Текст книги "Переворот"
Автор книги: Иван Кудинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
Степан твердым шагом, будто не следы оставляя на талом снегу, а печати, прошел к крыльцу, поднялся не на первую ступеньку, где стоял Барышев, а на вторую – и оказался таким образом выше его на две головы.
– Ну, так что здесь происходит? – глянул на мужиков.
А ты вон у него спроси! – Митяй мотнул облезлым треухом в сторону Барышева. – Пусть он и разъяснит все.
– Нечего мне разъяснять. Отчет давать о своих делах я не собираюсь.
– Речь, как я понимаю, не о ваших делах, а о вашем самоуправстве, – сказал Степан. Барышев повернулся к нему и как-то враз сник, точно в самом деле убавился в росте. Привык смотреть на людей свысока, а тут… Какаято чепуха! Неужто и он, Барышев, навроде той вороны среди этих горлопанов, готовых чего доброго и с кулаками накинуться. Ну нет, он пока еще в силе. А птицы, слава богу, есть посильнее вороны – и летают повыше.
– Никакого самоуправства тут нет, – ответил зло и хмуро. – Могу я в своем хозяйстве сам разобраться? Или, по вашему, не имею такого права?
– Речь не о вашем хозяйстве, о нем, придет время, мы еще поговорим. Речь о ваших незаконных действиях. Кто дал вам право школу закрывать?
– Так разве ж я закрываю?
– Но дом забираете…
– Дом забираю, потому как он мой. И давал я его на время.
– А почему вы решили, что время вышло?
– Стало быть, вышло, коли говорю.
– Нынче время устанавливаем мы, а не вы, гражданин Барышев. Вот это прошу запомнить.
– Но дом-то мой… так что школу извольте перевести.
– Куда? Куда ты ее переведешь так сразу? – спросили разом и вплотную придвинулись мужики. А Митяй даже привстал на ступеньку одной ногой, и треух его мотался на уровне барышевского плеча.
– Это не моя забота. Решайте.
– Послухай, сват… черту брат! – ерепенился Митяй. – Ты задумал итить супротив народу, а супротив народу итить – все одно што супротив ветру плевать. Гляди, утираться не успеешь.
– Это ты народ, что ли? – презрительно глянул на него Барышев.
– А кто ж я, по-твоему, кто? – наседал Митяй.
– А я кто? Ишь, они – народ… а я кто?
– Кровопивец – вот ты кто! – нашелся Митяй.
– Добрячком прикидывался, – подал голос Витюха Чеботарев. – Мельницу собирался для общества завести.
– Ну, ты, пащенок! – злобно глянул Барышев. – Не твоего ума это дело. Молод еще.
– Чего ж ты тогда к нам приходил? – вступился за товарища Пашка. Они стояли с Витюхой рядом, плечистые смуглолицые, оба чем-то друг на друга похожие. – Разговоры вел.
– Приданое обещал, – засмеялся Витюха. – Гарнцевую прибавку…
– Ну, все. Все! Хватит митинговать, – сказал Степан и повернулся к Барышеву. – А вас, Илья Лукьяныч, предупреждаем: школу не трогайте. А попробуете силой – пеняйте на себя…
– Позвольте… позвольте! – задохнулся Барышев от злобы и бессилия. – А кто дал вам право чужим добром распоряжаться?
– Революция нам дала такое право. И запомни, Илья Лукьяныч, Советскую власть мы в обиду не дадим. Все! Митинг окончен. Прошу расходиться.
– Да кто ты такой, чтобы командовать?
– Председатель союза фронтовиков, – чуть подумав, ответил Степан. – Представитель Советской власти в Безменове.
– Коли представитель, предъяви мандат. Чтобы я своими глазами увидел.
– Увидишь, когда надо будет, – спокойно и с достоинством держался Степан. – А сейчас прошу расходиться.
– Ладно, – сошел с крыльца Барышев. – Позабавляйтесь пока своей властью. Даром вам это не пройдет.
Степан тоже спустился с крыльца и, оказавшись лицом к лицу с Барышевым, твердо сказал:
– И вот еще что запомни, Илья Лукьяныч: кончилось ваше время. Амба! И власть ваша над людьми, которых вы и за людей не считаете, тоже кончилась. Зарубите себе на носу.
