Текст книги "Переворот"
Автор книги: Иван Кудинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
Иван Кудинов
Переворот
Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться.
В.И. Ленин
1
Ранним ноябрьским утром 1918 года к перрону томского вокзала подошел поезд. Было морозно. Выпавший накануне снег сахарно белел повсюду – на крышах домов и сараев, на платформе, вдоль рельсового полотна, на площади, примыкающей к вокзалу со стороны города, у низких кирпичных пакгаузов, над которыми тяжело нависали закуржавевшие тополя с черными, точно обугленными, стволами; сидевшие на тополях вороны тоже казались обугленно-черными, застывшими; черен был тендер только что подошедшего и шумно, запаленно дышавшего паровоза – и эта угольная чернота резко бросалась в глаза, выделяясь на фоне девственной белизны первоснежья…
Как только поезд остановился, дверь одного из вагонов со скрежетом отворилась, клубы морозного пара хлынули в нее, и тотчас в проеме двери возникла фигура человека в пальто и без шапки. Оркестр грянул встречный марш, но, кажется, поспешил и заиграл невпопад: человек, Вышедший из вагона, оказался не тот, кого следовало встречать музыкой. Несколько сконфуженный столь непредвиденным оборотом, он постоял, выжидая, когда смолкнет оркестр, и высоким, торжественно-приподнятым голосом объявил:
– Господа! Николай Дмитриевич просит вас войти…
А мы полагали, что он к нам выйдет, – усмехнулся генерал Вишневский, командующий Томским военным округом искоса поглядывая на своих спутников. Генерал держался несколько вызывающе. И хотя он не был тут главной фигурой, однако вид его, генеральская осанка действовали магически – все собравшиеся в этот ранний час на перроне, не сговариваясь, уступали ему первенство, почтительно пропуская вперед. Первым ступил генерал и на обледенелую подножку, а уж следом за ним поднялись в вагон остальные встречающие: председатель Сибирской областной думы Якушев, председатель губернской земской управы Ульянов, начальник гарнизона полковник Вабиков, начальник томской железной дороги Кругликов и еще несколько лиц, желающих, а вернее сказать, долженствующих представиться главе Всероссийского правительства, так называемой Директории, спешно сформированной полтора месяца назад в Уфе, Николаю Дмитриевичу Авксентьеву. Что до генерала – он имел честь познакомиться с Авксентьевым еще в прошлом году будучи в Петрограде, когда после февральских событий Авксентьев вернулся из эмиграции и вскоре возглавил министерство внутренних дел… И вот теперь явился в качестве премьера, находясь, можно сказать, в фаворе… Хотя какой там к дьяволу фавор! «Видимость одна, – сардонически подумал генерал. – Видимость и самообман. Faus pas, как говорят французы: поступок неумный и опрометчивый. Неужто Авксентьев и впрямь думает, что Россия не обойдется без него? Fans pas! – мысленно твердил генерал, сознавая двойственность своего положения. – Не переиграть бы только. – Одно утешало и обнадеживало генерала: он знал, чем и когда по его расчетам должна кончиться эта игра, и делал все зависящее от него, дабы не отдалять этого неизбежного конца… Ну, да теперь ждать осталось недолго. Совсем недолго! Важно, однако, не переиграть. И сохранить хорошую мину при столь опасной игре… А ну как сорвется? Faus pas, faus pas…» – повторял генерал, шагая по коридору правительственного вагона, точно по плацу.
Авксентьев, увидев генерала, тотчас, узнал его и, кажется, обрадовался:
– Приятно, очень приятно, генерал, что и вы здесь! Военный министр много хорошего говорил мне о вас.
Вишневский почтительно наклонил голову:
– Благодарю. Адмирал как всегда преувеличивает мои достоинства. Как доехали? Никаких эксцессов по дороге?
– Доехали благополучно, – улыбнулся Авксентьев. – По нынешним временам – так лучшего и желать нельзя. Почти нигде не задерживались. И главное, – весело прищурился, – не встретили по дороге ни одного большевика… Надеюсь, в Томске их тоже не осталось?
