Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

V

Казалось, все предвещало удачу: и удобные позиции, основательно подготовленные турками, и новые подкрепления, состоявшие из свежих, нетронутых сил, и доставленные на вершину тысячи патронов, и даже ласкающее взор нежное голубое небо, украшенное причудливыми рисунками белых облаков. Подпоручик Бородин, явно довольный первым, хотя и нелегким успехом, ходил по турецкому редуту и добродушно наставлял, как вести себя дальше, если туркам вздумается лезть на свое бывшее укрепление.

Пока что слышались одиночные выстрелы, и Шелонин, в силу своей военной неопытности, полагал, что турки просто дурачатся или пытаются нагнать страх, сами насмерть перепуганные дерзкой вылазкой русских. Вдруг за каменным бруствером шлепнулся снаряд. Иван едва успел спрятать голову, как громыхнул разрыв и по камням со свистом ударили осколки. Это, вероятно, была пристрелка, так как минут через пять турецкая батарея стала бить залпами, осыпая площадь тысячами осколков. Выглядывая в перерывах между залпами из своего укрытия, Шелонин заметил множество красных фесок, мелькавших в ближайшем кустарнике.

– Ваня, не робей! – сказал лежавший рядом Егор Небо, любов. – Турки сюда не полезут, ты им не нужен!

– Почему? – удивился Шелонин.

– Им нужны драгуны!

– Почему? – повторил свой вопрос Иван., – У них портки красные. Из одной порточины десять фесок выходит!

– Тебе бы все шутить! – недовольно проворчал Шелонин.

Подполз Верещагин, устроился рядом с Шелониным.

– Вы бы побереглись, барин, – пожалел его Иван.

– Отчего же, голубчик, я должен поберечься, а ты нет? – спросил Верещагин, удобно прилаживаясь со своим ружьем.

– Солдат я, барин, мне положено, – ответил Шелонин.

– Солдатом можно быть и без погон. Я солдат по велению сердца. И не барин я тут, а такой, как и ты. Как тебя звать, солдат?

– Иваном, Иван Шелонин, – А я Сергей. Можешь называть меня Сергеем Васильевичем. Я старше тебя по возрасту. А родом ты откуда, солдат? По выговору ты псковский.

– Псковский, скобарь [21]21
  Ироническое, насмешливое прозвище жителей Псковской губернии. По преданию, оно появилось во времена Петра Первого; тогда псковичи по указу царя изготовляли хорошие скобы для строящегося русского флота.


[Закрыть]я.

– Земляки, значит. А я из-под Вологды…

Турки вынырнули из-за кустов и стали строиться в ряды. Местность огласилась криками: «Алла! Алла!» Было в этих криках что-то отчаянное, жестокое и неумолимое.

– Сейчас пойдут в атаку, держись, Иван! – сказал Верещагин.

– Ваня, не боись! – ухмыльнулся Неболюбов. – Помни про красные портки!

Турки перешли в наступление. Истошные голоса звали на помощь аллаха и что-то кричали еще. Иногда турки останавливались, чтобы дать залп из ружей, и снова двигались к редуту. Шелонин уже видел их лица, с усами и без усов, с бородами и без них. Издали они показались ему очень свирепыми.

– Огонь! – скомандовал подбежавший Бородин. – Цельтесь лучше, бейте наповал!

В ту же секунду часто и отрывисто защелками выстрелы. Шелонин взял на мушку высокого усатого турка в сдвинутой набекрень феске. Выстрелил – солдат не остановился. Выстрелил еще раз – турок побежал, но не сделал и пяти шагов, как, уронив ружье, плюхнулся на землю. Турки падали по всей площади, и чем ближе подходили они к редуту, тем чаще грохались на помятую траву небольшой, все еще зеленой поляны.

– Так их! – хрипло закричал Верещагин, – Скоты!

Противник не выдержал жестокого огня. Правда, выскочившие вперед офицеры попытались не допустить отступления: они бегали среди расстроенных шеренг солдат и угрожающе ругались, махая кривыми саблями. Двое из офицеров тут же сникли, и Верещагин, не удержавшись, поднялся во весь рост.

