Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)

II

Осман-паша сидел в своем кабинете и сосредоточенно думал над тем, как он оказался в столь бедственном положении. Он готов был теперь признаться самому себе, что и раньше предчувствовал возможность катастрофы, но в упоении славой забывал об этом.

С чего все начиналось? Паша вспомнил хвастливое донесение начальника небольшого отряда, как он занял Плевну, легко изгнав оттуда русских. Осман-паша сразу сам поспешил в Плевну и сообщил султану, что намерен отсюда ударить по правому флангу противника и оттеснить его к Никополю, после чего Плевна превратится во второстепенный пункт, в котором достаточно иметь незначительные силы.

Но волею судьбы все обернулось не так. За Плевну вскоре же начались ожесточенные бои, и Осман-паше пришлось не наступать, а всеми силами обороняться. Отражение трех штурмов Плевны сделало имя Осман-паши известным не только в Турции, но и в Европе, во всем мире.

После второго штурма султан, как говорилось в его послании, не находил слов для выражения благодарности и оценки заслуг паши. Он пожаловал Осман-паше высокий орден, золотую саблю, дорогие подарки. От знатных соотечественников, иностранных государей, президентов, министров и других видных лиц нескончаемым потоком шли поздравительные телеграммы, полные лести.

За Третьей Плевной последовала новая, ни с чем не сравнимая милость падишаха: Осман-паше пожалован титул «гази». что значит «непобедимый». Ордена и фирман о присвоении почетного титула привез лично адъютант султана. Праздновал это событие весь многочисленный гарнизон Плевны: раздавались орудийные залпы, обрадованные люди весь день восторженно кричали: «Да здравствует султан!»

А теперь Гази-Осман-паша мысленно возвращался к тем дням, увы, не для того, чтобы еще раз насладиться славой. Он помнил, как, получая награды, с тревогой думал о будущем. Второго сентября, после третьего штурма Плевны, он телеграфировал военному министру о больших потерях, недостатке снарядов и провианта, о том, что может наступить необходимость уйти из Плевны и если он пока не решается на это, то из-за боязни бросить на произвол неприятеля многие мусульманские семьи. Он просил направить в Плевну свежие значительные силы пехоты и кавалерии.

Военный министр Мустафа ответил уклончиво: признав положение неблагоприятным, он тем не менее требовал «впредь до окончательного израсходования всего имеющегося еще у вас продовольствия употребить все средства для оказания сопротивления и обороны г. Плевны».

Он мог бы обойтись и без такого совета! К оборонительным работам Осман-паша приступил сразу же, как только прекратились атаки русских на город. Делалось все основательно, в расчете на то, что придется выдержать долгую и трудную осаду. Настроение его, хотя и ненадолго, улучшилось, когда в Плевну прибыл Шефкет-паша со своим многочисленным и таким нужным обозом. Но через месяц русские штурмом взяли Горный, Дольной Дубняк и Телиш. Спустя несколько дней русский офицер-парламентер привез письмо главнокомандующего русской Дунайской армией великого князя Николая Николаевича. Паша извлек его из конверта и, в какой раз, перечитал от первого до последнего слова:

«Расположенный у сел. Горный Дубняк и Телиш оттоманские войска окончательно разбиты русскими и взяты в плен. Осиковский и Врацкий районы находятся также во власти русских. Что же касается судьбы Плевны, то участь ея почти в наших руках, так как она со всех сторон окружена нашей гвардиею и гренадерами и путь вашего отступления, равно как и все прочия сообщения окончательно преграждены: а потому, во избежание напрасного и бесполезного пролития крови, в котором вам придется дать ответ перед Богом и народом, предлагаю вам назначить время и место переговоров о сдаче вашими войсками оружия и прекращения бесполезного с вашей стороны сопротивления».

