Текст книги "Переворот"
Автор книги: Иван Кудинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
8
Отшумело апрельское водополье, согнав мутные ручьи в лога и долины и напоив землю досыта. Оживало все вокруг. После жарких стремительных палов обожженная земля по косогорам и лесным опушкам стала буреть – и вдруг в один из дней покрылась ярко-свежей ликующей зеленью.
Ударил первый гром, и длинные стрелы молний с сухим треском переломились, вонзившись в скалы… Леса наполнились шорохами, звуками, пением птиц. Расцвела белая ветреница. Алтайцы называют ее кандышной матерью, потому что вскоре после того, как зацветет ветреница, появится сочный и сладкий кандык, а следом за ним – желтые и синие фиалки, стародубка, лютики и марьины коренья, горный лук и луговой чеснок, колба, кроваво-алые шапки татарского мыла и что-то еще, еще и еще, зарождаясь в недрах земли, пробивается, тянется к свету, цветет и зеленеет, подчиняясь закону вечного обновления. Медовый запах наполняет воздух.
Наступает кандышный месяц – май.
Гуркину в эти дни особенно тягостно и невыносимо кабинетное сидение. Душа просится на волю, руки тоскуют по кисти и краскам… Ночами снится ему незаконченная картина. А днем ложатся на его председательский стол пачки неотложных бумаг: справки, постановления, обращения, протоколы каких-то заседаний и совещаний, письма и телеграммы, которые он просматривает и прочитывает в первую очередь. Бумаги по большей части идут из волостных управ. Гуркин читает, подчеркивая карандашом наиболее важные места. Вопросов – уйма.
«Едем сегодня пятый день, – сообщает брат, инструктор управы Степан Гуркин. – Вернее, сидим, а не едем, потому что нет лошадей. Катандинское волостное земство вводит порядки – не подчиняться никакой власти. Спрашиваю: а как же вы собираетесь жить? Будем, говорят, жить по своим порядкам. Это, считай, никакого порядка! С чего они начали? Прежде всего, решили упразднить земскую гоньбу. Теперь добираются до учителей, хотят закрыть школу… Вся деревня слепо настроена против Каракорума, чему немало способствуют русские переселенцы».
Гуркин откладывает письмо, придвигает список волостных земских управ, входящих в Каракорум-Алтайский округ: Улалинская, Паспульская, Успенская, Тюдралинская, Чибит-Кынарадская, Мыютинская, Алтын-Кольская, Урсуло-Теньгинская, Улаганская, Кош-Агачская, Усть-Канская, Песчанская, Чемальская, Уймонская, Катандинская, последнюю Гуркин подчеркнул двумя линиями, – Шебалинская, – и эту тоже подчеркнул: шебалинцы особенно решительно настроены против, – Верх-Уймонская, Айская, Онгудайская, Караколо-Куротинская, Баргашанская, Бешпельтирская, Имеринская, Четинская, Солдамская, Ябоганская, Абайская, Келейская, Кырлыкская, Ыныргинская, Алтыганская, Бойгольская, Ново-Демитриевская, Киргизская, Чергинская, Челушманская… Тридцать шесть волостей. Но пока что это только на бумаге, а на деле еще неизвестно, сколько волостей пожелают поддерживать Каракорум, а сколько пойдет за Бийским совдепом. Все же есть надежда, что таких окажется меньше. Инструктора управы разъехались по волостям, ведут активную агитацию. Однако вести приходят неутешительные. Как вон из Катанды. Или Из Ябогана. Месяц назад отдел народного образования управы запросил сведения о состоянии школьных дел в волостях. Положение выяснилось – хуже некуда. Семь двухклассных и три десятка одноклассных школ на весь округ, не хватает учителей, а в шести школах учителей совсем нет – куда же еще хуже! «На ваше предписание от 24 марта 1918 года волостная управа имеет честь доложить, что в Ябоганской волости школ нет», – перечитывает Гуркин и горестно усмехается: «Какая же это честь – нет школ?»
