Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Князь Жабинский торопился в главную квартиру, где его ждало деликатное поручение: сопровождать до Габрова английского военного агента Велеслея и австрийского – барона Вех-тольсгейма. Агенты вызвались помочь развеять слухи в своих странах о якобы жестоком обращении русских с мусульманским населением. Они желали иметь факты, чтобы опровергнуть распространившиеся кривотолки. Сделают они это или нет – сказать трудно. Главнокомандующий обрадовался и тому, что иностранные агенты хотя бы на время покинут армию и не увидят всего того, что не должен видеть посторонний глаз. А такого под Плевной было много. Жабинскому предстояло попутно выяснить настроение англичанина и австрийца, постараться доказать, что ничего страшного под Плевной не произошло, а по возможности и разузнать, что намерены делать дальше Англия и Австро-Венгрия ввиду затянувшейся войны.

Во вместительной коляске Велеслей и Бехтольсгейм начали разговор не о цели своего путешествия в Габрово – они выразили свое сочувствие неудавшемуся третьему штурму.

– Три крупные неудачи при штурме одного небольшого городка, это ужасно! – сказал Велеслей, поглаживая ладонью темные бакенбарды.

– Это похоже на катастрофу, – подтвердил барон, поправляя Железный крест на мундире.

– Но Плевна – это и не Бородино, – как мог, возразил Жабинский.

– Но это все-таки Плевна, князь! – улыбнулся Велеслей, – Солдат и офицер, трижды ходивший на редуты и бежавший от них или с них, в четвертый раз идти не пожелает. Его, конечно, можно заставить, но, как вы сами понимаете, дух его сломлен, и он все время будет оглядываться назад.

– У России есть единственная возможность спасти то, что еще можно спасти, – это увести свою армию за Дунай, – сочувственным тоном дополнил Бехтольсгейм.

– К сожалению, со мной пока не советовались, как поступить дальше, – уклонился от прямого ответа Жабинский. Впрочем, он не имел сведений о том, какое решение будет принято на военном совете и как вообще настроен государь император. Что касается его, Жабинского. то он был и за отвод, и против отвода. Кампания почти проиграна, и он вернется в столицу с новыми чинами и наградами – это хорошо. Плохо, что новую кампанию придется ждать теперь долго, а она, и только она может обеспечить быстрое продвижение по службе и еще более высокие ордена.

– Но вы вхожи, князь, к очень ответственным лицам, – заметил Велеслей.

– Я не успел еще войти: надо было ехать в Габрово! – отделался шуткой Жабинский.

– Я буду искренне жалеть Россию, если ей потом придется признать свою катастрофу, – сочувственно покачал головой Велеслей.

– Впервые слышу, чтобы официальный представитель Англии сочувствовал нашим неудачам, – ответил с улыбкой Жабинский.

– Я принадлежу к тем англичанам, которые видели, как умирают ваши люди на поле боя, – несколько театрально произнес Велеслей.

– Зато другие англичане умирают на поле боя вместе с турками, – заметил Жабинский. – Турок в последнюю атаку на Шипку вел Кампбелл, а броненосной эскадрой у султана командует другой англичанин, ставший Гобарт-нашой. Заместитель у него, Монторн-бей, тоже англичанин.

– Это их собственная воля, военное министерство к этому не имеет касательства, – пояснил Велеслей.

– Русские всегда были тенденциозны по отношению к англичанам, – сказал барон, устремив пристальный взгляд на Жабинского. – Почему ваш штаб выслал из действующей армии английского корреспондента Уорда? Он обстоятельно описывал действия ваших ьойск и, на мой взгляд, делал это беспристрастно, выказывая свои симпатии русским.

– Но зато остался Мак, – попытался пошутить Велеслей.

– Мак – корреспондент американский, – заметил Бехтольсгейм.

– А зять-то он русский! – усмехнулся Велеслей.

– Мак остался не потому, что он женат на русской, – отве-

тил Жабинский, слышавший про историю с Уордом. – При действующей армии остались многие иностранные журналисты. А впрочем, мистер Велеслей, вы лучше меня знаете, почему выпроводили Уорда! Вам известно, что он не умел писать статьи, но слал такие донесения, которые изобличали его как превосходного английского шпиона.

– Придумать все– можно, – недовольно буркнул Велеслей.