Ответ, как полагал Гази-Осман-паша, был достоен титула непобедимого. Много раз перечитывал он копию своего послания: не удержался – взял этот лист и сегодня. Читал медленно, повторяя шепотом каждое слово:

«Вверенная мне плевненская армия, с самого начала происходивших под Плевной военных действий и до настоящего времени, во всех делах с русскими являла подвиги геройства и выказывала свою храбрость и непоколебимую преданность своему султану и отечеству. Как известно, всякая происходившая до сих пор под Плевной битва заканчивалась в нашу пользу, т. е. победа оставалась на нашей стороне. Вследствие этого Его Величество Русский Император вынужден был сосредоточить под Плевной почти всю свою армию, в которую вошли гвардейские и гренадерские войска. Что же касается одержанной русскими победы над нашими войсками и пленения гарнизонов Горного Дубняка и Телиша, а также захвата нашего пути отступления и вообще всех сообщений, то обстоятельство это устрашить нас не может и не заставит нас последовать примеру вышеуказанных отрядов, тем более, что плевненская армия не нуждается ни в каких жизненных или боевых припасах. Следовательно, я еще не выполнил всех условий, требуемых военной честью для возможности сдачи, и не могу покрыть позором имя оттоманского народа; а потому предпочитаю лучше принести в жертву нашу жизнь на пользу народа и в защиту правды и с величайшей радостью и счастьем готов скорее пролить кровь, чем позорно положить оружие. Что же касается до ответственности моей перед Богом, то таковая пусть падет на тех, кто причинил настоящую войну».

Осман-паше хотелось верить, что слова эти были в той ситуации правильными. Он ведь не грозился, что непременно разобьет русских под Плевной, а только заботился о чести армии, отвергая позорную сдачу!

И потекли с той поры дни, полные тревог и волнений. Все вело к тому, чего он так боялся: к позору. Впрочем, принимать решение он не хотел, чего-то ждал. Может, отважится на приступ вражеских позиций Сулейман-паша, получивший кличку шипкинский палач. Доходят слухи, что он готовит сокрушительный удар у Елены и Марены. Вот бы ему удалось нанести там русским крупное поражение и заставить их снять часть своих сил из-под Плевны! Тогда легче Осман-паше было бы прорвать осаду и спасти плевненский гарнизон!..

Только неизвестно, когда это случится. Зато тут, в Плевне, известно все: кончается хлеб, мясо, фураж, нет медикаментов, люди мрут как осенние мухи, и их не успевают зарывать. Гази-Осман-паша сам видел множество трупов на улицах. Больных и раненых он давно бросил на произвол судьбы: слова утешения им все равно не помогут, а лекарств нет. Хлеба мало и для здоровых, которым предстоит еще трудное сражение, а от этих, списанных со счета, пользы уже не будет. Пусть ими занимаются муллы и убеждают в том, что, чем большие муки они испытывают на этой грешной– земле, тем большее блаженство придет к ним на свете том; что, чем быстрее простятся души их со своим бренным телом, тем скорее насладятся они благостью райской жизни.

Неделю назад Гази-Осман-паша собрал наконец на военный совет старших командиров. Он сказал им, что до тех пор, пока не израсходован последний кусок хлеба, войска должны упорно сопротивляться. Но что надлежит делать, когда провианта не останется? Сложить оружие и сдаться русским или попытать судьбу: попробовать прорваться через линию обложения?

Поначалу голоса разделились, но после размышлений, когда совет был собран на другой день, верх взяло одно мнение: оттоманская честь диктует единственный выход – прорвать блокаду. Это решение и было торжественно подписано всеми присутствующими.

Осман-паша держал сейчас перед глазами этот листок с дюжиной подписей. Что стоит за ним? Видно, новой славы уже не будет. Но надо сделать все возможное, чтобы избежать бесчестья, верить в фортуну, которая пока оставалась к нему милостивой.