Минут через пять вся свита вышла из вагона и направилась к вокзалу. Авксентьев шел в центре, между Якуниным и генералом Вишневским, раскрасневшийся на морозе, в распахнутом меховом пальто.
Ну, как тут у вас, все спокойно? Заболеваний нет никаких? – живо интересовался.
– Пока нет, – отвечал Якушев. – Если не считать единичных случаев…
Это хорошо. Нам, господа, продержаться бы эту зиму… Но трудностей много. Очень много, – вздохнул премьер. Перед отъездом я разговаривал с военным министром; адмирал только что вернулся с фронта и весьма спокоен: в войске свирепствует сыпняк. А это, сами понимаете, накануне решающих боев нежелательно. Скажите, – повернулся к Якушеву, – завтра дума сможет собраться?
– Да, все уже готово. Члены думы оповещены. Ждем вас – к часу дня.
Хорошо, – кивнул Авксентьев и, приблизившись так, что воротники их пальто соприкоснулись, тихонько добавил: – Главное, чтобы люди осознали значение исторического момента… Сейчас мелкие амбиции не в наших интереcax.
Да, да, – согласился Якушев. – Это само собой.
В это время в толпе, собравшейся на перроне, кто-то Неожиданно громко и весело гаркнул:
Да здравствует Директория! Ур-ра Авксентьеву!..
Одинокий голос, точно вспугнутая птица, взметнулся над толпою и, никем не поддержанный, оборвался и замер в колюче-стылом воздухе. Авксентьев приветственно помахал рукой. Оркестр, теперь уже с явным опозданием, грянул марш, слегка фальшивя, но никто, должно быть, этого не заметил.
Прелестное утро! – улыбнулся Авксентьев. Якушев что-то ответил, по голос его потонул в грохоте оркестра: военные музыканты, словно наверстывая упущенное, старались вовсю. Гремели трубы, били литавры… Воздух дрожал. Блескучий куржак сыпался с деревьев.
«Хорош спектакль! – не без ехидства подумал генерал. – И каждому тут своя роль. Ну, да бог с ними! Faus pas! А пальтецо у Николая Дмитриевича, однако, старое, – вдруг заметил и еще больше повеселел. – Старое, старое… Помнится, он щеголял в нем еще до того, как стал министром у Керенского. Ну, да нынче правительства меняются скорее, чем премьеры успевают обновить гардероб», усмехнулся генерал и предупредительно распахнул дверь, пропуская вперед Авксентьева.
Зал, куда они вошли, был небольшой и уютный – диван, стол, несколько кресел, зеркала в нишах, изразцовая печь, от которой исходило ровное, успокоительное тепло… Авксентьев снял пальто и, потирая ладони, сел в кресло, тотчас без всякой подготовки заговорив:
– Ну-с, друзья мои… хотелось бы незамедлительно выяснить обстановку. Положение, как вы знаете, нелегкое. Время не ждет.
Принесли чай. Поставили на стол сахарницу с мелко наколотым рафинадом. Авксентьев положил кусочек рафинада в стакан, проследив, как он растворяется в горячем, помедлил и добавил еще кусочек, виновато улыбнувшись:
– А мне говорили, в Томске нет сахара…
– Да, положение с сахаром неважное, – подтвердил Якушев. – Выдают по рецептам.
– Только ли с сахаром такое положение? – заметил генерал. Он сидел на диване чуть поодаль и с аппетитом курил папиросу.
– Да, да, – сказал Якушев. – Манная крупа тоже по рецептам. Мануфактура отпускается только для новорожденных и умерших. Нет мыла, керосина, галош… – перечислял торопливо, точно боясь что-либо упустить. Авксентьев, помешивая в стакане ложечкой, внимательно слушал.
– Полно, господа, при чем тут галоши! – поморщился генерал.
Якушев смутился слегка:
– Я говорю о нуждах народа…
– Русский народ не в галошах нуждается.
