Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

III

Книги о великих полководцах в библиотеке Жабинских имели самый потрепанный вид. Владимир зачитывался ими с детства. Он мог обстоятельно рассказать об известных походах Кира и Александра Македонского, победах и поражениях Наполеона. Что касается походов Суворова, Кутузова и Румянцева, то он мог не только назвать дату каждого сражения, но и припомнить такие детали, о которых мало кто знает. Например, меткие слова, произнесенные полководцем перед боем или в бою.

Жабинского привлекали не только книги о великих полководцах. Ему нравились толстовские рассказы о защите Севастополя, а «Войной и миром» он зачитывался, считая своим любимым героем Андрея Болконского.

С желанием совершить подвиг и прославиться Владимир Жабинский прибыл и па эту войну. Он видел дороги, забитые пехотой, конницей, артиллерией, обозами. Своими глазами наблюдал великолепный обоз государя императора и его свиты и был абсолютно уверен в том, что от таких сил и от присутствия самого царя в действующей армии можно ждать только быстрого и блестящего успеха. Если бы не так, зачем государю императору приезжать сюда за тридевять земель и ставить своих близких на высокие командные должности?

Молодой князь рвался к месту сражений и был рад, когда ему давали опасное поручение. Переправа у Галаца охладила его пыл и напомнила об осторожности. Он уже не рвался в первые ряды, но на важные и заметные поручения напрашивался настойчиво и выполнял их охотно. Он был на переправе у Систова и потом мчался с донесением генерала Драгомирова: Дунай форсирован и русские войска вступили в бой с турками на том берегу. Он первым доставил донесение от генерала Гурко об освобождении древней столицы Болгарии Тырново и переходе через неприступные Балканы.

Свои награды и повышение в чине князь считал вполне заслуженными. А вот что такое война, настоящая война, он узнал только под Плевной. Правда, и тут участие его в бою было относительным: прискачет на лошади, уточнит какие-то подробности и – аллюр три креста. Но здесь он увидел, что такое подлинное сражение. Гибли все: и рядовые чины, и офицеры, и даже генералы. Должность командира батальона или полка уже не прельщала его: много их, батальонных и полковых командиров, успели сложить свои головы! Не без содрогания вспоминал он про то, как просил Аполлона Сергеевича Кнорина похлопотать за него и помочь определиться в гвардейский гренадерский полк.

«Ничего, – успокаивал себя Жабинский, – немного можно и покомандрвать. Зато как это будет звучать потом: я водил свой гвардейский гренадерский батальон или полк на турок. Вот этот крест я получил, штурмуя со своими гвардейцами-грена-дерами несокрушимые турецкие редуты. Такого-то числа и такого-то месяца мне пожал руку государь император или главнокомандующий великий князь Николай Николаевич за мою удачную вылазку с гренадерами в расположение турок. Пули не всех убивают, бог даст, меня они милуют!»

Он побродил по Габрову, найдя его унылым и серым, типично провинциальным городком, не заслуживающим внимания. Незаметно прибрел к дому, в котором обосновался чиновник гражданского управления Степан Остапович Ошурков. Несколько часов назад он оставил там иностранных агентов. Коляски у дома не было: видно, куда-то уехали и не успели вернуться. Жабинский постучал в дверь и вошел в затемненный из-за малых окон кабинет Степана Остаповича. Ошурков тотчас встал и провел его к высокому креслу.

– Садитесь, пожалуйста. – предложил он. – Не изволите ли отобедать, ваше сиятельство?

– Нет, – сказал Жабинский, – отобедал у генерала Кнорина.

– Их превосходительство – хлебосольный хозяин! – восхищенно проговорил Ошурков. – И обедом угостит, и рюмочку предложит!

– Мы старые друзья и чуть ли не родственники, – небрежно произнес Жабинский, откидываясь на покатую спинку кресла. – Где же наши достопочтенные визитеры?

– Я их чуть ли не прогнал в турецкую мечеть! – засмеялся Ошурков. – Приехали выяснить, не притесняем ли мы правоверных мусульман, а турецкими делами даже не поинтересовались, их больше беспокоили русские дела.

– Что же их интересовало? – спросил Жабинский.

– Задали тысячу вопросов, один каверзнее другого.

– А все же?