Гуркин похудел за последнее время, осунулся, стал еще более замкнут и раздражителен. Служащие управы старались поменьше попадаться ему на глаза, чтобы не нарваться на резкость с его стороны, а то и на грубость. Причин тому немало, но главная из них, по мнению доктора Донца, неоспорима: художественная натура Гуркина не в силах мириться с нынешним положением. Донец не однажды видел подписанные Гуркиным бумаги, оборотная сторона которых испещрена была его рисунками…
– Мне кажется, Григорий Иванович, – посоветовал он Гуркину, – один день в неделю вам необходимо заниматься живописью. Отложите все дела – и на этюды. Это я вам говорю как врач.
Гуркин возмутился:
– Прошу вас впредь не говорить мне об этом. Вы заведующий здравотделом, а не личный врач председателя управы. Подумайте лучше о том, как наладить медицинское обслуживание в округе.
И спустя три дня на заседании управы Гуркин как бы уточнил и расширил эту свою мысль:
– Давайте строить больницы, интернаты, – говорил он, – чтобы дети кочевых и полукочевых инородцев росли здоровыми и могли учиться. А то вон из Бешпельтира пишут, что в единственной на всю волость школе на двадцать шесть учеников – лишь два инородца. Горный Алтай богат природой, но люди его бедны и невежественны. Кто им поможет, если не мы, представители нового национального округа? Я настаиваю на том, чтобы уже в этом году были открыты высшие училища в Чемале и Онгудае, а в Улале гимназия… И давайте же, наконец, решим вопрос об издательстве. Для начала можно было бы выпустить «Азбуку» и «Сказки» на алтайском языке.
– А шрифт?
– Шрифт епархиальная типография дает.
– Потребуется немало средств. Где их взять?
– Средства будем изыскивать через местные кооперативы, устроим заем, заручимся кредитами в центрах… Давайте действовать. Если мы это не сделаем, история нам не простит.
После совещания военный инструктор управы подъесаул Кайгородов, желчно усмехаясь, говорил подполковнику Катаеву:
– Знаете, Всеволод Львович, а по-моему, история не простит нам другое: если мы будем заниматься сейчас издательскими делами, а большевики тем временем соберутся с силами и выдворят нас отсюда. Выдворят – как пить дать!
– Да кто же заставляет вас заниматься издательскими делами? – возразил Катаев. – Наше дело солдатское – вот этим делом и будем заниматься.
9
Приснилось однажды Кайгородову, будто скачет он на белой кобылице, подаренной Аргымаем. А следом за ним на рыжих, буланых и вороных жеребчиках несется отряд молодых алтайцев, парни один к одному, бронзовеют на солнце скуластые лица, сверкают сабли в руках… «Туземный дивизион», – догадывается Кайгородов. И с этой мыслью просыпается. Видение долго стоит перед глазами.
– Какой мне сон приснился, Всеволод Львович! – встретив подполковника, мечтательно вздохнул Кайгородов. Катаев слушал с улыбкой, а выслушав, сказал:
– Кони, Александр Петрович, снятся к болезни. Не иначе, заболеете неизлечимо идеей сформирования туземного дивизиона. И не во сне, а наяву.
– А что! – подхватил Кайгородов. – Разве плохая идея? Туземный дивизион будет стоить десяти караульных отрядов, состоящих из разного сброда. Надо только внушить каждому инородцу, что дерется он за свободу Алтая, под знаменем Алтая, вооружить его… Такому бойцу равных не будет!
Вот с этой минуты мысль о туземном дивизионе не оставляла Кайгородова. Будучи по натуре человеком решительным и деятельным, он не терпел пустого разглагольствования, потому и решил приступить к делу немедленно. «Волка ноги кормят, а под лежачий камень вода не течет», – соединив две поговорки, обосновал он свое решение – тотчас, не откладывая на завтра, выехать в горы. Гуркин одобрил эту идею и попросил Кайгородова заехать по пути в Келейскую волость, население которой, сплошь состоящее из инородцев, не хотело, однако, признавать Каракорум.