– Мой! – крикнул он голосом, полным задора и лихости.

– Ложитесь, Сергей Васильевич! – не то приказал, не то попросил ротный Бородин.

Турки сделали еще одну попытку продвинуться вперед, но их встретил такой дружный и меткий огонь, что они отхлынули к кустам и прикрылись их густой зеленой стеной.

В этот день они несколько раз пробовали захватить утраченный редут и взять реванш за свою ночную неудачу, но, теряя людей, откатывались к спасительному шиповнику. Зеленая полянка уже была вытоптана турецкими сапогами и заалела от множества фесок. Шелонин забыл и про усталость, и про мучившую с утра жажду. Он уже ни о чем не думал – только о наступающих турках, о том, что их нужно остановить перед редутом и не пустить вперед. И не только остановить, но и причинить им вред! И чем ощутимей будет этот вред, тем лучше это для него, Егора, Верещагина, Бородина – для всей русской армии и для всех болгар, в том числе, и для Елены, отыскавшей своих родных и ожидающей полной победы над турками.

– Говорят, у. каждого турка по пять– жен имеется. – сказал Егор. – Вот слез-то будет!

– Чем больше жен, тем меньше слез! – заметил Верещагин.

– Оно ведь так и есть, – охотно согласился Неболюбов.

Под вечер к ним приполз связной-болгарин и вручил Бородину записку. Подпоручик читал и хмурился. Кто был к нему ближе, мог заметить, что на щеках ротного заиграли желваки и по ним прошлись синие полосы. Шелонин слышал, как он тихо сказал болгарину: «Хорошо, будет исполнено». Болгарин уполз в ближайший лесок, оставленный ротой этйм утром, а Бородин с состраданием посмотрел на своих подчиненных.

– Вы прекрасно сражались, братцы! надтреснутым, срывающимся голосом прокричал он. – Но на флангах наши понесли огромный урон и отступают на исходные рубежи. Нас турки могут взять в кольцо и уничтожить. Патронов у нас мало, артиллерии нет.? – Замялся, не решаясь произнести последнюю фразу. С трудом преодолел волнение, сказал тише и глуше, словно каждое слово отрывало кусок его сердца: – Нам приказано отступать!..

Он безнадежно махнул рукой и стал обходить редут, осматривая раненых и убитых. У каждого раненого рсведомлялся, сможет ли Он идти самостоятельно или потребуется помощь. Тяжело раненных понесли первыми, за ними отправились раненные полегче. Передвигались сами или опирались на плечи товарищей. Бородин уходил с последней группой. Он был. сосредоточен и угрюм. Да и кто мог иметь бодрое настроение? Верещагин стал мрачнее тучи. Он иногда задерживался, чтобы послать одну-две пули в сторону турок, но это скорей был акт отчаяния, чем полезное дело. Иван, уже видевший высоченный пик Святого Николая и мечтавший побывать на нем не сегодня, так завтра, теперь не обнаруживал даже той вершины, которую он защищал весь День с такйм отчаянным упорством.

– Ничего, Ваня, – отшучивался Егор Неболюбов, – у тебя еще все впереди: и турецкие реДуты, и турецкие гаремы, и красавицы турчанки. Знаешь, что у них за глаза: посмотрит – ц к, миг сгоришь. Был Ваня Шелонин, а остался от него один пепел!

– Мне гарем не нужен, – нехотя отозвался Шелонин, – Коль живым останусь, мне одна нужна.

Перед рассветом рота вышла к своему исходному пункту на небольшой полянке c утоптанной, пожухлой травой. Здесь уже скопились люди из других рот и батальонов – удрученные неудачей и потерями, которые они понесли. Их преследовали турки, наседая с трех сторон и осыпая пулями. В одной из колонн остался только один офицер, другие были убиты или ранены. Роты с трудом собрали треть своего состава, который начал поход от Габрова. Конфузил, полная конфузия!.. Угнетало и то, что пока не было известно, как идут дела у Казан-лыка и села Шипки, насколько сумели продвинуться к высотам основные силы Передового отряда.

