Текст книги "Шипка"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Дунай, шумный и торопливый, быстро несет свои, воды к Черному морю, крутя бревна и щепки, диких уток и чаек, говорливо плескаясь у отлогого левого берега, при сильных порывах ветра гоняя небольшие белесые барашки, а при затишье серебрясь рябью, как плотвичьей чешуей.

Не тот Дунай, каким он был еще три недели назад: не плывут по нему пароходы, не пробуют свое счастье рыбаки, намертво закрепили свои посудины лодочники. Правда, рыбаки нет-нет да и появятся с сетями, но, вспугнутые гулким ружейным выстрелом, не успевают расставить снасти и спешат к своему берегу. Впрочем, кто знает, рыбаки это или турецкие шпионы, желающие узнать, кто окопался на левом берегу и что он намерен делать в самое ближайшее время.

А на левом берегу, за густым кустарником, лежат в пикете двое рядовых – Егор Неболюбов и Иван Шелонин; лежат и до боли в глазах всматриваются в правый берег. Видят они вздернутые серые скалы, городишко, словно прилепившийся к этим скалам, одинокие фигурки людей – штатских и военных, ослов, заиряжепных в небольшие телеги и с трудом передвигающихся по грязи. Они уже знают, что город этот называется Систовом [1]1
  Ныне Свиштов


[Закрыть], что военные – это уже турки, а вот гражданских с такого расстояния не разберешь – болгары они или турки. Вряд ли их можно различить и с близкого расстояния; Ивану они кажутся похожими друг на друга и чернявой внешностью, и одеждой, и красными фесками, которые они носят на голове.

Позади у Ивана, Егора и их однополчан остался трудный путь. С того дня, как был зачитан в Кишиневе высочайший манифест, они не знали отдыха. Шли по двадцать часов в сутки, совершая небольшие привалы, чтобы легонько перекусить, выкурить цигарку да перемотать мокрые портянки. Дороги румынские оказались нисколько не лучше русских. Весенние дожди непрестанно поливали обширную территорию, переполнили реки и ручьи, превратив их в большие и многочисленные озера. Половодье затопило пашню и луга, сделало непроходимыми и без того трудные грунтовые дороги. Как же тяжко таскать ноги то из жидкого, то из густого месива; дыр в каждом сапоге наберется до полдюжины, и каждая пропускает этой отвратительной каши столько, сколько может уместиться между ногой, завернутой в гнилую, вонючую портянку, и, кожей; если же грязь не умещается, она с хлюпаньем выплескивается через дыры наружу.

Все это, слава богу, позади.

А впереди – Систово со своими неприступными берегами. Чужими пока берегами. Турки, слышно, окопались так, что готовы встретить любую армию хоть с тысячей пушек. Зато болгары ждут русские войска с понятной нетерпеливостью; то помашут белым платком, то на виду у русских бросят шапку, поймают ее и приложат с поклоном к груди. Или поманят к себе рукой: мол, не задерживайтесь за Дунаем, наши дорогие спасители, заждались мы вас!

Ивану тоже надоело ждать, но ротный говорит, что еще не подоспело время, что одна рота и даже полк ничего сделать не могут; надо переправить огромное войско, чтобы сбить турок с насиженного места, то есть с их крепких позиций, и гнать их к Константинополю. А чтобы переправить такое войско, да еще с пушками, снарядами, конями и всякими припасами, надо иметь в громадном количестве переправочные средства. Подвезут все Это – и начнется переправа…

А пока можно поговорить о турках и турчанках, о турецком царе – султане и его странной, непостижимой жизни…

– Говорил я тебе, Ваня, как судили меня за то, что не по правилам живу я со своей Аннушкой, обвинили меня в незаконном сожитии, – обращается к приятелю Егор Неболюбов, удобно располагаясь в густой и мягкой траве. – А Аннушка у меня любимая и единственная жена. Не моя вина, что ее спесивый папаша не дал согласья на венчание, а поп без этого согласья не обвенчал нас в церкви. А теперь возьми ты турецкого султана: триста жен у него, а законных не больше пяти…

Но и это удивляет Шелонина:

– Пять законных1 Как же так?

– У них это положено кораном, евангелием ихним, – поясняет Егор, с треском ломая сухую камышинку, занесенную на берег вешними водами. – За пять у них и спроса нет, это по-ихнему даже очень хорошо: можешь прокормить и одеть – женись пять раз и все тебе законно! А вот триста незаконных!.. Вот это…

– Как же он с ними живет? – прерывает Неболюбова Шелонин. – Одних имен сколько! И ведь всех запомнить надо! Как пить дать!