– Да уж зарублю, – пообещал Барышев. И усмехнулся. – Надеешься на оружие?
– Надеюсь, Илья Лукьяныч, очень даже надеюсь.
– Ну, ну… Гляди, с оружием шутки плохи.
– А мы шутить не собираемся.
– Ничего, – отвел глаза Барышев, проговорив куда-то в сторону. – Палка – она ведь о двух концах…
– Верно, палка о двух концах, да только один-то конец всегда в чьих-то руках находится. Вот об этом не забывайте, – предупредил Степан. И первым пошел со двора.
Над старой кряжистой ветлой все еще шумели, колготились галки, никак не могли угомониться. Вороны, однако, уже не было – убралась восвояси.
4
Город раскинулся по обе стороны Бии, скованной еще льдом. И хотя кое-где темными пятнами уже проступала наледь и переправа день ото дня становилась опаснее, ездили по реке вовсю. Туда и сюда сновали подводы, груженные сеном, дровами, какими-то ящиками, бочками и мешками, громоздкие возы были укрыты брезентом, перетянутые веревками… Возчики зычно покрикивали, понужая лошадей. И Степан тоже направил коня поперек реки. Полозья саней с легким шуршаньем заскользили по размякшему льду, оставляя за собой блескучие следы. Пеган, пугливо озираясь, ступил в наледь, свинцово-холодные брызги ударили из-под копыт.
А до вскрытия реки оставались считанные дни. Потому и спешили предприимчивые хозяева загодя управиться, перекинуть с одного берега на другой срочные грузы.
Правобережье, где из сорока тысяч жителей обитало больше половины, выглядело и того оживленнее. Здесь, между рекой, опоясывающей эту часть города с юга, и продолговатой возвышенностью, вытянувшейся с запада на восток, размещались все основные казенные учреждения, торговый центр, банк, всевозможные конторы и концессии, народный дом, городская и земская управы… Впрочем, ни той, ни другой уже не существовало и упоминались они горожанами лишь по привычке. Сейчас же в обиходе было короткое, резкое и не всем понятное – совдеп. И то сказать: столько их за это время перебывало, совдепов – со счета можно сбиться! И кто только не возглавлял эти совдепы – от унтер-офицера Арапова, ярого сторонника «учредилки», до некоего Пашки Дорошенко, превратившего «совдеп» в сборище доморощенных эсеров… Но это было в семнадцатом году. А нынче весна восемнадцатого. И Степану Огородникову край как необходимо побывать в совдепе – он и разыскал ого без особого труда. Красный флаг, развевающийся над зданием, был виден издалека. «Такой же, как и у нас в Безменове», – не без гордости отметил Степан. Поставил мерина к коновязи, опустил чересседельник, бросил охапку сена… И поднялся по узкой скрипучей лестнице на второй этаж. Тут и столкнулся, в коридоре, с невысоким рыжеватым солдатом. Спросил:
– Послушай, браток, где тут солдатский совдеп, не подскажешь?
Тот молча уставился, глядел, глядел, вдруг хлопнул себя ладонями по бокам, глаза округлились и сделались чуточку шальными.
– Смирна-а! – гаркнул весело и засмеялся, показав частокол желтоватых, прокуренных зубов. – Отставить, сам рядовой. Во! А я гляжу, вроде знакомая личность… Или не признаешь меня? Да ты разуй, разуй глаза-то матрос! Забыл, как вместе катили вагон из туника? А дежурный хотел отнять… В Новониколаевске.
– Ну как же, как же забыл! – вспомнил Степан и тоже засмеялся. – Такую теплушечку отстояли. А ты ж, кажись, и ехал с нами недолго, исчез по дороге. Хватились, а твой и след простыл. Думали, отстал. Или в самом деле отстал?
– Отстал… – хитро подмигнул солдат. – От одних отстал, а к другим пристал… Было дело. Иначе сказать, рекогнисцировку произвел, – вставил словечко. – Ну, а ты как? Где твой причал?
– Дома пока, в деревне.
– Женился, поди?
– Когда ж?
– А я, брат, того… обзавелся.
– Когда ж ты успел?
