Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

I

Утро было морозным и солнечным. Белыми громадами сверкали Большие Балканы. Чистый, нетронутый снег сиял ослепительно, до боли в глазах. Ветер налетал порывами, но не холодными, а лишь слегка освежающими. В голубом небе парил орел и будто удивлялся, что в этом аду, где пять месяцев подряд грохотала пальба, все вдруг утихло, угомонилось.

Василий Васильевич Верещагин несколько раз порывался остановить своего коня и кое-что набросать в блокнот, но нетерпеливый Скобелев тянул его за собой. Генерал был возбужден и радовался, как ребенок. На многострадальные шипкин-ские позиции наконец-то пришла победа. Верещагин мельком взглядывал на открывшуюся панораму, где всего было вдоволь: своих и турецких трупов, убитых лошадей, разбитого и брошенного оружия. Кони безумно носились по нолю и ржали, будто окликая своих погибших хозяев.

Верещагин и Скобелев торопливо проехали поляну, миновали дубовую рощу. Перед ними открылась еще большая поляна с войсками, успевшими построиться в колонны, на фоне разрушенной и сожженной деревни Шейново. Немного левее начинались балканские горы с Шипкой и Святым Николаем, Лысой горой и Бэдеком. Вершина Святого Николая даже в этот солнечный день прикрылась туманом и серыми тучами.

Скобелев сильно ударил лошадь пшорами и понесся ниш г речу войскам. Держа в левой руке поводья, генерал примой схватил фуражку, поднял ее над головой и закричал тонко и молодо:

– Именем отечества, именем государя, спасибо, братцы!

Верещагин остановил коня и торопливо набрасывал нее. что видел перед собой: генерала, скачущего на белой лошади, солдат, высоко подбрасывающих свои шапки, очертания грозных турецких укреплений, а в стороне убитых, лежавших в разных позах, выпавшее из их рук оружие. «Ура» гремело над поляной так громко и раскатисто, что могло посостязаться с сильнейшей артиллерийской пальбой.

Возвратился Скобелев – возбужденный, сияющий от счастья. Он плакал, роняя на рыжие бакенбарды крутиле слезы.

– Ну, братец! – сказал он Верещагину, обнимая его. – Ради этого дня, братец, можно было умереть не один, а тысячу раз!

– Поздравляю, Михаил Дмитриевич, – взволнованно ответил Верещагин. – Вы много сделали для этой победы!

– Старался, Василий Васильевич. – Заметил наброски в блокноте художника. – А вы что-то уже успели?

– Парады не терплю, ваше превосходительство, это не для моих картин. А такой парад нарисую! Непременно!

– Это и не парад, Василий Васильевич! Как бы вам это назвать? В конце каждого предложения ставится точка, а мы поставили восклицательный знак. Вот вы его и изобразите как следует! – Лукаво ухмыльнулся – А белый конь будет?

– Будет, непременно будет. Дался вам этот белый конь!

Их догоняли генерал Столетов, полковник Панютин, старшие офицеры и адъютанты.

Когда они подъехали совсем близко, Скобелев весьма торжественно обратился к Столетову:

– Я сердечно благодарю вас, уважаемый Николай Григорьевич, за науку. Многому я у вас научился – и там, в Азии, н здесь, на Балканах! – Скобелев крепко обнял Столетова. Увидел Панютина, подъехал к нему и тоже обнял. – Ах ты, бурная душа Панютин! – восторженно проговорил он. – Да знаешь ли ты, что сделал твой полк под Шипкой и Шейново?! Что сделал ты сам, когда шел вперед со знаменем полка? Нет, не знаешь – не было у тебя времени оценить все это! Так вот знай, душа моя Панютин: шапку-то свою давеча я снимал перед твоим доблестным Углицким полком!

– Тронут, ваше превосходительство! – сказал Панютин.

– Сколько потерял своих орлов, полковник? – спросил Скобелев.

– Триста пятьдесят, ваше превосходительство.

– Много! – Скобелев покачал головой. – Но тут уж ничего не поделаешь! – Он приподнялся на стременах, словно желал лучше видеть поле недавней битвы. – Все дрались хорошо, все! Никого нельзя упрекнуть. А болгары-то, болгары!.. Это же настоящие львы! Вот тебе и нерегулярное войско!