– Уорд признал это, он был, что называется, схвачен за руку, – сказал Жабинский.

Какое-то время они ехали молча, обгоняя повозки с ранеными. едва тащившимися от Плевны. Догнали они и небольшую группу пленных – турок и арабов. Велеслей хотел было остановить повозку, но, видно, передумал и махнул рукой.

– Могли бы вы, князь, сказать со всей откровенностью, – тихо, вкрадчиво начал Велеслей, – что этот трудный поход, потребовавший огромных жертв, Россия совершает без корысти? Только ради освобождения болгар?

«Эти господа никак не могут успокоиться насчет Босфора и Дарданелл. Да, нам хотелось бы утвердиться на этих проливах. Но вам-то что до этого, мистер Велеслей?!» – мысленно рассуждал Жабинский, а вслух он произнес совсем другое:

– Только так! – решительно сказал он, едва взглянув на англичанина.

– А я помню ответ Екатерины Великой лорду Витворту. Тогда она не скрывала своего желания поселиться в Константинополе, – улыбнулся Велеслей.

– Не совсем так, я тоже помню ответ императрицы лорду, – возразил Жабинский. – Вот ее слова: «Король ваш хочет выгнать меня из Петербурга, а я надеюсь, что он, по крайней мере, разрешит мне переселиться в Константинополь». Екатерина Великая не лишена была остроумия!

– С таким же остроумием она отхватила в Европе и на Кавказе пятьсот сорок шесть тысяч квадратных верст пространства в пользу России. – сказал Велеслей.

– В три с лишним раза больше, чем завоевал Петр Великий в Европе, – уточнил барон.

– А если сюда добавить завоевания других русских государей? – продолжал Велеслей. – Можно ли после всего этого верить в бескорыстность России? Как вы, князь, думаете?

– А если я начну перечислять завоевания Англии? – перешел в наступление Жабинский. – Да еще припомню, какими жестокими методами она это делала? Россия чаще всего думала о благополучии и безопасности своего государства. И ей всегда приходилось видеть кровавые следы англичан, причем рядом со своей страной. Да и сейчас Англия желала бы утвердиться на Кавказе и в Средней Азии, чтобы приставить нож к сердцу России. Географически эти места связаны с нашей империей:

А для чего они нужны Англии? Почему она вооружает наших соседей и натравливает их на нас? Если мы не придем на Кавказ или в Среднюю Азию, туда придете вы, мистер Велеслей, и утвердитесь на долгие времена. Вам мало такой жемчужины в вашей короне, как Индия, вам нужны новые колоссальные территории!

– Не имею права упрекать за ваш тон, – нахмурился Велеслей.

– За тон прошу извинить, но правда сказанного остается, и вы это знаете не хуже меня, – ответил Жабинский, понявший, что в разговоре выгоднее наступать, чем обороняться: оборона может лишь раззадорить собеседника и толкнуть его на дерзость. – Нам известно и то, что ваши представители сейчас находятся в турецкой Болгарии и уговаривают искать защиты у Англии, натравливая болгар на русских.

– Не могу ни отрицать, ни утверждать – не знаю, – сказал Велеслей.

– Взаимно, – пояснил барон Бехтольсгейм. – То же самое делают ваши представители в этой части Болгарии, натравливая болгар на англичан и австро-венгров.

– Болгары знают, за кем правда и кто их истинные друзья, – ответил Жабинский.

– А вы верите в искренность болгар? – спросил Велеслей. – О, князь, вам скоро придется разочароваться! Я целиком согласен с генералом Зотовым, который не жалует болгар лестными словами и считает их двоедушными и неблагодарными людьми.

– С генералом Зотовым я не встречался и мнения его не слышал, – сказал Жабинский, знавший дурной характер генерала и его пренебрежение ко всем, кроме своей особы.

– А я согласен и с вашим генералом, и с нашим полковником, – улыбнулся Велеслей. – Полковник Эвелин Вуд правильно заметил, что болгар еще надо образовать. В их истории мало сражений, зато много песен. Побывав в Болгарии, я убедился в этом.

– Хорошая песня солдату не мешает, – возразил Жабинский.

– Но где же она помогла болгарам? – полюбопытствовал Велеслей.

– При обороне Эски-Загры и Шипки, – ответил Жабинский.