– А тогда, когда отстал…
– Вон, значит, по какой причине сошел ты на полпути!
– Да оно как сказать: путь-то мой, может, оттуда и начинался, – загадочно проговорил.
– И где ты сейчас, чем занимаешься? – поинтересовался Степан.
– Служу в милиции.
– Как в милиции?
– А так: взял и поступил. Мобилизовали, одним словом. У-у, что тут было у нас неделю назад! Настоящий переворот. Милиция ж состояла на содержании городской управы, а теперь подчиняется впрямую совдепу. И начальнику старому дали по шапке. Теперь новый. Товарищ Нечаев. Послушай, а зачем тебе солдатский совдеп? – вдруг вспомнил и с удивлением посмотрел на Степана. – Во, хватился! Да мы по этому совдепу давно уже поминки справили…
– Мели, Емеля!..
– Правду говорю. Раньше-то и верно, что не один был совдеп – и городской, и крестьянский, и солдатский наособицу… Теперь объединили. И правильно сделали, – разъяснил, слегка важничая, словно все это дело его рук. – А ты по какому делу-то в совдеп?
– Дела разные… в двух словах не объяснишь.
– Ну тогда дуй прямо к Захару Яковлевичу.
– Кто такой Захар Яковлевич?
– Во! Да это ж товарищ Двойных, председатель совдепа. Толковый мужик. Вон его кабинет – по коридору направо. Ну, держи, – подал руку. Степан тиснул ее от души и пошел по коридору к указанной двери. Но, пройдя немного, остановился, обернулся и окликнул уже сбегавшего по лестнице солдата:
– Эй, друг, скажи хоть как тебя зовут?
Тот приостановился, держась рукой за перила, и вскинул голову:
– Степаном зовут. Степан Романюта. А тебя?
– И меня тоже Степаном. Выходит, мы тезки?
– Родня, – засмеялся Романюта и взмахнул рукой, Как бы отдавая честь. – Ну, бывай!
Настроение у Степана поднялось, в таком настроении он и предстал перед товарищем Двойных. И хотя в кабинете оказалось двое, угадать председателя было нетрудно, поскольку сидел он за своим председательским столом. Вид у него был усталый и озабоченный. Другой человек, худощавый, в очках, придававших ему солидность и некоторую загадочность, заложив за спину руки, ходил туда-сюда по кабинету и глуховато о чем-то говорил. Когда Степан вошел, он умолк и посмотрел на него внимательно, с интересом. Точно так же внимательно, только несколько строже посмотрел на него и Двойных.
Степан поздоровался, кинув по привычке ладонь к виску, и отрапортовал:
– Балтийский матрос Огородников. Прибыл по делам неотложным… Поговорить надо, товарищ Двойных.
– Давай поговорим. Садись, – кивнул на стул. – Давно со службы?
– Полмесяца как дома.
– Бийский?
– Никак нет, из Безменова.
– Ну, и как там у вас?
– Сложно, Захар Яковлевич. Двойных вздохнул и покивал:
– Сейчас везде сложно. Большевик? – вдруг спросил, глядя в упор. Степан несколько растерялся, пожал плечами:
– Да как вам сказать… если но душе – то да.
– Главное, чтобы по душе, – серьезно и даже сурово сказал Двойных. – Ну, выкладывай, товарищ Огородников, какие у тебя дела. Что там у вас в Безменове, чем дышит народ?
– Народ, Захар Яковлевич, дышит по-разному, – ответил Степан, искоса поглядывая на человека в очках, который хоть и стоял, отвернувшись к окну, как бы занятый своими мыслями, но к разговору, но всему видать, прислушивался внимательно. Двойных перехватил взгляд Степана, истолковав его, должно быть, по-своему, и с запоздалой поспешностью отрекомендовал:
– Товарищ Малетин, комиссар просвещения. Так что по всем этим вопросам прямо к нему и обращайтесь.
Степан от удивления даже привстал, обрадовался:
– Так у меня ж поручение он нашей учительницы. Вот! Целый список, – достал из кармана, развернул листок и протянул Малетину. Тот сел напротив и, поправив очки, пробежал глазами по бумаге.
– Так. Это найдем, – сказал как бы для себя, не отрывая взгляда от бумаги. – А этого нет…
– Чего нет? – поинтересовался Степан.