– Успели ли всем раненым на Шипке оказать помощь? А если турки снова перейдут в наступление, что их ждет? Достаточно ли у нас сил, чтобы отразить их новые атаки? Готовимся ли мы к зиме или собираемся закончить кампанию до наступления холодов? Если подойдут большие резервы, как же мы их разместим в таком маленьком городишке?

– И что же вы ответили?

– От ответов я уклонился, ваше сиятельство: сказал, что эти вопросы всецело относятся к компетенции военного ведомства, а я представляю гражданское управление, возглавляемое князем Черкасским.

– А про гражданское управление они расспрашивали, вашей деятельностью интересовались? – продолжал уточнять Жабинский.

– Были и такие вопросы. Сказал, что с болгарами нашел полное взаимопонимание и что мы делаем все для облегчения их участи. Тогда они стали конкретизировать, не в ущерб ли туркам мы облегчаем участь болгар. Я сказал, что хотя турок мы победили, но их не обижаем. Если турки сбежали, половину их урожая передаем болгарам, которые ограблены своими властителями дочиста. А коль турок вернулся – он получает оставшуюся половину: этого достаточно, для жизни. На голодное вымирание мы турок не обрекаем, есть, говорю, у нас христианское добросердечие. Если угодно высоким гостям посмотреть, как турки молятся своему аллаху, пусть прокатятся до такого-то села, там у них праздничная служба. Поехали, но без радости: им на Шипку прокатиться хотелось!

Действия Ошуркова пришлись по душе майору Жабинскому.

– Вы, Степан Остапович, довольны своей жизнью в Габро-ве? – спросил он, словно желая этим вопросом отблагодарить гражданского чиновника.

– Как вам ответить, ваше сиятельство? – медленно проговорил Ошурков. – Живем, как видите, очень скромно, но дело свое делаем по долгу и по совести. Важно сознавать, ваше сиятельство, что мы посильно помогаем государю императору в его святом и великом походе!

– Я мало осведомлен о деятельности гражданского управления, – сказал Жабинский. – Не сочтите за труд пояснить это.

– Дел много, ваше сиятельство. Связь, дороги, снабжение продовольствием, врачевание, охрана порядка – все в нашей компетенции. Учим болгар разумному правлению на своей земле. Надо помочь им создать такое государство, чтобы и турки сюда не вернулись, и для австро-венгров были закрыты все пути-дороги. Стараемся не допустить к властительетву смутьянов – от них государству бывает только вред.

– Задачи у вас трудные, – согласился Жабинский.

– Точно так: очень трудные! – подтвердил Ошурков.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Степана Остаповича Ошуркова часто навещали посетители. Выли довольные, были и недовольные. Первые всегда благодарили и говорили о больших заслугах господина Ошуркова и гражданского управления; вторые были нудны и неприятны, от них хотелось поскорее избавиться, ибо переубедить их в чем-то невозможно, они были упрямы, злы на язык и говорили, как полагал Степан Остапович, совсем не то, что должны говорить освобожденные люди, встречаясь со своими освободителями.

С первого взгляда не понравился Ошуркову и новый посетитель, мужчина лет под сорок, угрюмый и настороженный, в черной меховой шапке и длинных белых шароварах, в такой же белой накидке с вышитыми обшлагами, ярко расшитой рубахе и опанцах, похожих на лапти в русских деревнях. «Эка вырядился! – неодобрительно подумал о нем Степан Остапович, – Или на маскарад собрался?»

– Слушаю вас, – небрежно сказал Степан Остапович.

Мужчина покосился на стул, но Ошурков сесть не предложил, и посетитель, сняв овчинную шапку, застыл на месте. Степан Остапович успел разглядеть его и заметил, что подбородок у посетителя изуродован и правая сторона его рта перекосилась, а губы некрасиво запали и их почти не видно, что над правым ухом его лег широкий и глубокий шрам, совершенно лишенный волосяного покрова.

– Я местный учитель, – глухо выдавил посетитель.

– Слушаю вас, – повторил Степан Остапович.

– Я принес свою жалобу, – сказал учитель.

– Жалобу можно оставить в канцелярии, – посоветовал Ошурков.

– Она у меня в голове. – Учитель попытался улыбнуться.

– Тогда постарайтесь вынуть ее из головы, – пошутил и Ошурков.

– Постараюсь, – ответил учитель.

