Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

Хрустальная струйка ручейка словно приклеилась к крутой горе на удивление прохожим. И лишь топкое, мелодичное журчание убеждало путников, что это вода и она может быть и холодной, и очень вкусной, особенно в такую жару, когда камни готовы потрескаться от зноя, когда стремительными потоками идет раскаленный воздух и все вокруг напоминает жарко натопленную баню, когда даже привычные ко всему птицы упрятались в тень и только аист или цапля высоко висят в небе и подозрительно оглядывают землю. На небе – ни облачка, оно бледно-синее, словно выгоревшее на этом нестерпимом солнце, готовом иссушить не только травы, но и бредущих по дорогам людей.

А бредут их тысячи и тысячи. От Дуная передвигаются русские, от Тырнова и Габрова плетутся турки. Иногда, как жалкие изгнанники, тащатся болгары, тянутся они не по своей воле, а по прихоти пока еще повелителей – турок. Йордан Минчев тоже бредет в толпе и не знает, как от нее оторваться, чтобы поспешить навстречу русским.

Его не успели проверить, так как почти сразу, как его задержали, на взмыленной лошади прискакал гонец и что-то шепотом доложил красивому офицеру с орденом Меджидие – знаком избранных. Офицер побледнел и куда-то ускакал. А двор заполнили рассерженные башибузуки и начали хлестать плетками всех задержанных. Несколько раз плетка прошлась и по спине Минчева. Башибузуки приказали выходить на улицу. Они не объяснили, куда теперь погонят. Старший показал плеткой на юг и для острастки ударил тех, кто оказался рядом.

Теперь, когда они отошли от постоялого двора на большое расстояние, башибузуки почувствовали себя увереннее: там они опасались русских, особенно казаков или драгун, налетавших туда, где их не ожидали. Башибузуки не любили встречаться в открытом бою с войсками и предпочитали иметь дело с беззащитным населением. Зато сюда русские на налетят: горы громадами высятся справа и слева, перепрыгнуть их не суждено никому, разве что святым или фокусникам. А святые, сам аллах на стороне правоверных, не станет же он переносить полчища гяуров в неприступные места Балкан!

Минчев с плохо скрываемой ненавистью поглядывал на скачущих башибузуков, на их разношерстную одежду, на их оружие – от выкованных в сельской кузнице ятаганов до украшенных золотом и драгоценными камнями сабель: видно, где-то и когда-то не повезло их настоящим владельцам… Скверно попасть в руки башибузуков! Порядочное государство не позовет для сйоей защиты весь этот сброд. И не даст этим разбойникам полной власти. Они хозяева только в покоренной стране. Им говорят: если надо – берите у болгар хлеб, мясо, скот, фураж, драгоценности – абсолютно все. Женщины тоже ваши, и вы вольны поступить с ними так, как заблагорассудится: хотите иметь невольниц – имейте, желаете подвергнуть бесчестью – насилуйте. И ничего, ради аллаха, не стесняйтесь: вы у себя дома, и делайте все, что вам желательно. Но чтобы все это можно было делать – защищайте блистательную Порту.

Идущая впереди Минчева женщина с ребенком споткнулась и упала. Ребенок заплакал горько и обиженно. Башибузук очутился рядом. Плетка со свистом опустилась на женщину и ее ребенка. Болгарка уже давно поняла, что просить о пощаде нет смысла: этим только возмущаешь врагов. Она тихо поднялась и прикрыла рот мальчику, который ничего не понимал, кроме своей боли, и кричал все громче и громче.

– Заткни ему глотку! – рассвирепел башибузук. – Иначе я его вон туда! – И показал плеткой на глубокое и холодное ущелье.

– Он хочет пить, – попыталась объяснить болгарка: на турецком языке она говорила невнятно – вряд ли ее понял башибузук. Л если бы и понял?

– Ребенок умирает от жажды, – пояснил Минчев, стараясь придать своему голосу полнейшую безучастность. Не приведи бог, признают за болгарина, пекущегося о своих сородичах.

– Ей же будет легче идти! – сказал башибузук и захохотал на все ущелье.