– Многого у нас нет. Учебников не хватает, карандашей, тетрадей… Но тетрадей немного дадим. Перья, чернильный порошок – это найдем.
– Ну вот! – обрадовался Степан. – Да она вам, Татьяна Николаевна, и за это будет знаете как благодарна!..
И Степан рассказал о том, как нелегко ей работать, молодой учительнице, в Безменове, как Барышев хотел недавно школу закрыть и как они, бывшие фронтовики, дали ему отпор, отстояли, можно сказать, не только школу, но и Советскую власть; рассказал и о том, как устанавливали они в Безменове Советскую власть, как создали союз фронтовиков…
– Это вы правильно сделали, что дали укорот вашим безменовским хозяйчикам, – сказал Двойных, поднимаясь и выходя из-за стола. Он был среднего роста, но хорошо сложен, крепкоплеч, с большими рабочими руками. – А положение сельских учителей нам, товарищ Огородников, хорошо известно. Тяжелое положение. И трудности не только в том, что учебников нет или тетрадей, карандашей не хватает… Скажи, – повернулся к Степану, – какое жалованье получает ваша учительница? И кто ей платит это жалованье?
Степан пожал плечами – не знал он этого, и ему неловко стало: заботу решил проявить, а главного узнать не удосужился.
– Ну вот, – с легким укором продолжал Двойных. – А я тебе скажу: положение нынче таково, что учителя, которые остаются еще и работают в деревне, месяцами не получают жалованья. А как им жить? Они же зачастую люди приезжие, хозяйства не имеют, хлебопашеством не занимаются… Вон Галактион Дмитриевич подтвердит, обрисует картину, какая сложилась на данный момент.
– Что же делать? – спросил Степан, думая в этот миг о Татьяне Николаевне. Хотелось порадовать ее подарками. Двойных вернулся за стол, еще больше построжевший и озабоченный:
– Давайте думать вместе. Тетради, перья, чернильный порошок… Что еще? – глянул на Малетина. – Все это вы получите. Только сегодня, товарищ Огородников, есть и другие, не менее важные вопросы, забывать о которых мы не имеем права. Вот ты говорил о союзе фронтовиков. И много вас в этом союзе?
– Пока немного.
– А нужно, чтобы много было. Иначе нас задушат. И в Безменове, и в Бийске, и во всей России… Оружие у вас имеется?
– Два дробовика, винтовка и револьвер.
– При себе револьвер?
– Так точно. Всегда при мне.
– Понятно, – Двойных, прищурившись, посмотрел на Степана. – Считаете, что с этим оружием можно отстоять Советскую власть? Или надеетесь, что все завоеванное само по себе утвердится?
– Нет, не надеемся. Обстановка текущего момента, Зaxap Яковлевич, нам понятна. И сидеть сложа руки мы не собираемся.
– Обстановка сейчас такая, товарищ Огородников, что если мы сегодня не соберемся со всеми силами, завтра нам будет еще тяжелее. Контра тоже ведь не сидит сложа руки. Действует исподтишка и открыто. Ты что-нибудь знаешь о Каракоруме? – вдруг спросил. Степан покачал половой:
– Нет, не знаю. А что это такое?
– А говоришь, обстановка понятна. Вот что я скажу тебе, матрос, – строго заметил Двойных и даже слегка пристукнул кулаком по столу. – То, что подняли вы красный флаг в Безменове – это хорошо. Очень даже хорошо. И обстановку в своем селе знаешь ты, должно быть, назубок. А вот какая обстановка в соседних деревнях, в Шубинке, скажем, или в Березовке, много ли воротилось туда фронтовиков и с каким настроением они пришли, что у них за душой – это ты знаешь?
– Никак нет, не знаю.
– А знать надо. Советскую власть утверждаем не на один день и не в одной деревне.
– Это я понимаю, – кивнул Степан. И тут же высказал сомнение. – Поехать по селам, конечно, можно, только в качестве кого я туда явлюсь, от чьего имени буду вести разговоры?
– От имени Советской власти. Другой задачи у нас нет.
– А то вон вчера Барышев потребовал мандат, – как бы оправдываясь, сказал Степан. – Предъяви, говорит, бумагу. А у меня, кроме револьвера, ничего… Бумага тоже имеет силу.
