Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

II

Опасность своего положения турки осознали не сразу. Поначалу они еще надеялись, что к ним придут с большими силами Шефкет-паша и Махмет-Али-паша. Но шли дни, а помощь не приходила. И чем тяжелей становилась обстановка в Плевне. тем тягостней были рассуждения солдат и офицеров осажденного гарнизона. На первых порах говорили: «Придет Шефкет-паша, как в тот раз, но с большими силами, разобьет русских, снимет осаду и прогонит неверных». Потом появилось сомнение: «А придет ли Шефкет-паша?» Наконец, наступило время осажденным полагаться только на себя: «Когда же нам удастся с божьей помощью прорвать эту блокаду?!»

Менялось настроение, изменилось и отношение к военачальникам. О Шефкет-паше теперь говорили всякие нелестные слова, называя его нерасторопным, нерешительным, несмелым. Со злостью произносили имя Сулейман-паши: ему пе могли простить того, что он не сумел сбить русских с Шипкинских высот и не пришел на помощь Плевне. Припомнили ему неудачные атаки в августе и сентябре, огромные потери в войсках, интриги против Осман-паши и бездумное своеволие. Офицеры говорили, что он вовсе не военный, а «киатиб», то есть писатель, что было великим оскорблением. Чего не скажет воин, разочаровавшийся в своем полководце и отказавший ему в доверии!

Только Осман-паша оставался пока вне критики: считалось, что он сделал все, что мог, и даже больше того, и не его вина за то ужасное положение, в котором оказался геройский плевненский гарнизон.

Между тем положение ухудшалось с каждым днем. Хлебные нормы сократились на две трети. После того как русские взорвали плотины на реках и пустили воду по другим руслам, из строя вышли все мельницы. Солдаты стали получать куку-

рузные початки, немолотое заплесневелое зерно, изредка – кочаны капусты. Коровы, бараны давно съедены, в расход пошли изнуренные буйволы. Варить мясо было негде, и его ели сырым или слегка обжаренным на костре из сухой травы. Иссяк и табак, курили подсушенные виноградные листья.

Все это замечал соглядатай Йордан Минчев, находя тысячи хитрых способов, чтобы доставить сведения в русский штаб. До последнего времени турки хранили боеприпасы в церкви и мечети; пренебрежительно относясь к обычаям православных, к их вере, турки тем не менее полагали, что русские пощадят храмы, христианские и мусульманские. Но вот боеприпасы на позициях подошли к концу, их нужно переправить из храмов. А кто это сделает? Безусловно, болгары, привыкшие к тяжелой работе! Болгары переносили и прикидывали – ружейных патронов у турок с избытком, а снарядов маловато.

То, что узнавали болгары, становилось известным Йордану Минчеву. Главный пекарь болгарин Далю сообщил, что у турок муки хватит на сорок пять дней, городской извозчик подслушал у захмелевших офицеров, что в Плевне самое большее тысяч шестьдесят солдат и не более полсотни исправных орудий, – все это через Минчева доходило до главной квартиры русской армии. Сообщая про оборонительные сооружения, Минчев заметил, что блиндажей и землянок у турок много, но они рассчитаны только на защиту от ружейного огня. Сокрушительных залпов русской артиллерии турки боятся и в предстоящем единоборстве вряд ли продержатся долго. Доносил он о первых замерзших турках, не привыкших к таким холодам, о частых заболеваниях от простуды, о плохой одежде и обуви, нехватке медикаментов и острой нужде в фураже…

Болгары терпели еще большие лишения, но, когда надо было, не отказывались от поручений Минчева. Мать забирала малолетних детей и, спрятав записку Йордана, пробиралась через турецкие посты. Ее замечали, били, она жаловалась на свое страшное житье, показывала тельца детей, похожих на скелеты, плакала так, что ей верили и пропускали через позиции. Миновав турецкие ложементы, она спешила отыскать русского начальника, передавала ему срочную бумагу и уже потом просила накормить детей. Мальчонка, подвозивший к турецким позициям на ишаке или муле скудную еду, осмотревшись, бежал к русским, выполняя задание Минчева.