– А зачем ему запоминать? Для этого у него придворные есть! Вот и ходит он по женам, как у нас пастух: по очереди. И никто не обвиняет его в незаконном сожитии!

– Появись в нашей деревне мужик с тремя женами – ему бы глаза заплевали! – возмущается Шелонин.

– А он у них первый человек!

– Вот порядки так порядки! – негодует Иван.

– Я тут как-то встретил болгарина, – продолжает Неболюбов, – порассказал он мне всякой всячины. По нескольку жен имеет чуть ли не каждый турок, и жены эти не злобятся и не возмущаются. И глаза не выцарапывают друг другу. Но не дай бог, если турчанка встретит в бане болгарку! Голой на улицу выгонит!

– Почему? – изумляется Шелонин, – Так у них заведено, Ваня, – задумчиво говорит Неболюбов, вглядываясь в синеватый отлив Дуная, который к вечеру успокоился и стал походить на большое зеркало. – Заведено так потому, что всех других они считают скотами и только себя людьми. Вот, скажем, идет турок по улице, а навстречу ему болгарин. Болгарин должен отскочить в сторону, пусть даже в грязь, и низко склонить голову – пока турок не пройдет мимо.

– А турок-то, знать, богатый какой-либо барин? – спрашивает Шелонин.

– Какой там барин! – сплюнул Неболюбов. – Турок может быть оборванцем, а честь ему обязан оказать даже богатый, уважаемый в народе болгарин. Прыгай в грязь, кланяйся до земли и выражай в глазах, что тебе очень приятно гнуться в три погибели. Не дай бог, если турок заметит в глазах болгарина неблагодарность! Тогда болгарин и зубов недосчитается!

– У нас такое и пьяный урядник не позволит! – на свою мерку измеряет положение в Болгарии рядовой Шелонин, – Как пить дать, не позволит.

– Верно, Ваня, верно, – соглашается с ним Неболюбов. – Говорил мне еще этот болгарин, что в других местах турки и похуже делают. Встретит турок христианина, садится на него верхом и приказывает нести до дома. Не можешь нести – становись на четвереньки и вези, как будто ты не человек, а осел или лошадь.

– А они-то кто? – гневно повышает голос Шелонин.

– Тише, Иван! – грозит пальцем Неболюбов. – Не забывай: мы с тобой в секрете!.. Они считают себя самыми правоверными людьми, и им аллах разрешил делать все, даже глупости и безобразия.

– А где же наш бог?!

– Высоко он, не все ему видно на земле, – улыбнулся Егор.

– Вот и Елена бежала из дома, чай, не от хорошей жизни, – вдруг вспомнил Шелонин.

– Не жизнь у них, Ваня, а мука сплошная! – сказал Егор. – Даже наша с тобой, уж на что скверная жизнишка и то для них, болгар, раем бы показалась! Ворваться турок может чуть ли не в каждый дом. И тогда берегись, барышня, особенно если бог красотой ее наградил и статью не обидел!

– Елену бог ничем не обидел! – заметил Шелонин.

– Потому и убежала из дома!.. Жестокие турки; хуже самого лютого зверя!

– Эх, и чешутся же у меня на них руки! – угрюмо проронил Шелонин.

– В прошлом году у болгар восстание было, – продолжал Неболюбов, – невмоготу им, вот и поднялись. А силенок – кот наплакал. Задушили их, как детишек невинных! Болгарин говорил, что реки от крови красными были, а запах крови заглушил ьсе другие запахи. Стонала, говорит, вся Болгария, стонала и лицо свое в нашу, в российскую сторону обращала: мол, только вы и можете спасти от неминуемой гибели.

– До земли до ихней один Дунай перейти, – сказал Шелонин.

– Один Дунай, это так, – согласился Неболюбов, – да уж больно широк и быстер он. – Ухмыльнулся: – Во сколько же раз он шире и быстрее твоей Шелони?

– Шире раз в двадцать, – сказал Шелонин. – А крутит у нас так только весной, в полую воду.

