Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

I

В Эски-Загру Йордан Минчев прибыл за трое суток до рокового часа. Он имел нужные сведения и желал передать их Гурко, Скобелеву или Артамонову. Был уверен, что в Эски-Загре его держать не станут, а пошлют туда, где сосредоточиваются турки, чтобы иметь за ними постоянный глаз – в Ени-Загру или Хасиой, Филиппополь или Базарджик. Скобелева или Артамонова он не встретил, а обеспокоенный Столетов, поблагодарив за ценные сведения, сказал, что он перешлет их в штаб и попросит для соглядатая новое задание. Но начались ожесточенные бои, и Минчев не смог встретиться со Столетовым. Тогда он решил на время задержаться в Эски-Загре. В тот момент он твердо верил, что противник не прорвется к городу, что его остановят на дальних рубежах.

Случилось самое худшее…

С грустью наблюдал Минчев за тем, как ополченцы и русские солдаты покидали обреченный город, как бросались им навстречу убитые горем женщины и просили забрать их детей, которые могли стать жертвами башибузуков-садистов, как вооружались пиками, ятаганами и ружьями мужчины, готовые сражаться за каждый дом и за каждый камень, как сновали между взрослыми подростки, умоляя не прогонять их от себя и разрешить повоевать с турками.

Минчев сознавал, что, чем меньше людей увидит его сейчас в городе, тем лучше это будет для него в будущем. Но жар сердца победил холодный рассудок: спрятав красную феску в карман и глубоко надвинув на лицо помятую, потерявшую форму шляпу, изрядно испачкав лицо золой и глиной, всем своим видом изображая неряшливого и бестолкового человека, Йордан пристроился к одной из групп и стал поджидать противника.

Город уже был объят жарким и беспощадным пламенем, пожиравшим один дом за другим. «Это месть, это от злости, – рассуждал сам с собой Минчев. – Если турки собираются навсегда остаться в городе, зачем им жечь дома и производить такие опустошения? – Но он тут же возразил себе: – А разве мало жгли они и раньше? Разве не жгли они восставшие деревни? Жгли даже такие селения, которые всего лишь подозревали в сочувствии повстанцам. Эски-Загра, с их точки зрения, совершила тягчайшее преступление: она встретила русских, как родных братьев».

Группа задержалась за опрокинутыми арбами и побитыми лошадьми. Были здесь не только жители города, а и ополченцы, и русские солдаты-пехотинцы, и даже спешившиеся драгуны, которые не успели покинуть Эски-Загру. Когда показались турки, их встретил такой дружный огонь, что они не выдержали и отступили на другую улицу. Турки предприняли несколько попыток атаковать, но всякий раз отступали, устилая улицу трупами своих солдат. Минчев понимал, что эти удачи временные и рано или поздно турки все равно, прорвутся к арбам или обойдут их и тогда прикончат защитников ненадежных баррикад. Частые выстрелы послышались, справа и слева. Стало очевидно, что эта узкая короткая улица превратилась в ловушку. Кто-то призвал бежать к церкви, чтобы укрыться за ее толстыми стенами. Минчев, сорвав с головы шляпу, пополз к одинокому каменному дому, в. котором раньше жил турок или помак [26]26
  Болгарин-магометанин


[Закрыть]: на воротах жилища начертан характерный знак-символ – предупреждение для своих.

В доме было безлюдно; его обитатели куда-то сбежали. На полу валялась разбитая посуда и порванная одежда – это могли сделать только хозяева, не желавшие оставлять болгарам свое добро. «Выдам-ка я себя за помака, скажу, что приехал из Систова по торговым делам и не успел удрать из Эски-Загры. Вот и вынужден был таиться от разъяренных болгар!»

По скрипучим ступенькам он поднялся на чердак и прилег у мешков, в которых хранился старый табак. Отсюда все хорошо видно: и церквушка, укрывшая последних защитников города, и ближайшие улицы, и небольшая зеленая полянка, отгороженная от улицы невысоким каменным забором. Постепенно весь город превращался в огромный и страшный факел. Пройдет день-другой, и от него останутся обожженные кирпичи, трубы, зола да головешки. Из-за угла показались башибузуки, они осмотрелись и бросились в ближайшие дома. В этот дом пока никто не заглядывал: надпись делала свое дело. Настали сумерки, но пожары освещали город так, что плотная темень отступила, не в силах соперничать с сотнями ярких пылающих костров.