– Узнайте, в чем дело, – наказывал Гуркин. – И постарайтесь убедить их в том, что заблуждаются они самым роковым образом.
– Постараюсь, Григорий Иванович, – заверил Кайгородов и, козырнув, как и подобает военному человеку, быстро вышел.
***
Стояло тихое парное утро. Текучие волны тумана почти до краев заполняли лога и каменистые лощины. Конь шел неторопко, и Кайгородов не беспокоил его, зная по опыту, что в многодневном пути следует придерживаться принципа: тише едешь – дальше будешь.
Часам к одиннадцати туман рассеялся, истаял, и горы открылись во всем своем непреходящем величии. Кайгородов любил эти края бывал здесь не раз, многих знал и в Шебалино, и в Теньге, и в Урсуле… Но эта поездка была особой. Вот потому, когда подполковник Катаев посоветовал взять конвой из трех-четырех гвардейцев, Кайгородов решительно отказался: «Нет! Они ж мне, ваши гвардейцы, всю обедню испортят».
И поехал один.
Поздно вечером Кайгородов добрался до Обогона. Можно было миновать его, либо не задерживаться здесь, а ехать сразу до Черного Ануя, но слишком велико было искушение – и десять верст крюка ничего не значили: в Обогоне жила знакомая учительница, бывшая монашка, кроме того, были тут доверенные люди, от которых намеревался он разведать обстановку… Хотел пробыть только до утра, но задержался еще на сутки – такая крепкая была арака[3]3
Арака – напиток, приготовленный из кислого молока.
[Закрыть] у обогонских друзей и такой мягкой оказалась перина у бывшей монашки… Потом он казнил себя за столь необдуманный шаг, за мягкотелость и безволие, раскаивался и давал себе слово не вилять больше, не кружить, а ехать прямо на Черный Ануй.
Так или иначе, а в Ануй приехал Кайгородов только спустя трое суток. Вернее, сначала-то он заехал в Верх-Ануйское, тут у него тоже были знакомые… Они и посоветовали ему зайти к алтайцу Мендешу, который замещал председателя сельского комитета.
Мендеш, однако, не захотел вести разговоры насчет присоединения, торопливо стал собираться, волновался и никак не мог засунуть кисет за голенище сапога. Кайгородов взял его за плечо, крепко сжал и повернул к себе:
– Послушай, Мендеш, ты чего это мечешься, как заяц в петле? Никто тебя за горло не берет и душу из тебя пока не вытряхивают… Одно спрашиваю: слыхал ли ты что-нибудь о вашем законном правительстве, которое находится в Улале и во главе которого стоит знаменитый алтайский художник Чорос-Гуркин?
– Куркин слыхал… правительств не знаю, – бормотал Мендеш, мотая головой. – Пойдем к председателю. Кужай Тобоков все знает, все скажет… А я ничего не знаю.
Кайгородов понял, что от Мендеша добиться ничего не удастся, и пошел к председателю (вернее, поехал), юрта которого находилась в полуверсте от деревни, в небольшой продолговатой лощине. Кужай Тобоков увидел их еще издалека, вышел навстречу, цыкнув на кинувшихся было с лаем собак, и те, опустив хвосты, скрылись за юртой.
Кужай был невысок, приземист, шел он как-то боком, припадая на одну ногу, и голову держал неестественно прямо, а если поворачивал, то и сам весь, всем туловищем поворачивался, лицо его при этом страдальчески морщилось, искажалось.
– Чирьи замучили, кермес их задери! – объяснил он столь странное свое состояние. – Всего испятнали. Болят – спасу нет.
– Чем лечишь? – поинтересовался Кайгородов. Кужай поморщился.