Верещагин слушал все эти известия, до боли прикусив нижнюю губу. Он то срывался и куда-то убегал, то оставался неподвижным и смотрел в затуманенную даль, откуда доносились глухие раскатистые выстрелы.

VI

Весь день шестого июля полк, куда входила рота Бородина, простоял в томительном ожидании. Шелонин, первый раз в жизни Переживший военную неудачу, взгрустнул так, что efo не мог подбодрить даже Егор Неболюбов.

Солдат не видит всей картины боя, он не знает замыслов высшего командования. Провал на своем, относительно малом участке он готов признать за большую катастрофу. Шелонину уже виделось отступление до Габрово, а от Габрово за Дунай. Что тогда? Какими глазами он будет смотреть потом на своих земляков, пославших его освободить братушек болгар? А он их не освободил, он их отдал на растерзание туркам. Разве тут до шуток Егора Неболюбова!

Бой гремел где-то слева. Поговаривали, что это торопится на выручку генерал Гурко. Кого он выручит на вершине, если ее давно оставили? Тревожило и другое: если там Гурко – не поспешить ли ему на помощь? А кто поспешит, коль роты потеряли до двух третей своего состава, а оставшиеся так изнурены физически и душевно, что вряд ли будет из них толк, если бросить их к горе Святого Николая.

Вечером подошли новые подразделения. В четыре часа утра свежие силы двинулись вперед вместе с потрепанными ротами.

Шелонин считал, что очередной поход не принесет им удачи, что сил у турок очень много и поддерживают их стальные крупповские орудия. Противник непременно расстреляет их картечью и побьет осколками. Вернутся они сюда воЕсе обескровленными и упавшими духом. Выходит, турки воевать умеют, напрасно он думал о легкой прогулке аж до самого Царь-града. Видно, не бывает на войне легкого дела, все тут трудно и мучительно.

У одинокой обветшалой хижины он увидел всадника. Белый конь под ним не мог устоять на месте. Он гарпевал красиво и фасонисто, будто понимая, что на него смотрят и не налюбуются сотни внимательных глаз. Когда рота приблизилась настолько, что можно было разглядеть лицо, Шелонин вдруг обнаружил, что это знакомый генерал, тот самый Скобелев, о котором он слышал так много хорошего. Одет он в новенький белый китель со сверкающими орденами, на голове такая же белая фуражка с кокардой. Сияющая золотом сабля, горящие золотом эполеты. Сверкало все – от фуражки до маленьких серебряных шпор. Рота остановилась напротив Скобелева. Генерал подъехал вплотную к людям, и Шелонин почувствовал приятнейший запах, который исходил от всадника.

– Французские духи! – успел шепнуть все понимающий Неболюбов, – Говорят, он их любит.

Шелонин продолжал неотрывно смотреть на Скобелева.

– Здравствуйте, братцы! – крикнул Скобелев, приподнимаясь на стременах. Он выждал, когда солдаты ответят на его приветствие. – Мне поручено сообщить вам, что вы вчера хорошо воевали. Вас немного побили, но всегда помните, что, на войне за одного битого двух небитых дают! Зато вы убедились, что турок можно бить, еще как бить! Вчера генерал Гурко изрядно поколотил турок. Сегодня мы ему поможем изгнать их со Святого Николая! – Он заметил среди стоявших Верещагина и обратился уже к нему: – Верещагин, и ты здесь? Ты уже успел подраться?

– Сущую малость, ваше превосходительство! – ответил тот.

– Верещагин прекрасно воевал, ваше превосходительство! – доложил подпоручик Бородин.

– Хвалю, Верещагин, за удаль и храбрость! – сказал Скобелев.

Верегащин густо покраснел и ничего не ответил.

– Подпоручик! – Скобелев взглянул на Бородина, – Успели вы накормить людей? Сытно ли они поели?

– Сытно, ваше превосходительство, – доложил Бородин.