Он медленно сложил бумаги в кожаную папку, тисненную золотом. Откинулся в кресле, закрыл глаза, словно намереваясь уснуть на часок-другой. Так продолжалось с четверть часа. Потом он поднялся с кресла, тронул ордена, золотую саблю, взглянул на фирман о пожаловании титула «гази», на другие подарки султана, помянул добрым словом аллаха и неспешно вышел на балкон. Солдаты на часах вытянулись. Гази-Осман-паша не обратил на них внимания. Он смотрел в затуманенную даль, откуда попутный и свежий ветер приносил хлопки одиночных пушечных выстрелов. Совсем близко, за каменной стенкой двора его дома, стонал раненый или больной… На соседней улице тоскливо ржали голодные лошади.

Осман-паша опять закрыл глаза и представил себе все плевненские редуты и ложементы. На них он потратил так много труда, ими гордился и считал главной своей заслугой. Будь достаточное количество продовольствия и боеприпасов – за ними можно бы сидеть еще долгие месяцы. Но запасам пришел конец. Плевну, грозную для русских Плевну, город, принесший ему высшие ордена и титулы империи, надо оставлять и уходить. Подумав обо всем этом, Гази-Осман-паша заплакал. А чтобы эту слабость не обнаружили подчиненные, он повернулся к солдатам спиной. Пусть не знают они, что слабость присуща и ему, пока непобедимому полководцу!..

III

Ближе к утру ожидалось резкое похолодание. Но мороз оказался слабым, зато с густым туманом и сыростью, пронизывающей до костей. На редутах особенно холодно, а костры зажигать нельзя. Игнат Суровов быстро ходит по глубокой траншее и этим кое-как согревается. Голова его занята думами: неужели турки и в самом деле вот-вот побегут из Плевны, как об этом говорил болгарин-перебежчик? Он понимал, что лгать болгарину нет нужды, ну а если такое ему только показалось? Может, башибузуки намерены сделать очередной разбойный налет, потому и собрались у моста через речку Вит. Сухари, масло, лишние патроны? Но, возможно, Осман-паша опасается, что русские спалят его склады и тогда солдаты останутся совсем без патронов, ружейного масла и продовольствия. Игнату очень хотелось, чтобы болгарин не обманулся в своих надеждах. Хоть бы скорей наступил конец затянувшемуся делу под Плевной, хоть бы быстрей пленить Осман-пашу, сбить Сулейман-нашу с Шипкинских гор, прогнать всех пашей из Болгарии!

Он вскарабкался на бруствер и стал вглядываться в сторону турецких позиций. Там слабо мерцали тусклые огни костров и слышался глухой, едва уловимый скрип повозок. И ни одного выстрела, словно и нет войны в этом ужасном уголке земли, будто и не стоит многотысячная армия противника, готовая по первому сигналу броситься на русские позиции, чтобы попытаться смять и опрокинуть их защитников.

Давно находится под Плевной Игнат Суровов, так давно, что месяцы, проведенные здесь, кажутся ему вечностью. Не забыть ему ни июльские, ни августовские бои. Не забудет он и то, как вгрызался со своей ротой в нелегкую здешнюю землю. Приказ Тотлебена был строг: закопаться. В глубоких траншеях, в прочных блиндажах, в теплых землянках спасение русского солдата от пуль неприятеля и от лютостей природы. Игнат копал землю наравне с другими. Став офицером, он не желал быть белоручкой. Столько повыбросал тяжелой глинистой земли – на много возов хватило бы! А со своим летучим отрядом из солдат-охотников он делал вылазки и причинял туркам всякие неприятности. Союзниками его были ночная мгла да моросящее холодным дождем ненастное осеннее время. Недавно ему довелось под командованием самого Скобелева штурмовать гору Кудрявую, прозванную так за чудом уцелевшие на ней кудрявые деревья. Важную высотку взяли. Турки попытались ее вернуть, но не смогли. Русские позиции стали ближе к турецким почти на полверсты.

Игнат спрыгнул вниз и посмотрел на солдат. Никто из них тоже не дремал. Ждут. Ждут, как и он, коварного удара со стороны отчаявшегося Осман-паши.