– Все уже перепробовал: и волчью кожу прикладывал, и лягушку живую держал за пазухой, пока она не сдохнет…
– Сдохла? – насмешливо спросил Кайгородов.
– Скорее сам сдохнешь. Ох-хо! – застонал и вопросительно глянул на Мендеша: что это, мол, за человек и по какой такой надобности ты его привел? Но Мендеш вильнул глазами, отвернулся, стал смотреть на горы, будто он их увидел впервые.
– Ладно, Тобоков, – пообещал Кайгородов, – вылечим мы тебя. А теперь давай знакомиться: военный инструктор Каракорум-Алтайского округа подъесаул Кайгородов… А может, Кужай, ты и округа своего не знаешь, не признаешь? А мне Гуркин велел: потолкуй, говорит, прежде всего с Кужаем Тобоковым, посоветуйся с ним, он человек умный…
– Откуда Гуркин знает меня?
– Гуркин всех знает. И очень удивляется, что вы его знать не хотите.
– Почему не хотим?
– Да потому, что ни на одну бумагу округ не получил от вас ответа.
– Бумаг у нас нет в Верх-Ануе… – вздохнул Тобоков. – Вот и не посылаем.
– Как это нет бумаг? – не понял Кайгородов.
– Секретаря нет, – уточнил Мендеш. – Писать некому.
– А вы тут для чего, написать не можете?
– Ага, не можем, – признался Тобоков, пошевелив пальцами правой руки. – Совсем не можем.
– Как же вы подписываете бумаги?
– А никак. Когда был секретарь, он все бумаги подписывал. А теперь ни секретаря, ни бумаг…
Кайгородов засмеялся: впервые он встречал председателя без бумаг.
– Меня народ избрал, – обиделся Тобоков. – Как я мог отказаться?
– Единогласно избрали, – подтвердил Мендеш. И вдруг спросил: – А может, Верх-Аную присоединиться к округу?
– Тебя, Мендеш, понять – пуд соли съесть надо, – глянул на него Кайгородов. – То из тебя слова клещами не вытянешь, то ты вон какую прыть выказываешь – за весь Ануй расписываешься. А если другие не захотят?
– Почему не захотят? – возразил Тобоков. – Если скажем, захотят.
– Ну, так и скажите! И не только здесь, в Ануе, но и на волостном собрании послезавтра… Скажете?
– Почему не сказать? Если надо – скажем.
– Надо, надо, дорогой Кужай! Договорились, значит? – облегченно вздохнул и подал руку Кайгородов. И улыбнулся. – И что вы за люди– не знаешь, с какого боку к вам подъехать.
– Человека по одежке, а коня по потнику не узнаешь, – засмеялся и поморщился тут же Тобоков, напомнил, должно быть, чирей о себе. Кайгородов махнул рукой:
– Ерунда! Все как раз наоборот. Ладно, – махнул еще раз. – Поглядим.
Вечером, приехав в Черный Ануй, Кайгородов разыскал председателя волостного комитета Пиляша Алагызова предъявил ему свой мандат. Алагызов долго его изучал, Кайгородов, не выдержав, спросил:
– Неразборчиво написано? Или, может, читать не умеешь? Как верхануйский председатель…
Алагызов молча вернул удостоверение.
– Моя фамилия… – начал было Кайгородов, но председатель его опередил:
– Знаю, что Кайгородов… В бумаге написано.
– Вот и хорошо! – сказал Кайгородов. – С грамотным человеком легче разговаривать. А ты чего это как будто не в себе?
Алагызов, глянув исподлобья, достал кисет и стал закуривать.