– А в чем? – быстро спросил Авксентьев, повернувшись и с интересом глядя на генерала. – В чем, по-вашему, нуждается русский народ?
– В твердой власти. Нужна соответствующая моменту политическая обстановка. И чем быстрее она появится, эта обстановка, тем больше шансов спасти положение, восстановить правопорядок в стране… Вы знаете, в чем упрекают нас зарубежные друзья?
– В чем же?
– В отсутствии национального флага.
– Кажется, это сказал полковник Уорд на военном совете в Иркутске?
– Не на совете, а на банкете в ресторане «Модерн», – уточнил генерал. – Какая может быть твердая власть в стране, где утрачено национальное чувство… и нет своего флага!..
– Это верно, – согласился Авксентьев. – Твердая власть необходима. И она будет. Она уже есть, – прибавил многозначительно и, помедлив, прибавил еще: – Ничего, господа, будет и флаг. Будет, я в это верю! – И считая, как видно, вопрос исчерпанным, повернулся к Ульянову, безучастно сидевшему у окна: – Ну, а как поживают самоуправления?
– Слава богу… плохо, – смутился Ульянов. Все засмеялись.
– Ничего, – утешил его Авксентьев, – у вашего однофамильца Ульянова-Ленина дела гораздо хуже. – И тут же переключился на другое. – Мне говорили, что в Томске не хватает мелких денег.
– И крупных тоже не хватает.
Авксентьев отодвинул недопитый чай и откинулся на спинку кресла, лицо его выражало крайнюю озабоченность.
– Положение, с деньгами повсюду тяжелое, – пояснил он. – Правительство намерено было установить обмен с Уралом, но и там денежных знаков не хватает.
– Что же делать?
– Требуются героические усилия. Будем предпринимать. Ничего, господа, выплывем. Выплывем, если будет единство.
– Плывем уже, – усмехнулся генерал. – Только вот берега что-то не видно…
Авксентьев внимательно посмотрел на него и не нашел что ответить. Ульянов, воспользовавшись паузой, сказал:
– Недавно выпустили боны. Думали, выйдем из положения. А боны пропали.
– Как пропали?
– Исчезли целиком и бесследно. Надо полагать, не без участия большевиков. Теперь вот ломаем голову: бумаги нет, печатать не на чем… Что делать?
– Керенок и тех не осталось, – добавил Якушев.
– Да, положение серьезное, – согласился Авксентьев. – Но, думаю, не безвыходное. Будем просить помощи у союзников. Отношения у нас налаживаются хорошие – и с Англией, и с Францией…
– Чего не скажешь о Японии, – заметил генерал.
– Почему же? Япония тоже готова помогать. Но на Дальнем Востоке есть некоторые затруднения: там общему делу препятствует сепаратизм Амурской республики, не желающей признавать всероссийскую власть… А это пагубно сказывается на наших отношениях с японцами. Ко явление это временное.
– Есть более серьезное препятствие, – возразил генерал. – Большевики. С амурцами так или иначе можно договориться, а вот с большевиками – ни при каких обстоятельствах! Тут разговор только с оружием в руках. Не на жизнь, а на смерть.
– Тем более необходимо единство, – твердо сказал Авксентьев. – И мы его будем добиваться всеми силами. Некоторые сдвиги уже есть: на днях мы получили телеграмму из Архангельска о признании нашего правительства. Урал тоже примкнул.
– А Украина?
– Украина, по всей видимости, останется самостоятельной. Твердого соображения на этот счет мы пока не имеем… Одно скажу: нелегко в столь сложных условиях оказывать влияние на другие области. Территория огромная, разъединенная… Представьте, с тем же Архангельском приходится сноситься… через Нью-Йорк.
– А что союзники? Намерены они не на словах, а на деле оказывать нам действенную помощь?