Ему было лет под сорок. Это был тучный человек, которого с трудом таскала на своей спине маленькая лошаденка. Но он старался держаться молодцевато и все время выпячивал грудь, демонстрируя потускневшую медаль. Глаза у него так черны, что не поймешь, как он настроен: зло или по-доброму? Вряд ли он бывает добрым… А у себя дома? Минчеву всегда казалось, что башибузуки не могут быть добрыми даже с собственными женами и детьми – на то они И башибузуки! Знают ли жены, что делают их мужья, как поступают они с болгарскими женщинами и детьми? Наверняка знают. Поверили проповедям в мечетях, считают, что все гяуры не от аллаха, а если так – поступать с ними должно как со скотом.

– Ах ты, погомет!  [16]16
  Крыса (турецкое ругательство)


[Закрыть]– закричал башибузук и опустил плетку на тощие плечи Минчева. – Райа! Фошкия! [17]17
  Конский навоз (тур.)


[Закрыть]

– Я не райа! – возмутился Минчев. – Я такой же правоверный, как и ты! И не смей меня трогать!

– Ешек! [18]18
  Осел (тур.)


[Закрыть] – в бешенстве выдавил башибузук, – Кюлхане! [19]19
  Негодяй, каналья, ничтожный человек (тур.)


[Закрыть]

Как ты смеешь называть себя правоверным, грязный гяур! – И плетка с силой опустилась на плечи, спину и голову Минчева.

Но Йордан оставался спокоен. Он набрался выдержки, чтобы поманить пальцем свирепого башибузука. Тот приподнялся на стременах и хотел еще раз отхлестать дерзкого райа, но что-то удержало его, и он, свесившись с седла, наклонился к Минчеву.

– Я послан ага Муради, – тихо произнес Йордан, – Мне поручено узнать, что думают эти скоты и нет ли среди них русских соглядатаев. – И он кивнул в сторону бредущей толпы.

– Ага Муради скоро будет здесь! – злорадно произнес башибузук и посмотрел на дорогу, словно ожидая этого господина. Но Минчев знал, что никакой ага Муради вскоре не появится, как не появится и вообще: он назвал первую пришедшую на ум фамилию. И все же на башибузука это подействовало отрезвляюще: он уже не грозился плеткой и не хватался за свой сверкающий позолотой ятаган.

«Как хорошо, что я оставил Наско в лесу! – подумал Минчев. – Так еще можно выкрутиться и спастись, а с парнем? Погибли бы вдвоем!..» Он вспомнил, каким был этот мальчонка. Грамоту постиг раньше других, стихи заучивал едва ли не с первого чтения и знал их множество. А как он рисовал! Свою любимую Перуштицу, недалекий Банковский монастырь, суровые, но прекрасные Родопы, друзей по школе… Когда восставшим угрожала беда и требовалась срочная помощь, Минчев послал Наско с запиской в Филиппополь  [20]20
  Ныне Пловдив.


[Закрыть]и парень сумел пробраться через многочисленные турецкие засады. В нужную минуту он взял ружье из рук убитого повстанца и вместе с другими сутки отбивался от наседавшего врага. Где ты сейчас, Наско, славный ученик и маленький гражданин? Успел добраться до Тырнова или все еще прячешься на вершинах гор, в непроходимых дебрях кустарника?

Плетка башибузука хлестала с прежним остервенелым свистом, и Йордану порой хотелось броситься на разбойника, чтобы вместе с ним скатиться в пропасть. Но сдерживало благоразумие: а зачем? Надо их всех свалить, а самому остаться в живых И ему, и всем тем, кто бредет сейчас по дорогам Болгарии, униженным, обездоленным и несчастным. Для этого надо любым, путем оторваться от свирепого башибузука.

Группа приближалась к памятному для Йордана камню. Года три назад по просьбе заболевшего отца он доставлял товары из соседнего Казанлыка. Темной ночью на него напали бандиты, вероятно такие же башибузуки. Минчев оставил свою повозку с товарами и покатился в пропасть – авось сможет ухватиться за какой-либо кустик. Есть хоть небольшая гарант тия остаться в живых, а от бандитов живым не уйдешь. Он летел сажени две и опустился на узкий выступ. Бандиты его не преследовали. А будут ли преследовать эти башибузуки, если он повторит свой опасный прыжок?