Русские пухпки стреляли изредка, будто желали только одного: дать понять Осман-паше и его войскам, что война в Плевне не кончена и что затишье это обманчиво. А тишина и впрямь казалась непонятной. Днем с турецкой стороны еще постреливали орудия и с коротким обрывистым свистом прилетали пули. Сейчас вражеские редуты как бы вымерли. Что это? Желание усыпить бдительность, чтобы затем ударить изо всех сил? Или турки экономят снаряды и патроны для решающего боя? В траншее показался незнакомый солдат, в его руках был небольшой листок бумаги. Солдат искал подпоручика Суровова. Игнат едва распознал при мерцающем огне цигарки размашистый скобелевский почерк: в составе особого секрета выдвинуться к редутам противника и высмотреть все, что у него делается. Долго искать охотников не нужно – предложи идти всей роте, вся-рота и пойдет. Суровов отобрал дюжину тех, кто не раз бывал с ним в ночных вылазках, негромко скомандовал: «За мной!» – и взобрался на подмерзший бруствер траншеи.

Тихо ползут люди к вражескому редуту, настороженность предельная. Ружья за спиной – так удобнее. Кое у кого в ру-

ках ножи – на первый случай, если вдруг нападут турки. А они чудятся за каждым бугорком, за любым обглоданным пулями кустиком. От турок всего можно ожидать – вояки они хитрые. Суровов крепко сжимает в руках турецкий ятаган – старый, августовских дней, трофей. За себя и подчиненных он постоять сумеет: если придется погибать – противнику это дорого обойдется.

А кругом тишина – немая и зловещая…

Выстрелить бы им, что ли!.. Или крикнуть на своем непонятном языке. Недавно вот кричали, звали к себе: «Иван, Василий. Николай, Дмитрий!» Добрыми голосами, словно приглашали в гости хороших друзей. Не остались в долгу и подчиненные Суровова: иди, мол, к нам, Мустафа, будешь у нас шиитом, то есть святым, а точнее будет сказать, намекали на то, что турки заживут в русском плену как в раю. Обмен визитами не состоялся. Ласковые голоса сменились свирепой ружейной пальбой, в дело вступила даже артиллерия.

– Лежать и ждать меня! – сказал товарищам Суровов и пополз к турецкому редуту.

Чем ближе вражеский редут– тем неспокойнее на сердце. Когда замечаешь вспышки от выстрелов, тогда все более или менее понятно: Турки напоминают о своем присутствии. А что у них на уме сегодня? Не я «елаЮт ли они обмануть этой тишиной наивных и доверчивых простаков?

Суровов приложил ухо к земле. Стук колес стал явственней, по все равно он был далеким и едва различимым. Сколько же движется телег? Десятки? Сотни? Куда они движутся: в эту или противоположную сторону? Темно и далеко, ничего не разберешь, даже имея прекрасный слух и кошачье зрение.

Приподняв голову, он огляделся. Бруствер над турецкими траншеями можно было уже заметить, хотя он едва проступал. Но там, казалось, вымерло все. Приходи и занимай без боя.

Суровов вернулся к секрету и скомандовал, чтобы солдаты ползли за ним и были готовы ко всему. К Турецкой траншее они добрались быстро. Игнат (эх, была не была!) перемахнул через гребень и очутился в траншее. Она была пустой. Дал знак свойм, и солдаты стремительно оказались рядом. Один из них недоуменно развел руками, другой даже присвистнул: куда же исчезли турки? Крадучись, двинулись вдоль траншеи. Прошли десять, двадцать шагов, отмерили и всю сотню – ни одной души. Суровов заглянул в одну землянку, пошарил во второй, в третьей. Пусто.

К Кришинскому редуту, еще недавно славшему огонь и смерть, шли уже смелее. Огнем их не встретили. Суровов различил наконец приглушенные голоса, очевидно, это были офицерские команды. На редуте еще находились турки, но не столько, сколько бывало их в обычные дни. Слышны понукание лошадей и скрип колес. Можно лишь догадаться, что это обоз и что он спешит покинуть Кришипский редут. В этот момент в траншее полыхнули костры, разорвав густую пелену измороз-ного тумана. Суровов подполз так близко, что мог различить турка, подкладывающего в костер сухие сучья и какое-то тряпье, вероятно обноски одежды, служившие в землянках подстилками. Дым был терпким, скверно пахнущим. Игнат едва сдержался, чтобы не чихнуть. Турок пошевелил огонь палкой – к небу взметнулась светящаяся туча золотистых искр, затем бросил в костер палку и стал удаляться в сторону, где скрипели телеги, ржали лошади и слышалось тихое понукание ездовых.