Как-то раз Минчев вспомнил о прокламациях, которые писал в Перупттице года полтора назад, когда вспыхнуло Апрельское восстание. Здесь, конечно, все сложнее: попадись – голову отрубят сразу. Но ведь и любая его оплошность могла привести к печальному концу. Подумав так, Минчев стал писать краткие обращения к болгарам, призывая не падать духом и ждать прихода братушек. Он рассказывал о последних успехах русской армии, об окружении Плевны и безысходном положении Осмаи-паши и его воинства, попавшего в западню. Обращения говорили только о самой сути, чтобы читающий в один миг уловил главное. Писал он и расклеивал несколько экземпляров, возлагая надежды на людскую молву. И не ошибся: вскоре в Плев-не заговорили об этих прокламациях, воздавая хвалу их сочинителе), ободрившему истомленных, приунывших людей.

Минчев решил, что неплохо будет, если он в особом обращении расскажет правду и самим туркам, фанатично верящим султану и Осман-паше. Лаконично поведав об осаде Плевны, Минчев доказывал, что никто теперь не выручит осажденных, разве что смерть. А зачем умирать, когда можно невредимыми вернуться домой, к своим женам и детям: русские не истязают и не убивают пленных.

Он хотел было поставить на этом точку, но, подумав, дописал: «Против вас поднялись все, кого угнетала и терзала веками Блистательная Порта. Румыния объявила полную независимость от Оттоманской империи, и теперь вы на своей спине почувствовали силу ударов молодой румынской армии, взявшей Гривицкий редут, Биволарскую высоту и Лом-Паланку. Вот-вот снова вступят в бой сербы и черногорцы, и драться они будут неукротимо: им есть за что мстить турецкой армии. Не обостряйте свои взаимоотношения со славянами, живите с ними в дружбе и согласии – так будет лучше и для вас, и для всей Турции!»

Это была самая большая прокламация Йордана Минчева. Писал он ее долго: турецкий язык для него все же неродной язык, не всегда приходило на ум нужное слово. Но, написав, он вздохнул с облегчением: пусть и турки знают правду – плев-ненский гарнизон обречен и для него есть только один выход – плен.

Впрочем, к этому времени многие турки считали оборону безнадежной и выход видели только в прорыве блокады. Йордан зорко наблюдал за происходящими событиями, но не замечал ничего такого, что могло свидетельствовать о приготовлениях к решительной схватке. Как же насторожили его рассказы болгар о том, что турки погрузили оставшиеся боеприпасы на повозки, а повозки поставили вблизи от моста, что они молят аллаха ниспослать на них высшую милость и позволить выбраться из этого проклятого города.

Он послал очередное донесение и теперь часто, но осторожно блуждал по городу. Сомнений не было: турки готовы к бегству. А когда? В каком месте? Может, эти повозки призваны обмануть русских? Может, прорыв турок намечен в другом месте? Тогда где? Минчев решил разведать все поточнее и перейти линию фронта – так было условлено: выбраться из Плевны с самым важпым и главным докладом.

Но случилось непредвиденное: шальной осколок вонзился ему в ногу. Он с яростью вырвал его из раны и не без труда остановил кровь. «Везет же мне! – сердито упрекнул он себя. – То поломал ребро, теперь попал под дурацкий осколок! Ловко и быстро теперь мне не перебраться. Придется опять прибегать к чьей-то помощи!»

Он с трудом добрался до своего холодного и темного подвала, где неприметно жил после прихода в Плевну. Долго и тщательно перебирал в памяти всех своих помощников, выбор остановил на барабанщике-болгарине, служившем в турецкой армии: тот часто снабжал его ценными сведениями.

III

Барабанщик, словно угадав намерение Йордана Минчева, наведался к нему сам. Он был возбужден до крайности и даже не заметил перебинтованную ногу Минчева. Бросил на скамейку красную феску, расстегнул шинель и выпалил одним духом:

– Едва выбрался, Йордан! Приказано всем быть на месте. Нарочно оборвал ремни на барабане, чтобы получить новые. И – сразу к тебе. Осман собирается бежать из Плевны!