– Ну, коли имеет, дадим тебе бумагу, – улыбнулся Двойных. – Только воздействовать на людей надо не бумагой, а настоящим большевистским словом. И чтобы слова твои не расходились с действиями: как скажешь – так и сам поступишь, подашь пример. Каракорумцы вон слов не жалеют, действуют, можно сказать, по всему фронту – от Улалы до Онгудая, а может, и того дальше. Погоди, ты еще столкнешься с ними, – как бы предупредил. – Так что обстановку знать надо пошире.
– Да что это за Каракорум? Обрисуйте хотя бы в двух словах, – попросил Степан.
– Двумя словами тут не обойдешься. Одно скажу: председатель Каракорумской управы художник Гуркин, личность, прямо сказать, непростая, авторитетом среди туземного населения пользуется большим. Только не он там играет первую скрипку. Есть там другие, которые лишь прячутся за его спину, прикрываются его именем, от его имени зачастую и вершат свои дела… Это тебе тоже надо знать.
– Что это за люди?
– Отпетая контра. Некий Донец, врач по образованию и эсер по призванию, одно время подвизался в барнаульских газетах, сейчас тенью ходит за Гуркиным… Подполковник Катаев, военспец, организатор каракорумской гвардии, монархист по убеждениям – этот спит и видит во сне возвращение Романовых. Есть у них даже бывший министр некто Шатилов, спец по туземным делам, живет он, правда, не в Улале, а в Томске… Одним словом, «спецов» у них наберется не один десяток. И у тебя будет еще случай познакомиться с ними поближе… Ну, – глянул повеселев, – что еще, товарищ Огородников, какие дела-заботы волнуют тебя?
Возвращался Степан уже потемну. Ближе к ночи подморозило, и снег под санями с хрустом оседал. Степан ослабил вожжи, примотав их к передку, и дал коню полную свободу. А сам уселся поудобнее, завернулся в тулуп и, угревшись, даже вздремнул малость. Знал, что мерин с дороги не собьется и мимо дома не пройдет. Сани точно плыли по наезженной колее, протяжно и певуче поскрипывая; лишь изредка их заносило на крутых раскатах, и они коротко и глухо ударялись концами отводин в затвердевшие сугробы. Мерин тоже подремывал на ходу, однако шага не сбавлял, твердо и безошибочно ступая по дороге. А ближе к деревне и вовсе очнулся и, громко всхрапывая, живее пошел, заспешил, почуяв желанный и скорый отдых.
И Степана будто знобящим ветерком обдало – такое чувство было, словно уехал он из деревни не утром сегодня, а давным-давно, и теперь возвращался, не зная, как встретят его и как он сам будет держаться, чтобы не ударить в грязь лицом.
Деревня приблизилась, надвинулась как-то разом, слепо чернея крышами. Собаки встретили и проводили подводу до самого переулка дружным заливистым лаем. Потом, как по команде, смолкли и отстали. И Степан прямо перед собой, слева, увидел огонек: светилось окно учительницы. Степан облегченно вздохнул: значит, все в порядке! И, не слезая С саней, долго смотрел на притягивающе ровный, не убывающий свет в окне, единственном во всем селе, а может, и во всем мире в этот поздний час. «Зайти теперь или отложить до завтра? – заколебался Степан, потрогав рукой лежавший в передке мешок с подарками. – А вдруг Татьяна Николаевна ждет? Может, потому и свет…»
Степан, больше не раздумывая и не сомневаясь, соскочил с возка, привернул коня, намотав вожжи на конец оглобли, подхватил мешок и зашагал прямо по насту… Остановился на крыльце, выравнивая дыхание. И в какой-то миг снова заколебался, чуть было не пошел на попятную. И тогда он, как бы отрезая себе путь к отступлению, осторожно и коротко постучал в дверь. Подождал немного и постучал посильнее. Неподалеку, на задах, опять всполошились, залаяли собаки. И в тот же миг за дверью, в сенях, раздался голос:
– Минуточку.