Утром турки пошли на штурм церкви. Из окон ее повалил густой сизоватый дым. Минчев не знал, подожгли ли ее турки или это сделали те, кто пытался найти там убежище. В том и в другом случае для людей приближался мучительный конец. Впрочем, неизвестно, что. мучительней – погибнуть в огне или от рук обезумевших разбойников.

Он отошел от окна, чтобы не видеть происходящее на улице; к несчастью, должно было повториться то, что случилось уже в Батаке, Панагюриште и Перуштице, но в более ужасающих размерах. Минчев слышал душераздирающие крики женщин и испуганный плач детей, стоны стариков и полные отчаяния мольбы старух, просящих пощадить невинных, неразумных внуков. В ответ неслись грубые ругательства, Йордану хотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но он не посмел это сделать, считая такое едва ли не предательством: нет, слышать надо все, чтобы потом рассказать другим.

Когда отчаянный девичий вопль потряс всю округу, Минчев выглянул на улицу. Башибузуки гнали группу молоденьких девушек. Одежда на них была порвана, обнаженные, исхлестанные плетками тела сочились кровью. Девушки умоляюще смотрели по сторонам и будто надеялись, что кто-то добрый и сильный придет к ним на помощь.

Минчев не сдержался и ринулся к лестнице, прихватив с собой два увесистых кирпича. «Убью!»– хрипел он. – Двух, но убью!» Одумался он на последней ступеньке. «А если убью не я, а они? Они же меня заметят! Да и какой толк от того, что я изувечу одного или двух насильников: девойкам-то я все равно не помогу!» Он постоял на лестнице и стал медленно подниматься на чердак. На улицу он уже больше не смотрел: не хватало сил. Минчев замыслил этой же ночью выбраться из истерзанного города. «В сторону Казанлыка не пойду, – заключил он, – еще подумают, что я догоняю русских. Я пойду на Филиппополь, скажу, что там у меня своя торговля, что в Систове и в Тырнове мои лавки разграблены русскими и болгарами и теперь все мои надежды на нетронутый Филиппополь».

Поздно вечером неподалеку от него гулко и пронзительно заскрипела лестница. Йордан решил, что ему лучше не прятаться, а пойти навстречу туркам и сообщить придуманную им легенду. Но на чердак никто не поднимался, и это его успокоило.

II

Он не решился испытывать дальше свою судьбу. Подняться на чердак турки могли в любой момент. Предупредительный знак на воротах не означал для них запрета, скорее он был приглашением– мол, вас, единоверных, всегда готовы встретить в этом доме. Станут искать хозяев и не найдут…

Йордан осторожно спускался по ступенькам. Еще сверху он заметил приоткрытую дверь в комнату и затаившегося там турецкого солдата. Что он делает? За кем-то наблюдает? Мин-чев услышал храп с присвистом и ехидно улыбнулся: турок спал мертвецким сном. Йордан сжал кулаки: сейчас он ухлопает этого негодяя. На цыпочках он прошел до небольшого окошка и выглянул на улицу. Там, как и прежде, толпились башибузуки и черкесы, их было полным-полно. Он вернулся к прежней мысли: турка надо убить. А потом надеть его форму и влиться в общий поток разбойников.

Турок откинулся к стенке и продолжал храпеть. Минчев взялся за ятагап, но тут же передумал: не лучше ли иметь одежду без дыр и кровавых пятен? Крадучись, приблизился он к спящему. Горло сжал с такой силой, что, будь турок и богатырем, он не успел бы оказать серьезного сопротивления. Но этот явно богатырем не был. Совладал с ним Минчев в один миг. Не раздумывая, Йордан схватил его под мышки и потащил в чулан. Минут через десять он уже был в турецкой одежде, еще хранившей тепло своего хозяина. Минчев вдруг вспомнил, что рядом с турком в комнате находилась большая кожаная сумка. «Она мне пригодится, – подумал он. – Я уложу туда свою одежду. Где-то мне все равно нужно будет переодеться!» Сумка оказалась почтовой, там Йордан обнаружил сотни две писем. Сначала выбросил, потом положил их обратно: зачем раньше времени настораживать турок?

В сумку он засунул и свои вещи, прикрыв их письмами. Неторопливо вышел на улицу, огляделся. Было нестерпимо жарко и душно, от въедливого дыма слезились глаза. Поднявшийся ветер гпал еще не остывший пепел и сорванные пожаром темные, обгоревшие листья. Несся пух с выпотрошенных перин и подушек, в воздухе кружили клочки порванных газет и всяких бумаг.