Когда толпа проходила мимо камня, Минчев, уже не раздумывая, подбежал к обрыву и заскользил вниз. К счастью, площадочка уцелела. Рядом с ней в крутом гранитном утесе зияла небольшая овальная ниша. Камень, потревоженный Йорданом, с грохотом покатился в пропасть. Наверху послышались гортанные крики, потом грохнули ружейные выстрелы. Над головой Йордана просвистели пули. Но угомонилось все быстро. Правда, еще долго и исступленно кричал раздосадованный ба~

шпбузук, но свою злость он уже срывал на других. «Покричи, полай, окаянный, теперь недолго осталось тебе злодействовать!»– успокоил себя Минчев.

II

Йордан сидел и прикидывал: надо спуститься на тропинку, наверху ему уже делать нечего. Исхлестанного плеткой, побитого и исцарапанного, его задержит первый вооруженный турок. На казавшейся далекой и мрачной глубине булькал горный ручей, оттуда несло сыростью и прохладой. Вот бы наклониться к ручью и пить, пить, пить, пока не исчезнет жажда, мучившая свыше суток: последний раз он прикладывался к воде, теплой и тухлой, во дворе, где томился со всеми задержанными.

А как сползти до ручья?

Минчев. посмотрел вниз еще пристальней. Уступ крутой, гранитный, саженей на пятнадцать. Кое-где росли кустики, невысокие и чахлые, чудом прижившиеся на этом сером граните. Йордан потрогал один такой кустик. Тот не поддался. Он ухватился за него посильнее. И, держась обеими руками, пополз вниз. Затем осторожно оторвался от первого и повис на втором. Посмотрел в темную, холодную бездну. Расстояние пугало. Но он не боялся расшибиться насмерть. Просто в такие дни ему не хотелось умирать – накануне долгожданного избавления родины от ига, когда он еще так мало сделал для ее свободы.

Ноги нащупали очередной кустик, и снова он пополз вниз, царапая руки, колени, голый живот и грудь, радуясь каждому вершку, оставшемуся позади.

До ручья оставалось всего несколько аршин, когда Минчев, не ухватившись за следующий кустик, грохнулся на камни у самой воды. Сначала ему показалось, что он отшиб у себя все внутренности. Но встал легко, распрямил спину, осмотрел нацарапанный камнями живот и ссадины на груди и только тогда наклонился к воде. Резкая боль огнем полыхнула в груди, и ему почудилось, ч!то он теряет сознание. «Что бы это могло значить?»– обеспокоенно подумал он, рассматривая ссадины на груди. Но ссадины и царапины, хотя их и было много, не глубоки, вряд ли они могут причинить такое мучение. «А может, что-то с ребрами?»– ужаснулся Минчев и стал осторожно водить ладонью по ребрам. В одном месте боль была особенно чувствительной. Да, видимо, он повредил одно или два ребра. Нужно как можно быстрее добраться до ближайшего села.

Он сделал попытку зачерпнуть воды своей пыльной красной феской, но и это ему не удалось. Минчев безнадежно махнул рукой и, осмотрительно ступая по неровной тропинке, поплелся рядом с ручьем.

В тот раз, три года назад, Йордан мог выбраться на дорогу и спокойно брести в сторону Габрова: бандиты, ограбив его, перестали им интересоваться Сейчас этот вариант не подходил: поцарапанный, в кровоподтеках болгарин привлек бы внимание даже несмышленого турчонка. Значит, надо преодолевать боль в груди и думать только о том, что в ближайшем селе есть доктор, что он поможет, и тогда, вероятно, станет легче.

А на горной дороге скрипели арбы, слышалось ржание лошадей и цокот подков, свист плеток и гортанные крики турок, ругавших загнанных коней или обессиленных болгар. У озлобленных нет рассудка, думал Минчев, и вряд ли турки отдают отчет своим действиям. Сейчас они срывают зло на своих невольниках за первые военные неудачи, за то, что вынуждены бежать от наступающей русской армии. Но все, что они творят в эти дни, будет потом казаться невинным детским баловством; если, не дай бог, поход русских завершится неудачей, тогда быстрые речки и прозрачные горные ручьи понесут уже не воду, а алую болгарскую кровь.

Верить в это никак не хотелось.

К небольшому селу, которое Минчев хорошо знал и где имел знакомого доктора, он приплелся под вечер. Ему часто приходилось прятаться в канавах или за чахлыми кустарниками: по дороге все еще пылили скрипучие арбы перепуганных турок, проносились башибузуки на взмыленных лошаденках, в сторону Тырнова и Габрова проходила регулярная конница. Когда на дороге образовался просвет, Йордан заспешил к хижине доктора. Хозяин оказался, дома. Он удивленными глазами посмотрел на посетителя и воскликнул:

– Ну и разукрасили же вас, господин Минчев!