Брякнула деревянная задвижка, дверь, морозно заскрипев, распахнулась, и Степан скорее не увидел, а почувствовал рядом с собою, в каком-нибудь шаге, Татьяну Николаевну. Лицо ее смутно угадывалось в темноте, белела накинутая на плечи шаль.
– Входите, – сказала она тихо, голос ее прозвучал обволакивающе тепло и мягко. Степан молча переступил порог, шагнул из темноты в комнату, полную ровного голубоватого света, и невольно прижмурился, постоял привыкая.
– Как же это вы, не спрашивая, открываете? – спросил с укором. – А вдруг какой-нибудь лихой человек? Или того хуже…
Татьяна Николаевна улыбнулась:
– Так я же знала, что это вы.
– Откуда ж вы знали? – перекинул он из руки в руку довольно увесистый мешок.
– Слышала, как вы подъехали, – сказала она, проследив за этим коротким, непроизвольным его движением. И Степан спохватился, поискал глазами, куда бы пристроить мешок, опустил его прямо на пол, к ногам, поспешно стал развязывать. Узел затянулся, и он никак не мог с ним совладать…
– Сейчас, сейчас, – волнуясь, проговорил, распутав наконец узел, развязал мешок и стал вынимать из него сверток за свертком, бережно укладывая на придвинутую Татьяной Николаевной табуретку. – Это книги. А это тетради, – перечислял с удовольствием. – Целых, кажись, две сотни… Галактион Дмитриевич расстарался.
– Галактион Дмитриевич – кто это? – спросила учительница.
– Товарищ Малетин, комиссар просвещения. Очень даже сознательный и добрый человек.
Татьяна Николаевна развернула пакет, взяла одну тетрадку, и глаза ее радостно потеплели.
– Боже, какая прелесть! – воскликнула она, проводя пальцами по лощеным листам. – Настоящая, в линейку… Даже не верится.
– Там и в клеточку есть. Поглядите, – сказал Степан, радуясь не меньше, выхватил из мешка еще один сверток, крест-накрест перехваченный бечевкой, потом еще и еще, складывал все это на табуретку и прямо на пол, глядя при этом не вниз, на мешок, а снизу вверх, на учительницу, ошеломленно-радостную, даже несколько растерянную.
– Ну вот… пользуйтесь на здоровье, – сказал Степан. – А в следующий раз и еще чего-нибудь раздобудем.
– Спасибо вам, Степан Петрович! Для меня это настоящий праздник. Хотите чаю?
– Нет, нет, – смутился он отчего-то и перекинул из руки в руку пустой мешок, не зная, куда его девать, отступил к порогу. – Пойду… там лошадь стоит. Целый день в упряжке.
– Спасибо вам за все! – еще раз она поблагодарила.
– Да мне-то за что – это вот товарища Малетина благодарите… А я для вас, – помедлив, добавил: – все, что ни захотите, готов сделать. Все, что ни захотите! – повторил и поспешно вышел, толкнув дверь плечом. Ночной морозец остудил лицо. Степан вышел на дорогу и обернулся: света в окне учительницы не было. Только что горел – и нету. Как же так? – удивился Степан. И постоял, ожидая, что вот сейчас, сейчас окно снова вспыхнет, засветится, но так и не дождался, кинул пустой мешок в сани и развернул коня, огрев его вожжами вдоль спины, словно конь в чем-то перед ним провинился. Не знал Степан, что лампу Татьяна Николаевна погасила нарочно, чтобы лучше видеть его… Прижавшись лбом к прохладному стеклу, она смотрела в окно до тех пор, пока подвода не растворилась во тьме. А в ушах все еще звучал, отдавался в сердце голос Степана Огородникова: «А для вас я готов сделать все, что ни захотите… Все, что ни захотите!»
Она зажмурилась так, что слезы выступили на глазах. «Боже мой, – подумала с волнением и непонятной обидой, – да ведь мне уже говорили эти слова… Говорили! – вспомнила вдруг Вадима Круженина, пытаясь представить его лицо, голос, но все, как во сне, было смутным и неотчетливым – так давно это было… Так давно – словно и не в этой жизни, а в какой-то другой, непостижимо далекой и нереальной. И она, Таня Корчуганова, была в той жизни тоже другой, совсем другой, не похожей на себя нынешнюю… Хотя и прошло с тех пор всего три года.