У столба Йордан увидел привязанную лошадь. Вероятно, почтальона. Усмехпулся: везет же тебе сегодня, Минчев! Привязал к седлу сумку, вскочил в седло сам, слегка ударил по бокам– лошади.

Конь словно почувствовал, кого придется нести на спине: бока его вздрагивали, голову он опустил низко, будто испытывая неловкость за свое положение. Минчев догнал длинные обозы, тянувшиеся в сторону Казанлыка Пехота, конница, артиллерия. Куда все это направляется? Только до Казанлыка или дальше?

Он не подгонял коня, и тот медленно плелся вслед за пехотой. Турки брели молча и не обращали на него никакого внимания. Долговязый офицер хотел что-то спросить, но заметил туго набитую сумку войскового почтаря и махнул рукой. Минчев смотрел на всех устало и безразлично, как бы ища сочувствия своим нелегким, утомительным занятиям.

Вскоре показались кусты, и Йордан дернул за уздцы. Лошадь охотно послушалась. Тропа виляла меж кустарников и уводила все дальше и дальше от дороги. Это вполне устраивало Минчева: ему не хотелось быть на виду у турок. А если кто-то из турецких начальников догадается спросить, из какого он полка или дивизии? Что он ответит?

Верст десять отъехал Минчев от большой дороги. Тропа стала круто подниматься на бугристую гору. Йордан слез с лошади и привязал ее к небольшому деревцу. Взвалив сумку на плечи, он пошел в гору уже пешком, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что его сейчас окружало. Вблизи было тихо. Ароматно пахло недавно скошенной травой. У Казанлыка глухо били орудия.

Он прилег на сумку, но сон не приходил. Покоя не давала Эски-Загра, умирающая в огне и муках. Ему захотелось узнать, о чем же пишут родным палачи-истязатели, но было так темно, что даже адреса на конвертах не разберешь. «Обожду до утра, – решил он, – времени у меня достаточно».

Едва забрезжил рассвет, как Минчев взялся за письма. Все они были из действующей армии и написаны совсем недавно. Многие походили па победные реляции – хвастливые, напыщенные и никчемные. Вера в непобедимость Сулейман-паши была всеобщая. Всеобщим было и убеждение, что русским перед Сулейман-пашой не устоять, он их разгромит одним ударом.

Одно письмо все же заинтересовало Минчева. Турок, судя по стилю офицер, писал брату в Черногорию, что они совершили блестящий бросок и теперь преследуют русских по пятам. Сегодня взята Эски-Загра, завтра падет Казанлык, потом вершина Шипка, а дальше дорога пойдет вниз – на Габрово, Тырново, к Дунаю. «Жаль, что придется остановиться перед Дунаем: с таким войском и с таким настроением можно гнать русских и за Дунай!»– этими словами заканчивалось письмо.

«А знают ли братушки, кто наступает на этом участке? – встревожился Минчев. – Догадываются ли они, что Эски-Загра и Казанлык вовсе не главная цель Сулейман-паши, что собирается он наголову разбить русских и снова утвердиться на правом берегу Дуная?» Он отобрал все письма, где говорилось о цели этого наступления (слава богу, болтуны еще не перевелись!), и отложил их в сторону. Остальные порвал на мелкие клочки и сунул в сумку. Увидел свою одежду, спохватился: «Мне надо срочно переодеться! Сейчас рискованно выдавать себя за почтальона. Если турки не опознали убитого, они могут искать дезертира, бежавшего из армии вместе с почтовой сумкой!» Он быстро переоделся. Теперь к братушкам, им наверняка будут интересны эти письма!

Он спустился вниз и отвязал лошадь: пусть плетется куда глаза глядят! Отыскал другую тропу и взял вправо. Тропа, изрядно попетляв между камней, пошла на крутую гору, заросшую буком и кустарником. Поднимался он долго, пока не почувствовал усталость. По лицу обильно струился пот, рубашка стала такой мокрой, что ее можно выжимать. Тропа привела к обрывистому спуску, уткнувшемуся в широкую, заросшую травой дорогу. Он присел за густой зеленый куст и стал наблюдать. На дороге – ни души. Йордан собрался перебежать ее, но из-за поворота неожиданно вынырнула печальная колонна болгар, подгоняемых разъяренными башибузуками, Плетки свистели в воздухе непрерывно и с силой опускались на головы, плечи и спины невольников. В этот яростный свист вплеталась гортанная турецкая ругань, злая и жестокая.