– Да, Ваня, – проговорил после минутного раздумья Егор, – переплывем мы Дунай, переберемся на ту сторону Балканских гор, войдем в Константинополь – и конец войне. Начнет тогда султан христом богом просить нашего царя: верни мне этот город, никаких денег не пожалею. Даст он нашему царю несколько миллионов золота, а царь на эти деньги землю у помещиков выкупит и мужикам отдаст.

– Сам придумал? – Шелонин недоверчиво посмотрел на Неболюбова.

– В Кишиневе разговор такой слышал. Умные люди говорили. После войны послабленье для нашего брата будет. Недоимки отменят, налоги уменьшат, землю дадут. Как величают вашего помещика или помещицу?

– Ольгой Александровной Бороздиной.

– Вот ты и придешь к ней с саженкой. Отмеришь десять десятин и – будь здорова, Ольга Александровна!

– А коль она не даст? – усомнился Шелонин.

– Даст! У тебя на руках царская бумага будет.

– Мне бы и пяти хватило, – Иван вздохнул.

– Женишься, дети пойдут – десять десятин в самый раз будет!

Вечером, когда совсем стемнело и с реки потянуло сырым холодом. Шелонин и Неболюбов услышали тихий всплеск воды. Егор быстро пополз к кустам. Всплеск прекратился, но ненадолго: теперь он уже был слышнее.

– Кто-то плывет к нашему берегу, – прошептал Неболюбов оторопевшему Шелонину.

– Плывет. Вон, вон! – Иван показал на два бревна, плывущих не по течению – было очевидно, что ими кто-то управляет.

– Тише! – цыкнул Егор и стал еще зорче всматриваться в два странных бревна. – А вот и человек, – зашептал он, – Видишь? Лежит на бревнах и гребет к нам.

– Турок! Шпион! – догадался Шелонин. – Как пить дать, шпион!

– Сейчас увидим, кто это, – сказал Неболюбов и потянулся за ружьем, которое он оставил позади себя.

– Ты его пристрелишь? – спросил Иван.

– Нет, его надо взять живым, – ответил Егор.

Бревна уткнулись в песчаную отмель, и человек, лежавший на них, тотчас прыгнул на берег. Не успел он ступить и трех шагов, как Неболюбов навел на него ружье и крикнул – пе сильно, но властно:

– Стой, кто идет?

– Свой я, братушка, свой! – поспешно ответил незнакомец.

– Пропуск! – приказал Егор.

– Не знаю, болгарин я, иду из Болгарии.

– Врет он! – зашептал Шелонин. – Турок он! Как пить дать, турок!

– Руки вверх! – распорядился Неболюбов, – Не вздумай бежать: вмиг пристрелю!

– Да куда же мне бежать? – сказал незнакомец, покорно поднимая руки.

Иван уже мог хорошо разглядеть подходившего к ним человека: длинные и темные усы его опускались вниз, и с них капала вода, волосы, тоже темные и мокрые, всклокочены, нос крупен и горбат. Этот-то нос и заставил Шелонина еще больше поверить в свое предположение.

– Турок! – яростно прошептал он. – Смотри, Егор, какой у него нос! У всех турок, говорят, такие носы!

– Молчи, Ваня! – попросил Егор.

– Молчу, послушно ответил Шелонин.

– Иди обыщи его: он у меня на мушке!

Шелонин вплотную приблизился к подозрительному человеку. Тот был мокр с ног до головы и дышал трудно, хватая воздух открытым ртом. Видно, он очень устал: преодолеть такую реку – дело нешуточное! Но Ивану не жалко турка, который стоял не шевелясь, с поднятыми руками и терпеливо ждал, когда молодой русский солдат прощупает его одежду и вывернет все карманы.

– Ничего у меня нет, братухнки мои дорогие! – сказал он, радостно улыбаясь в свои мокрые усы. Разреши такому – обнимать полезет!

Однако рядового Шелонина не проведешь.

– Помолчи! – сказал он, стараясь быть строгим, но тут же понял, что должной строгости у него не получилось: турок продолжал добродушно улыбаться, – Ничего у него, Егор, нет! – доложил он Неболюбову, старшему в секрете.

– Куда же вы следуете? – уже мягче Спросил Неболюбов, переходя на «вы».

– К русским, – охотно Ответил тот, – Мне нужно к вашим командирам!

– К командирам мы вас доставим, – пообещал Неболюбов. – Руки можно опустить… Шелонин, отведи-ка его к ротному, да смотри в оба! – распорядился Егор.

– Слушаюсь! – четко ответил Шелонин и взял ружье на изготовку, – Пошли. Бежать не сметь!