Полверсты двигались молча. Скобелев о чем-то сосредоточенно думал и не торопил лошадь.

Подъехали к домику Вессель-паши, напоминавшему обыкновенную хату-мазанку. В ней было неприбрано и неуютно: на кровати валялось небрежно брошенное одеяло, стол усеян клочками порванной бумаги, стул опрокинут. Несло затхлостью и чем-то прелым, вероятно остатками пищи, стоявшей в темном углу.

– Плохо жил паша! – быстро заключил Скобелев.

– Не по-пашски, – согласился Верещагин.

Ординарец доложил, что к домику подъехали два иностранных корреспондента. Скобелев сморщился, но разрешил войти. Американскому журналисту Маку, хромому и еще больному, он улыбнулся и, протягивая руку, сказал: «Очень рад». Англичанина встретил более чем сдержанно, как бы напоминая, что его предшественник был выслан из армии за шпионаж.

– Позвольте поздравить вас от всей души! – первым начал Мак.

– Позвольте и мне присоединиться к словам моего коллеги, – сказал англичанин. – Вы одержали! большую победу, ваше превосходительство.

– Победу одержала русская армия и болгарское ополчение! – отрезал Скобелев.

– Путь к Дарданеллам и Босфору открыт! – продолжал англичанин, или не уловивший резкого тона, или желавший подзадорить Скобелева.

– Вы все об одном! – резко бросил Скобелев. – И совершенно не замечаете или сознательно не хотите замечать, что мы открыли другой путь – к миру и счастью исстрадавшихся болгар. Впрочем, господа, война еще не закончена. Нам надо готовиться к новому походу.

– Позвольте, ваше превосходительство, задать только один вопрос, – сказал Мак. – Где сейчас находится недавний хозяин этого дома?

– Где-то здесь, – с улыбкой ответил Скобелев. – Наверное, Шипкой и всеми Балканами любуется. Мы ему не мешаем, господа, пусть полюбуется в последний раз.

II

Вессель-паша действительно с напряженным вниманием смотрел на окружающие вершины, все еще окутанные серыми тучами; он отправил на эти заоблачные выси своего начальника штаба с приказом турецким таборам сдаться русской армии. Выполнит ли его последнюю волю командующий верхними позициями Хаджи-Осман-паша? Человек он самоуверенный, начальник опытный и храбрый. Посчитает, что раз Вессель-паша находится в плену, он не имеет права повелевать войсками, желающими До конца исполнить свой долг перед империей и султаном.

Выстрелы на вершинах не умолкали, и Вессель-паша то хмурил свои низко нависшие густые брови, то затаенно улыбался. Два противоречивых чувства боролись сейчас в этом человеке; ему хотелось, чтобы Хаджи-Осман-паша потрепал как следует русских и этим омрачил им радость победы. Но, с другой стороны, всякий успех Хаджи-Осман-паши теперь может указать только на преждевременность капитуляции Вессель-паши, подчеркнуть позор плена. А что мог сделать он перед бешеным натиском русских? Сопротивлялся, сколько это было возможно, русские усеяли своими трупами все поляны перед Шипкой и Швйново. Казалось, они уже выдохлись и не смогут предпринять новые атаки. Но они бросили в дело свежий Углицкий пОлк, и он, смяв преграды, вкатился в окопы и траншеи. В некоторых траншеях турки дрались до последнего, Но это лишь прибавило ярости русским. Даже князь Святоиолк-Мирский, До того топтавшийся на одном месте, побудил своих солдат, собрав последние силы, рвануться в атаку. Армия Вессель-паши оказалась в прочном кольце. Продолжать драться? Но потери были и так огромны, зачем их увеличивать без цели и смысла?

Записку Хаджи-Осман-паше он написал не сразу. На вопрос Аак-паши, как звали турки «белого генерала» Скобелева, сдается ли Шипка, Вессель-паша ответил, что не знает, мол, не уверен, послушаются ли его приказа. Русский генерал вспылил и пригрозил, что тех, кто не сложит оружие, в плен брать не будет. Угрозу он подкрепил, двинув к Шипке несколько полков. Пришлось уступить и послать эту неприятную бумагу.