Башибузукам никто не отвечал. Минчев припомнил себя точно в таком же строю. Подумал: а что ответишь? Разве самое доброе слово способно умилостивить башибузуков?

За поворотом дороги послышались громкие крики. Тотчас показались всадники на взмыленных скакунах. Верховые ругались по-турецки. И первых, кого они ударили, тоже были турки, башибузуки…

III

У Мустафы Алиева все началось с пылкой любви. Года три назад он встретил болгарку такой необыкновенной красоты, что готов был запамятовать и коран, и аллаха, и жестокие обычаи, которыми жил его род. Для сородичей могло быть терпимым (конечно, в порядке большого исключения), если бы эта болгарка была помакиней [27]27
  Болгарка-магометанка


[Закрыть]одной с ними веры, но полюбившаяся девушка исповедовала православие и потому принадлежала к отвратительному племени гяуров, которых правоверному турку положено не любить, а презирать. Однако Мустафа любил, и любил так, что не пожелал бы жениться ни на одной турчанке, самой правоверной и преданной аллаху и корану. Любовь была взаимной. Они уже подумывали о том, чтобы бежать из Болгарии и не попадаться на глаза ни туркам, ни болгарам.

Случилось, что он проговорился о своих чувствах отцу и был строго наказан. Даже после этого Мустафа часто бывал в соседнем селе и был счастлив, когда имел возможность поговорить с возлюбленной. Однажды болгары, которых он встретил на околице, посмотрели на него с такой ненавистью и прошептали такие ругательства, что ему тотчас захотелось вернуться домой. Но он пошел в село и был не рад этому. Все жители от мала до велика собрались у церкви. Хоронили молодую девушку, убитую турками. Он спросил у мальчишки, как звали эту несчастную. Парень назвал имя его возлюбленной.

Домой Мустафа после этого не вернулся. Ходили слухи, что он прячется в лесах, но видеть его не видели. Ночной порой он нагрянул в село, и не один, а с группой преданных ему парней. Мустафа знал убийцу и наведался в его дом, чтобы привести в исполнение задуманный приговор. Такая мера наказания предназначалась и отцу, вдохновителю убийства, но в последнюю минуту он пожалел старика и велел высечь его розгами.

С тех пор его отряд налетал на турецкие деревни подобно вихрю: быстро и неожиданно. Он забирал отнятые у болгар вещи и возвращал их хозяевам. Турки пытались поймать его, но из смогли. Поговаривали, что Мустафу укрывают болгары и бедняки турки, возмущенные злодейством своих соплеменников.

Когда началась война русских с турками, он стал нападать на башибузуков, грабивших болгарские села и истязавших болгар. Башибузуки боялись Мустафу пуще русских.

…В этот ранний чао Алиев возвращался из очередного набега. Он только что прогнал большую группу башибузуков и торопился в лес. Отряд проскакал с десяток верст, когда вожак заметил группу болгар, гонимых башибузуками.

– За мной! – крикнул Мустафа и подхлестнул лошадь.

Башибузуки гпали женщин, мужчин и совсем юных девушек. Помешала ли им пыль, поднятая на дороге всадниками, или они приняли конников за своих, но удирать башибузуки не стали и продолжали хлестать плетками всякого, кто хоть немного отставал от длинной колонны.

Мустафу они узнали, когда он был уже рядом – на разгоряченном коне и с поднятой саблей. Глаза его, налитые кровью, были немилосердно жестоки.

– Кто из вас попытается бежать, – крикнул он башибузукам, – мои люди все равно догонят: наши кони проворны и быстры на ногу. – Тут он взглянул на болгар, увидел, что большинство их избито и окровавлено, – Покажите мне тех, кто вас так избил! – Попросил он громко и властно. Болгары молчали: они боялись провокации. Тогда он обернулся к башибузукам и заговорил по-турецки – Может, вы назовете самых кровожадных? Покажите мне их! Я хочу верить, что не все вы жаждете невинной болгарской крови. Или я ошибаюсь? Развейте мои опасения, скажите, что среди турок есть всякие: и плохие, и хорошие. Есть такие, кто хочет жить с болгарами в мире, но есть и такие уроды, кто желал бы их только резать!

Мустафа что-то сказал своим людям, после чего они тут же набросились на башибузуков, чтобы снять с них сабли или ятаганы. Разбойники не сопротивлялись. Они сидели на конях, держа в левой руке поводья, а правую подняв над головой. Покорно они выполнили и другую команду: направили лошадей за каменный утес.

