Текст книги "За Сибирью солнце всходит..."
Автор книги: Иван Яган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
БЕЗУСЛОВНЫЙ ЭФФЕКТ
ДЕЛОВАЯ ПОВЕСТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я покидал корабль на два месяца раньше своих годков: пришел вызов на экзамены из МГУ, и меня демобилизовали в конце июля. Уходил один, без торжественных церемоний. Правда, со мной побеседовали командир и замполит. И все. Корабль готовился к выходу в море, матросы и офицеры были заняты делом.
Вахтенный офицер вызвал рейсовый баркас к трапу и сказал:
– Ну, давай, Зайцев, краба! Ни пуха тебе, ни пера! Попутного ветра в корму! А стишки не бросай, у тебя получается. Так и держи – человеком будешь. Моряком ты был неплохим...
И он взял под козырек. Я отдал честь флагу и сошел по трапу. На Минной пристани попрощался со старшиной баркаса и крючковыми. Тем было велено немедленно возвращаться обратно, и они сразу же отошли от пирса. А я стоял на причале, долго и жадно слушал тырканье баркасного двигателя, нюхал запах дыма, оставленного им. На крейсере суетились матросы, готовя его к походу. Хотелось увидеть кого-нибудь из нашей команды рулевых, но было далеко, лица не рассмотришь. Потом услышал, как донеслось: «С якоря сниматься!», как в клюзах загремели выбираемые брашпилем якорь-цепи, а затем из воды показался левый якорь, и крейсер медленно стал выходить из бухты. Прошел боны, посылая сигналы береговому посту наблюдения. Я снял бескозырку и помахал вслед кораблю, пожелал ему счастливого плавания. Спустился к воде, низко наклонился над морем. Подошла волна и в последний раз чмокнула меня в лицо. Я зачерпнул ладошкой Черного моря и вылил на грудь, за тельняшку. Не утираясь, взял чемодан и стал подниматься в город. В Москву приехал с запозданием. Сразу же с вокзала взял курс на Моховую, в университет. Там уже полные коридоры абитуриентов. Стоят в очереди в аудиторию, где будут писать сочинение. Каждый хочет занять место подальше от глаз преподавателя. Я побежал в приемную, чтобы побыстрее оформить экзаменационную карточку, без которой в аудиторию не пропускали. Но там не оказалось кого-то... Оставил чемодан в комнате приемной комиссии и побежал к аудитории. Туда уже впускали абитуриентов, они входили, показывая свои экзаменационные карточки. Без таковой вход запрещен. Как же быть? Вдруг увидел: по коридору идет техничка, несет по два стула в каждой руке. Они, видимо, предназначались для экзаменаторов. Я быстро сообразил:
– Мамаша, разрешите – помогу!
Не успела она опомниться, а я уже протискивался со стульями в аудиторию и скороговорил:
– Разрешите! Разрешите пройти, товарищи! Полундра! Осторожней, поберегитесь!
И меня пропустили. Я поставил стулья возле переднего стола и окинул взглядом аудиторию, ища свободное место...
Экзаменационную карточку оформил после того, как написал сочинение.
Сдал экзамены по литературе и истории. Другие ребята днями и вечерами бродили по Москве, а я с утра до вечера сидел «на якоре», в общежитии на Стромынке, готовился к немецкому. Туговато было с ним. Абитуриенты говорили между собой о конкурсе, о проходных баллах, а я отмалчивался: от перенапряжения сердце расходилось на все двенадцать баллов.
На экзамене сделал перевод со словарем, принялся искать в тексте перфект и плюсквамперфект. Так толком и не разобрался. Подошло время отвечать. Стал читать немецкий текст. За четыре года перерыва в учебе буквы позабыл. Вместо «Боймен» произнес «Воймен», вместо «верден» сказал «мерден».
– Шпрехен зи дойч? – спросили меня.
– Видите ли, я только со словарем шпрехаю, а без словаря нихт гут, не получается. Понимаю, что спрашивают, а антвортет не могу. Перерыв у меня большой...
– Ну что ж, – сказали мне по-русски, – идите занимайтесь, подготовьтесь получше, а тогда и придете.
– А когда приходить?
– На следующий год...