На вершинах гремит пальба. Получил ли Хаджи-Осман паша приказ и ослушался или к нему еще не успели прибыть уполномоченные? Там, на вершинах, все обстоит иначе, чем внизу: позиции прочны, десятки орудий могут вести уничтожающий огонь, патронов и снарядов достаточно, питанием обеспечены на долгие месяцы, теплой одежды и добротной обуви хватит с избытком. А надо, как требует Вессель-паша, выкидывать белый флаг и сдаваться.

Вслушиваясь в артиллерийские залпы, Вессель-паша вдруг подумал, что они не могут стать победными, что это скорее салют по случаю рухнувших надежд. Еще недавно ходили слухи, что на выручку Шипки спешит с огромными силами Сулейман-паша. Вессель-паша не стал их опровергать, но сам-то знал, что спешит он совсем по другой причине: спасает свои разбитые войска, уводит их от преследования русского генерала Гурко.

А ведь все могло быть иначе! Где причина неуспехов и почему они следуют один за другим? Не началось ли поражение турецкой армии еще на Дунае, когда русским позволили форсировать эту великую реку? Разве нельзя было нанести им первый удар там – опрокинуть, добить в мутных и бурных водах Дуная? Вряд ли они сумели бы быстро оправиться и начать новую переправу. А потом допустили, что Гурко перешел Балканы и закрепился на шипкинских высотах. Правда, в Эски-Загре турки хорошо проучили самоуверенного Гурко. А можно бы довести дело и до конца – преследовать его дальше, вышибить из Габрова, Тырнова, прогнать за Дунай. Но этого не случилось.

С упреком помянул Вессель-паша и непобедимого Османа: он много упустил, довольствуясь только отражением атак, вместо того чтобы предпринять преследование русских от Плевны.

Что же до Сулейман-паши, то его бесплодные атаки в августе и сентябре, а теперь вот и позорное бегство от Гурко вызывают только презрение. Выходит, не нашлось паши, который бы смог дать решающий бой русским, повернуть всю кампанию в пользу турок.

Вессель-паша заметил, что залпы на Шипке стали вдруг реже, а потом и вовсе прекратились. Что это? Обычная пауза или началась сдача в плен? Как бы там ни было, после Плевны погибает вторая лучшая армия Оттоманской империи – такова воля аллаха. Теперь бы сохранить Турцию, не допустить русских до Константинополя! Неужели Англия и сейчас не выступит на помощь? Ведь если русские захватят Босфор и Дарданеллы, это будет прямым ударом по интересам Англии, а она этого потерпеть не может. Если она до сих пор не вступила в войну, так только потому, что была уверена: русским в зимнюю пору Балканы не одолеть! Вессель-паша тоже так думал. А теперь с пленением его армии образовалась огромная брешь; связь между войсками Сулейман-паши и Восточно-Дунайской армией прервана, две эти группировки будут сопротивляться в изоляции друг от друга. А в образовавшуюся брешь хлынут свежие русские войска. Сначала они пойдут к Адрианополю, а потом – на Константинополь… Путь открыт, будьте вы прокляты, гяуры!..

К пригорку, на котором стоял Вессель-паша, подъезжали русские – генерал и полковник. У генерала сизая, похожая на голубиные крылья, борода, у полковника острые, точно пики, усы. Они самодовольно улыбались, вызывая у Вессель-паши острый приступ ненависти.

– Хаджи-Осман-паша сдался! – злорадно сообщил по-английски полковник.

Вессель-паша хмуро взглянул на него.

– Россия приобрела богатую губернию! – бросил он и повернулся спиной.

III

– Губернию не губернию, но Константинополь и проливы мы приобретем, – сказал полковник Жабинский, сдерживая лошадь и не давая ей выдвинуться впереди генеральского коня.

– Вы все еще мечтаете об этом? – спросил генерал Кнорин.

– А почему бы и не мечтать, ваше превосходительство? Разве можно теперь сомневаться в том, что мы победители? А у победителей неограниченные права.

– Не совсем так, – добродушно сказал Кнорин.

– Но кто же может ограничить наши права? Англия?! – воскликнул Жабинский.