– Да, да, разумеется. Канадские войска уже прибыли, английские тоже… – ответил Авксентьев. Генерал хмыкнул и резко поднялся:
– Неужто вы берете в расчет батальон Уорда? Или жалкую кучку канадских солдат с тремя пушками, из которых они и по воробьям-то не сделали ни одного выстрела… – Генерал прошел до двери и обратно, круто повернулся. – Недавно я видел на станции Оловянной японский эшелон. Другой эшелон проследовал на Уфу и там, по имеющимся сведениям, прочно застрял. И это вся помощь? Негусто!..
– На днях должны прибыть американцы…
– На днях – это как понимать? Завтра, послезавтра… или через месяц? В то время, как обстановка требует незамедлительных мер. Неужто правительству это неведомо?
Авксентьев вспыхнул, и на какой-то миг спокойствие изменило ему:
– Ведомо! Правительству все ведомо! И оно отдает себе отчет в том, что положение в стране весьма серьезное. И предпринимает самые решительные меры! – Он перевел дух и уже с меньшей горячностью добавил: – Кроме подкрепления в живой силе, союзники поставляют нам одежду и амуницию…
– А оружие? – въедливо спросил генерал. – Вам, пошлю, известно, что в ряде мест у нас нет возможности Обучать солдат: не во что одеть, не хватает оружия… А союзники отделываются посулами.
Нет, нет, – возразил Авксентьев, – положение меняется: когда в стране существовало одновременно несколько правительств, иностранцы не знали, с каким из них иметь дело… Теперь другая обстановка складывается всю полноту власти берет на себя Директория.
***
На другой день в большом зале университетской библиотеки открылась Дума. Зал был украшен бело-зелеными флагами думских фракций, гербами сибирских губерний. Во всю стену был раскинут плакат – зеленое по белому, аршинные буквы которого, начертанные славянской вязью, решительно призывали: «Через автономную Сибирь – к возрождению свободной России!»
Отзвенели колокола. Отслужили молебствие в кафедральном соборе. И ровно в час дня председатель Сибирской областной думы Якушев открыл заседание. После вступительной речи, которая вышла у Якушева на этот раз путаной и короткой, слово было предоставлено Авксентьеву. Зал встретил главу правительства гробовым молчаньем. Цель приезда Авксентьева каждому была ясна: склонить думские фракции на свою сторону, добиться от них – любыми средствами! – безоговорочного признания Директории, добровольного отказа от своих полномочий… Одним словом, самороспуска. Какой же еще выход? Положение таково, что вопрос может стоять только так: либо теперь – либо никогда! Настала пора действий решительных. Необходимо всероссийское правительство без всяких оговорок – единое, способное управлять событиями, направлять их в нужное русло. Однако «единые правительства» В те дни возникали одно за другим по всей обширной территории, занятой белогвардейцами от Поволжья до Владивостока, и каждое из них – будь то «Временное Сибирское» во главе с Вологодским или «Временное правительство автономной Сибири» на Дальнем Востоке, или «Деловой кабинет» генерала Хорвата, обосновавшийся в Харбине, не говоря уже о «правительствах» зауральских, прикаспийских, донских, кубанских – все они претендовали на «всероссийское» признание, торопясь заручиться поддержкой иностранных миссий.
Россию рвали на части.
Сибирь бурлила, точно кипящий котел.
Кроме «всероссийских», существовало еще множество «правительств» местного происхождения, всевозможных дум, отделов, управ, комитетов… по спасению, освобождению и возрождению России от большевизма.
Авксентьеву напоминало все это крыловскую басню про лебедя, рака и щуку, которые впряглись в один воз, да – вот беда! – тянули в разные стороны… С этой мыслью он и взошел на кафедру.
– Господа члены Сибирской областной думы! От имени Всероссийского Временного правительства имею честь приветствовать вас и сделать вам определенные предложения… – на слове «определенные» слегка запнулся, но взял себя в руки и дальше уже говорил без запинок, твердо и гладко, точно по писаному, и благополучно довел свою речь до конца. – Разумеется, – говорил Авксентьев, – правительство обязано признать и уважать права областей на автономию. Однако в данный момент, когда с большевизмом еще не покончено, заниматься этой задачей было бы преждевременно… Есть одна подоплека, господа, и я прошу вас обратить на нее внимание: областные правительства возникали отчасти потому, что та или иная территория России, освобождаясь от большевиков, была как бы островом среди бушующего моря большевизма, что и вызвало необходимость создавать свою собственную власть… Теперь эта необходимость отпала. Настало время объединить наши усилия, ибо в единстве и только в единстве – залог наших успехов, нашей окончательной победы.