– Не в духе, говорю, чего? – переспросил Кайгородов. Алагызов поморщился:
– Зубы замучили, болят пятый день…
– Да вы что! – засмеялся Кайгородов. – Одного чирьи одолели, другого зубы замучили… Как сговорились. А может, и вправду сговорились? – глянул в упор. – Больно уж все у вас шито-крыто. Послушай, Алагызов, что-то я не пойму: население вашей волости сплошь инородческое, русских почти нет, а тянетесь к Бийскому совдепу…
– Ни к кому мы не тянемся, – возразил Алагызов. – И до Бийска от нас далеко, и до Улалы тоже не близко…
– Разве это причина? Улала защищает интересы всего алтайского народа, хочет, чтобы он самостоятельно жил. Почему не цените этого, не понимаете?
– Больно налоги большие, – после некоторого раздумья ответил Алагызов.
– Налогов бояться нечего, – Кайгородов встал и прошел по комнате взад-вперед, поскрипывая половицами. – Вы же получили окладные листы из Улалы?
– Получили.
– Ну? Разве обложения округа больше совдеповских налогов?
– Может, и не больше. А кому платить?
– Если вы поймете свои интересы и присоединитесь к округу, вопросов таких задавать не будете.
Алагызов помолчал ровно столько, чтобы осмыслить слова Кайгородова, провел растопыренной пятерней, как гребнем, по густым черным волосам и, вздохнув, покачал головой:
– Нет, ничего не выйдет. Песчанская волость тоже не присоединяется, а они рядом с нами.
– Ну и что, что рядом? – нахмурился Кайгородов. – В Песчанской волости много русских, там дело ясное… Может, вы русских боитесь? – внушительно спросил.
Алагызов опять помедлил, что-то осмысливая и снизу вверх поглядывая на Кайгородова.
– Бояться русских нечего, – сказал Кайгородов. И пояснил: – Безнаказанно им не пройдет, если они вздумают применить силу. А интересы Алтая должны защищать сами алтайцы. Понимаешь?
Алагызов удивленно подумал: «Он говорит так, будто сам алтаец, а не русский».
– Понимаю, конечно. Только шибко далеко до Улалы, – высказал сомнение. – Вот если бы центром Каракорума сделали Черный Ануй или Онгудай, тогда другое дело…
– Ишь чего захотел! До Онгудая тоже не близкий свет. Или, может, до Бийска ближе? – внешне спокойно, но с внутренним негодованием спросил Кайгородов. – Послушай, Алагызов, так мы ни до чего не договоримся. Придется созвать собрание.
– Кого сейчас соберешь?
– Придется собрать. Пусть сам народ и решает. Алагызов пожал плечами:
– Пусть решает. Я разве против?
На другой день в волостной управе собралось человек тридцать. Люди не понимали, зачем такая спешка, настороженно и с интересом поглядывали на русского офицера, который хоть и улыбался, выступая перед собравшимися, но по глазам и по голосу было заметно – сердит и сильно чем-то недоволен.
– Мы, представители Каракорума, истинные защитники алтайского инородческого населения, огорчены тем, что до сих пор вы не приняли никакого решения. А это на руку вашим врагам. Одно скажу: по темноте своей вы упустили из рук то, что вам и только вам принадлежало и принадлежит по праву – леса и земли, все неисчислимые богатства вашей родины, Голубого Алтая. Пользуются же этими богатствами другие… Но Алтай должен принадлежать алтайцам! Разве вы с этим не согласны? А если согласны и если вы действительно хотите быть самостоятельными и свободными сыновьями Алтая, вы должны прежде всего и немедленно присоединиться к округу и не признавать в дальнейшем никаких распоряжений Бийского совдепа…
Секретарь волостной управы Угрюмов, рыжеватый, худой, лет сорока человек, переводил выступление Кайгородова для тех, кто не понимал по-русски (а таких было большинство), и Кайгородов, прислушиваясь к глуховатому и неторопливому голосу секретаря, вдруг насторожился: несколько раз в переводе отчетливо прозвучало слово «революция», которого он не произносил. Кайгородов глянул на секретаря вопросительно-гневно, тот отвернулся. Когда же началось голосование – большинство было против присоединения к округу, только несколько человек проголосовали за Каракорум.