– Постарались! – сквозь зубы процедил Йордан.

– Вы что же, по-прежнему с отцом по торговой части? – спросил лекарь, поглаживая огромные усы и потирая блестящую лысину.

– Торговля не мое призвание, доктор, – сказал Йордан. – Год назад я был учителем в Неруштице.

– Батак, Перуштица, Нанагюриште… – Доктор покачал головой. – Не дай бог это видеть!.. Ко мне за помощью?

– За помощью, господин доктор. Грудь я зашиб, нет ли перелома?

– Это мы сейчас посмотрим! – уже живее, словно обрадовавшись, проговорил лекарь.

Он нажал на ребра так сильно, что Йордан чуть было не вскрикнул от боли.

– Так и есть! – Доктор нахмурился, почти соединив брови на переносице, – Перелом девятого ребра срастется недели через три, болеть будет месяца два, или три. Нужен покой и покой.

– Покой мне не нужен, доктор! – отчаянно вскрикнул Минчев. – Я очень тороплюсь, доктор! Вы можете сделать так, чтобы я ушел от вас здоровым человеком и мог дойти туда, куда мне нужно?

– Чудес, не делаю, я не бог!

– Я не так сказал, извините, доктор! – торопливо заговорил Йордан. – Помогите мне! Чтобы я идти мог! Хоть бы мне часов пять-шесть пройти! – вырвалось у него чуть ли не со стоном.

– Пройдете, если хватит сил и терпения.

– Мне очень надо, доктор. У меня такие важные дела! – умоляюще продолжал Минчев, опасаясь, как бы добросердечный лекарь не оставил его у себя и не уложил в постель.

Пока врач промывал ссадины и перебинтовывал грудь старым полотенцем, Минчев обдумывал, не спросить ли у него о проходах через Балканы. Не доводилось ли ему самому преодолевать их?

Йордану рекомендовали присмотреть опытного проводника в горы, но как начать разговор, чтобы нб выдать себя первым же словом?

– Доктор, а Балканы в этих местах перейти можно? – осторожно начал он. – Причем не пешком, а на конях, да еще с большим грузом. И не одному, а многим людям.

– А почему бы и нет? – оживился доктор. – В двухсот пя тидесятом году после рождества Христова семьдесят тысяч готов прошли Шипкинским проходом, напали на римское войско у нашей Эски-Загры и изрядно его потрепали. Римский император Деций так, кажется, и не собрал его потом.

– А позднее?

– И позднее переходили, – быстро ответил доктор. – Например, в 1190 году византийский император Исаак Ангел. Правда, его при переходе через Среднюю гору сильно побили наши предки. Многими годами позже, лет двести подряд, проход напоминал оживленную ярмарку: по нему везли товары в нашу древнюю столицу Тырново.

– А еще позднее? – с нетерпением спросил Минчев, понявший, что доктор хорошо знает болгарскую историю и может привести не один десяток примеров, относящихся к древним и средним векам. А ему нужно знать, можно ли пройти сейчас. Жаль, что сам Йордан не попытал счастья проникнуть на Балканы разными проходами, опасными и безопасными.

– В 1810 году отряд князя Вяземского преодолел горы, занял Габрово и Тырново, но, к нашей беде, ненадолго, – сказал доктор.

– А вам лично не доводилось перебираться на ту сторону Балкан? – с надеждой спросил Минчев.

– Мне лично нет, но такие были, – ответил доктор.

– И вы их знаете? – вскочил с места Минчев.

Доктор положил ему на плечо руку и усадил в кресло.

– Если вы будете так прыгать, – сказал он, – ваше бедное ребро никогда не срастется, – Внимательно посмотрел на своего пациента, видимо, почти догадываясь, почему ему понадобилось искать проходы для доставки больших грузов в такое неспокойное время. – Я слышал от болгар и от турок, что лучшими проходами считаются Шипкинский и два Еленинских, через Твардицу и на Сливен. Самыми трудными – на Яксыли и на Хаинкиой. Особенно труден последний. Турки, как вы знаете, верят в приметы. У них есть предание, что много столетий назад по Хаинкиойскому проходу двигалась огромная турецкая армия, что аллах по какой-то причине разгневался на правоверных и в этом проходе загубил всех. Турки называют этот проход ущельем Хама и убеждены, что всякий, осмелившийся пройти этим ущельем, будет наказан аллахом и домой не возвратится.