Зал ответил недружными аплодисментами.
– И еще, господа, есть одна подоплека, – продолжал Авксентьев. – Союзники, выполняя свой долг, поддерживают нас всячески, и недалек тот день, когда мир и порядок воцарятся в России. Поэтому нам уже сейчас нужно позаботиться о том, чтобы страна наша вышла из этих испытаний монолитно-единой, чтобы с нею считались… Вот почему Директория, – подвел к главному, – предлагает всем областным правительствам, независимо от их партийной принадлежности, сложить свои полномочия и подчиниться постановлениям и законам единой всероссийской власти Мы долго и упорно говорили о спасении России. Теперь идет речь о воссоздании России. Будем же, господа, стойкими и мудрыми в эти трудные для России дни и не оставим ее в беде…
Заседание Думы кончилось поздно вечером. После горячих дебатов, вызванных выступлением Авксентьева, мучительных колебаний и некоторых пустых формальностей было, наконец выработано и принято решение: «Сознавая великую жертву ради спасения России, Сибирская областная дума слагает свои полномочия…»
Авксентьев остался доволен. По правде говоря, он не ожидал столь скорого и положительного решения вопроса. И все это время, пока находился в Томске, занимаясь неотложными правительственными делами – встречался с нужными людьми, посещал всевозможные учреждения и организации, присутствовал, наконец, на прощальном ужине, устроенном теперь уже бывшей думой, где снова пришлось произнести речь, – все это время глава Директории пребывал в хорошем, приподнятом настроении. Ужин ему понравился. Общество собралось приятное. Были дамы. И как-то само собой вышло, что разговор коснулся волнующей всех темы – нынешнего местопребывания правительства. Авксентьев охотно поддержал разговор и согласился, что Томск более удобен и предпочтителен для роли столицы, нежели Омск: здесь прекрасное здание университета, богатая библиотека, которая могла бы служить хорошим подспорьем для министерства иностранных дел…
– Сейчас, когда налаживаются дипломатические отношения со многими странами, справочные материалы весьма необходимы, – пояснил Авксентьев.
– Вот, вот! – подхватил Якушев. – И сэр Эллиот, представитель английской миссии, будучи в Томске, удивлялся: почему правительство находится в Омске, а не у нас?
– Правительство поначалу предполагало обосноваться в Екатеринбурге, но потом пришлось отказаться от этой затеи, – признался Авксентьев, – не с руки. А в Омске совсем плохо. Мне самому приходится ютиться в двух маленьких комнатах. Ставку верховного главнокомандования разместили в недостроенном здании…
– Так чего же тесниться? – воскликнул Якушев. – Надо перебираться в Томск. Лучшего места – не сыскать.
– А вы не находите, господа, что лучшее место для Всероссийского правительства – Петербург? Или Москва? – иронически усмехнулся генерал Вишневский. И словно ушат холодной воды опрокинул на горячие головы – разговор о переезде правительства из Омска в Томск тотчас скомкался, оборвался, хотя Авксентьев и попытался еще как-то сгладить резкость слов генерала, намекающего на то, что-де истинные столицы России находятся в руках большевиков… Возразить, к сожалению, было нечего – это действительно так. Но Авксентьев все же оставил за собою последнее слово:
– Ничего, придет время – и в Петроград вернемся. Потом заговорили о другом.
– А вы слыхали, господа? Профессор Масарик назначен президентом Чешской республики.