– Садись, Божил, и рассказывай обо всем, – попросил Минчев. – Я и сам кое-что обнаружил, да не решился сообщить: бра-тушек подвести нельзя, все должно быть точным!

Божил Гешов служит у турок месяца четыре. Мобилизовали его в начале августа, вскоре после второго штурма Плевны. Родом он из Софии, турок ненавидит так, как и должен ненавидеть человек, жаждущий свободы. Минчева познакомил с ним надежный плевненский сапожник. С тех пор и воспрянул духом барабанщик. Видеть ему доводилось многое, глаз у него острый, ум сметливый. Йордан получал от него точную и быструю информацию. Возможно, в турецких штабах еще только готовилась отчетность по какому-либо оборонительному рубежу, а Минчев, выслушав скорый рассказ Божила, уже заканчивал свой доклад – с цифрами, выкладками, сравнениями и должной оценкой.

– Я уже говорил тебе, что турки уложили все огнестрельные припасы на повозки, – ответил Гешов. – Понятно, для чего они это делают: если бы собирались оставаться в Плевне, не было бы нужды грузить снаряды и патроны на телеги!

– Об этом я уже сообщил братушкам, – сказал Минчев.

– Сегодня приказано всем башибузукам отправиться к мосту и ждать нового распоряжения, – продолжал Гешов. – Говорят, что они пойдут в атаку первыми: Осман-паша их недолюбливает и ему их не жалко.

– Может, что-то хитрит Осман-паша? – насторожился

Йордан. – Сбивает с толку братушек? Русские ударят по башибузукам, а главные силы Османа нанесут по русским фланговый удар. Не может быть такого?

– Не может, – уверенно произнес Божил. – В таборы завозятся обувь, сухари, патроны. Говорят, что все это будет роздано солдатам.

– А не ожидает ли Осман-паша нового наступления русских? – спросил Минчев, привыкший брать под подозрение каждое сообщение своих усердных, но подчас не слишком сообразительных помощников: сколько было таких докладов, что Осман-паша вот-вот выступит из Плевны. – Я сам слышал от турок, что белый паша Скобелев рвется в Плевну, что им удалось его дважды ранить, не знаю, правда это или нет, что он хочет мстить и обязательно ринется на новый штурм.

– Такое и я слышал раньше, – сказал Гешов. – Теперь про это турки не говорят: с утра до вечера они просят аллаха помочь им выбраться из Плевны, Они ее считают хуже ада! Голод, холод, непрерывные обстрелы, тысячи раненых и больных. Турки, Йордан, боятся раны или болезни куда больше, чем самой смерти!

– Их можно понять, – проговорил Минчев, – Смерть, она ведь сразу отправляет человека к праотцам. А тяжелая рана или болезнь убивает медленно и мучительно. Конец тот же: смерть. Почему Осман не помогает больным и раненым? Почему их перестают кормить и лечить?

– Вероятно, потому, что дело они свое сделали и Осману ничем больше не помогут, – ответил Гешов.

– Какая жестокость! – Минчев покачал головой.

Скупой свет из маленького оконца падал в лицо Божилу, и Йордан внимательно смотрел на него. Божил заметно исхудал, щеки его впали и пожелтели, и на них обозначились глубокие морщины, губы побледнели – голод коснулся и его, искусного барабанщика. Внимательно оглядел Минчева и Божил Гешов. Только сейчас заметил перевязанную ногу.

– А это что? – удивился он, – Никак ты ранен?

– Ранен, – подтвердил Минчев, – Сегодня угораздило подставить ногу под осколок. Ругал себя последними словами!

– А за что себя-то ругать? – Гешов улыбнулся. – У осколка глаз нет, ему все равно кого ранить: турка или болгарина!

– Ему-то все равно, да мне не все равно, Божил! Тут. такие дела, а я должен сидеть дома!

– Бог даст, пройдет, – успокоил его Гешов.

– Ругаю я себя за то, что шел не по той стороне улицы: ведь знал, откуда прилетают снаряды и где чаще всего ранят глупцов, похожих на меня!