– И все же Эски-Загру пришлось оставить! – сказал Велеслей.

– Зато болгары утвердили за собой право называться настоящими солдатами. Это не мое открытие, так думают генералы Гурко, Скобелев и Столетов, такого мнения главнокомандующий и государь император.

– Возможно, – не желал сдаваться Велеслей. – И все же я имею на этот счет свое мнение. Когда в России появились настоящие солдаты? Сразу после разгрома татар или много веков спустя, при графе Суворове?

– Они появились не после разгрома, а именно при самом разгроме, – сказал Жабинский. – Иначе кто бы мог одолеть такого сильного врага, каким были в то время татары?

Они молчали долго, любуясь природой: созревающим на полях виноградом, спелыми сливами, замаячившими на горизонте синими горами, журчащей рядом с дорогой горной речушкой, катившей шумные и мутные воды. Потом Велеслей взглянул на князя, премило, как доброму другу, улыбнулся, заговорил негромко и доверительно:

– Я, князь, иногда с сожалением думаю о том, что Россия подпиливает сук, на котором она прочно утвердилась. Представим себе, что Россия прогонит турок и болгары получат самоуправление. А что скажет ваш солдат, когда после победы будет возвращаться домой? В Болгарии нет знатных сословий, и бразды правления придется отдать всякому сброду. Вот и решит солдат: если мужика допустили к власти тут, то почему нельзя допустить его к власти в России? И знаете, о чем еще подумает этот смышленый русский мужик: нас много, а таких, как князь Жабинский, очень мало. Мы смогли завоевать свободу для болгар, почему бы теперь не завоевать свободу и для себя? У вас не возникают такие невеселые мысли?

– Возникают, – сознался Жабинский. – Но у меня появляются и другие: что надо сделать, чтобы наш мужик не стал думать так, как сейчас говорили вы? Уверяю, мы еще что-то придумаем!

– Что ж, это прекрасно! – похвалил Велеслей.

Остаток пути заняли анекдоты и всякие истории, преимущественно связанные с прекрасным полом. О нуждах турок и жестоком отношении к мусульманскому населению так и не вспомнили. Жабинский доставил военных агентов в гражданское управление, а сам решил наведаться к генералу Кнорину: благо он на время расположился в тихом, относительно покойном Габрове.

II

Аполлон Сергеевич был рад визиту молодого князя. Он обнял его и посадил на скамейку, застланную домотканым болгарским ковром, а сам сел напротив, подвинув высокий темный стул с небольшой и круглой подушечкой. Он не изменился за минувшие четыре с половиной месяца: борода его, похожая на сизые голубиные крылья, была шелковиста и лежала волосок к волоску, мягкие серые глаза светились радушием и добротой. И мундир, и эполеты, и ордена были в таком виде, словно генерал только что приобрел их в лучшем магазине Санкт-Петербурга или Москвы. Улыбнувшись, он начал с похвалы гостю:

– Майор императорской российской армии, кавалер орденов Владимира и Станислава – это хорошее начало, князь! Теперь святого Георгия четвертой степени, а потом и третьей да полковничий мундир – лучшего нельзя и желать! Не вообще, конечно, а в самом ближайшем будущем.

– Война еще не кончается, ваше превосходительство, – скромно, с достоинством ответил Жабинский.

– Я на какое-то время потерял вас из виду. Что вы делали под Плевной, князь?

– Выполнял поручения главнокомандующего и его начальника штаба. Свист пуль и разрывы гранат стали для меня приятнейшей музыкой, ваше превосходительство.

– Не рисуйтесь, князь! – Кнорин погрозил пальцем. – Привыкнуть ко всему этому отчасти можно, полюбить – нет!

– А Скобелев? – улыбнулся Жабинский.

– Михаил Дмитриевич? – уточнил Кнорин. – Многие его выходки мне почему-то кажутся мальчишескими. Неуемная храбрость или глупое озорство? Не понимаю! Как он? Говорят, весьма болезненно переживает свои неудачи под Плевной.

– Метался в истерике! – пренебрежительно ответил Жабинский. – И то сказать: видел город у своих ног, а потом бегством спасал остатки своего отряда. Клянет и главное командовапие, и весь штаб. Перепадает и Николаю Николаевичу. Конечно, все это доходит до ушей их высочества.