– Но у нас другой бог, мы аллаху не подвластны! – усмехнулся Йордан, потирая худощавый, заросший жесткими волосами подбородок.

– Это верно, – согласился доктор, – но и болгары весьма нелестно отзываются об этом проходе. Лично я не слышал ни одного доброго слова про Хаинкиой.

– Выбирать проходы – не мое дело, – Минчев не хотел на этом заострять внимание доктора, – Выберет кто-то другой. И для меня. Чтобы легче перебраться на ту сторону.

– А вам-то зачем? – искренне удивился доктор, – Вы же не турок, чтобы спасаться от русских!

– Надо, доктор, надо.

– Если надо, значит, надо. – Доктор очень внимательно посмотрел на Минчева. – Значит, вам нужен опытный и верный вожатый, который мог бы перейти Балканы и провести за собой тысячи пеших и конных? Так?

– Т.ак, – ответил Минчев.

– На краю села, с правой стороны, живет такой человек: он на своей двухколесной арбе изъездил Балканы вдоль и поперек. Вот к нему и наведайтесь!

Доктор вывел Минчева на крылечко и показал, где живет болгарин-путешественник, знавший каждую тропу на Балканах. Йордан пришел к его дому и постучал в дверь. Встретил его сам хозяин – небритый, большеусый, сухопарый, с маленькими настороженными глазками. Одет он по-домашнему – в длинный и полинялый халат, на ногах рваные, заплатанные опанцы. С первой же минуты он показался Минчеву злым и нелюдимым. Сесть не предложил, Посмотрел на него косо, буркнул себе под нос: «Что угодно?», и отвел глаза. Когда

Минчев сообщил, что ему нужен человек, знающий все проходы через Балканы, он насторожился еще больше.

– А зачем их переходить? – сердито прохрипел он.

Минчев решил действовать в открытую. На это его подтолкнули старые литографии, висевшие в красном углу по соседству с иконами: эпизоды из Крымской войны и портреты русских генералов, отличившихся в тех жарких делах, – друг турок такое у себя не повесит!..

– Нужно срочно провести русскую армию! – решительно объявил он.

– А кто ты такой будешь, что за них хлопочешь? – низким голосом допрашивал крестьянин.

– Я ими послан, чтобы найти проводника в Балканы, – почти торжественно сообщил Минчев.

– Если ты ими послан и если я гожусь для такого дела, то я готов, – сказал хозяин дома.

– Проходы очень трудные? – деловито осведомился Йордан.

– Трудные. Но если надо – перейдем. Велишь закладывать арбу? Куда будем ехать: к Габрову или к Тырнову?

– Куда окажется легче.

Крестьянин покачал головой и отправился во двор, чтобы запрячь вола и этой же ночью двинуться навстречу наступающей русской армии.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

I

Иосиф Владимирович Гурко и Михаил Дмитриевич Скобелев кончали свой завтрак, когда им доложили, что казачий разъезд доставил двух подозрительных, потребовавших встречи с самыми высокими русскими начальниками. Минут через пять задержанные уже входили в большую комнату: один долговязый, носатый, со следами побоев на усталом и загорелом лице, другой низенького роста, сухой и с выражением покорности в темных глазах. Долговязый мгновенно признал Скобелева.

– Ваше превосходительство! – обрадовался он. – Я Йордан Минчев! Вы меня помните?

– Не только помню, – обрадовался и Скобелев, – а и жду от вас новых вестей, Минчев. Правда, кое-что я получил. Но главное мое поручение вы пока не выполнили: разузнать все о проходах через Балканы.

Скобелев пожал руку Минчеву, да так крепко, что у того хрустнули пальцы. Пожал руку и его товарищу, который с изумлением смотрел на золотые генерал-адъютантские эполеты Михаила Дмитриевича, на его крестики, медали и пышные рыжие усы, переходившие в такую же пышную рыжую бороду.

– Турки меня схватили, – сказал Минчев, – убежать было очень трудно. А когда стало можно, убежал.