Он снова взглянул на пустые кресло и стул и, не ожидая разрешения, сел. Это не понравилось Степану Остаповичу: у себя под Костромой он мог бы выставить такого посетителя за дверь, здесь требуется терпение – не все дается сразу, в том числе и почтение к старшим. Учитель не понравился ему окончательно, и он готов был отклонить любую его просьбу даже не выслушав. Болгарин положил шапку на колени, погладил ее, словно это было живое существо, и спросил сиплым, шепелявым голосом:

– На каком основании мне запретили вступить сначала в чету, а потом и в милицию?

– Не знаю. Милицию формируют сами болгары, – отрезал Ошурков.

– Но эти болгары в точности выполняют ваши инструкции! – уже повысил голос учитель.

– У меня очень хороший слух, – поморщился Степан Остапович, – и я вас дорошо услышу, даже когда вы будете шептать. Никаких инструкций в отношении вас я не давал, так как вижу вас впервые. Вы что-то путаете, уважаемый!

– Инструкция, говорят, есть насчет «Молодой Болгарии», а я состоял в этой организации.

Кое-что знает учитель! Откуда, из какого источника? Князем Черкасским рекомендовано подбирать в милицию тех, кто живет в достатке, и остерегаться голытьбы, в четы давался совет не брать неимущих, то есть безземельных. А по «Молодой Болгарии» было строжайшее указание высшего командования: обратить внимание на членов этой группы, держать их под наблюдением, следить за ними строго и доносить по всяким там недоразумениям. Знает Ошурков, что это за «недоразумения»: матушка-крамола! Крамольников никогда не терпел Степан Остапович. Однажды встретил такого в Костроме: листовку «Народной воли» читал, мужиков призывал к бунту и неповиновению. Крамольник тот пешком отправился в Сибирь, небось уж давно на том свете.

– Об инструкциях ничего не слыхал, – соврал Ошурков, – а вот смутьянов и крамольников не люблю!

– «Молодая Болгария» не состояла из смутьянов и крамольников, – возразил учитель, – Если она и призывала к бунту, то против турецких угнетателей и насильников. А разве не против этого борется сейчас русская армия, разве не против тех же угнетателей и насильников сражается русский солдат, проливая кровь и жертвуя своей жизнью?

– Федот, да не тот! – проворчал Ошурков. – Русский солдат выполняет волю царя-батюшки, он послушен своим командирам и начальникам. А кому послушны члены вашей организации? Вожакам, для которых неписан закон и которым все нипочем?

– А кому же должны были подчиняться наши люди? – спросил учитель, теребя мохнатую шапку, – Царя у нас не было, а турецкий султан для нас хуже черта. Армии у нас тоже не было, поэтому не было и командиров. А своим апостолам, руководителям восстания против турецкого ига, мы были всегда послушны!

Все, что говорил учитель, являлось правдой, но с ним нужно спорить, чтобы потом он не сказал, что переубедил русского чиновника и едва ли не склонил его на свою сторону. Такого ему не дождаться!

– У вас есть молодые, но есть и старые. А старые умнее и опытнее, они жизнь прожили, им ли не знать, как бороться с турками! – сказал Ошурков.

– Всякие есть молодые, но всякие бывают и старые! – Учитель покачал головой, – Среди старых можно встретить и таких, кто очень хорошо живет под турками и совершенно не чувствует их гнета. Такие старые готовы терпеть турок еще пять веков. А молодые, этого не хотят и готовы пожертвовать жизнью хоть сейчас, лишь бы не было в Болгарии турок, только бы последующие поколения болгар жили свободно и счастливо!

– Вы прекрасно говорите по-русски! – похвалил Ошурков.

– Я кончал гимназию в России, – ответил болгарин.

– И каких же вы придерживаетесь принципов, господин учитель? – спросил Ошурков, – За что же вы ратуете: за царя, за конституцию, за временное национальное правительство или за республику?

– Я ратую за свободную Болгарию! Только свободная, только самостоятельная! Я против любого политического подчинения Турции – вот мое кредо! За это я сражался с турками полтора года назад, за это я готов умереть хоть сегодня!

– За Болгарию может умереть каждый из нас, надо только знать, кому освобожденная Болгария попадет в руки: зрелым и мудрым мужам или безответственным молокососам, готовым ради какой-то вздорной идеи пожертвовать настоящим и будущим своего народа!