– Хорошо, голубчик, – похвалил Скобелев, – Когда у солдат начнут урчать желудки, это опасно: турки могут услышать! Хорошо. А теперь с богом, братцы!

Лошадь, словно ждавшая этих слов, грациозно протанцевала и пошла вперед. Скобелев ее не сдерживал. Шла она медленно и все же обогнала неторопливую пехоту.

– Баловень судьбы! – восторженно произнес Верещагин, любуясь генералом и его красивой белой лошадью.

– Как Суворов – к солдату ближе держится, – сказал Егор, – Только напрасно он поехал первым!

– Смелого пуля боится! – возразил Верещагин.

– Зато береженого бог бережет, – ответил Неболюбов.

Рота ускорила шаг, Сначала дорога была сносной для ходьбы, но с каждой сотней шагов она становилась трудней. Скобелев спешился и пошел возле лошади. Потом он передал поводья адъютанту и зашагал рядом с первой ротой. На дороге возникали то огромные камни, будто сорвавшиеся со скалы, то лесные завалы, нарочно устроенные турками. Приходилось то и дело преодолевать все эти преграды. Ливни, обрушившиеся неделю назад на скалы и дорогу, избороздили путь скользкими и глубокими промоинами. Попетляв по неширокой, относительно ровной и без подъемов полосе, дорога уперлась в такую крутую возвышенность, что Шелонину пришлось задрать голову, чтобы понять, где же она кончается. Карабкались больше часа, помогая друг другу, втаскивая наверх не в меру утомившихся людей. Зато на самой вершине Иван не мог удержаться от восклицания:.

– Ну и красотища!

Было от чего прийти в восторг Ивану Шелонину: вниз уходила пропасть такой глубины и крутизны, что замирало сердце, а перед ним вздыбились вершины, одна круче другой, с леском и совершенно лысые, с облаками, вдруг оказавшимися под ногами. Такое Иван еще никогда не видел. На некоторых вершинах белело множество палаток и курились кухни, смешивая сизый дымок с опустившимися облаками. Около палаток он заметил алую полянку, а когда присмотрелся внимательно, то обнаружил, что это сгрудились турки в своих красных фесках и, вероятно, наблюдают за теми, кто подбирается по кручам к горе Святого Николая.

Пока турки не сделали ни одного выстрела – это было удивительно и непонятно. И уже совсем поразился Шелонин, когда увидел спешно покинутые ложементы. Всюду валялись оружие, поломанное и в полной исправности, амуниция, патронные ящики, штабеля со снарядами. Заметил он и брошенные орудия, которые подпоручик Бородин назвал стальными круп-повскими, недавно сделанными в Германии. Истошно вопили недорезанные, корчившиеся от боли быки, стонали раненые турки, которых не успели унести, в пыли и грязи валялись турецкие знамена с непонятными буквами, похожими на какие-то хитрые крючки. Турок, измазанный кровью, своей или чужой, громко взывал к аллаху и смотрел на проходящих с ненавистью, которую ему не удавалось скрыть.

– Бежали! – сказал Верещагин, и в его голосе Шелонин уловил оттенок недовольства.

– Хорошо бежали! – подхватил Неболюбов. – Ты бы. Иван, не догнал их даже без сапог!

– Лучше, когда они бегут, – ответил Иван.

– Еще лучше, когда они лежат убитыми, – заключил Верещагин, – Тогда их нельзя будет встретить в другом месте!

В полдень рота поднялась на вершину Святого Николая. Глазам открылись подернутые синей дымкой неровные дали, покоящиеся внизу облака и белые палатки, заполонившие сосед-

ние горы – впереди, справа и слева. Верещагин сорвался с места и куда-то убежал. Скобелев стоял в стороне и смотрел в подзорную трубу, наведя ее на вражеские бивуаки. Вернулся Верещагин. Лицо его было иссиня-бледным.

– Ваше превосходительство! – оторвал он Скобелева от наблюдения. – Извольте взглянуть, что наделали эти скоты! Я насчитал сорок пять отрезанных голов цаших людей, я видел отрубленные руки, ноги, уши. Звери!