– Хорошо, – сказал я, встал, пошел на место, где готовился, забрал бескозырку и направился к выходу. У двери надел бескозырку, глянул на экзаменаторов и сказал:
– Ауфвидерзеен! Эс верден лихт!
За дверью ко мне кинулись абитуриенты:
– Ну, как?
– Капут, вот как...
– Что спрашивали?
– То, чего я не знаю.
– А какие тебе вопросы попались?
– Непонятные...
– Вы в самом деле не знали или вас завалили? – сочувствует глазастая белокурая девица.
– Да, – ответил я, – я в самом деле не знал и меня завалили...
В это время открылась дверь аудитории и показалась одна из экзаменаторш.
– Товарищ матрос, зайдите!
– Хорошо, – сказал я и пошел за ней.
– Мы посоветовались, – говорит экзаменатор-мужчина, – и решили поставить вам удовлетворительную оценку. Перевод вы сделали неплохо, именно не дословный, а смысловой получился... Остальные предметы у вас сданы на «отлично»... Вы серьезно решили стать журналистом? Или, может, так?.. – Он почему-то показал глазами на дверь, которая чуть подрагивала, из-за нее явно подсматривали с той стороны. – Честно говоря, – продолжал экзаменатор, – тут женщины за вас горой встали. Дескать, моряки – люди серьезные. Вот у Валентины Петровны сын тоже во флоте служит.
– Не во флоте, а на флоте, – поправила Валентина Петровна мужчину. – Ведь правильно я говорю, товарищ Зайцев?
– Да, моряки так говорят: на флоте.
– Ну вот видите, Василий Михалыч, я права. А вы на каком флоте служили? – обратилась она ко мне. Я показал пальцем на погоны, где было золотистым по черному написано «ЧФ». Василий Михалыч тут же победно захохотал.
– Вот так здорово! Мать моряка, а не знает, как флот определить. Ваш Генка-то на каком?
– На Балтийском... Может, вы еще мне устроите экзамен по морским воинским званиям? Пожалуйста: капитан первого ранга, капитан второго ранга, капитан третьего ранга, адмирал!..
– Ну, тут-то вы сильны. Тут я сдаюсь, – сказал Василий Михалыч. – Как, товарищ матрос, правильно она звания перечислила?
Не хотелось огорчать женщину, мать незнакомого однокашника. Однако, то ли из моряцкого самолюбия, то ли еще почему, я и сам не понял, но вдруг сказал:
– Правильно. Есть такие звания. Только по старшинству они перечисляются наоборот: вначале – капитан третьего, затем второго, потом первого ранга. А уж потом... контр-адмирал и так далее...
– Что вы говорите! – почти в один голос воскликнули экзаменаторы.
Я грешным делом подумал: не кроется ли за этими разговорами не по теме что-нибудь этакое... Ну, например, пошутят, чтобы успокоить, а потом скажут, как я сказал им: ауфвидерзеен! Присмотрелся: нет, хорошие люди. Просто они устали от экзаменов и рады, что нашли возможность немного отвлечься. Да вот уже Василий Михалыч в ведомости против моей фамилии поставил «удочку».
– Значит, вы собираетесь учиться на заочном?
– Да, хотел.
– Ну и правильно. Журналистами становятся не здесь, а там, на работе, где люди. А учебники проштудировать можно и во время сессий. Так что мы с вами на зимней сессии встретимся... И немецкий подтянем. Желаем успехов!
– Спасибо. До свидания.
В коридоре ко мне опять метнулись страждущие.
– Ну, что?
– Зачем второй раз вызывали?
– Переэкзаменовывали, – отвечаю.
– И как?
– Да вроде все в порядке... Дайте, ребята, закурить...
Покурил, направился к выходу. И услышал за спиной голос той белокурой, глазастой: «Вытянули, конечно...» В ответ ей кто-то из парней: «А тебя, Софочка, уже и вытягивать не хотят. Надоела ты здесь за три года в качестве абитуриентки. У тебя только два варианта, два взгляда на поступление: или завалили, или вытянули...»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Через полмесяца после вступительных экзаменов, отсидев установочную сессию и получив студенческий билет, я уезжал домой, в свой Зауральск. В попутчики ко мне пришвартовался земляк, матрос-черноморец, служивший в Одессе на какой-то плавбазе, полугражданском судне. Он тоже демобилизовался досрочно по причине поступления в МГУ. Встретились мы первый раз в коридоре общежития на Стромынке после второго экзамена. Я шел в умывальник с бритвенным прибором в руках, с полотенцем через плечо. Одессит, удовлетворенно улыбающийся сам себе, мелкими шажками семенил по коридору. В обеих руках он нес по четыре пивных бутылки, воткнутых горлышками между растопыренными и побелевшими пальцами. По две бутылки были зажаты под мышками, из карманов брюк выглядывало по бутылке. И еще головка одной бутылки выглядывала из-за края выреза флотской форменки. На фоне тельняшки она казалась плавающей по морским волнам.