– Мне порой думается, что он пытается играть роль Суворова. Напрасные потуги!

– В армии он популярен, особенно у нижних чинов! – заметил Жабинский.

– Чем больше любят чины нижние, тем меньше любят чины высшие! – воскликнул Кнорин.

– Точно так, ваше превосходительство, – охотно согласился Жабинский.

– Вот и будем завоевывать любовь и внимание высших чинов! – сказал Кнорин.

– Стараемся, ваше превосходительство, – ответил майор.

– А зачем пожаловал князь в наше идиллическое Габро-во? – осведомился генерал.

– Сопровождаю австрийского военного агента барона Бех-тольсгейма и английского агента Велеслея.

– Что их сюда привело? Особенно Велеслея? Его место – поближе к штабам и войскам, чтобы знать дислокацию и планы нашего командования.

– Вызвались помочь России: мол, пресса сообщает о чудовищных зверствах русских, убивающих турок без суда и след-

ствия, а они готовы собрать факты и доказать, что это ложь и что в действительности все обстоит иначе.

– Как это не похоже на Велеслея! – ухмыльнулся Кнорин. – Он же пропитан ненавистью к России – от кончиков волос до кривых своих пяток!

– Клялся, что любит Россию и готов ей помочь.

– Я помню его еще по Петербургу. Что он только не выдумывал, чтобы представить нашу армию в самом ужасном свете! Ему бы хотелось, чтобы все это вздорное подтвердилось. Я представляю, как он обрадовался нашим неудачам под Плевной!

– Выражал свое сочувствие.

– Язык дан дипломату, чтобы скрыть свои истинные намерения. Велеслей – птица стреляная, его не так-то просто уличить в грехах. Но я уверен, что это законченный враг России и здесь у него одна-единственная цель: шпионаж.

– Во всяком случае, о турках он не обмолвился ни словом, – подтвердил Жабинский.

– Турция им нужна ради проливов, – сказал Кнорин.

– То же самое говорил Велеслей о нас.

– А что же им остается еще делать? – спросил Кнорин. – Находчивый вор всегда кричит первым «лови вора!», чтобы сбить с толку преследователей. Англия во все времена сваливала вину на других.

– А как сейчас настроены в Англии, ваше превосходительство?

– Думаю, что английский кабинет после наших неудач под Плевной будет ликовать. После перехода Гурко через Балканы и взятия Никополя английский премьер Дизраэли впал в меланхолию, он уже считал, что эра власти над проливами кончилась и им придется убираться восвояси!

– Жаль, что под Плевной мы потерпели фиаско! – сказал князь.

– Бог даст, фортуна еще повернется к нам лицом, – проговорил Кнорин – Сейчас ведь главное, чье мнение победит в наших верхах: главнокомандующего Николая Николаевича или военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина. Я не всегда разделяю мнение графа Милютина, но в данный момент я остаюсь на его стороне: русскую армию уводить за Дунай нельзя. Слава богу, из России уже идут подкрепления. Одолеем Османа в Плевне – победим и других пашей!

– Выходит, что теперь многое зависит от позиции военного министра? – спросил Жабинский. – А прислушается ли к его голосу государь император? Или он, в конце концов, станет на сторону своего брата?

– Государь понимает толк в людях, и он высоко ценит ум и смелость Дмитрия Алексеевича, – ответил Кнорин. – Во вся-

ком случае, точка зрения министра часто одерживает верх. Помню, как государь император выразил желание стать главнокомандующим и его в этом поддержал брат, Николай Николаевич. А Милютин возразил, и государь вынужден был согласиться с его мнением. К достоинствам Дмитрия Алексеевича надо отнести и его железную логику, против которой трудно возразить. Что мне не нравится в нем, так это резкость в суждениях. Он не постесняется унизить в присутствии государя даже кого-то из высочеств. От него попадало и братьям государя, и наследнику цесаревичу Александру, и великому князю Владимиру.

– А может, он прав? – осторожно спросил Жабинский.

– Прав-то он прав, точнее, почти всегда прав, но говорить-то можно и по-другому.

– Искусство владеть словом – великое искусство! – подхватил Жабинский.

