Текст книги "Контрудар (Роман, повести, рассказы)"
Автор книги: Илья Дубинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)
ТАЕЖНЫЙ ОТЕЛЛО
Бочкин БорСреди киевских проповедников патриотизма, гражданского и военного долга особо выделяется человек с моржовыми усами – участник многих войн. За долгую службу в рядах Первой украинской советской дивизии ветераны прозвали его «богунцем».
Не только в молодежных аудиториях, но и в своем кругу усач пользуется колоссальным успехом. Его удивительные эпизоды и всевозможные были и небылицы можно слушать с утра до ночи.
Свой очередной рассказ богунец начал словами Грибоедова: «Судьба проказница, злодейка…» И продолжал:
– Теперь у меня своя хата и балкон. Не балкон, а персональная дача. Утопает в зелени. Благодать! А было и другое… – Рассказчик сдержанно вздохнул, достал мундштук, сигарету и задымил. – Была и беда. Хотя вырубленное топором и перечеркнуто пером… Партия с первых дней, это было еще в дивизии Щорса, дала мне много. Дала богатырские силы выстоять. Но дело не в той беде, а в одной заковыристой истории…
Кратко о беде. О ней довелось мне услышать не от рассказчика, а от его друзей по боям и походам. После войны уже ветеран из дивизии Щорса, служивший в одном сибирском гарнизоне, получил небольшой срок. Двум бойцам его части после неудачного учебного похода отрезали пальцы ног. Так как в приказе на марш не были указаны меры против возможного обморожения, командир взял всю вину на себя. Тот, кому он дал детальные указания по телефону, смалодушничал…
Теперь же, слушая повествование ветерана, увешанного орденами и медалями за бои на многих фронтах, нельзя было заметить и следа огорчений или же обид за прошлое. Как-то довелось услышать от него самого – там, в тайге, он поддерживал свой дух четверостишием:
Вернусь, вернусь я к авангарду,
и снова я ее найду —
красноармейскую кокарду,
пятиконечную звезду…
Так оно и случилось. Под натиском проснувшейся совести малодушный сам написал куда следует. Дело пересмотрели…
А теперь о самой истории.
Пришло лето 1950 года. С группой других краткосрочников, среди которых был один слишком горячий ревнивец, один неумышленный поджигатель, один нарушитель финансовой дисциплины, богунца в разгар уборки богатейшего урожая послали на село.
Тайга. Школьный двор в райцентре на берегу шумной и сварливой Усолки. После мучительного безделья на длинном пути от Байкала до Енисея люди рвались к настоящей работе.
«Беру вас механиками», – заявил богунцу и его спутнику, кряжистому инженеру, директор МТС. Оба воспрянули духом. Их поставят к машинам, к живой работе, к настоящим людям.
Директор дружески похлопал по плечу инженера, несколькими теплыми словами подбодрив богунца.
Но долго им ликовать не пришлось. С порога школы донесся громовой бас местного начальства:
– Никаких эмтээс! И директору леспромхоза тут не светит. Всем прибывшим дорога одна – в колхозы…
Сопровождаемый молчаливой свитой, показался рослый детина в полувоенной форме с тяжелым полевым «цейсом» на груди.
– И надо же! – с досадой в голосе прошептал директор МТС. – Колхозы колхозами, а и у меня дел невпроворот.
Началась разбивка. Богунец с четырьмя другими лицами попал в деревню Бочкин Бор, совсем близко от райцентра. Председатель колхоза – инвалид с изувеченными руками – усадил их на легкий ходок, дрожавший от нетерпеливых рывков могучего красавца жеребца.
Вскоре проселок свернул на широкий, неправдоподобно нарядный тракт. С обеих его сторон нескончаемой грядой тянулись густые заросли шиповника, рясно усеянного крупными яркими ягодами, высоченные гибкие стебли красы тайги – красочного кипрея, или же иван-чая.
Председатель, еле сдерживая вороного, представился:
– Василий Иннокентьевич Королев, по паспорту конешно. Для наших колхозников я просто Васька, а порой – Васька Король. Будем знакомы!