– Всяко бывает, не суди себя строго! – добродушно посоветовал Гешов.

– Значит, ты вполне уверен, что турки побегут из Плевны? – спросил после раздумья Минчев.

– А что им остается еще делать? Хлеб на исходе, снарядов мало, кони едва держатся на ногах. Если не попробовать сейчас – надо готовиться к медленной голодной смерти.

– Ты прав, Божил, и я тебе верю, – сказал Йордан, – Но поможем ли мы русским, если свои выводы по такому важному делу будем строить на догадках? Да еще после того, как десять раз сообщали, что турки вот-вот покинут Плевну? Не посылают ли они башибузуков к мосту для отвода глаз, чтобы, получив помощь, ударить по русским в другом месте?

– Какое там! – решительно махнул рукой Божил, – Уже давно не говорят о помощи. Нет, ее они не ждут. Если и ждут от кого помощи, так только от аллаха!

– Пожалуй, и на аллаха они больше не надеются, – сказал Минчев. – Отвернулся, говорят, от нас аллах, чем-то, говорят, мы его прогневали.

– Такое и я слышал. Если не помог ни Сулейман, ни Шеф-кет, ни Мехмет, то кто-то должен помочь! Вот и молят аллаха. Высшая для них благодать – удачное бегство из Плевны.

– Удачным оно не будет, – веско произнес Минчев,—

У братушек больше силы, живым они Османа не выпустят.

– Хоть бы скорей пришел Осману конец! – мечтательно проговорил Божил и громко вздохнул. – Знаешь, не могу я больше видеть турок, не могу! – признался Гешов, – А мне их еще услаждать нужно – любят они барабанный бой!

– Успокойся, скоро ты им всем сыграешь панихиду, – заверил Минчев. – Хорошо, что ты зашел ко мне, Божил! Я уже сам собрался идти к русским, да вот нога… А час наступает такой, что надо рисковать. Я так думаю, Божил: крах турок в Плевне будет их общим крахом. Ради такого часа десять жизней отдать можно, будь они у меня в запасе! Если Осман удачно бежит из Плевны – он вольет свои силы в другие армии, воодушевит всех турок на продолжение войны, наша неволя не кончится. Такое не должно случиться! Мы должны этому помешать, Божил!

– Что же я могу сделать? – спросил готовый ко всему Гешов.

– Перебежать к русским. Ближайшей же ночью, Божил! Если удастся – получить новые данные и бежать. Тут даже один день может решить судьбу плевненского гарнизона, всей хваленой армии Осман-паши!

– Завтра мой черед идти в траншею, а от нее до братушек – сотня шагов, – ответил Гешов.

– Иди! – Минчев покачал головой, – Я напишу записку на имя генерала Скобелева. Он встретит тебя как родного. – Минчев перекрестился. – Господи, помоги нам загубить башибузуков и оказать услугу русскому воинству!.. Неужели уже занимается заря освобождения над нашей истерзанной родиной?! – закончил он взволнованным шепотом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Утром двадцать шестого ноября на аванпост, занимаемый ротой подпоручика Суровова, прибежал турецкий солдат, назвавший себя болгарином. Он потребовал направить его к самому высокому русскому начальнику. Подпоручику было приказано доставить перебежчика к начальнику штаба плевно-ловецкого отряда. Начальник штаба допросил болгарина, тотчас снарядил гонца из казаков к генералу Тотлебену, велел угостить перебежчика сытным обедом и поручил Суровову сопровождать его в вышестоящий штаб.

Суровову хотелось поговорить с болгарином, но на это он не имел разрешения и потому все время молчал, изредка поглядывая на своего подопечного, который после обеда и щедрой русской чарки повеселел и все время улыбался. Шагал он бодро и даже попробовал насвистывать что-то веселое. Феску он бросил еще на пути к русским, ему выдали шапку, и оттого он выглядел несколько странно: в русской шапке и в турецкой шинели – ни русский, ни турок. Впрочем, было видно, что он болгарин. У него были черные большие усы и длинные густые брови, делавшие его лицо не в меру суровым. А вот карие глаза его были добрыми. Или это только сегодня, когда он не видел вокруг ненавистных ему турок?