– Турки оставляют Кришинский редут! – едва выдавил от волнения Суровов, вернувшись к своим подчиненным.

IV

Кажется, сделано все, чтобы отступление было удачным – если могут быть вообще удачи при отступлении. Все четыре корпуса получили свои диспозиции и знали, с чего они начнут и чем должны закончить трудный марш. Сто тридцать шесть батальонов были сведены в пятьдесят семь, зато они стали боеспособными и полнокровными. Гази-Осман-паша лично определил, какие пункты должны быть заняты в первую очередь, а какие по мере развития успеха. Он отдал множество других распоряжений: как укрепить существующий мост и каким образом построить через реку Вит новые мосты, использовав телеги; кому раздать новые винтовки, а кого вооружить взятыми из обоза старыми ружьями Винчестера; сколько дать на руки солдатам патронов, сухарей и сколько погрузить на арбы, которые потянут обессиленные волы и буйволы. Встретился паша со священниками и влиятельными болгарами, попросил уберечь раненых турок от произвола обозленного населения, пообещал ходатайствовать перед султаном обо всем, о чем только пожелают болгары. Армию Гази-Осман-паша разделил на два отряда, выделив для командования самых лучших, испытанных русских огнем пашей. Предусмотрел все вплоть до мелочей. Что же дальше? Оставалось верить в удачу, в счастливую судьбу.

Паша остановился перед маленьким зеркалом: под глазами сплошная синь – сказались бессонные ночи; нос с горбинкой заострился, щеки побледнели. Но в небольшой красивой бороде пока нет ни одного седого волоска, значит, до старости еще далеко. Паша снял ярко-красную феску, тронул гладко причесанные черные волосы, расстегнул синий казакин. Золотом и драгоценными камнями сверкнули высшие ордена империи. Он дрогнувшими руками снял их с мундира и положил в шкатулку: не то время, чтобы красоваться высшими знаками милости падишаха, еще неизвестно, чем закончится этот день – двадцать восьмое ноября 1877 года.

Воздав хвалу аллаху, Гази-Осман-паша покинул дом, сел в карету, запряженную четверкой нетерпеливых лошадей, и приказал вести к горе, господствовавшей над Плевной.

Быстрым шагом он поднялся на высоту, и открывшаяся картина поразила его. Десятки тысяч войск, сотни арб с боевым имуществом и сотни телег с мирным турецким населением заполонили покатый берег перед речкой: не дай аллах, если противник увидит это скопище и перенесет сюда губительный огонь. Русские огонь вели, но снаряды их рвались в городе и на прежних позициях. Переправа шла так, как ее предвидел Осман-паша. Неяркий рассвет утра сменился днем, серым и неясным. Первый отряд уже был на той стороне. Гази-Осман-паша спустился с высоты, сел на резвую арабскую лошадь и обнажил золотую саблю. Войска покорно расступились, давая ему дорогу. Мирные жители поднимали над головами детей и называли имя аллаха, падишаха и Гази-Осман-паши. Он ехал, не обращая на них внимания, взгляд его был сосредоточенным и задумчивым; он все еще опасался сильного огня со стороны русских и радовался, что сюда долетают только редкие гранаты, не причинявшие даже малого вреда.

На той стороне речки Осман-паша приказал войскам построиться в две линии. Первая линия должна стать развернутым фронтом, вторая – позади первой в двадцати пяти шагах. Он выждал, когда закончится построение, и распорядился возводить стрелковые окопы, а обозу начать переправу по всем сооруженным в эту ночь мостам.

