй! Завтра утром приноси список... Но не будем торопиться. Посмотри еще, может, хорошее увидишь.
А тем временем уполномоченные цехов, в которых я побывал, всполошились, учуяв недоброе. Стали по нескольку раз в день бегать в БРИЗ.
Только я пришел из парткома в редакцию, мне сказали:
– Звонил Центнер, просил обязательно зайти к нему.
Я теперь был заинтересован в любом разговоре, относящемся к рационализации. Пошел в БРИЗ. Центнер встретил меня небывало приветливо, встал, вышел из-за стола и двумя руками потряс мою руку. Видно было, что он взволнован и готовился к встрече.
– Андрей Петрович, у нас к вам есть просьба. Надо расписать в газете двенадцатый цех. Безобразничают люди, занимаются волокитой. Одним словом, задерживают предложения рабочих. А рабочий класс – он, знаете... Вот у нас факты есть. Иногда «липовые» актики подписывают... Как вы на это смотрите?
– Знаете, Аркадий Петрович, у меня сейчас есть срочное поручение парткома, мне некогда. Я бы с удовольствием... Может быть, чуть позже?..
– Жаль, жаль... А то ведь рабочие приходили, жаловались... – Аркадий Петрович подергал бородку, погладил усы и, неотрывно глядя мне в глаза, продолжал: – Да, чуть не забыл! Мы тут решили вас отметить... Товарищи просили. За хорошее освещение в газете нашей работы премировали вас. Сегодня как раз у нас день выдачи гонорара. Соня, выдайте Андрею Петровичу!
Всего ждал я, но только не этого. Почувствовал, как забился кадык, перехватило дыхание. Опустил глаза, чтобы не выдать себя, чтобы не видеть синего носа Аркадия Петровича, собачьего блеска в его глазах. Пересилив себя, спросил:
– И сколько же мне причитается?
– Сто. Так, кажется, Соня?
– Так.
– Маловато, – сказал я, поднялся и вышел. У меня закружилась голова, даже покачивать стало из стороны в сторону. «Вот гады! Как же так можно?»
Раньше я слышал о взятках и подкупах, но для меня это было каким-то далеким, нереальным. Представлял взяточников и взяткодателей не людьми, а толстобрюхими, волосатыми троглодитами, или еще черт знает кем. А тут – Центнер, который на заводе пользуется авторитетом, которому в позапрошлом году газета посвятила чуть ли не полстраницы в связи с шестидесятилетним юбилеем. Портрет поместили...
Несколько дней я провел только в литейном цехе. В напарники взял себе комсорга из десятого, технолога Ваську Рубана. Проверяли по моему методу, вернее, как посоветовал Александр Гребнев: выписывали несколько предложений из журнала и шли на место, где они внедрены, беседовали с рабочими, с авторами. Вот предложение того же Савича: «С целью экономии материала и силовых затрат оборудовать синхронный выключатель на заточном станке». С трудом удалось найти автора, так как в цехе уже знали о проверке. Попросили его показать тот самый «рационализированный» заточный станок. На механическом участке возле самого окна Савич показал нам обыкновенное точило, наждачный круг, на котором затачивают инструмент.
– Василий Семенович, – прошу, – покажите нам, в чем состоит суть рационализации этого станка. Вот здесь записано: «С целью экономии материала и силовых затрат».
– Пожалуйста. Вот видите кнопку для пуска наждачного круга?
– Видим.
– А вот лампа для освещения круга. Здесь, у станка, было две кнопки. Одна – для включения круга, другая – для включения освещения. Я предложил оборудовать один выключатель вместо двух, чтобы одновременно включался круг и освещение. Что это дает? Во-первых, рабочему уже не надо делать двух движений для включения и выключения круга и лампы. Во-вторых, достигается экономия электроэнергии.
– За счет чего?
– Раньше, когда было две кнопки, рабочий включает их обе, а когда закончит затачивать инструмент, выключает только круг и, как правило, забывает выключить освещение. Лампочка горит впустую. А теперь стоит выключить круг и освещение выключается. Синхронно.