Настал черед его попутчиков. Человек, сидевший рядом с Королевым, назвался механиком с Кубани. Это был ревнивец. Его сосед, рыжеватый с одутловатым лицом дядя, оказался прорабом. Нарушитель финансовой дисциплины. Товарищи богунца по локтю: один худющий, как глиста, шофер ведомственного гаража из Иркутска – виновник крупной аварии. Другой – юноша, колхозный подпасок, бобруец, неумышленно бросил «живой» окурок, от которого загорелась кладовая с продуктами.
Королев, круто повернув мощную шею, внимательно всматривался в каждого. Но до чего же он был деликатен. Никому из попутчиков не задавал бестактных вопросов.
Закончив с примитивной анкетой, он весело сказал:
– Что я вам сообщу, мужики! В нашей деревне не ждите себе обиды. Что там у вас позади – не мое это дело. А вот с мужиками худо и худо у нас. Да не только в нашем Бочкином Боре. Поизвела та проклятущая война мужицкую силу. А особливо нашего брата сибиряка. Ежели вы способные вникнуть в суть – наши люди встренут вас с открытой душой. А вот касательно комаров, мошкары чертовой или же, скажем, паутов – тех конских мух – не ручаюсь. Не ждите от них пощады. Бывает такое – рогатая скотина и та не в силе выдюжить против той гнуси. Но духом не падайте. Нонче же зачислю вас на довольствие. И сразу же выпишу накомарники. Привыкайте… – После короткой паузы председатель добавил: – Вот только одна закавыка – куда кого определить на постой. – Оценив каждого зорким взглядом таежного охотника, он продолжал с лукавинкой в голосе: – Вижу, кое-кого можно определить и к солдаткам, а кого и так – в аккуратную семью. У нас тридцать дворов, и через один – совсем молодая солдатка. Обратно та же война… Вот вас, товарищ механик, сразу поставлю к Дашке Бочкиной. Подходяво живет. Жар-баба и на язык и на работу. А механик нам во как надобен. Да! Молотарка с осени стоит разлаженная. Сдается, волки приспособили ее под свое логово…
В полдень показались строения. Впереди почерневшей от дождей и снегов поскотины столпилась вся деревушка. Пришли мальчишки и деды, девушки и вдовы-солдатки, молодайки и престарелые чалдонки. Эти почти все до единой с черемуховыми трубками в зубах.
Новые работники слезли с ходка. Ступив на землю, начали разминать отекшие ноги. Но тут выступила вперед празднично одетая, в цветастой кофточке, нарядных босоножках и яркой косынке моложавая колхозница.
Звучно поплевав на ладонь, прихлопнула ею каждого вновь прибывшего. Еще плюнула на ходок. «Как все это понять, – думал богунец. – Сначала плевки, а там, может, с легкой руки таежной красотки полетят и комья грязи, пойдет в ход валежник!» Но, отдаваясь гулким эхом в смежном бору, прогремел голос председателя:
– Ты что это, женщина, ширишься?
Таежница, лукаво усмехнувшись, ответила, одарив новичков привлекательной улыбкой:
– Это, Васька, ради доброго зачина… Чтоб ваш брат мужик не выводился в нашем Бочкином Боре…
– Ну и темная ты, Дашка. Темнее бора… И я за мужиков. А нешто в наш век машин и радио ты еще способная признавать такие пустяки?
Богунец-усач вошел в отведенную ему избу. Хозяйка Устя Бочкина, статная, костлявая женщина с крупным лицом, подбоченясь, сразу же ошарашила его:
– А лопать чего будешь? На наших харчах не разгуляешься…
– Председатель сулился выписать паек, – ответил постоялец, опустив на пол у порога свой фанерный, видавший виды чемодан с привьюченным к нему ветхим одеяльцем.
Устя, вынув изо рта черную трубку, радостно усмехнулась. Раздулись ноздри ее исполинского носа.