– У нас была и есть одна идея: освобождение Болгарии от турецкого ига, – сказал учитель, – И еще, прошу вас, запомните, ради бога: молодые болгары очень любят Россию и русских людей. Русский человек для нас роднее брата, а русский язык нами так же любим, как и родной болгарский! Доверяйте молодым – они друзья вам на всю жизнь!

– Доверяю, – опять солгал Ошурков.

– А чтобы паши «старые» не могли оговорить нас, сказать о нас не то, что нужно, оклеветать нас и подорвать к нам доверие со стороны русских, которым мы тай дорожим, «Молодая Болгария» распустила свой центральный комитет. Все свои надежды и чаяния наша организация возложила на Россию.

– Знаю, – невнятно пробормотал Ошурков.

– Теперь представьте наше несуразное положение, – продолжал учитель. – Молодые рисковали жизнью, чтобы принести свободу своему народу. Меня самого дважды приговаривали к смертной казни, и один раз меня даже расстреливали, но мне удалось бежать. Вот эти отметины мне сделали турки! – Учитель тронул себя за подбородок, провел ладонью по глубокому шраму над ухом. – А меня не берут ни в чету, ни в милицию. Почему?

Ошуркову ничего не оставалось делать, как что-то пообещать.

– Я постараюсь разобраться с вашим вопросом, – глухо проронил он.

– Но я пришел к вам не только ради себя! – воскликнул учитель. – Среди молодых есть немало обиженных. Мои советы могут показаться вам и дерзкими, и субъективными, и все же я наберусь смелости сказать вам о всем наболевшем за эти месяцы. Не полагайтесь на оценки, которые вам будут давать наши чорбаджии и прочие состоятельные люди. У них на первом плане эгоистический расчет: как бы не прогадать. Было выгодно дружить с турками – они дружили с ними, стало выгодно иметь дело с русскими – они стали вашими друзьями. Но они сами себе на уме, как говорят о таких в России и в Болгарии. Они повышают цены, чтобы ограбить русского солдата, и у них хватает наглости брать деньги с русского командования за то, что приносят в дар вашей армии болгары и болгарки. Они даже трофейное турецкое продовольствие сбывают вам втридорога – вот они какие! Они готовы все продать и все купить. Если им дорого дадут за совесть – они и ее уступят за прибыльную цену. Нас весьма оскорбляет, когда русское гражданское управление оценивает всех болгар по тому, что скажут эти недостойные люди. Великодушно извините, если я не так изъяснился!

Ошурков с трудом дослушал учительскую тираду, в которой опять уловил смутьянский дух. Спорить с ним не было смысла: он все равно останется при своем мнении. Ошурков протянул ему руку, с трудом улыбнулся и сказал совсем не то, что думал:

– Благодарю за добрые советы. Я очень рад, что молодые болгары преданы России и помогают ей нести свой трудный крест в это нелегкое для нее время.

II

Очередной посетитель не новичок в кабинете Степана Остаповича. Приятнейший человек! И в меру воспитан. Не сядет без разрешения, а если и предложишь, будет стоять, понимая различие между собой и высоким чиновником гражданского управления. Одет тоже не для карнавала: черный суконный сюртук, из-под которого выглядывает темный жилет, белая рубашка с мягким бантом, ладно уместившимся под накрахмаленным воротничком, волосы – темные, гладкие, уложены на пробор. Ему бы еще густую, окладистую бороду – получился бы добропорядочный русский купец, московский или нижегородский, и на. болгарина не походил бы! Особенно на того, что недавно покинул этот кабинет!

– Садитесь, прошу вас, – произносит ради приличия Степан Остапович и показывает на кресло.

– Благодарю, не извольте беспокоиться, ваше степенство! – с поклоном отвечает гость.

– С чем пожаловали? Или захотели навестить скучающего холостяка? – Ошурков широко улыбается.

– Навестить просто так не смею, – отвечает посетитель. – Дело есть, полезное дело, ваше степенство.

– Слушаю, – продолжает улыбаться Ошурков.

– Побывал я на Шипке, ваше степенство. Скучают ваши Солдатики по чайку и табачку. Присмотрел я там местечко для палатки. Коль будет воля ваша, мог бы й торговлю начать. Товар у меня есть.