– Дмитрий Алексеевич, безусловно, обожает монарха и испытывает к нему, как и все мы, верноподданнические чувства, – неторопливо продолжал Кнорин. – Кое-кто у нас готов был объявить его чуть ли не революционером за его реформы, но он просто имеет дар видеть дальше, чем некоторые наши деятели. Революционеров он не терпит, это я знаю точно. Он их считает бесплодными мечтателями, а народная революция, по его мнению, способна разрушать, но не создавать, и он этого боится. Он уверен, что царское правление в России может быть сохранено лишь в том случае, если мы перейдем к системе буржуазно-дворянской монархии, такая монархия – его идеал. Отсюда и его желание укрепить главную опору монархического строя – армию, и его несогласие с консервативным образом мышления высшего руководства. Он либерал, но либерал умеренный, не представляющий Россию без венценосного отца.

– Сложный человек наш военный министр! – откликнулся князь.

Жабинский оглядел апартаменты Аполлона Сергеевича и подумал, что для военного времени генерал живет сносно, даже прилично: уютно, тепло, светло. Длинные скамейки вдоль стен застланы коврами, на обеденном столе цветы, сочные яблоки, сливы, спелый виноград. А в другой комнате – покои, где можно хорошо отдохнуть. Не то что под этой злополучной Плевной, где даже государь император и его брат ютятся в жалких лачугах.

– А что думаете о Плевне вы, ваше превосходительство? Как долго мы будем топтать там грязь и проливать свою кровь? – спросил Жабинский.

– Государь намерен пригласить под Плевну генерал-адъютанта Эдуарда Ивановича Тотлебена, – ответил Кнорин, – Герой Севастополя может стать и героем Плевны. Но в том случае, если государь примет предложение графа Милютина и не прикажет отводить войска за Дунай.

– Если бы император соизволил спросить мое мнение, я ответил бы, что русская армия должна остаться по эту сторону Дуная, – медленно проговорил майор.

– Вероятно, мнение графа Милютина и князя Жабинского восторжествует. – Кнорин покровительственно улыбнулся. – Нельзя принять другое решение, никак нельзя! – Лицо его тотчас стало торжественпо-суровым. – России мы еще можем объяснить, что отводим армию за Дунай для приведения ее в порядок и подготовки к новому наступлению. А что скажет премьер Дизраэли? Велеслей не один в нашей армии! В Англии знают все, и их не обманешь. Они объявят, что Россия потерпела катастрофическое поражение и оправится не скоро. Так оно и есть, князь. Стоит подумать, что все надо начинать сначала, гнать сюда войска, готовить переправу через Дунай, переходить Балканы и укрепляться на прежних рубежах – у меня волосы становятся дыбом! – Аполлон Сергеевич действительно потрогал свои седые волосы, словно желая убедиться, не поднялись ли они, – Нет, не обманем мы и Россию! После таких потерь – и вернуться ни с чем? Лучше понести еще большие потери, чем с позором уходить за Дунай!

– Присоединяюсь к каждому слову вашего превосходительства! – воскликнул Жабинский. Он покрутил тонкие кончики своих темных усов, улыбнулся. – Как вы сказали: теперь святого Георгия четвертой и третьей степени и полковничий мундир? По ту сторону Дуная все это получишь не так скоро!

Генерал открыл темный шкафчик, неприметно стоявший в правом углу, достал бутылку, две хрустальные рюмки. Открыл бутылку и разлил вино.

– За скорейшее осуществление мечты князя Жабинского! – произнес он с улыбкой.

– Благодарю, ваше превосходительство! – Жабинский привстал. – Но к этому пожеланию я хотел бы присовокупить и свое, самое искреннее и сердечное: я от души желаю, чтобы на достойные плечи вашего превосходительства легли генерал-адъютантские эполеты и грудь ваша украсилась бы аксельбантами и орденом святого Георгия еще одной степени. Будь моя воля, на груди вашей, ваше превосходительство, стали бы сверкать и Андрей Первозванный, и Александр Невский, ах, какие это прекрасные ордена!

– За любую милость монарха! – остановил Жабинского Аполлон Сергеевич. – Все, что изволит возложить его высокая рука, священно, почетно и очень приятно, мой милый князь!

– О да, ваше превосходительство! – восторженно воскликнул Жабинский.

Они выпили. Повеселевший князь заговорил первым.