– Вас покормить или мы приступим к делу? – спросил Скобелев.

– Нас уже хорошо покормили казаки, спасибо, – улыбнулся Минчев.

– Иосиф Владимирович, – обратился Скобелев к Гурко, – прошу прощения, это наш человек, в свое время я посылал его с заданием. Он уже успел хорошо поработать на русскую армию и представлен мною к награде.

Гурко приподнялся с длинной скамейки, покрытой ковром, и тоже пожал руки болгарам.

– Продолжайте, Михаил Дмитриевич, – попросил он.

– Садитесь, – предложил Скобелев и показал на скамейку, что стояла за длинным столом. – Прежде всего, что собой представляет Шипка и почему она так называется? Как точнее: Шипка или Шибко?

– Правильно будет сказать: Шипка. По-русски это означает «шиповник», – ответил Минчев. – Много его там растет, ваше превосходительство. А повыше Шипки будет другая гора, это Святой Николай.

– Турок там много? – нетерпеливо спросил Скобелев.

– До двадцать седьмого июня турки охраняли только Шип-кинский перевал, было их там мало: человек двести мустах-физа. А вот двадцать седьмого стали прибывать, и сейчас их много, ваше превосходительство!

– Сколько же? – уточнил Скобелев.

– На Шипку прибыло батальонов пять арабских войск с горными орудиями. Порядочно появилось и башибузуков, – сказал Минчев. – Ходят слухи, что со стороны Казанлыка спешно перебрасываются крупповские орудия. Их турки намерены поставить в своих укреплениях.

– Но пока их там нет? – спросил Скобелев.

– Пока нет, – ответил Минчев.

– Это уже хорошо! – обрадовался Скобелев. – Ну а что говорят болгары о проходах? Какие, по их понятиям, самые удобные?

Минчев сел на скамейку: почему-то сильно заныло поломанное ребро, взглянул на Скобелева, Гурко и неторопливо сообщил все, что знал о проходах, не забыв добавить, что самые удобные из четырех – это Шипкинский и на Елену, а плохими можно назвать на Яксыли и Хаинкиой. Все, что сказал сейчас

Минчев, он тут же перевел по-болгарски своему товарищу. Тот решительно покачал головой.

– Он не согласен с вами? – удивился Скобелев.

– Согласен. – Минчев улыбнулся. – Это по-нащему, ваше превосходительство, знак согласия.

– Вот знаю об этом, но никак не могу привыкнуть к этой странной манере, – усмехнулся Скобелев, Товарищ Минчева стал говорить что-то быстро и сбивчиво, Скобелев и Гурко с интересом наблюдали за ним, однако ничего не понимали и ждали, когда он кончит И когда Минчев переведет его торопливый рассказ.

– Он говорит, что если выбирать проход, то лучше всего Шипкинский или на Елену. На Яксыли плох, а на Хаинкиой очень плох, и турки давно его прокляли. Они даже подходить к нему не решаются. Никуда негодный проход! – Минчев презрительно сморщился и махнул рукой.

– А может ли ваш друг провести русские войска по любому Из этих четырех проходов? – спросил Гурко.

Минчев перевел слова Гурко, выслушал быстрый, уверенный ответ и сообщил его генералам:

– Может. Он проходил их много раз. Но он повторяет: не идите на Хаинкиой. Там не пройдешь и не проедешь. А о пупь ках и думать нечего: их не провезешь.

– Прекрасно! – почему-то воодушевился Скобелев.

– Позвольте» ваше превосходительство, доложить еще об ЬдноМ, – Минчев обернулся к Скобелеву, – Вы поручили мне разузнать про ружья Пибоди, сколько их в турецких таборах…

– Разузнали? – Скобелев внимательно посмотрел на соглядатая.

– Так точно: в таборах две трети руЖей – это Пибоди. Случалось видеть и больше, но не часто.

– Так мы и полагали, – быстро отозвался Скобелев, – До Семидесяти процентов. А другое оружие – Снайдера?

– Снайдера. Почти все остальные ружья снайдеровские, ваше превосходительство.

– А новые американские пушки не замечали? – полюбопытствовал Скобелев.

– Пока не видел, но турки говорят о них много. Хвалятся: мол, они уже доставлены в Стамбул и вот-вот будут здесь.