– Слава богу! На Масарика положиться можно…
***
Столько слов было сказано за эти дни, столько речей произнесено, что даже ночью, во сне, Авксентьев продолжал разговаривать и выкрикивать какие-то слова, призывы и лозунги… И просыпался от собственного крика, весь в липком поту, пугаясь и вздрагивая, тревожно вглядываясь в темноту и постепенно приходя в себя, успокаиваясь и с облегчением думая: «Слава богу, пока все идет, как надо, все складывается удачно! Как-то дальше пойдет?»
Иногда мысленно он уносился далеко вперед, пытаясь вообразить себе, что же будет через десять-пятнадцать лет в России – картина получалась невыразительной и смутной… Иногда мысли уносили его в прошлое: перед глазами отчетливо и мило возникали тихие переулки старой Пензы, где он родился и рос, учился в гимназии… Потом были годы учебы в Москве, студенческие волнения, исключение из университета, эмиграция… Берлин, Лейпциг, Галле, где он снова учился, избрав специальностью философию. Те годы кажутся ему самыми счастливыми. Он работал в то время над докторской диссертацией на тему «Культурно-этические идеалы Ницше» и защитил ее в Галле у профессора Риля, доброго и милого старичка, который, кажется, еще жив и по сей день. Профессор Алоиз Риль предсказывал ему большое будущее. «И что же… сбылись его предсказания? – мысленно спросил себя Авксентьев и не решился ответить утвердительно. – Наверное, сбудутся, – уклончиво подумал. – Дай бог, чтобы сбылись!..»
Голова побаливала и слегка кружилась – то ли от выпитого вина по случаю сорокалетия (Николай Дмитриевич вернулся из Томска как раз ко дню своего рождения), то ли от горячих и невеселых разговоров на «юбилейном» вечере, в доме заведующего департаментом полиции (бывшего петербургского градоначальника) Роговского, где собрались самые близкие и надежные люди: кроме хозяина, Авксентьева и Зензинова, были еще члены эсеровского ЦК Гендельман и Раков, а также трое гостей из Архангельска, привезших новости, хотя и утешительные – все образовалось у них и встало на свои места, благодаря вмешательству англичан, по и настораживающие: в любое время этот официальный путч может повториться… Тогда Соловками не отделаешься! Гости были взволнованы и горячо убеждали Авксентьева утроить бдительность, а главным образом – укрепить дисциплину в армии. Без этого трудно рассчитывать на стабильность положения.
– Да, да, – согласился Авксентьев, – мне об этом и Керенский писал. Нельзя выпускать армию из-под контроля. Повторение корниловского прецедента может окончательно добить Россию. Это главное сейчас – не допустить повторения… – еще раз он сказал. Затем стал рассказывать о только что завершившейся поездке в Томск. И хорошо, удачно завершившейся, по его мнению, потому что главную свою задачу – «самороспуск» Сибирской областной думы – выполнил блестяще. – Что касается дисциплины в армии, – вернулся к прежнему, – тут все мои надежды на адмирала. Военный министр находится сейчас в войсках…
– Военный министр сегодня вечером вернулся, – уточнил Роговской. Авксентьев удивленно посмотрел на шефа полиции, подумал и сказал:
– Тем лучше, что вернулся! Предосторожность не помешает.
О чем еще говорили? Вспоминали прошлое, но больше склонялись к будущему: все-таки человек больше думает о будущем, тем и живет… Ах, будущее! Оно, как спасательный круг, который бросили тебе – держись! Но до него еще доплыть надо, добраться…
– Ничего, выплывем. Выплывем, если будет единство, – вздохнул Авксентьев. И невольно опять вернулись к архангельскому «уроку», из которого следовало извлечь самое важное: никакой соглашательской политики, никаких компромиссов…
– Но Директория держится пока на компромиссах, – вздохнул Авксентьев. – Политика должна быть гибкой.