– О, привет, земеля! – обрадованно поприветствовал матрос меня. – Ты в какой комнате? А я в двести пятой. Давай, чепурись поскорей и заходи ко мне, пивка попьем...
Я оглянулся вслед моряку, когда в коридоре что-то грохнуло. Это у «земели» из кармана выпала бутылка, когда он поднял ногу и вставлял носок ботинка в дверную ручку, чтобы открыть дверь. И дверь не открыл и сам чуть не упал, потеряв равновесие. А упавшая бутылка не разбилась – пол деревянный...
– Заходи, земеля, кидай якорь! – пригласил одессит, когда я зашел в его комнату. – Будем знакомы: Серега Квочкин, матрос запаса, а теперь – а-б-и-ту-ри-ент. Черт, слово такое – не выговоришь без пол-литра!
– Андрей Зайцев. Остальное – то же самое.
– На какой поступаешь?
– На журналистику.
– Да-ешь! У вас же конкурс сумасшедший... Ну ладно, садись, пивка попьем. – Я увидел на тумбочке шмат свиного сала, густо посыпанный крупной темной солью. Здесь же, на газете, лежали малюсенькие бублики. Взглядом сосчитал стоящие на полу пивные бутылки: двадцать пять штук!
– Слушай, в коридоре я насчитал у тебя пятнадцать бутылок, а здесь двадцать пять.
– А я, земеля, два рейса сделал. Люблю это дело. Хлебом не корми – дай пивка... Ты откуда родом?
– Из Зауральска.
– Ну, не трави! – Серега Квочкин изобразил на конопатом лице решительное недоверие, откачнулся ошеломленно и привалился к стене спиной, словно ожидая удара. Глаза его расширились, белесые брови вздернулись, а кожа на лбу собралась в гармошку. – Ты понимаешь, я ведь тоже из Зауральска! Получается, мы дважды земляки – по родине и по морю. Землеморяки мы с тобой.
Я тоже обрадовался такому совпадению. К тому же Квочкин оказался общительным и балагуристым парнем. Правда, он был очень огорчен тем, что я не могу выпить больше двух бутылок пива...
И вот мы вместе едем домой. Оба студенты-заочники. Едем в плацкартном вагоне, в одном купе. Впрочем, не совсем вместе, В половине одиннадцатого Квочкин заворачивает в бумажку кусок соленого сала, бежит в вагон-ресторан «попить пивка» и сидит там до закрытия на обеденный перерыв. После обеда снова убегает. А я коротаю время с кем придется. Читать ничего не хочется – начитался за время экзаменов. И не спится. То выйду в тамбур покурить, то поиграю с каким-нибудь пацаненком, то присяду к окошку и смотрю на мелькающие за окнами пейзажи.
Вот и сейчас увлекся трехлетним парнишкой, который бегает по вагону с ружьем. По виду мальчик нерусский, с черными раскосыми глазками. Я провел с ним уже больше часа и не заметил, чтобы кто-то окликнул Женьку, приглядывал за ним.
– Где твоя мама, Женя? – спрашиваю.
– Там, – показывает Женька на дальнее купе. Я достал из чемодана яблоко, вымыл и угостил мальчишку. Тот сразу побежал в свое купе, залопотал на непонятном языке. Я пошел следом. На одном из нижних мест лежала Женькина мать, молодая широколицая и узкоглазая женщина, по виду – бурятка. Я заметил, что спит она на полке без постели. В головах какая-то одежда.
– Вам что, постель не дали? – спрашиваю у женщины.
– Пошто не дали, – отвечает та спросонья, – нам не надо постель.
– Вы, наверное, не далеко едете?