– Я освобождаю вас! – объявил Мустафа болгарам, – Идите туда, где вам не угрожает опасность! К Габрову, к Тырно-ву – мест безопасных теперь много!

И поскакал вперед, вздымая на дороге густую белесую пыль.

Йордан Минчев сразу же, оценил обстановку. Он поднялся во весь рост и крикнул так, чтобы его услышали все:

– Здесь оставаться нельзя! Надо быстро уходить – мелкими группами, лучше всего в лес!

Он осмотрелся, нашел отлогий спуск и ловко соскользнул вниз, на дорогу. На него смотрели с опаской и недоумением.

– Только в лес! – повторил он, – И очень быстро. Башибузуки могут собраться с силами и прискакать сюда каждую минуту! Таких, как Мустафа и его друзья, среди турок больше нет!..

– Дядя Данчо! – услышал он тонкий девичий голос, показавшийся ему очень знакомым. – Дядя Данчо!

Он вгляделся в толпу и увидел продиравшуюся к нему невысокую хрупкую девушку с изможденным и заплаканным лицом. Ветхое, порванное платье ее было испачкано кровью и грязью, в крови сплелись и запутанные темные волосы. Она плакала и улыбалась одновременно.

– Пенка! – узнал ее Минчев.

– Я, дядя Данчо! – радостно отозвалась она.

– О господи! Да как же так?! – Он бросился ей навстречу, прижал к груди и стал гладить по голове. В это мгновение она показалась ему совсем ребенком. – Как же ты тут, милая? Тебя и живой не считают, Пенка ты моя дорогая!

Они выбрались из толпы и направились к ближайшему леску. Пенка горестно качала головой и говорила так тихо, словно боялась, что ее могут услышать эти страшные башибузуки.

– Я и сама часто не считала себя живой, дядя Данчо. Думала, что не увижу ни дедушку, ни наше Велико Тырново. Схватили меня турки, забили рот мокрой тряпкой, обернули во что-то темное, взвалили, как мешок, на коня и поскакали. Я тогда думала, что задохнусь, что упаду с лошади и расшибусь, что со мной что-то сделают плохое эти звери. Но они везли меня какому-то старому и богатому турку. Иногда они открывали темное покрывало и щелкали языками, говоря, что я очень хороша и что они получат за меня большие деньги…

– И что же было потом? – нетерпеливо спросил Йордан, когда Пенка вдруг замолчала.

– Ночью я бежала от них, – продолжала Пенка, – и меня приютили наши болгары. Спрятали они надежно и оберегали как родную дочь. Плохо было, что не могла получать из дому известий и ничего не могла сообщить своим. Эти добрые люди боялись, что турки перехватят письмо и найдут меня.

– Их опасения не были напрасными, – заметил Йордан.

– Ну а недавно башибузуки сожгли село, где я жила, – Пенка вздохнула. – Кого убили, а кого погнали но этой дороге. Вы дедушку не видели, дядя Данчо?

– Видел и дедушку, жива и Елена…

– Елена?! – изумилась Пенка. – Где же она?

– Была в России, в Николаеве. Пробирается в свое Габрово.

– Вот счастливая! – воскликнула Пенка. – Хоть бы поскорей ее встретить!

– Бог даст, встретишь. И Елену, и своего доброго дедушку. Старый Димитр так обрадовался приходу русских, что перестал болеть. Он все еще верит, что ты жива. – Помолчал, огляделся. Болгары, освобожденные Мустафой, брели по многим тропам, ведущим в леса. У далекого пригорка пылили всадники: или уносился Мустафа со своим отрядом, или мчались перепуганные башибузуки, наказанные Мустафой и отпущенные с уговором не трогать болгар. – Отправил я к твоему дедушке одного хорошего паренька. Мой бывший ученик Наско. Пусть пока поживет в Тырнове. Бедняга едва спасся от турок!..

– Дядя Данчо, а мы туркам не попадемся? – озабоченно спросила Пенка. Взглянула на Минчева, не удержалась: – А я вас по большому носу узнала! Извините, дядя Данчо!

– Как говорят русские, нос на семерых рос. А достался одному Йордану Минчеву! – Он добродушно ухмыльнулся. – Тут я знаю такие тропы – ни один турок ступить не отважится: поднапугали их наши повстанцы! Смотришь, денька через три постучимся к Елене: накрывай-ка стол для любимой подружки!

– Ой, я даже не верю в это! – воскликнула Пенка.