Никто не возражал. Было уже за полночь, все устали. Авксентьев, сидя в кресле, изредка забывался в коротком полусне, и как только он закрывал глаза, тотчас возникал перед ним спасательный круг, раскачивался на волнах… Авксентьев плыл к нему, плыл изо всех сил и никак не мог доплыть…
Вдруг раздался стук. Все вскочили. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, громыхая сапогами, весь в ремнях, морозно поскрипывающих, вошел полковник Волков. Авксентьев испуганно и непонимающе смотрел на него: начальник гарнизона… прямо к нему, а не к военному министру…
– Что? Что случилось? – спросил Авксентьев каким-то не своим, враз осевшим голосом. Полковник переступил с ноги на ногу, туго скрипнув ремнями:
– Ничего особенного… Прошу одеваться, господа. Рядом стояло еще два офицера. Авксентьев, увидев их, начал догадываться об истинной причине ночного визита, но поверить до конца в это пока не мог и был несколько даже оскорблен тем, что все делается так просто, грубо и буднично.
– Кто вам дал право бесцеремонно врываться? – пытался он еще воздействовать своим авторитетом. – Соизвольте объяснить!
– Все, что полагается, вам объяснят. А сейчас прошу одеваться.
– А вы не забыли, с кем имеете дело?
– Нет, не забыл. И советую не терять время на излишние разговоры. Вы арестованы.
Авксентьева охватил озноб. Дверь, видимо, притворили неплотно, и холодом тянуло понизу.
– Кто вас уполномочил? – слегка заикаясь, спросил Авксентьев. – Кто?
– Россия, – ответил полковник с усмешкой, глядя прямо в глаза Авксентьеву. Опыт по части всевозможных провокаций, арестов и убийств у него был немалый – Авксентьев это знал. И понял: спасательный круг приснился ему не случайно. «Теперь вся надежда на этот круг…» – думал Авксентьев, пытаясь надеть пальто и никак не попадая в рукава…
Мглистой холодной ночью восемнадцатого ноября 1918 года в Омске пало еще одно «всероссийское» правительство – и на смену ему пришло новое. Постановления и указы, как видно, заготовлены были загодя, должно быть, еще тогда, когда Авксентьев находился в Томске, отпечатаны в достаточном количестве – и утром расклеены по всему городу.
Тем же утром, еще до рассвета, в шестом часу, был созван Совет министров. Морозный туман окутывал улицы. Громада собора, а рядом с ним губернаторский особняк, в котором размещался Совет министров, едва угадывались в густой сизой мгле. Патрульные сновали по всему городу. Неясно, тревожно было. Министры, поднятые с постелей, явились заспанные, злые. Позевывая, спрашивали друг друга, зачем в такую рань, какая необходимость?
Собралось двенадцать человек.
Вологодский, взволнованный и бледный, объявил об открытии экстренного заседания. В помещении было холодно, сидели, не снимая пальто. Сообщение Вологодского об аресте Авксентьева и других членов Директории повергло в крайнее замешательство. Как? почему? когда? – спрашивали министры. Некоторые, действительно, не были осведомлены, другие притворялись неосведомленными…
– Что же делать? – воскликнул министр путей сообщения Устругов.
Сидевший рядом с ним министр финансов Михайлов язвительно заметил:
– Ноев ковчег сооружать…
Шутка показалась неуместной. Вологодский нахмурился, разгладив роскошную бороду:
– Нам, господа, необходимо высказать свое отношение к свершившемуся факту и принять разумное решение.
– А жертв много? – кто-то спохватился.
– Жертв нет, – ответил Вологодский. – Один солдат ранен.
– Только и всего?
Кто-то осторожно заметил (кажется, тот же Устругов), что арестована только часть членов Директории, стало быть, ни о каком распаде не должно идти речи. Речь только о том: кто возглавит Директорию? Другие не соглашались: о какой Директории можно говорить, если Директория во главе со своим лидером не смогла ничего противопоставить грубой силе!..
Генерал Розанов, начальник штаба Ставки, высказался еще более резко и определенно:
– Директории нет – и речь сейчас не о ней.
– Да, да, это так, – согласился Вологодский. – Директория изжила себя, и возрождать ее нет смысла. Слишком слабо держала она в руках руль управления… А нам сегодня, как никогда, нужно исходить из принципов жизненной необходимости. Иначе потеряем не только Директорию, но и Россию.