Пройдя с полверсты, Шелонин спросил:

– Как звать-то тебя, турок?

– Не турок я, – обиделся беглец, – Если я скажу вам, что звать меня Йорданом, вы ведь все равно не поверите!

– Не поверю, – признался Шелонин.

Тогда ведите поскорей! – попросил задержанный.

II

Ротный Бородин вернул рядового Шелонина в свой секрет, а лазутчика, каким он посчитал задержанного человека, с новым конвойным Отправил в штаб полка. Не успел конвойный толком доложить дежурному офицеру, как в комнату быстрой походкой вошел молодой генерал с рыжими бакенбардами и потребовал, чтобы беглеца сейчас же привели к нему, в соседнюю комнату. Конвойному он приказал стоять у двери и никуда не отлучаться. Только сейчас солдат понял, что это был Скобелев-второй, прозванный так потому, что в армии был еще один Скобелев его отец, старший по чину и должности; Хотя Скобелев-второй в армии был недавно, о нем уже успели распространиться солдатские легенды. А может, их привезли сюда те, кто ноевал под его началом в Средней Азии? Рассказывали, что верит он только в белую лошадь и на лошадь другой масти никогда не садится, что заговорили его восточные мудрецы и потому пули пролетают мимо, не задевая его, а если им и удается его прошить, то следов они не оставляют, и генерал даже не знает, сколько пуль перебывало в его теле.

– Кто же вы, голубчик? Взаправду болгарин или турок? – спросил Скобелев, не выговаривая буквы «р» и словно нарочно заменяя ее глухой «г». На нем был новый сурового материала китель, черный форменный галстук и сверкающий белой эмалью Георгий. Глаза его улыбались, словно генерал обрадовался встрече с человеком, которого он знал давно и с которым волею судеб был разлучен на долгие годы.

– Я болгарин, ваше превосходительство, – не без гордости ответил задержанный. – Болгарин Йордан Минчев. Документы я не взял, опасался попасть в руки турок.

– Вы бывали в России? – продолжал допрос Скобелев.– У вас прекрасное произношение!

– Я жил в России, ваше превосходительство! – уже совсем бодро отвечал Йордан Минчев. – Вы лучше спросите, где я не бывал. Отец мой вел торговлю и часто брал меня с собой, он хотел, чтобы из меня получился хороший коммерсант. Четыре года я жил в Царьграде и хорошо научился говорить по-турецки. В России я прожил тоже четыре года: учился в Николаеве, в пансионе для южных славян.

Скобелев стал энергично расчесывать свои рыжие бакенбарды. Делал он это сразу двумя щетками, и с такой яростью, будто собирался выдрать надоевшие ему жесткие волосы.

– Кого же вы знаете из русских? – спросил он после недолгой паузы. – За четыре года можно было завести немало знакомств!

– Да, в Николаеве у меня большие знакомства, – ответил Минчев. – Если желаете, ваше превосходительство, я могу назвать директора пансиона, преподавателей, учащихся. Но я предпочел бы назвать другого знакомого, с которым я встретился не в России, а в Царьграде, это полковник Артамонов, которого вы тоже должны знать.

Минчев решился назвать имя полковника потому, что уловил во взгляде генерала и в интонации его последнего вопроса ехидство, а возможно, и подвох.

– Артамонова я знаю, – сказал Скобелев. – При каких же обстоятельствах вы с ним встретились? Вы мне можете сказать все, я генерал Скобелев, а полковник Артамонов мой давний друг и единомышленник. Садитесь, пожалуйста! – И Скобелев указал взглядом на стул, стоявший по другую сторону его стола.

Минчев с готовностью выполнил это распоряжение и быстро взглянул на генерала.

– Видите ли, ваше превосходительство, – спокойно начал он, не отрывая глаз от Скобелева, – я считал войну России с Турцией неизбежной и предложил полковнику свои услуги. Не подумайте, что мне нужны были деньги и поэтому я пошёл на это. Нет, я был достаточно обеспечен и в деньгах не нуждался. Я сказал господину полковнику, что буду добывать нужные для него сведения, что отличное знание турецкого языка поможет мне установить и нужные связи. Еще я сказал ему, что дело свое буду вести, не требуя вознаграждения, что лучшая для меня награда – это освобождение многострадальной родины от чужеземцев.

– И что же вам ответил полковник Артамонов? – спросил Скобелев.