Русские батареи начали сильную пальбу, турецкая артиллерия ответила тем же, но стреляла она по пунктам своего предстоящего отступления, чтобы устранить возможные помехи. Над русскими (позициями вспыхнули бледные ракеты, Гази-Осман-паша понял, что это сигнал, призвавший противника к решительному сражению. Он нахмурил свои густые темные брови, приказал усилить стрелковую цепь. Русские гранаты стали рваться за мостом, но мост пока оставался целым, и по нему ни на минуту не прекращалось движение обоза. Буйволы, волы и лошади, словно почувствовав надвигающуюся трагедию, шли покорно и не заставляли погонщиков применять палки и кнуты.

Чтобы расчистить дорогу, турецкие цепи пошли в наступление. Гази-Осман-паша был позади и не видел выражения лиц своих подчиненных, но он отчетливо представлял себе всю картину: солдаты идут плотной массой, без криков и выстрелов – психически это должно действовать куда лучше залпов и неистовых воплей. По ним стреляют, но живые заполняют места павших и продолжают движение. Лица их свирепы до крайности: люди знают, что у них нет нути назад, что выручить их может только жестокая решительность, что кто-то должен погибнуть, но спасти других. Недаром старались муллы и внушили солдатам, что лучше честно умереть и попасть в рай, чем сдаться гяурам и обречь себя на вечные муки в геенне огненной. Нет, турки пойдут, пойдут только вперед!..

Цепи турок шли на русских под непрерывным артиллерийским огнем. Снаряды рвались впереди и позади. Гази-Осман-паша оглянулся и увидел, казалось, прежнее скопище людей на том берегу реки Вит, словно и не переправились сюда тысячи и тысячи людей, – так их было много.

Переправа продолжалась. Поврежденные арбы, убитых коней и волов сбрасывали с мостов в речку. Они возвышались в мелководье темными грудами. Туда же попадали опрокинутые пушки, полыхающие ящики со снарядами и патронами, мешки с сухарями, убитые и тяжело раненные солдаты.

К Осман-паше подъехал молодой офицер и доложил, что со стороны Орхание видны столбы дыма, что это, возможно, и есть долгожданная помощь. Паша легким кивком головы поблагодарил офицера и велел скакать в свою бригаду, чтобы продолжать наступление. Он уже знал об этих столбах дыма. Сначала тоже обрадовался, затем усомнился. В помощь верилось мало: Сулей-ман-паша бездарен для удачной операции и труслив для смелого и дерзкого натиска. Коли он и имеет успех под Еленой, то это не может теперь повлиять на события, развернувшиеся под Плевной.

Впереди послышалось «алла», оно тотчас смешалось с не менее грозным русским «ура». Видно, дело дошло до рукопашной. Теперь будут решать уже минуты.

Осман-паша поскакал к месту завязавшегося боя. Раненый командир батальона не без гордости доложил, что первая линия обороны русских прорвана и что русские обратились в беспорядочное бегство. Паша привык к тому, что в жарком бою люди преувеличивают свои удачи и промахи. Но на этот раз все обошлось без вранья, было видно сразу, что русские действительно сбиты с первой линии. Их трупы, исколотые штыками, обезображенные сотнями сапог, валялись всюду. Очевидно, русские сопротивлялись как только могли, и вряд ли кто из них ушел с этого рубежа живым.

Для доклада явился старший офицер, командовавший бригадой. Он тоже был ранен, шинель его порвана, а седые волосы слиплись в сгустках запекшейся крови. Командир сооб щил неутешительную весть: за первой линией у русских оказа лась вторая, еще более крепкая. Какое будет приказание? Какое может быть приказание? Пути в Плевну отрезаны. Гази-Осман-паша спросил, сколько осталось в бригаде способного войска. Убедившись, что сил там достаточно, приказал начать штурм второй линии русских.

«Да поможет нам аллах!» – прошептал он запекшимися губами, прикидывая, что еще можно будет бросить в бой, если укрепления русских окажутся мощными, а силы их значительными.