– Ну и ладно, приживайся. – Заметив кантики танкистских брюк усача, добавила: – Мой мужик жалует вашего брата. Сам вояка. И какой ешо – стреляный-перестрелянный!
К вечеру хозяйка и вовсе повеселела. Сам колхозный кладовщик доставил в избу Бочкиных щедрые дары тайги. Новым рабочим рукам, еще ничего не успевшим сделать для колхоза, подкинули невиданное довольствие: пшеничную муку, гречку, сливочное масло, даже мед. А в придачу ко всему ситцевый балахон с черной сеткой из конского волоса – накомарник.
Хозяин дома, сам Зот Еремеевич Бочкин, все еще не появлялся. Уже укладываясь спать, Устя сообщила:
– Сторожит мой мужик. В тайге. Случается, неделю носа не кажет. Лесован! Под воскресенье уж нагрянет. Пропущать баньку грех…
Рано утром, истопив русскую печь, подоив корову, Устя стала собираться на работу. Всем, кроме кубанца-механика, было объявлено накануне: идти с колхозниками на новые чистины.
Особенно крепко бьет гнус под вечер, но и с утра его вдоволь. А пуще всего за околицей, где сразу же начинается тайга. С накомарниками на голове люди шли к месту работы пять километров глухой таежной стежкой – летником. По его сторонам мягко шелестели величественные лиственницы, гигантские сосны, живописные кедрачи.
А вот и чистина – затерянная в глухом бору свежая корчева – новое, отвоеванное у тайги колхозное поле. Всей артели, двадцати колхозницам и четырем мужикам-новичкам, предстояло до самого вечера катать колодье.
Женщины сложили в одну кучу сумки с харчами. И сразу же закипела работа. Гуртом навалились на ближайшую, недавно выкорчеванную лесину – колоду. Катали ее к кромке поля. Конечно, там, где трактору стоило раз чихнуть, вся громада пыхтела добрых полчаса. Надо прямо сказать – сноровкой и энергией всех превзошла самая старая колхозница – Устя. Не отставала от нее и невестка Бочкиных – веселая, хлопотливая Дарья.
К полудню справились с десятком гигантов. Но их еще было немало. В ожидании своего череда по всей чистине лежал корчевняк, напоминая каменных идолов с острова Пасхи, красочно описанных норвежцем Туром Хейердалом.
Прислонившись натруженными спинами к коре ближайшей колоды, колхозницы развязали узелки, сумки. Новички сели в сторонке. Закурили. Рыжеватый ленинградец извлек из-за пазухи завернутый в крахмальную салфетку бутерброд с настоящим швейцарским сыром. Роскошь! Перед отправкой в колхоз бывший директор треста получил посылку. Диспетчер-москвич и колхозный подпасок-бобруец цедили молоко прямо из горлышка поллитровок. Богунец ел сухой, густо присыпанный солью хлеб. Спасибо Усте – дала взаймы своего. Тут заговорила развеселая Дарья:
– Что ж это, свекровушка, отдоилась ваша Рябуха? Только и хватает для собственной утробушки? Квартиранту своему пожалела молочка?
Устя, пошевелив носом-лемехом, не осталась в долгу:
– Не балабонь, Дашка! Ты своего постояльца ублаготворила, а до мово не касайся. До евоной утробы тебе делов нет. Он тебе ни сват, ни брат, ни кум аль там иной сродственник. Ешь щи с грибами да держи язык за зубами. Так будет краше, шалая…
Дарья не унималась:
– Хотишь не хотишь, свекровушка, а буду касаться. За мово постояльца какой с меня спрос? Спросить некому. А вот заявится твой дед, мой свекор, он того…
Усач подумал: пожалуется Дарья хозяину, и старухе попадет за то, что отправила его на работу без харчей. А «жар-баба» тем временем, отпив еще два глотка из горлышка, протянула ему свою, до половины опорожненную, поллитровку.