– А экономию какого материала вы имели в виду? – спрашивает Рубан.
– Экономию кабеля. Раньше к каждой кнопке был подведен кабель, а теперь к одной.
– И сколько, примерно, кабеля вы здесь сэкономили?
– Ну, как сказать... С полметра...
– Это сколько стоит?
– Разная цена у кабеля...
– Ну, больше рубля стоит метр кабеля? Вот этого?..
– Да нет, этот меньше стоит.
– А не помните, сколько рублей гонорара вы получили за это предложение?
– Не помню. Какие там деньги! Разговор один...
– Вы, Василий Семенович, считаете, что тридцать рублей – не деньги? Вот у нас записано, сколько вы получили.
Савич – человек предпенсионного возраста. В цехе работает с войны. Был электромонтером, потом бригадиром, затем стал энергетиком большого цеха. Ему обиден этот разговор, по существу – допрос каких-то юнцов. Он раздражен.
– А что, собственно, вы от меня хотите? Будет вам известно, что каждое рацпредложение подписывается к внедрению и оплате руководством цеха и главным инженером завода. Вы что же, считает всех дураками?
Мы не заметили, как возле нас собралось несколько человек рабочих механического участка. Они с улыбкой прислушивались к нашей беседе с Савичем. Во время паузы один из рабочих, на вид не моложе Савича, подошел вплотную, заговорил:
– А што ты обижаешься, Семеныч? Мы же слушали, как ты хлопцам сейчас мозги парил насчет экономии электроэнергии. Где же она у тебя, экономия-то? Ночью на станке ведь никто не работает, только днем. Вот сейчас нужно мне освещение или не нужно? Не нужно. Вон сколько свету – хоть шторы вешай. А я включаю круг – и лампа горит. Зачем? Наоборот же получается – перерасход энергии. И не ерепенься. Еще тебе при всех скажу: ожадел ты на деньги, Семеныч. Мне они тоже не мешают, карман не дерут, но я сколько заработаю, столько и получу, а ты привык еще дурнинку прихватывать. Мало тебе оклада и премий. Ведь как ты внедрял предложение? Велел электрику поставить одну кнопку вместо двух – вот и вся твоя рационализация. Он сделал, что сказано, в рабочее время. А ты не постыдился оформить рацпредложение. Написать такую бумажку – большого ума не надо. Ежели бы я все записывал, что делаю, так, знаешь, каждый бы день по предложению выходило. Тут совесть надо иметь... А думаешь, мы не знали и не видели, как ты металл экономил на рамках от сушильных печей? А разве не ты, когда нет одного кабеля, заменяешь его другим и тут же пишешь предложение: мол, предлагаю электроподпитку такого-то станка произвести кабелем таким-то вместо такого-то. И получаешь деньги. Какой же ты руководитель, если за каждую свою команду, за каждую мыслишку готов рвать у государства копейку? А за что ты зарплату получаешь? Ты и монтеров своих разбаловал, тоже торопятся оформить всякую мелочь по БРИЗУ. Но те по мелочам, а ты себе кусочки побольше хватаешь... Хочешь слушай, хочешь так скушай, а я тебе правду сказал. Мы с тобой с одних пор на заводе...
Только когда рабочий кончил говорить, я смог поднять глаза и посмотреть на Василия Семеновича. Он, стоял, потупившись, катал подошвой ботинка огарок электрода. Уже все умолкли, стоит мертвая тишина, и только слышно из-под ботинка Василия Семеновича: фр-фр-фр – катается огарок электрода. Губы Савича подрагивают, ослабли и обвисли розовые щеки. У меня заныло сердце. Чтобы не раскиснуть, тронул Ваську Рубана за локоть:
– Пойдем отсюда...
Пошли на модельный участок проверить еще одно предложение, только уже не Савича, а технолога Редькина, который предложил «гравировку буквы «у» на модели детали...» Пригласили автора, молодого инженера, пришедшего в цех года два назад из института. Он тоже занесен в списки активных рационализаторов, на его счету десяток предложений только за один год.