– Я посмотрю, Верещагин, – сказал Скобелев, передавая подзорную трубу адъютанту. – А ты отыщи английского корреспондента Уорда. Ему полезно увидеть дело рук тех, кому Англия вручила оружие!

Роте было позволено отдохнуть, и люди заторопились вниз, чтобы увидеть содеянное турками. С Шелониным, помимо его воли, едва не сделалось дурно, когда он увидел головы, отделенные от туловища, разбросанные руки и ноги, вспоротые животы и разбитые прикладами грудные клетки. Кое у кого были выколоты глаза и отрезаны языки – потемневшие, они валялись рядом с трупами. Один из солдат, видимо яростно сопротивлявшийся, лежал с обезображенным лицом, накрепко зажав в кулаке черные вьющиеся волосы. На лицах мучеников запечатлелись боль и страдания.

– Какая жестокость! – едва вымолвил Бородин.

– Как же плохо было при них болгарам! – покачал головой Неболюбов.

– Хорошо, что мы сюда пришли, – с трудом произнес Шелонин.

Бородин быстро взглянул на солдата.

– Ты, Шелонин, прав, – сказал он.

Вскоре вернулся Сергей Верещагин, но без английского журналиста.

– Сначала Уорд было пошёл, а потом повернул обратно, сообщил он, – Кровь страдальцев на руках и этих джентльменов!

К вечеру на вершину поднялись роты, наступавшие от Ка-занлыка, – усталые, запыленные, вдоволь побывавшие под вражеским огнем. Люди находили тех, кого можно было обнять, расцеловать и поздравить с успехом. Скобелев целовал генерала Гурко, Бородин бросился навстречу подпоручику Кострову и чуть не задушил его в объятиях, а Егор и Иван нежданно приметили среди этих запыленных и усталых людей Панаса Половинку и теперь тискали его изо всех оставшихся сил.

– Молодец, Папас, что залез на такую горку! – расцвел улыбкой Егор Неболюбов.

– Вы с Иваном залызли швыдче, – ответил Панас.

– Был бы в нашей роте – и ты бы залез сюда первым, – сказал Егор.

– Хотив бы я, та не выйшло, – оправдывался ГТанас.

– Ладно уж! – снисходительно махнул рукой Егор – Прощаем мы тебе, Панас. Без тебя и мы не были бы здесь: нас так потрепали турки, что ай-ай-ай!

– Нам теж лиха було, – утомленно проговорил Панас.

– Зато какую красоту отвоевали, матерь божья! – Неболюбов обвел рукой круг. – Туркам сюда не ходить нет! – Он заулыбался радостно и приветливо и стал хлопать Половинку по его опущенному плечу. – Как думаешь, Панас, а что бы сказал твой Шевченко, поднимись он на эту гору?

– Тарас-то? – удивился неожиданному вопросу Панас. – О, Тарас знайшов бы, шо сказати! – проговорил он восторженно. – Вин бы промовив виршами, найкращими в усеому сви-ти. – Приложив руки к груди, Панас стал читать медленно и задумчиво:

 
Поховайте та вставайте,
Кайданы порвите
И вражою злою
кровью Волю окропите.
 

– И кайданы на болгарах порвем, – решительно проговорил Егор, – и волю их злой турецкой кровью окропим, все еще будет, все еще впереди!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

Всякий военный поход может иметь удачи и неудачи, победы и поражения. Удачи, конечно, зависят не от счастливой звезды или фатального везения. Тут все решает и умная подготовка операции, и обеспеченность армии всем необходимым, и пали-чие резервов, и, что особенно важно, боевой дух тех, кто пойдет в атаку и одолеет противника в трудном сражении. Безусловно, огромную роль играет предводительство войсками. Хорошо, когда их возглавляет талантливый, а еще лучше – гениальный полководец.

Русская армия имела высокий боевой дух. Ее вели в бой смелые и мужественные офицеры. Поначалу кампании сопутствовала удача: и переправа через широкий быстрый Дунай, и освобождение от турок большого пространства на правом берегу, и стремительный налет на древнюю болгарскую столицу Тырново, принесший ощутимые потери туркам.