Он долго и напрасно отказывался. Дашка настояла на своем. И до чего же вкусным показалось ему молоко…
А рыжий трестовик, закурив после доброй закуски, похвалялся:
– Эх, братки, была у меня житуха: квартира, командировки, рестораны! Анекдот – такая шишка и катает в тайге колодье! А бабы! Не чета вот этим, – понизил он голос, – они же моются раз в неделю. Да и то в бане по-черному…
А бобруйский подпасок сразу отозвался:
– Видать, рыжий, не зря тебя поперли в тайгу…
Меж тем Устя, отвернувшись, не глядя ни на кого, ни на строптивую невестку, энергично уминала пахнувшие еще печью шанежки.
Но утром следующего дня, когда люди снова собирались идти на чистины, она сунула постояльцу поллитровку с холодным молоком. Спасибо Дашке…
Дед ЗоткаК вечеру этого дня появился хозяин, сам Зот Еремеевич Бочкин. Бородатый крепыш в потрепанном защитном мундире, в мягких чирках, в старой ушанке на седой голове, с дробовиком за плечом, он стоял как вкопанный на пороге избы. Из-под густых насупленных бровей метал сердитые колючие взгляды. Не поздоровавшись, переступил наконец порог, снял с плеча ружье, пнул ногой вертевшегося вблизи пса, сердито швырнул на лежанку огромную тетерку – охотничью добычу.
– Садись, Зотка, к столу, – залебезила хозяйка. Бросилась к печке, взялась за ухват. – Насыплю тебе горяченьких щей…
– Сыт по горло… – отозвался дед. – Потчуй свово разлюбезного постояльца.
Богунец обомлел. Стоял у окна ни жив ни мертв. Председатель, все жители Бочкина Бора приняли новичков как нельзя лучше, а тут на тебе. Ушат холодной воды! Куда там ушат, целая кадка…
– А это еще что? – распалялся все больше Зот Еремеевич. Стукнул прикладом дробовика по шаткой койке. – Кто позволил рушить хозяйское добро?
В первый же вечер, решая, куда уложить постояльца, Устя велела взять в хлеве старую, рассохшуюся дверь, два сосновых чурбака. Из них он и соорудил довольно-таки сносное ложе.
– Ишь какая сердешная, – хрипел простуженным голосом хозяин. – Что, в сенях они, их благородия, спать непривыкшие?
– Ты бы еще, Зотка, погнал его в подклеть заодно с овечками, – раскурив трубку, отважилась постоять за себя Устя.
– Кабы моя власть! – зло посмотрел дед и бросил самопал, а затем и патронташ на широкую кровать. – Наших мужиков подчистую извели, а тут, извольте, шлют нам всяких… На тебе, боже… Не зря начальство супротив их шерстки прошлося. Что, леший тебя забодай, – подступил он к старухе, возвышавшейся над ним на целую голову, – небось сама навяливалась? Сама просила постояльца? Ешо молочком потчуешь его! Что, мало в нашей деревне вдовых баб? Любая примет с охоткой.
– Не стращай, Зотка. Пуганая я… – вяло отбивалась Устя.
– Знамо дело, – не унимался вояка. – Один шиш, что баба толченая, что девка верченая…
А усач молчал, сбитый с толку этой дикой сценой. Напряженно следил, как неистово таранят стекло огромные таежные комары.
Воинственный дед сел за стол. В избе запахло наваристыми щами. Не сказав ни слова, квартирант направился к выходу. Присел у калитки на скамеечке. Все думал, думал – что делать, как быть?
Его раздумья прервал оглушительный грохот дверей. В нос ударил дух смачного самосада. Скрипнула калитка. С длинной пилой, топором и колуном в руках появился грозный хозяин. Сунув богунцу в руки топор, прохрипел:
– Небось зимой потянет к печке. Гайда-те в тайгу, налупим дровишек…
Что ж, подумал усач, отошел «стреляный-перестрелянный вояка». Раз беспокоится о зимней поре, не думает гнать его из дому. Но нынче уже сделано по тяжелой дороге добрых полтора десятка километров, а тут вновь тайга. А она ведь и глубока и просторна! Но ничего не попишешь! Отказаться – значит раз и навсегда восстановить деда против себя. Он взял топор.