– Юра, – просит Васька Рубан, – объясни нам и покажи суть вот этого предложения.
Юра Редькин не стал изворачиваться перед ровесниками, покраснел и смущенно оскалился.
– Собственно, какое это предложение, так – для счета...
– Но ведь ты его все-таки подавал?
– Можно сказать, что и не подавал.
– То есть?
– Ездил я в командировку в Ленинград, на родственный завод для обмена опытом. Был там в литейке, на модельном участке, видел, как гравируют номера и буквы на металлических моделях. Эти номера и буквы обозначают марку будущей детали. На нашем заводе раньше обозначение марки, то есть цифры и буквы, напаивались. Гравировка удобней и производительней. Вот я и предложил делать так, как делают ленинградцы.
– Значит, ты все-таки написал рацпредложение?
– Да нет же! Я предложил устно, рассказал, показал. Затем и ездил в командировку, чтобы что-то полезное перенять. Но дело вот в чем: у нас в цехе так заведено, что ни один технологический процесс не может быть заменен другим, если не оформлен какой-либо документ – приказ, распоряжение... И, как правило, таким документом почему-то является рационализаторское предложение. Если я, технолог, хочу заменить или усовершенствовать какой-нибудь технологический процесс, я должен написать рацпредложение, а его потом подписывают начальник техбюро, заместитель начальника, начальник цеха и главный инженер завода. В результате, как считают у нас, мы сразу трех зайцев убиваем: отчитываемся за творческие командировки, автоматически выполняем план по рационализации и избавляем начальство от писания лишних приказов и распоряжений.
– Юра, ответь на такой вопрос: если бы твоя работа по усовершенствованию техпроцессов не оформлялась как рацпредложения, ты бы ее все равно вел?
– Конечно. Это моя прямая обязанность. Моя основная задача – отрабатывать и совершенствовать техпроцессы, следить за качеством изготовления моделей.
– А ты не испытываешь угрызений совести, зная, что твоя работа, которую ты обязан выполнять по долгу службы, по воле некоторых людей оплачивается дважды? Ты получаешь оклад, премии и затем – гонорар за рацпредложения.
– Вначале удивлялся, а потом привык.
– Считаешь ли ты, Юра, что подобными методами извращается само понятие «рационализация». Скажи как инженер.
Технолог Редькин оживился. Он внимательно, словно решая: стоит ли откровенничать, посмотрел на меня и Рубана. Видно, понял, что мы неспроста взялись за дело, понял, что на вооружении у нас – здоровая логика, искренняя убежденность в чем-то очень важном не только для нас. Заговорил.
– Честно говоря, я сейчас начинаю понимать, что могу быть обвинен в непорядочности. Оправдываться не собираюсь. Но уж если говорить об извращениях, какие я знаю, то мои предложения на их фоне могут выглядеть более менее сносно.
– Например?
– Например, когда кончается месяц и нужно перевыполнять план по рационализации, у нас в цехе творится такое! Лиснянский берет журнал регистрации предложений и ходит с ним по цеху. С ним ходят начальники блоков, хозмастер, механик или энергетик. Осматривают все углы, записывают все, что было сделано за месяц. Скажем, установили бачок для эмульсии, передвинули станки, подремонтировали фундамент какого-нибудь станка, где-то пол подправили – все регистрируют. Записывают и на мастеров, и на рабочих, и на себя. А уж сформулировать и насчитать экономический эффект этих «предложений» Михаил Иванович может! Тут он подключает бухгалтеров, экономистов, нормировщиков. Они ему все сделают, а он включает их в список на премию за содействие во внедрении рационализаторских предложений... Может, вы мне не верите и думаете, что я хочу себя выгородить, а других очернить?
– Почему же, Юра, верим. И все больше убеждаемся, что так оно и есть, как ты говоришь. И делается так не только в вашем цехе...