– Разрешить-то оно можно. – Ошурков погружается в задумчивость. – Л что скажут потом наши маркитанты? У них договор на всякое снабжение: от махорки до сапог и сбруи.

– С ними я всегда столкуюсь! – Купец добродушно улыбается. – Ваши маркитанты хитры, да ведь габровские похитрее будут. Торговлю я открою для военных и вольных лиц. Хватит нам места, ваше степенство, как-нибудь поладим.

– А с кем торговать-то будете? – спрашивает Ошурков. – Солдат он на то и солдат, чтобы не иметь ломаного гроша.

– Какие-то гроши есть и у солдата, а у меня будет сходная цена: и его не обижу, и сам внакладе не останусь. На Шипке и Святом Николае много и офицеров, для них у меня тоже кое-что найдется.

– Открывай лавку, купец, так и быть, – переходит на «ты» Степан Остапович, – Открывай, да не обирай: по своей Костроме знаю, как любит ваш брат деньги!

– А кто их не любит, ваше степенство? – ухмыляется купец. – Без денег скучна ведь жизнь, очень скучна!

Степан Остапович становится строгим.

– Учитель-болгарин у меня был, – говорит он. – Упрекал вашего брата купца, что вы Россию разоряете и деньгу лопатой гребете. Чорбаджии. говорит, турецкое продовольствие забирают и русским втридорога продают. Болгары и болгарки, мол, дар от чистого сердца и без денег приносят, а они и это сбывают вам по дорогой цене. Так ли это?

– Врет он, ваше степенство, ни одному его слову не верьте: он не добру учит, а умы человеческие смущает!

– Я так и понял. Не понравился он мне. Но и вы не защищайте свое сословие, не без греха оно! Вон в Лесковаце чорбаджии пятнадцать тысяч мер турецкого зерна захватили, а потом нам и продали. По пять франков за меру! Тут уж и возразить нечем: Россия за них кровь проливает, а они ее действительно грабить начинают!

– Может, в Лесковаце и было такое, – сказал купец, – но в Габрове не будет, ваше степенство, поручиться могу!

– Поручиться можно только за себя, – медленно проговорил Ошурков. – Я за родного брата не поручусь: чужой ум потемки!

– Согласен с вами, ваше степенство, но габровцев осмелюсь взять под защиту: даже самый плохой человек в пашем городе не посмеет обидеть русского. Сделай он такое – его из города выгонят!

– Прочел я в одной иностранной газете, как один богатый болгарин из южной Болгарии пожертвовал султану несколько тысяч золотых полуимпериалов да еще пожелал разбить русских. Он что, с ума сошел? – спросил Ошурков.

Купец презрительно сморщился.

– Да какой же он болгарин, если одалживает султану деньги для победы над русскими! – вознегодовал торговец. – Такой болгарин и по-болгарски говорить не будет – он давно смотрит на болгар сверху вниз, в грош их не ставит!

Степан Остапович погладил блестевшую лысину, прищурился.

– А за что вас, Чорбаджиев, не любит учитель? Ох, как не любит! – Ошурков сочувственно покачал головой.

– А кого он любит, ваше степенство? – не удивился вопросу купец. – В одном кармане – вошь на аркане, в другом – блоха на цепи. Так, кажется, шутят русские? Вот и зол на всех! Думаете, он вас любит? Нет, ваше степенство, не питает он и к вам добрых чувств!

– А почему же ему не любить нас? – удивился Ошурков. – Россия вон жизни свои не щадит за Болгарию!

– Против России и он ничего не имеет. А если человек богаче и не чета ему, нищему и голому, для такого он уже враг, ваше степенство.

– Смутьян! – Ошурков осуждающе махнул рукой, – Жаловался, что никуда его не взяли: ни в чету, ни в милицию.

– Без таких спокойней, ваше степенство! – подхватил купец.

Вдали глухо ворчали пушки. Иногда гул становился зловеще сплошным и напоминал канонаду. Купец кивнул.

– Никак снова лезут? – спросил он. – Как и в августе? Может, обождать мне пока с палаткой?

– Открывайте, – небрежно махнул рукой Ошурков, – Наши сидят там не для украшения ваших гор. Открывайте свою палатку и торгуйте – русским на пользу и себе не во вред!