– Видите ли, князь, все это не так просто, как вам кажется. К новым приобретениям России были бы до крайности рев-

нивы все: и Англия, и Австро-Венгрия, и Германия, и Франция. Мы бессильны воевать с подобной коалицией.

Какое-то время они ехали молча, любуясь картиной недавнего боя, которая не могла не восхитить победителей, а к ним конечно же причисляли себя Кнорин и Жабинский. По дорогам уже вели первые колонны пленных, среди них было много раненых, на поляне громоздились кучи оружия, ящики с патронами, поодаль виднелись орудия. А над всем этим молчаливыми громадами высились вершины.

– Мы, князь, часто говорили с вами о Константинополе, святой Софии, Дарданеллах и Босфоре, – продолжал Кнорин, – и всякий раз я возражал вам, причем делал это убежденно и искренне. Россия неоднократно пыталась утвердиться в проливах и уходила из Болгарии побитой. И ныне при дворе есть люди, требующие похода на Константинополь и захвата проливов. Все они, как мне думается, плохие политики и скверные стратеги. Коалиция, противостоящая России, слишком могущественна. Она покажет свою силу, устремись мы на Константинополь и проливы. А без этого для общественного мнения в мире наши цели ясны и уважительны: освобождение православных болгар от пятивекового турецкого гнета.

– Это для общественного мнения во всем мире, – ухмыльнулся Жабинский. – А для себя?

– То же самое, князь.

– Никак не хочется принять все это! – Жабинский пожал плечами.

– Я вам открою одну важную тайну, но это строго конфиденциально, князь, – медленно проговорил Кнорин, – План этой войны разрабатывал генерал Николай Николаевич Обручев. [32]32
  Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. был управляющим и членом военно-ученого комитета Главного штаба, впоследствии начальник Главного штаба русской армии.


[Закрыть]Не буду касаться своего отношения к плану. Одни утверждают, что, действуя по проекту Обручева, наша армия давно бы завершила кампанию и заставила бы Турцию подписать мир. Другим этот проект пришелся не по душе с самого начала. Кто прав и кто не прав – разговор особый… Но в этом плане есть важные слова: Россия не ставит своей целью занять Константинополь. С этим утверждением согласился его императорское величество.

– Когда так решает государь император, нам остается одно: безоговорочно согласиться, – сказал Жабинский и вдруг весело рассмеялся. – Хорошо, что об этом не знает господин Ошурков: он мечтает построить для себя виллу в бухте Золотой Рог!

 – Я попросил князя Черкасского убрать Ошуркова из Болгарии, – неожиданно произнес Кнорин, – Заставь, говорят, дурака богу молиться, он лоб расшибет!

– Чем же он не понравился, ваше превосходительство?

– Глупостью, князь. Все должно быть в меру. С мятежниками бороться, конечно, нужно, но он в каждом болгарине готов видеть бунтовщика. Нам в Болгарии предначертано заложить фундамент будущего государства, и эту трудную задачу сейчас решает Гражданское управление. Оно расселило в оставленных турецких деревнях десятки тысяч беженцев, стремится наладить разумное правление. В ведомстве князя Черкасского служит много понимающих, умных людей. А Ошурков мелок и глуп.

Они проезжали недавним полем боя. Вокруг суетились люди. Подносили к повозкам раненых, чтобы отправить в лазарет. Для убитых копали огромные братские могилы. К дорогам сносилось турецкое оружие, винтовки ставились в козлы. Вдали горнист играл сбор, а где-то в горах запоздало грохнул взрыв.

– Здесь, князь, должны служить такие чиновники, – продолжал Кнорин, – которые своими действиями не оттолкнут болгар от России. Сделать предстоит многое, даже выработать конституцию. Надо привлекать всех, кто готов сражаться с турками, кто питает симпатии к России и верен общеславянскому делу.

Неожиданно вспомнив свою сентябрьскую поездку в Габрово с английским и австро-венгерским военными агентами, Жабинский спросил:

– Освобождая Болгарию, мы не выпускаем из бутылки злого джина?