Кайгородов решил после собрания поговорить в этими людьми отдельно, рассказать им о туземном дивизионе, который приказано ему сформировать… Удивил его верх-ануйский председатель Кужай Тобоков, два дня назад обещавший выступить в защиту Каракорума. Сегодня же он сидел, как воды в рот набрав, и одним из первых поднял руку против присоединения. Кайгородов подошел к нему после собрания, кивком головы поздоровался, но руки не подал:
– Как чирьи, Тобоков? – спросил насмешливо.
– Болят, кермес их задери!..
– Ну, погоди немножко… вот подыщем средство – и вылечим тебя, – недобро щурясь, пообещал. – Огорчил ты меня сегодня, Тобоков. Обещал голосовать за округ, а проголосовал за совдеп. Как прикажешь тебя понимать?
– Пока поживем по-старому, а там посмотрим, – простодушно ответил Тобоков. – Будет в округе лучше – перепишемся.
Кайгородов посмотрел на него в упор, подозревая, что он только прикидывается простачком, а на самом деле…
– Лучшую жизнь, Тобоков, надо завоевывать, а не ждать, когда тебе эту жизнь преподнесут на блюдечке, – сухо и жестко сказал. – А то ведь и опоздать можно… Понял?
Угрюмова он остановил во дворе, тронул за плечо:
– Послушай, секретарь, а ты ведь сегодня переводил не мои слова, а свои, которые носишь за пазухой, как камни…
– Слова в голове надо держать, а не за пазухой, – ответил Угрюмов, ничуть не смутившись, и слегка дернул плечом, высвобождая из-под руки Кайгородова.
– Ну смотри… чтобы голове от этих слов тяжелее не стало, – предупредил Кайгородов, придвинулся почти вплотную, глаза в глаза, и тихо добавил: – Совдепу служишь, Угрюмов?
– А ты кому?…
Из Черного Ануя Кайгородов выехал в Барагаш, где встретил Степана Гуркина. И обо всем ему рассказал. Тот махнул рукой:
– Черт с ними, обойдемся. Большинство волостей присоединились. А как с туземным дивизионом? – поинтересовался.
– Троих завербовал в Черном Анус. Остальных будем искать в других местах. Найдем! Алтай большой.
Тем временем Гуркин побывал в Чемале – провел совещание. Хотя, по правде сказать, вопросы, которые обсуждались на этом совещании, можно было и в Улале решить, не гоня лошадей почти за сто верст. Но кто-то предложил (кажется, доктор Донец и предложил первым ехать в Чемал), его поддержали, и Гуркин, хотя и догадывался о тайных причинах, побудивших доктора подать эту мысль (проявляет заботу о состоянии духа и здоровье художника), возражать не стал, а скорее напротив – согласился с молчаливой благодарностью. Поездка в Чемал радовала его заранее, сулила немало добрых впечатлений. И не только потому, что ехать предстояло мимо Аноса, дорога там вплотную подходила к Катуни, на левом берегу которой виднелась деревня, переправляйся на пароме – и дома!.. Нет, не только этим привлекала и радовала Гуркина поездка в Чемал (да он по пути туда и не стал заезжать в Анос), главное для него – встреча с чемальскими друзьями, которым он доверял, надеялся на их поддержку, и они его не подвели. Совещание прошло дружно – и все вопросы были решены в пользу культурного развития Каракорум-Алтайского округа…
На обратном пути Гуркин заехал в Анос. Жена встретила его непривычно сухо и сдержанно, без лишних расспросов и жалоб. «Отвыкает», – кольнуло ревнивое чувство. Однако он подавил в себе это чувство, да и настроение у него после чемальского совещания было приподнятым, не хотелось его портить.