– Мне показалось тогда, что господин полковник не имел полномочий от своей страны на засылку соглядатаев и потому не дал мне задания, а ограничился пожеланиями.

– Какими именно? – уточнил Скобелев.

– Если можно, узнать, получает ли Турция новое оружие, а если получает, то откуда. Какие укрепления построены на правом берегу Дуная и сооружаются ли новые?

Скобелев потянулся к столу, открыл ящик и стал что-то искать.

– Вы пока отдыхайте, голубчик, – предложил он, – разговор у нас будет долгим и утомительным.

Минчев поблагодарил и осмотрелся более внимательно: у генерала небольшая комната с двумя оконцами в сад; за окнами – вишни, черешни и яблони, поэтому в комнате стойкий запах цветов. Скобелев отыскал бумагу, карандаш и, положив все это перед собой на стол, с улыбкой уставился на болгарина.

– Я слушаю вас, – сказал он. – Артамонова тут нет, но ваши сведения будут для нас полезными.

– Турецкая армия, это, наверное, вам известно, ваше превосходительство, – приступил к докладу Йордан Минчев, – делится на низам, редиф и мустахфиз. Низам – это войска действительной службы. Служба там продолжается шесть лет: в нем есть таборы, по-вашему батальоны, пехоты, таборы кавалерии и артиллерийские батареи. В таборе пехоты должно быть семьсот семьдесят четыре человека, но насчитывается не больше шестисот пятидесяти. В кавалерии табор не превышает сотни всадников, а положено сто сорок три. К сожалению, я не мог выяснить численность всего низама, это оказалось трудным и невозможным делом, но знаю, что это лучшие турецкие войска и их в Турции, к сожалению, много.

– Да, это так, – согласился Скобелев, знавший приблизительную численность низама.

– В редиф входят обученные резервные войска, – продолжал Минчев, – а мустахфиз состоит из ополчения: в мустах-фнзе, по слухам, числится столько же войск, сколько в редифе и пизаме вместе взятых. К войне он подготовлен хуже, но и гам люди неплохо владеют своим оружием. После недолгой подготовки они могут принимать участие в боевых действиях. Наконец, всякие иррегулярные войска, из которых выходят и банды башибузуков.

– Башибузуки? Кто они такие? – осторожно прервал Скобелев.

– По-турецки «башибузуки» что, по-русски «головорезы», – Минчев пожал плечами, – Кто они такие? В их отряды входят всякие малоазиатские племена, я бы сказал, отбросы этих племен, так будет точнее. Эти люди уже давно лишились чести и совести. Учет им никто не ведет, даже сами турки не ответят, сколько их и где они сейчас находятся. Любят грабить и убивать. Как они будут воевать – не скажу, но думаю, что будут: им придется отрабатывать турецкий хлеб!

– Постараемся отучить их от дурных привычек, – сказал Скобелев. – Ну а оружие, артиллерия?

– На вооружении у турок прекрасная однозарядная винтовка Пибоди-Мартини. Турки похваляются, что у русских такой нет и что из этой винтовки можно на большом расстоянии бить по пехоте и кавалерии и наносить огромные потери. Много у них английских винтовок системы Снайдера, она заряжается с казенной части и потому более удобна и практична, чем заряжаемая с дула. Есть еще американская винтовка Генри ВинчестераХПод стволом у нее имеется магазин на тринадцать патронов, четырнадцатый находится в приемнике и пятнадцатый в самом стволе. Пятнадцать патронов она может выпустить за сорок секунд. Пушки в турецкой армии германские, крупповские, и английские, Уитворта: трех-, четырех– и шести-фунтовые, стреляют гранатой, шрапнелью и картечью. Снарядов у турок, как утверждают они сами, достаточно для большой войны.

– Благодарю, господин Минчев, – сказал Скобелев, опять принимаясь расчесывать свои рыжие бакенбарды. Он очень любил это занятие. – Как настроены турки, особенно офицеры?

Война стала реальным фактом, как они представляют себе ее перспективу?

– Настроения разные, ваше превосходительство. Часть турецких офицеров еще надеется на то, что турецкий султан и русский царь сумеют обо всем договориться и войны не будет.

Другие настроены куда более решительно: они уверены, что разобьют русскую армию. Причем эта категория делится на три группы: первая считает, что русским не будет позволено переправиться через Дунай; вторая – что если они и переправятся, то будут разбиты и сброшены в реку; третья – что русские на первых порах могут иметь успех, но недолгий и непрочный – турни ударят по флангам прорвавшихся войск и уничтожат их до подхода основных сил.