– Пошто не далеко, в Иркутск едем. Пригляделся. Одета Женькина мать хорошо, на руке маленькие часики, золотые кольца.
– Может быть, у вас денег нет на постель? Ведь ребенку-то спать без постели плохо, жестко, а ночью прохладно будет. Возьмите, всего рубль стоит...
Женщина сердито посмотрела на меня, что-то сказала сыну. Я пошел к проводнице, спросил, предлагала ли она постель Женькиной матери.
– Трижды предлагала, не хочет. Видать, экономит. Небедная же, одета хорошо, чемодан модный. Черт его знает, что за народ! Каких тут только не бывает. Один дурак в дороге все деньги в ресторане спустит, другой на голой полке неделю валяется, за кошелек держится...
Возвращаюсь к Женькиному купе. Вижу: его мать снова улеглась и укладывает рядом мальчишку, накрывает теплым платком. Я опять за свое:
– Так будете брать постель?
– Нет, не будем...
– Тогда я возьму, для ребенка. – И направляюсь к проводнице. Женщина выбежала из купе, обогнала меня. Я остановился в проходе. Вскоре она вышла от проводницы с комплектом постельного белья, сердито прошла мимо. Через несколько минут снова заглянул к Женьке. Мальчишка с матерью лежали на белоснежной подушке, укрытые мягким одеялом, из-под которого виднелись края свежей простыни. Женщина увидела меня, хотела было сделать сердитое лицо, но не сумела, отвернулась к сыну, чтобы спрятать улыбку.
– Вот теперь я спокойный! Теперь хорошо, – говорю.
– Зато мы неспокойный, – сказала Женькина мать и еще больше заулыбалась...
Я никогда не подстраивался к расписанию поездов, но так всегда выходило, что в Зауральск приезжал ранним утром. Вот и сейчас, подъезжая к своему городу, представлял его уже умытым и причесанным старательными уборщиками, зеленым, немноголюдным.
Зауральская Аврора только просыпалась, когда московский поезд подошел к почти пустынному перрону станции. Мы с Квочкиным вышли из вагона, поставили чемоданы на землю, огляделись перед стеклом киоска с замком на двери.
И вдруг Квочкин, распрямив грудь, зычно крикнул:
– Носильщик, ко мне!
– Ты чего это, Серега? – говорю. – Зачем он тебе?
– Молчи, земеля, – Квочкин приставил два пальца к губам, изображая знак молчания. – Молчи.
Подошел пожилой носильщик.
– Кому нести, что, куда?
Квочкин небрежным кивком головы указал на свой чемодан. Чувствуя, что краснею, я направился в подземный переход. Уже стоя на привокзальной площади, увидел, как Квочкин расплатился с носильщиком, козырнул ему важно и легко подхватил свой небольшой чемоданчик. Я не вытерпел, подошел. Говорю ему:
– Слушай, зачем ты устроил эту сцену с носильщиком? По-моему, это, по меньшей мере, глупо.
– Да ты что, земеля! В жизнь, в гражданскую, надо входить винтом, с шумом. Понял? Чтобы тебя сразу замечали. А то заметят, когда в ящик сыграешь. Скажут тогда: хороший человек был, тихий, скромный... А ты уже и не услышишь этого...
– Теория не новая, но ты ее, Серега, как-то освежил. Да ведь не каждому она подходит. Тут особую натуру иметь надо.
– Э-э, Андрюха! Натура – дура. Ее надо сделать. Натуру в магазине не купишь и в университете не приобретешь...
– Ну, ладно, Сергей, давай по домам.
Квочкин посмотрел на часы.
– Жалко, ресторан еще закрыт, а то бы зашли пивка попить...
– Столько времени дома не были, и ты бы еще в ресторане сидел?
– А что? Сам посуди: сегодня выходной, домашние сейчас спят сладким утренним сном, а мы их будить будем.
– Но ты же предпочитаешь везде появляться с шумом-громом ?
– Не, дома шуметь грех. Это же дом, родные... Да, земеля, а ты-то к кому? Тоже к родне?
– К жене...
– Да ты что! Когда успел?
– Было дело. Пока!