Поход на Балканы Передового отряда Гурко тоже был благополучным и обнадеживающим: очень важные высоты оказались в руках русских. Правда, атакующим помог и паниче-

ский бег с этих высот Халюсси-паши; но паша верно оценил обстановку и понял, что наступление русских будет продолжаться, а если так – ему не избежать окружения и позорной капитуляции.

Успех имел и Западный отряд, захвативший третьего июля старую турецкую крепость Никополь, пленивший семь тысяч турок при ста трех орудиях и шести знаменах.

Бои шли между рекой Янтрой и Кара-Ломом, русские войска продвигались по Дунаю к Черноводам и Кюстендже, а стычки, большие и малые, имели место во многих других пунктах. Что же касается Кавказской армии, то у нее все шло с переменным успехом и неудач здесь было больше, чем удач: то она заняла Баязет, Кагызман, Диадин, Кара-Килиссу, Алашкерт и Зайдекан, то оставила Сухум, сняла осаду Карса и покинула Баязет.

Люди, непричастные к военному иркусству и оценивающие бои только по слухам или газетам, были готовы прийти в отчаяние: Россия, объявив войну Турции двенадцатого апреля, в конце июня все еще находилась неподалеку от Дуная и очень далеко от Константинополя. Специалисты, искушенные знаниями военной истории, считали, что все идет нормально, хотя и могло быть лучше.

Павла Петровича Калитина прежде всего интересовало дело, ради которого он мог бросить все на свете и пуститься за тысячи верст, сменив тишину и покой на кромешный ад. Со своим новым положением и должностью он успел смириться, но не мог спокойно относиться к тому, что находится в обозе Передового отряда и всей наступающей русской армии. Он был согласен с тем, что болгары, составляющие его третью дружину, не имеют такого боевого опыта, как солдаты, прошедшие огонь и воду на Кавказе и в Средней Азии. Но он сознавал, что болгары уже подготовлены к делу: они могли метко стрелять и ходить в атаку, бегать, преодолевать рвы, завалы, переправляться через реки, окапываться, колоть штыком и глушить прикладом. Все это, конечно, постигнуто не в деле, а на уче, – ниях, которые подполковник Калитин проводил часто, может, слишком часто, иногда даже злоупотребляя своей властью, но помня немудреное суворовское правило, что, чем больше прольешь пота на учении, тем меньше потратишь крови в бою.

Калитин обрадовался, когда часть его людей попала в штурмующие колонны при взятии Шипкинских высот. И теперь четыре болгарские дружины и Киевский гусарский полк движутся прямо на Эски-Загру [22]22
  Ныне Стара-Загора.


[Закрыть], из которой получено спешное письмо: поторопитесь, братья, иначе болгары будут уничтожены.

Калитин ехал впереди своей дружины на резвом, отдохнувшем коне. То они передвигались по живописной долине у реки Тунджи, то спустились в ущелье и маршировали под звон горного ручья. Странно устроен военный человек: чем быстрее приближалось место, где мог завязаться бой, а возможно, и настоящее сражение, тем собраннее и бодрее становились люди. Только на время прекратились шутки да затихли песни.

Позади раздались выстрелы. Калитин остановил коня и при-слушался. Стреляли с каменного утеса, повисшего над ущельем, но отвечали и с ущелья. Он повернул лошадь и поехал на выстрелы. Когда он подъехал совсем близко к месту пальбы, то увидел плачущего Иванчо, его отца и группу ополченцев. Одни что-то говорили парню и старались его успокоить, другие весело хохотали и хлопали Иванчо по плечу. Стоило Калитину подъехать ближе, как голоса и смех мгновенно затихли.

– Что тут у вас случилось? – спокойно спросил Калитин.

Раздались оживленные, задорные возгласы:

– Иванчо не удари [23]23
  Не удари – не попал (болг.)


[Закрыть].

– Турци пожалел!