– А свое поражение они совсем не допускают?

– Есть и такие, но их немного, ваше превосходительство, – ответил Минчев, – Турки, они ведь фанатики, да и муллы стараются изо всех сил. Убить поганого гяура, как они считают, величайшее благодеяние, и кто его совершит, того непременно ждет рай со всеми азиатскими прелестями.

– Мы постараемся послать их в ад, – медленно проговорил Скобелев, – А что можно сказать про турок на Дунае? Много их? В каких пунктах их больше и в каких меньше?

– Я прошел вдоль Дуная от Черного моря до Систова, – оживился Минчев. – Войска по правому берегу реки распределены неравномерно. Очень много войск в Рущуке [2]2
  Ныне Русе


[Закрыть]вообще это очень сильная крепость. Встречал я тут главным образом низам, но есть и другие, даже албанцы – одеждой они очень похожи на павлинов. Около Рущука, по слухам, сосредоточено не менее ста пятидесяти тысяч хорошего турецкого войска.

– Почему так много? – спросил Скобелев.

– Турки уверены, что главный удар русская армия нанесет именно в этом месте; мол, русские очень любят штурмовать сильные крепости.

– И кто же там командует? Кто у них там главный?

– Пашей там много, ваше превосходительство, – ухмыльнулся Минчев. – Топал-паша, Измир-паша, Вали-паша, Мурад-паша, Салджазан-паша, Халил-паша, Нури-паша, Пехлеван-паша, Садык-паша, Али-паша и еще с полдюжины. На днях должен Приехать главнокомандующий Абдул Керим-паша. Пашей много, а дисциплины в войсках нет, ваше превосходительство. Появились там башибузуки и черкесы: эти начали с грабежей и насилий, христианские девушки не могут появиться на улицах Рущука не только вечером, но и днем.

– Ну, а Систово? Какова там численность турецкого войска?

– Невелика, ваше превосходительство! Я имел удачу повстречаться вчера с хвастливым турецким офицером. Он убежден, что русские в Систово не полезут, он так и сказал, что, мол, этот городишко не представляет для врага большого интереса. В Систове, насколько мне известно, находится один батальон редифа численностью шестьсот – семьсот человек и одна батарея, состоящая из шести пушек. Хоть турки и уверены, что русские не нападут на Систово, укрепления они воздвигают как на окраине города, так и по всему берегу. Работают и турки, и насильно пригнанные болгары. Но, ваше превосходительство, Систово после Рущука и других городов на Дунае показалось мне чуть ли не мирным уголком!

Данные были свежи и интересны, и генерал Скобелев занес их в виДавшую виды тетрадь. Он уже с уважением смотрел на своего собеседника и не скрывал этого.

– То, что вы с таким трудом и мужеством собрали, заслуживает самой высокой похвалы, – сказал он. – Полковнику Артамонову будет весьма полезно вас увидеть, и я направлю вас к нему сегодня же. Продолжайте и дальше служить Болгарии и России – это никогда не будет забыто, господин Минчев. Меня интересует какой-то небольшой участок, полковника Артамонова беспокоит вся Болгария. Русскую армию будет интересовать многое: крепости и их гарнизоны, Балканы и проходы в них, количество турецких войск и их обученность, оружие и артиллерия, одежда и питание, настроения солдат и офицеров по мере активизации войны. Точные задания вам даст полковник Артамонов. Как давно вы обедали?

– Вчера, ваше превосходительство.

Скобелев расхохотался – громко, раскатисто И весело, усы его дрогнули и энергично задвигались вместе с бакенбардами, в глазах появился юношеский задор.

– Ну, голубчик, хорош же прием мы вам оказали! – сказал он, теребя бакенбарды, – Работали на Россию, а русский генерал не догадался даже предложить обед! Ничего, ошибку сейчас мы выправим, обед у вас будет генеральский! И рюмочка будет. Я слышал, что болгары совсем не пьют. Или это не так?

– Пьют, но очень мало, ваше превосходительство, – ответил Минчев, которому после предложения генерала так захотелось есть, что у него даже закружилась голова.

– Пить будем по-русски, – сказал Скобелев.

– Благодарю, ваше превосходительство, по-русски так по-русски! – охотно согласился Йордан Минчев.