Сам же он, член вчерашней Директории, сегодня уже говорил о ней в прошедшем времени. Наступила заминка. Вологодский беспокойно поерзал в кресле и напомнил:
– Выбирайте, господа. Никто за нас не решит этого вопроса. – Помолчал и добавил: – Политике претит нерешительность.
– Лично я думаю о политике с точки зрения рубля, – с неизменной своей язвительной усмешкой сказал Михайлов. – И как министр финансов, и как человек, считающий прочность рубля основой и незыблемостью государства.
– Верно, – поддержал его министр продовольствия Зефиров. – Потому и мне в интересах рубля хотелось бы знать определенно: кому отныне будет принадлежать власть?
– А вы как полагаете?
– Полагаю, что власть должна быть устойчивой и твердой.
– Как нынешний рубль, – ехидно заметил Устругов.
– И как порядок на железных дорогах, – парировал Михайлов. Вологодский постучал карандашом по застывшей чернильнице:
– Согласен: власть должна быть устойчивой и твердой. Но что для этого необходимо? Что? – повторил вопрос, как учитель на уроке истории. Опять наступила неловкая пауза. И первым нарушил ее, подал голос, а может, и саму идею генерал Розанов:
– Диктатура – вот что необходимо! – и посмотрел на Колчака. Колчак сидел, положив нога на ногу, и не проронил пока ни единого слова. Тонкие, слегка обветренные губы презрительно поджаты, лицо спокойно, как будто все, о чем тут идет речь, никак не трогало и не касалось военного министра. Адмирал и сейчас, когда генерал Розанов предложил диктатуру, невозмутимо и выжидательно промолчал.
– Значит, диктатура, – повторил Розанов, пристукнув себя кулаком по колену. И Вологодский с излишней поспешностью поддержал его:
– И я не исключаю этого. Да, да! Если мы действительно думаем о возрождении России… Но кто? – вопросительно обвел всех обволакивающим своим взглядом. – Кого можем мы предложить на эту роль?
Министры молчали. Наконец, тот же Розанов сказал:
– Генерала Болдырева.
– Исключено, – решительно возразил Михайлов.
– Почему?
– Да потому хотя бы, что Болдырев – член павшей Директории…
– Простите, но я тоже член Директории, – обиженно заметил Вологодский. Михайлов как будто и не слышал его.
– А во-вторых, – продолжал он, – не будем забывать: генерал Болдырев является главнокомандующим, в армии знают его и любят… Разумно ли сейчас заменять его другим главкомом?
Аргументы показались вескими. И все согласились: Болдырева не стоит трогать. Но кто же в таком случае, кто?…
«Генерал Хорват», – написал в блокноте Устругов и показал Михайлову. Министр финансов взял блокнот и долго рассматривал, словно там значилась не одна фамилия, а целый список. Наконец, вернул блокнот и, усмехнувшись, шепнул министру путей сообщения на ухо: «Спрячьте и никому не показывайте».
А вслух сказал:
– Адмирал Колчак. Другой кандидатуры я не вижу. Вологодский вздохнул облегченно, разгладил бороду.
Устругов поспешно вырвал из блокнота и скомкал злополучный листок с фамилией генерала Хорвата.
Колчак сидел все в той же спокойной, невозмутимой позе – казалось, для него это не явилось новостью, и он заранее знал об исходе министерских «дебатов».
Когда окончательно рассвело и город проснулся – новая власть уже вступила в силу, о чем извещали постановления и указы, расклеенные на всех главных улицах и видных местах.
«Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского правительства, совет министров, с согласия наличных членов, постановил: принять на себя всю полноту власти.
Председатель Совета Министров Петр Вологодский. Члены Совета: Устругов, Гатенбергер, Колчак, Ключников, Гинс, Серебреников, Старынкевич, Зефиров, Михайлов, Щукин, Краснов, Петров, Шумиловский.
Управляющий делами Совета Министров Тельберг».
Одно было неясно: отчего же события, «прервавшие деятельность правительства», не коснулись Совета Министров?