– Наверняка будут, – задумчиво проговорил Скобелев, – Спасибо, все это для нас очень важно.

– Рад стараться, ваше превосходительство, – бодро произнес Минчев.

– От имени русской императорской армии я тоже благодарю вас, братушки, – сказал Гурко. – Вот вам пока по золотому; деньги пригодятся, отдыхайте и набирайтесь сил. Ваша помощь потребуется очень скоро!

Он отпустил болгар и задумался, поглаживая большую мягкую бороду.

– А какой бы из этих четырех проходов выбрали бы вы, Михаил Дмитриевич? – спросил Гурко.

– Я? А на Хаинкиой! – живо ответил Скобелев.

– Почему?

– А потому, ваше превосходительство, что там нас не ждут!

– А ведь я тоже так подумал, – сказал Гурко. – И еще я подумал, Михаил Дмитриевич, что турок нужно укрепить в этой вере. Надо пустить слух, что русские собираются идти на Елену, что, мол, их вполне устраивают хорошие дороги. Но Шилкинским проходом мы тоже воспользуемся, он нам пригодится.

Гурко встал со скамейки и стал ходить по длинной комнате, изредка поглядывая то в окно, то на Скобелева, который что-то чертил на небольшом листке бумаги.

– Михаил Дмитриевич, план мой таков, – начал Гурко, отмерив в комнате не одну сотню шагов. – Для преодоления Балкан мы избираем Хаинкиойский проход и движемся через Присово, Планово, Войнежу, Райковцы и Паровцы. Этим путем мы выходим в долину Гунджи.

– Всеми силами Передового отряда? – уточнил Скобелев.

– Исключая тридцатый Донской полк, которому будут приданы два орудия. Они поведут демонстративную атаку с фронта, чтобы отвлечь турок к востоку и дать мне возможность выполнить главную задачу.

– А я набросал свой вариант, – сказал Скобелев, поворачивая к Гурко испещренные листки. – В общих чертах он схож. Но если мне будет позволено высказать свое мнение…

– Прошу, прошу, – выразил готовность Гурко.

– Со стороны Габрова я провел бы не демонстративную атаку, а тоже наносил бы удар, пусть и не главный, – продолжал Скобелев. – На войне всякое бывает: иногда вспомогательный удар перерастает в главный… Из двух шансов легче быть удачным одному, чем из одного.

– Мой план не окончательный, – пояснил Гурко. – Что-то мы уточним сами, что-то нам подскажет главнокомандующий. Чем больше голов, тем больше умов. Не так ли?

– Да будет мне прощена дерзость: не всегда так. Много глупых голов не заменят и одной умной, Иосиф Владимирович!

– Да, это так, – согласился Гурко.

– Что же получу я, ваше превосходительство?

– Для такой головы дело будет, – уклончиво ответил Гурко.

– А все же?

– Какой-то из отрядов я поручу вам. В тылу Скобелев-младший не останется.

Теперь они поменялись местами: Гурко присел на край скамейки, а Скобелев стал ходить, энергично разрубая воздух ладонью. Речь его становилась быстрой и пылкой.

– Я рад, ваше превосходительство, что попал в Передовой отряд. Это же ве-ли-ко-лепно! Мы перейдем Балканы, и никакой паша нас не остановит! А за Балканами у нас один путь: на Константинополь! Как-то я поклялся своему священнику, который крестил меня и благословил, что смогу умереть спокойно только тогда, когда освобожу братьев болгар и заменю полумесяц на святой Софии православным крестом!

– Не торопитесь умирать, Михаил Дмитриевич, – с улыбкой остановил его Гурко, – Вам чуть больше тридцати, а болгар мы освободим через месяц-другой. Бог даст, к осени будем в Константинополе.

– Я сказал на тот случай, что не умру спокойно, пока не освобожу болгар и не подниму крест на святой Софии в Царь-граде, – повторил Скобелев. – А пожить-то еще надо, этот свет ко мне милостив!

– Вы, Михаил Дмитриевич, большой жизнелюб! – заметил Гурко.

– Вы правы! – признался Скобелев, – Хотя на жизнь и не цепляюсь. От пуль не бегаю, от осколков не прячусь.

– Пуля-то, сударь, как известно, первым отыскивает труса, а уж потом и героя, – как бы заключил Гурко, – Что ж, для каждого героя в Передовом отряде всегда будут вакансии.