Войдя в пустой троллейбус, я посмотрел за окно и увидел, что Квочкин направился к стоянке такси. Пока троллейбус заполнялся пассажирами, я, сидя у окна, наблюдал за Квочкиным. В ожидании очереди он беспокойно и часто посматривал на часы. И мне подумалось: все-таки без «пивка» мой попутчик домой не доберется.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А женился я за год до окончания службы, будучи в отпуске. Женился на Галинке, своей однокласснице. Мне дали тридцать дней положенных, десять суток в качестве поощрения командира корабля и пятнадцать суток на дорогу. Всем, кому ехать на восток дальше Урала, давали на дорогу пятнадцать дней.
И в Севастополе было уже холодно, а в Зауралье на меня накинулся сорокаградусный, с ветерком, мороз. Пронизывает шинелешку, прожигает насквозь ботиночки, цапает за уши. И все-таки мороз этот свой, родной! Как давно не встречался с ним, колючим, как отцовская борода.
С неделю пожил в доме отца, обошел всех старых друзей и товарищей. Многие из них отслужили в армии, женились, а кое-кто успел и разойтись. Девчонки, с которыми учился и вечерами сиживал возле калиток, и подавно замужем, детишками обзавелись. Ребятишки, какие пять лет назад были сопляками, вытянулись, как молодые тополя, басят нестойкими, гусиными голосами, а их ровесницы-девчонки невестами стали. И хочешь-не хочешь, начинаешь с какой-то щемящей грустью осознавать, что ты уже не мальчик, что и юность отлетела, осталась в чужих краях, и ничего нет такого, что связывало бы тебя с ней, напоминало о ней. Осталась единственная ниточка, но и она вот-вот затеряется.
И повела та ниточка к дому Галкиных родителей. Дом все тот же, кажется, ничуть не постарел. Те же ворота и калитка, только клены вымахали до электрических проводов. А ведь садили мы их вместе с Галинкой. Вот и посеревший от времени столб, к которому привешена половинка ворот; помню его свежеотесанным, только что вкопанным. Ага, вот и отметины на нем: шляпки гвоздей, которые забивал в столб каблуком снятой туфли. Зачем это делал? Помнится, первый раз проводив Галинку до калитки, нашел в кармане пиджака небольшой гвоздь, чуть побольше тех, какими крепят стекла в оконных рамах. Вдавил его пальцем в столб насколько смог, а потом снял туфлю и каблуком заколотил по шляпку. Отец тогда строил дом в пригороде, и в мои обязанности входило конопатить пазы между бревен и обивать стены дранкой. На следующий день сыпанул в карман горсть драночных гвоздей, и каждый раз перед прощанием с Галинкой забивал в столб по гвоздю.
Сколько же их было, свиданий? Сосчитал шляпки: семьдесят девять, не хватало одной до круглой цифры. И захотелось, чтобы появилась восьмидесятая. Открыл калитку, вошел в дом.
– Никак Андрей! – удивились старики. Да, они уже старики.
– А Галинка все пишет нам, что ты должен приехать, фотокарточку твою прислала.
– Она обо мне вспоминала?
– А пошто ж нет, – говорит отец, – вместе ж вы с ей вона сколь ходили.
– А когда проводила тебя в Молдавию, – добавляет мать, – знаешь, сколь плакала! Плачет, слезами заливатца и говорит: если бы у него была родная мать, он бы никогда не уехал...
«Галка! Галка! А я и не догадывался, что ты все знала обо мне. Почему же ты такой сдержанной была в письмах все эти годы?»
– Я поеду к ней, – заявил старикам. Они тревожно переглянулись, молчат. Через дверь из кухни глянул в горницу. Там на стене висит рамка с семейными фотокарточками. Внизу за стеклом моя рядом с Галинкой. Я в матросской форме, Галка – в школьной, с белым передником. И тут нахлынул необъяснимый приступ нежности, почувствовал, что нет сейчас на всем белом свете никого дороже, чем эта девчушка на фотокарточке. То моя юность, она жива, и если сейчас не проторить заметенную снегами и временем дорогу к ней, значит потерять навсегда, и не будет потом покоя и прощения.
– Я еду к ней!
– Не спеши, – говорит Иван Иванович. – Поехать – оно не вещь, но мы ведь переживать будем... Как-то к Галинкиной подружке приезжал один, тоже матрос. Поматросил да и бросил... На такое мы не согласны. Поедешь ты к ней, она там одна, в чужом краю, а нам здесь – думай: как да что? А она согласна, чтобы ты приехал?