– Маловероятно, – ответил Кнорин, – А не получится на этот раз, как в свое время, когда мы пришли на помощь Австрии против Венгрии? Ведь не случайно тогда император Николай говорил, что самым глупым польским королем был Ян Собесский, который освободил Вену от турок, а самым глупым русским государем является он, Николай Первый, подавивший венгерский мятеж и сделавший сильным своего недруга Австрию.

– Сейчас иная ситуация, князь. Болгария – это не Австрия, а славянская страна. Многие поколения болгар верили и знали, что их освободителем будет только Россия.

– А если они станут свободными? – допытывался Жабинский.

– В Болгарии нет такой силы, которая ставила бы своей целью поднять народ против России. И это, думаю, будет вечно. Ко мне как-то обратилась группа уважаемых болгар. О чем же они просили? Ходатайствовать перед государем императором, чтобы князем или царем болгарским обязательно поставить русского деятеля.

– Это само собой разумеется, – поспешил сказать Жабинский.

– Нет, князь, я не поручусь и аа это, – ответил Кнорин, – Что такое русский государственный деятель на болгарском престоле? Это русские, только русские интересы в Болгарии. С этим опять-таки вряд ли смирятся Англия и Австро-Венгрия.

– Так стоило ли проливать кровь за болгар, если нельзя поставить на их трон достойного русского человека? – раздраженно спросил Жабинский.

– Болгары тут ни при чем, князь.

Они долго еще говорили о политике – генерал Аполлон Сергеевич Кнорин, прикомандированный к главной императорской квартире с начала кампании и потому широко осведомленный, и молодой князь Владимир Петрович Жабинский, недавно получивший чин полковника и ставший помощником Кнорина.

– Вы не намерены поехать на Шипку, князь, чтобы увидеть старые позиции? – спросил Кнорин. – Так сказать, финал?

– Если позволите – нет, – ответил Жабинский. – Шипкин-ские кошмары надолго лишили меня сна, и я хочу хоть немного успокоиться.

– Я вас понимаю, – кивнул генерал.

– А что не увижу сейчас, – ухмыльнулся Жабинский, – досмотрю потом на картинах художника Верещагина – не зря он путается под ногами с первых дней войны!

– Разумно… Да, вы помните, князь, того наглого ротного, который навестил нас в Габрове? – спросил Кнорин.

– Бородина? Как же, помню, ваше превосходительство!

– Он еще там! – Кнорин показал на Шипку, – Между прочим, за него ходатайствовал генерал Радецкий, просил о новом чине.

– Новый чин для Бородина?! – воскликнул Жабинский. – Да как можно?!

– Я сказал Федору Федоровичу, что пусть этот смутьян радуется тому, что к дорогой мама Он вернется не разжалованным рядовым, а при погонах подпоручика, этого для, него вполне достаточно!

IV

Маленькие ослики с трудом тянули в гору повозки, доверху нагруженные вещами и продуктами. Седой, сгорбленный болгарин изредка щелкал кнутом, другой болгарин, помоложе, подталкивал повозку цлечом. Ночью дорога подмерзла, а сейчас уже полдень, солнце успело растопить тонкий лед и выпавший снег, превратив их в жидкое месиво. Всюду валялись не убран-

ные еще трупы, которые привлекали воронье, нехотя отрывавшееся от своей жуткой трапезы с приближением повозок.

– Данчо! – обернулся седой болгарин к спутнику. – Святой Николай рядом, а мы едем и едем, дороге и конца не видно!

– На час еще хватит, – ответил Данчо.

– Только бы на час! – старик пробует улыбнуться. – До рога-то вон какая: крутая и скользкая. И за два не доберемся.

– Раньше там будем, – успокаивает Данчо.

– Очень мне нужно видеть то место, где убили Елену. Проклятые! – продолжает старик. – Отыщу солдата, этого Ивана Шелонина. Если он жив остался. Там, слышно, опять столько уложили братушек! И все из-за нас!

Старик Христов давно собирался побывать на Шипке, да помешала болезнь: не мог прийти в себя после гибели дочери. Йордан Минчев напросился в эту поездку, чтобы увидеть, чем закончилась война на суровых вершинах. Он дал зарок: ежегодно бывать на Шипке и низким поклоном благодарить тех, кто остался тут на вечные времена. Это, конечно, в том случае, если он уцелеет: война не завершена и ему предстоят новые нелегкие– походы по турецким тылам. А кончится война – он будет навещать эти места со своими учениками, пусть и они узнают, что это такое – Шипка… Теперь же Минчев, Христов и их друзья везут подарки, которые едва уместились на полдюжине повозок. Когда надо – габровец отдаст последнюю рубаху!..