– Ну, как вы тут? – спросил он. – Какие новости?…
– Живем помаленьку, – уклончиво-сухо ответила Марья Агафоновна, вытерла концом платка уголки губ, вздохнула протяжно и добавила, отводя взгляд в сторону. – А новость одна: сенокос вон скоро… а кто будет косить! – говорила с той же сухой сдержанностью, вроде бы и не жаловалась, не просила и не ждала поддержки, а лишь делилась повседневными своими заботами: хозяйство какое ни есть, а его содержать надо. Гуркин с сочувствием смотрел на жену:
– Может, с кем из мужиков поговорить? Помогут, поди.
– Много их нынче в Аносе, мужиков? А кто и здесь, дак своих забот у каждого…
– Может, лошадей продать? – после долгого раздумья сказал.
Марья Агафоновна осуждающе-удивленно посмотрела на него:
– Да ты что! Жить не собираешься?
– Ну не всех, конечно, – виновато он уточнил. – Зачем нам шесть лошадей?
– Сбыть легко. А потом что? Тебе, как я погляжу, ничего не надо. А я святым духом жить не собираюсь с такой оравой…
– Ладно, – примирительно он сказал и тронул жену за плечо, задержав на нем руку. – Что-нибудь придумаем. Да и не одна ты, Василий вон совсем взрослый. Да и Гена уже помощник… – кивнул на младшего сына. – Может, и мне удастся вырваться на денек-другой, выкрутимся как-нибудь…
Потом он зашел в мастерскую. Все здесь было, как и прежде, лежало, стояло и висело на своих местах. Никто без него сюда не входил. Пахло сухой краской и пылью. Гуркин остановился у мольберта, повернутого к стене холстом, так и не снятого с подрамника… «Ничего, ничего, – успокоил себя, – вот наладим дело в округе, тогда и к живописи вернусь. Ничем другим заниматься не буду – только живописью!..»
Гуркин закрыл мастерскую. И в тот же день вернулся в Улалу.
Вечером, едва он перевел дух после дороги, явился брат.
– Ну, что в Чемале? Как прошло совещание?
– Лучше, чем я ожидал, – ответил Гуркин. – Издательство решили открыть. Комиссию создали из пяти человек: мы с Никифоровым от национального комитета, Добрынин от отдела по народному образованию, Тупиков и Яковлев от колонии художников и писателей. – Не мало пяти человек?
– Единомышленников, кроме комиссии, достаточно, особенно в Чемале. Поддержат. Стефан Борисов уже готовую «Азбуку» представил… Первая азбука на алтайском языке! – радостно говорил Гуркин, поглядывая на брата. – Теперь все дело за типографией. Будем печатать художественные книжки для детей. Тупиков с Яковлевым берутся за это дело. Пусть. Это хорошо! И не только для детей… Со временем издадим труды Потанина, Гуляева, Семьянова по истории Алтая. Вот с чего начнем! – Он посмотрел на брата, не уловив в его лице ответной радости, несколько удивился и, понизив голос, спросил: – А что здесь, какие новости?
Степан помедлил – так не хотелось огорчать брата, портить ему настроение после чемальского совещания.
– Новости неважные, – решился все же сказать. – Совдеповцы разгуливают по округу, как у себя дома. Запугивают население. Силой заставляют приписываться к Бийску. Под видом обложения – учиняют грабеж: вымогают деньги, забирают лошадей… Совсем распоясались. Отряд красногвардейцев побывал даже в Мыюте…
– Что за отряд?
– Человек сто. А в Шебалино комиссар Плетнев сколотил банду, вооружены до зубов…
– Откуда у них оружие?
– Говорят, из Барнаула доставили… И в Безменове объявился какой-то союз фронтовиков. Там некий Огородников, бывший матрос, командует.
– Огородников? – задумчиво повторил Гуркин. Фамилия эта ни о чем не говорила. – Что же делать?
– Военный отдел Каракорума не исключает ответных действий.
Гуркин внимательно посмотрел на брата:
– Каких действий? Не надо торопиться. Может, связаться по прямому проводу с Бийском? Пусть совдеп разъяснит свою позицию.