Вдали показался всадник на белой лошади, его сопровождала группа казаков. Суровову не стоило большого труда признать его: генерал Скобелев. Удивительно, что в один миг приосанился и перебежчик: он поправил на голове шапку, подтянулся и даже на мгновение замедлил шаг.

– Белый паша! – радостно воскликнул он.

Суровову известно, что так окрестили Скобелева турки, но чтобы чужой солдат так быстро узнал его – это было неожиданно.

– Да, это «белый генерал», – подтвердил Суровов. – Л как ты его узнал?

•– Белая лошадь! Он всегда ездит белая лошадь. Турки белый паша пальба, белый паша и лошадь той е жив! – припомнив все русские слова из своего небогатого запаса, ответил перебежчик.

Скобелев уже был близко, подпоручик вытянулся, чтобы отдать честь и доложить, куда и зачем он следует, но генерал опередил его вопросом:

– Кого и куда ведешь, иодпоручик?

– В штаб, ваше превосходительство! – отчеканил Суровов. – Болгарский перебежчик. Допрашивал ваш начальник штаба. Говорит, очень важные сведения.

– Ваше превъзходителство, – вдруг обратился к генералу перебежчик, – я вам доставит писмо. Писал Йордан Минчев Плевен!

И он, не ожидая позволения генерала, быстро расстегнул шинель, вынул из кармана огрызок карандаша, выцарапал из него грифель, сильно подул в отверстие и выдул лоскуток тонкой бумаги.

– Ваше превъзходителство! – протянул он листок Скобелеву.

Тот прочитал, улыбнулся, спрыгнул с лошади и обнял болгарина.

– Мой друг Минчев пишет, что вы несете известия, предвещающие скорую победу над супостатами, – сказал он. – Отныне вы тоже мой друг! – Скобелев потряс болгарину руку.

Всадники, ехавшие с генералом, спешились, но он попросил их удалиться в сторону, за одинокое буковое дерево. Осмотревшись, он указал рукой на поломанную телегу, стоявшую за глубокой канавой. Адъютант подхватил поводья его нетерпеливой лошади, а Скобелев ловко перемахнул на ту сторону канавы, к немалому удовольствию ободренного болгарина.

Генерал забрался на телегу и сел, свесив ноги в начищен-вых до глянца сапогах. Болгарину он велел сесть рядом, но тот отказался, понимая толк в воинской субординации.

– Тогда стой, голубчик, – сказал Скобелев перебежчику. – И ты стой и слушай, – дружелюбно предложил он Суровову, – Привел ценного человека – значит, имеешь полное право знать, что он скажет. – И к болгарину: – Как имя, фамилия, откуда родом?

– София. Божил Гешов, ваше превъзходителство.

– Где служил, голубчик?

– Второ ордие, трета алей, первото табор, шести билюк, – доложил Гешов.

Скобелев, знавший турецкие военные термины, быстро перевел:

– Второй корпус, третья дивизия, первый табор, шестая рота. Кем там служил? Низам или…

– Музыкант, – поторопился с ответом Гешов. – Тъпанар. барабанчик, ваше превъзходителство!

– Где воевал? Редут, ложемент?

– Зелен планина, против белый паша Скобелев! – задорно отвечал Гешов и уточнил: – Пальба нема, бил барабан!

– Могла быть и пальба. На то она и война, чтобы палить друг в друга.

– Турци говорят: они убил белый паша. Из винтовки Пибоди убил.

– Меня нельзя убить, – медленно проговорил Скобелев. – Я умру только своей смертью. Так что же за известие ты нам принес, голубчик?

– Мин-баши сказал: русци открыл дорога Видин, турци им Плевна, – сказал Гешов.

– Значит, батальонный командир уверен, что в обмен на Плевну мы им откроем дорогу на Видин. Врет, сукин сын: ведь знает, что не только дороги, тропинки не будет!

– Измишльотини, – согласился Гешов. – Всички турци от край до край лъжат.