– Ваше превосходительство, мне интересно было услышать все, что вы сказали о графе Милютине. Но я хотел бы лучше понять и генерала Скобелева со всеми его чудачествами. Кто он такой? Среди солдат бытует мнение, что Скобелевы из мужиков и потому называют Михаила Дмитриевича мужицким генералом. Неужели у нас мужик мог стать генералом?!

– Их род вышел из дворян-однодворцев, – медленно начал Кнорин. – Про таких дворян сложены меткие пословицы: сам пашет, сам орет, сам и денежки берет; тащил черт однодворцев в коробе, да рассыпал под гору.

– Выходит, для солдатских разговоров есть веские основания? – спросил Жабинский.

– Все-таки Скобелевы и землю свою имели, и крепостные у них были, – ответил Кнорин. – Их слава началась с Ивана Никитича Кобелева, такую носили они раньше фамилию. Это и был дед нашего Михаила Дмитриевича. На военную службу он пошел охотником. Чтобы завоевать свое место под солнцем, надо было отличиться. И он отличился в трудном суворовском походе. Позднее, в сражениях с Наполеоном, он потерял левую руку и два с половиной пальца на правой. На Бородинском поле прослыл сказочным витязем: весь полк полег тогда на редутах, а он со знаменщиком, барабанщиком да пятью солдатами еще долго отбивался от разъяренных французов. – Кнорин улыбнулся, – Все это видел Наполеон. Приказал доставить русских живыми. А потом распорядился построить свои войска, пройти мпмо русских героев со знаменами и музыкой и отдать им высокие воинские почести. При всех снял свой орден Почетного легиона и прикрепил к груди Кобелева. Наш царь тоже не остался в долгу и повелел прибавить к фамилии букву «с». Так появился род Скобелевых.

– Любопытно! – не удержался Жабинский.

– В конце жизни Иван Никитич был комендантом Петропавловской крепости, имел чин генерал-лейтенанта, – продолжал Кнорин. – На смертном одре его навестил государь – император Николай Павлович. Высказал Скобелев два самых заветных желания: похоронить его в ограде собора и положить головой к ногам императора Петра Великого и… даровать крестьянам землю.

– Что же ответил ему государь? – спросил князь.

– Первую просьбу уважил, а за вторую выругал. Не посмотрел, что комендант доживает свои последние часы – вывел его из себя сумасбродный старик!

– Может, у них. у Скобелевых, в крови эта любовь к мужику и неприязнь к высшему свету? – высказал предположение князь.

– Далеко не так, – возразил Кнорин. – Михаил Дмитриевич полагает, что действовать надо иначе, что окружение государя императора не в состоянии вести успешную завоеватедь-скую политику и вряд ли оно сможет расширить пределы матушки-России. Он за более тонкую, гибкую и смелую политику. Ему нретит засилье немцев в наших штабах и при дворе: он презирает политиканов Англии, Австрии и Германии – это тоже отвечает настроениям определенных кругов России. Личной храбрости от него также не отнимешь. И уважения к солдату. Он считает, что все решает солдат и потому серая скотинка должна иметь сносные условия жизни как в мирное время, так и на войне.

– Солдата он хорошо понял, – согласился Жабинский.

– Бог с ним, со Скобелевым и его выходками, – тихо проронил Кнорин и с улыбкой взглянул на князя. – У нас есть свои мечты, вот и будем о них думать. Недавно я имел беседу с очень влиятельным лицом и приятным человеком, – доверительно сообщил Аполлон Сергеевич. – Он пообещал держать вас на примете. Скоро, как я смею надеяться, вы будете служить в гвардейском гренадерском полку, который не обходят чинами и наградами.

Сообщение Аполлона Сергеевича не обрадовало князя: он успел насмотреться, чем обычно кончаются наступления всяких полков и дивизий – горой трупов и вереницей повозок, увозящих тяжелораненых. Куда лучше выполнять поручения высоких особ: и на виду, и не обойден вниманием, и меньше шансов угодить на тот свет или в госпиталь. Но в гвардейский гренадерский полк Жабинский просился сам – когда предполагал, что поход на Константинополь не будет трудным. Теперь же ничего не оставалось делать, как встать и поблагодарить генерала. Что князь и выполнил – с обворожительной улыбкой, сияя от восторга и счастья.