– Конечно, согласна.
– Вот что, – предлагает старик, – давай так решим: вместе отобьем ей телеграмму, мол, согласна ты, чтобы Андрей приехал, сообчи.
Так и сделали. Через день пришла телеграмма от Галки: «Приезжай, жду». И я поехал.
Галка жила и работала в Казахстане, в маленькой деревушке, жителями которой были казахи, немцы, русские, украинцы. Квартировала она у немцев. Хозяин квартиры, Густав Петрович, говорил по-русски сносно, а хозяйка – с пятого на десятое. Галка уже свободно говорила с ней на немецком. Возятся они на кухне, а хозяин угощает меня самосадом и все о море расспрашивает.
– А он большой, море?
– Большое.
– А хлюбокий?
– Глубокое. Два километра и больше.
– Ух ты! Доннер веттер! Тва килеметр! А парахот твой большая?
– У нас не пароход, а крейсер, военный корабль. Большой. На нем знаешь сколько человек служит?
– Сколько?!
– Как в вашем райцентре жителей.
– Елька-палька! – хозяин за голову схватился. – У нас дерефня только двести человек. Всех, большой и маленький. А скоро софсем малё будет...
Наутро с Галинкой пошли к председателю колхоза, выпросили лошадь с санями и поехали в сельсовет, в Воскресенку. В сельсовете было холодно и темно. За столом сидел обросший, изможденный какой-то болезнью человек, в выгоревшей солдатской шапке и в фуфайке. Узнав причину нашего приезда, оживился.
– Милости прошу! Садитесь. – Полез в стол, долго там что-то искал, ронял то какие-то бумаги, то печать, то ручку. Наконец, положил на стол бланк свидетельства о браке и стал его заполнять. И тогда я заметил, что у человека одна рука, да и на той всего один палец, расщепленный надвое, чтобы можно было вставлять ложку, ручку. Он писал, помогая правой руке культей левой, брал ручку в рот, загонял ее в самый угол расщепа, обмакивал перо в чернила, с трудом попадая в дырочку чернильницы. Несколько раз опрокидывал ее, но, слава богу, это была непроливашка. Писал, делал передых, заглядывал в документы, которые норовили закрыться. Я помог ему держать раскрытыми Галкин паспорт и свою матросскую книжку. Сам и штампы на них тиснул. Наконец, секретарь сельсовета поднялся за столом, чем-то жестким карябнул по полу, потом, переставляя ногу, звонко стукнул о пол деревяшкой. Оказалось, у него вместо одной ноги деревяшка.
– Ну, поздравляю вас с законным браком! – подает мне расщепленный указательный палец правой руки. Я принял его в свою ладонь и почувствовал, как он сух и жёсток, одна кость, исковерканная и раздробленная. Галка тоже взяла в ладонь его палец. Потом мужчина кивнул на лежащее на столе свидетельство о браке и со вздохом сказал:
– Берите уж сами, а то я вам и так настроение испортил. Да будьте счастливы.
Резанул этими словами по сердцу, и спазмы сдавили мне горло. Прокашлявшись, я сказал:
– Мы с женой никогда не забудем этой минуты. Как ваше имя-отчество?
– Николай Семенович.
– Николай Семенович, мы приглашаем вас на наше небольшое торжество. Мы сейчас поедем в сельмаг, а на обратном пути заедем за вами.
– Спасибо, детки, но, наверно, не смогу. Потом обратно добираться с моим здоровьем...
– Ладно, Николай Семенович, тогда не уходите пока никуда, мы все равно сейчас сюда заедем.
Купив в сельмаге ящик водки, подъехали к сельсовету. Я поставил на стол бутылку, Галка закуски достала. А стаканов нет. Николай Семенович показал на зеленую кружку, что стояла на бачке с водой:
– Давай по-солдатски.
Я налил полкружки, подал ему, а он не может взять, не за что уцепиться расщепом. Тогда я освободил ручку кружки, повернул ее к Николаю Семеновичу. Он защемил ручку пальцем, культей подхватил под дно.
– Так вам бы положено первым выпить, – говорит.
– Пейте вы, пейте за наше счастье.
– Ну, пусть будет так! Пусть будут счастливы и ваши дети!..