– Сплошное вранье, – перевел его слова Скобелев. – Так, можа, турци от край до край лъжат и Видин? Можа, не побегут они из Плевна?

– Бегут! – решительно сказал Гешов. – Это дорога бег Плевна! – Он торопливо расстегнул сумку и извлек оттуда запасы, предназначенные на дальний путь из Плевны: четырнадцать сухарей, масло для смазки оружия, баночку несвежего масла для еды, новую пару царвули, похожих на русские лапти, – Дали всички нови ружья, инструктор кажин табор, ремонт экстрактор в кажин ружье. Много патрон, мало снаряд. Всички готов поход Плевна.

– Где же собираются турци нанести удар? Где сейчас главные силы Осман-паши? – спросил Скобелев с явным нетерпением.

– Вчера башибузуки голям сбор реки Вит, – ответил Гешов. – Голям башибузук, они перви удар русци. Мост приказ движение всички, там всички силы турци. Офицеры говорят: генеральна атака русци, открыт дорога Видин, София, Константинополь. Много хочет дом!

– Очень домой захотели! – Скобелев энергично продраил щетками свои рыжие бакенбарды, – Надо было турци о доме раньше думать. Пусть-ка теперь они в нашем плену поживут да подумают!

– Плен страх турци. Русци, говорят, вешать, резать, стрелять всички турци.

– Пусть не мерят нас на свой аршин, – сказал генерал, – Мы не башибузуки!

– Башибузук – бандит, много плох човек, – быстро ответил Гешов.

– Таких и людьми называть грешно, – согласился с ним Скобелев. – Как живется турци в Плевне?

– Много плохо, ваше превъзходителство, много плохо! Хладно, люти голод, голямо смерт. Лекар няма, помощь няма. Стон всички Плевна.

Совсем близко, за сбросившим листья кустарником, послышалась лихая песня. Скобелев тотчас прервал разговор. Кто-то пел-звонко, задорно, хотя и несильным голосом:

 
А под Горным Дубняком
Мы валили их рядком —
Знатно разнесли!
Через три дня Телиш сдали.
Пушки, ружья побросали.
Сами в плен пошли.
 

– Про турок, – пояснил Скобелев, – голос плох, а бодрости много!

– Турци песня не пой, они аллах молят, они аллах просят: помоги бежать Плевну, спаси русци плен!

– Не спасет! – махнул рукой Скобелев, – Наплевал на них, на турци, аллах. Плена им не избежать. А что думает на этот счет подпоручик?

– Так точно, ваше превосходительство: не избежать! – доложил Суровов.

– И когда же намерен бежать Осман-паша из Плевны? – спросил Скобелев у болгарина.

– Три дена, наимпого пет дена, – ответил Гешов.

– Так, так, – задумчиво проговорил генерал. – Это очень скоро. Дай бог! А сам Осман, как он себя чувствует?

– Лошо. Говорят, не спит ни ден ни ноч, думает.

– Думать – занятие полезное, – сказал Скобелев. – Человек он, конечно, умный, но это его не выручит. Плен, и только плен – вот его спасение.

За густыми кустами уже пели в несколько голосов – дружно и залихватски-весело:

 
А как в Плевну убрались,
Там задачей задались
Нас не допущать.
Батареев там нарыли
И редутов закрепили —
Нат-ка, брат, возьми!
Мы задачи ведь решали.
Не такие стены брали —
Эту, брат, возьмем!
 

– Возьмем, – сказал Скобелев, соскакивая с поломанной телеги. – Трудно будет, а возьмем. Хитер Осман-паша, а мы постараемся быть похитрее. Вот что, голубчик, – проговорил он, обращаясь к Гешову, – тебе надо торопиться: в штабе могут быть и другие вопросы. А ты, подпоручик, поспеши в свою роту. Слышал, о чем поют солдаты? Плевну надо брать, Османа пленить, да и войну надо кончать поскорее, – добавил он уже от себя. – Так что, торопись: дело предстоит, как в той песне поется, знатное, много знатное! – Генерал радостно, громко рассмеялся, заставив улыбнуться ожившего, повеселевшего болгарина.