– Турци головы подставляли, а он во врабца [24]24
  В р а б е ц – воробей (болг.)


[Закрыть] целился!

Иванчо поднял большие карие глаза, казавшиеся очень прозрачными оттого, что в них были крупные слезы.

– Неправда, ваше благородие! – обиженно воскликнул он, – Я правильно целился, ружье у меня лошо [25]25
  Л о ш о – плохое (болг.)


[Закрыть]

– А где же ты турок увидел? – участливо спросил Калитин.

– Да вон там! – Иванчо показал рукой на утес. – Они там были! Ик никто не видел, а я видел. Стреляли они не по мне, а вот сюда, где мой татко стоит. Я прицелился и выстрелил, прицелился и выстрелил. И не одной пулей… Убежали турци! – закончил он совсем убитым голосом.

Калитин слез с лошади. Ему не хотелось огорчать парня, и он взял у него ружье, посмотрел, вскинул, прицелился. Понимал, что от ответа будет зависеть настроение подростка.

– Ты прав, Иванчо, – сказал он, передавая ружье парню. – Ружье у тебя подвело! Первое турецкое – твое. Так и знай!

– Благодарю, ваше благородие! – повеселел Иванчо.

Калитин прыгнул на коня и снова обогнал своих подчиненных. Он первым выбрался из ущелья и увидел город, достаточно большой для этих мест. Еще издали приметил он толпу людей, а когда подъехал ближе, понял, что это встречающие и что город уже знает о приближении своих избавителей.

Он придержал коня, чтобы войти в Эски-Загру вместе с подчиненными. В ярких лучах раннего июльского утра блеснул крест священника, поднятый над головой. Священник благословлял ополченцев, что-то говоря и низко склоняя голову. Калитин успел заметить, что он очень беден, что одеяние его украшено не позолотой, а заплатами, что сапоги его тоже имеют множество заплат. Калитин спешился и подошел к священнику. Тот осенил его крестом. Калитин сначала поцеловал крест, а потом и руку священника, сухую, жилистую, пахнущую миром и табаком. Не успел он отойти от священника, как ему поднесли на тарелке хлеб-соль. Он отломил от каравая небольшой кусочек, обмакнул его в соль и положил в рот. Подошла старушка и хотела встать перед ним на колени, но Павел Петрович удержал ее и привлек к себе. Старушка чтогто невнятно лепетала и плакала, и Калитину до боли Отчетливо вдруг вспомнилась мать, которую он похоронил много лет назад под Псковом. Так встречала она его всякий раз, когда он приезжал домой. Ей все казалось, что ее Павлуша уцелел чудом, только благодаря ее молитвам.

– Ах, мама, мама… – Павел Петрович крепче прижал к груди старушку и поцеловал ее в соленые от слез щеки. И тогда же почувствовал, что и по его щекам тоже поплыли ручейки этих соленых и непрошеных слез.

Он неторопливо пошел к центру города, ведя за собой воспрянувшую духом дружину. По обе стороны улицы стояло множество людей, одетых в Праздничные одежды, веселых, радостных, возбужденно кричащих какие-то хорошие слова. Калитин уже не садился на лошадь и передал ее своему ординарцу То-дору Христову. У высокого дома группа девушек, стройных и кареглазых, осыпала его яркими и пахучими цветами. Три лепестка приклеились к его влажной щеке. Тогда одна из девушек, видно самая бойкая, подбежала к Калитину и поцеловала его горячими губами, смахнув при этом три алых лепестка.

Калитин пристально вгляделся в лицо смелой девушки с веселыми доверчивыми глазами. На правой щеке ее розовел свежий шрам, но он не портил ее, а как бы давал возможность, рассматривая его, задержать взгляд на лице подольше и оценить по достоинству ее большие глаза, красиво очерченные темные брови, неяркий румянец на нежной белизне щек, маленькие розовые губы. Какое-то особое, неизведанное ранее чувство входило в суровую душу Калитина.

– Спасибо, милая, – еле слышно произнес он, застенчиво улыбаясь и слегка наклоняя голову.