– Как Тодю? – спросил Минчев.

– Тодю-то! – оживился старик, поднимая голову. – Веселый Тодю, бодрый! Шутил, смеялся. Я, говорит, вылечусь скоро и вместе с братушками дальше пойду. Без меня, говорит, мир с турками заключать не будут!

– Молодец Тодю! – похвалил Минчев. – Куда его ранили?

– В плечо, кость повредили. Тодю шутит: последнюю пулю выпустили в тот день турки, она ему и досталась.

– Ничего, поправится Тодю, – успокоил Минчев. – Молодая кость срастется быстро. А вот успеет ли догнать братушек – поручиться не могу: туркам придется бежать быстро!

– Можно и без Тодю, – уступил старик, – только бы скорей турок прогнать!

– Теперь скоро, – сказал Минчев.

– Вот и думаю я…

Старик не успел договорить, о чем он думает. Их догнали два русских офицера. Подпоручик сразу же уперся плечом в повозку старика, как это делал Минчев, а капитан стал подталкивать ее рукой.

– Куда, отец? – спросил подпоручик.

– Шипка, Святой Николай, – ответил старик.

– Воз-то у тебя тяжеловат. Что везешь, отец? Вон ослик, как кот, спину даже выгнул! – рассмеялся подпоручик.

– Вино, сало, сладко. Помогай, Данчо! – окликнул он Минчева. – Кажи на братушка та.

– Пока я все понял, отец, – заверил подпоручик.

Крутой подъем кончился, осликам стало легче. Минчев привязал своего к впереди ползущей повозке и задержался у большого серого камня. Снял шапку, поздоровался по-русски.

– Подарки везем, – пояснил он, указав рукой на повозки. – Победа, а ее отметить надо!

– Надо, – согласился подпоручик, – победа трудно доставалась.

– Все хорошо, что хорошо кончается. Так ведь говорят по-русски? – спросил Йордан.

– Так.

– Победа пришла еще только сюда, – вступил в разговор капитан. – До полной пройдет много дней!

– Нет, очень мало! – горячо возразил Минчев. – Турки удирают. Побегут теперь до Константинополя. Побегут – я их характер знаю!

– Возможно, где-то и задержатся, – не согласился капитан. – Да и не в бою только достигаются победы. России предстоит выдержать дипломатическую войну, а она может быть не менее трудной, чем эта! – И капитан показал рукой на вершину Святого Николая, которая в эти часы хорошо освещалась солнцем и виделась величественной и гордой.

– Что он сказал? – спросил старик по-болгарски.

Минчев перевел слова капитана. Христов задумчиво покачал головой. Поредевшие седые брови его нахмурились, он проговорил медленно и глухо:

– Скажи им, Данчо, что думаю я и такие, как я. Нам без России трудно будет, опять приберут нас к рукам турки. Пропадем мы без России.

Минчев перевел слова Христова и от себя добавил, что такого же мнения и он.

– А Россия с вами всегда теперь будет, – ответил капитан. – Закончим войну, поможем болгарам создать свое войско, обучим болгарских офицеров, и тогда на вас никто не нападет.

– Мой Тодю после войны собирается в Россию, – сказал старик. – Я, говорит, офицером хочу стать. – Старик улыбнулся. – В роду Христовых офицер появится! Поручик, капитан, а может, и сам полковник!

– А еще лучше генерал Христов! – в тон старику ответил капитан. – Болгарин, воевавший в ополчении, настоящий воин, перед ним все двери откроются.

– Истинно так! – подхватил Минчев. – Умел хорошо вое-

вать – носн на плечах офицерские погоны, учи молодых болгар солдатскому делу.

– Тодю всему научится, он у меня толковый, правильный сын! – воскликнул старик, когда Минчев перевел ему свои слова на болгарский язык. – Но-о-о! – подхлестнул он ослика. – Торопись, ленивый! Там нас братушки ждут.