Далеко идти не пришлось. Тайга, в которую звал старик, оказалась рядом, сразу же за поскотиной, не более чем в ста метрах от дома. Молча принялись за работу. Богунец судорожно вцепился пальцами в деревянную, гладко отполированную ручку пилы. Дед едва касался ее. Загудел инструмент, впиваясь острыми зубьями в комель кряжистой сосны. После колодья, после этой непривычной и тяжелой для него поначалу работы на чистинах, ныли спина, поясница, ноги, руки. Но вояка крепился. Дед, не давая ему спуску, словно играл пилой, хорошо понимая, чего стоит новичку эта работа.
С грохотом, треском и глухим шелестом, подминая под себя молодняк, кусты брусники, могучая лесина растянулась во весь гигантский рост среди живописных зарослей папоротника. Присев на сочившийся еще живицей пень, дед достал кисет и желчно скомандовал:
– Бери топор. Руби сучья!
А тут насела мошкара. Не десяток, не два – черная густая туча. Она лезла в нос, в глотку, под рубаху, за голенища. Весь потный, задыхаясь под душным мешком накомарника, человек из последних сил махал топором. А «лесован» аппетитно смалил свой душистый самосад. В голову усача лезли мысли о деревенских мироедах, угнетателях, о «Кавказском пленнике», о невольниках, попавших в жестокие руки горских князьков, о его тяжкой судьбине.
Ведь старик, снедаемый злостью и какой-то обидой на свою старуху, полагая, что по всем законам справедливости сам бог послал ему дарового работника, стремился на ком-то выместить свое горе. Возмутиться, бросить топор? Но не обязан же хозяин в длинную таежную зиму обогревать посторонних своими дровами… Его козырь! Все же он, и правый как будто, был не прав…
– Шибче, шибче пошевеливайся, леший! Это тебе, брат, не грешить там супротив закона.
На миг остановившись, богунец пристально, с укором посмотрел на старика. Ничего ему не сказав, продолжал помахивать топором.
– Самолично, конешно, не видал, да люди сказывают… – вполголоса пробормотал таежник. После минутного раздумья протянул кисет: – Садись, пора и тебе пошабашить… Чай не железный…
Потом они оба распилили кряж на чурбаки, или, как их дед называл, облецы. Вот после этого таежник себя показал. Вооружившись тяжелым колуном и деревянным клином, он принялся за дело. Квартирант не успевал подбирать за ним и укладывать в штабеля поленья, которые так и летели из-под проворных его рук. «Стреляный-перестрелянный вояка», словно волшебник, угадывал самые податливые места чурбаков. Под его не столь тяжелыми, как ловкими ударами облец будто гигантский цветок раскрывал свои лепестки-поленья.
В тайге тускнеет поздно. Работали – «лупили» они дровишки дотемна. Взглянув на высокие поленницы, усач не поверил, что это дело их рук. Конечно, больше дедовых…
Дома хозяин, загрузив кисет, выпил полный корец студеной воды, крякнул, поглубже нахлобучил мятую ушанку и, не проронив ни единого словечка, отправился на свой пост.
Отныне, считал богунец, у него два хозяина – колхоз и Зот Бочкин. Сегодня дед потащил его в бор под одним предлогом, а завтра потребует чистить хлев или же чинить ограду. Ведь волк, частый гость в деревне, опасен не только для хозяина двора, но и для постояльца! Основательный предлог! Недавно еще он мечтал о труде, который принесет ему не даровую, казенную, а заработанную, свою горбушку. Но и в мыслях не было – превратиться в чьего-то невольника.
Первое, что ему бросилось в глаза после возвращения из бора, это койка. Она уже не то дедом сразу же после обеда, не то самой Устей была перенесена в сени…
Тут, в сенях, неистовые комары не столь кусали, сколько нудным своим зуммером долго не давали уснуть. Но после колодья и «лупки дровишек» спалось крепко.
В тайге, как известно, летняя ночь коротка. Устя встала еще до первых петухов, растопила печь. Не успела подоить Рябуху – появился со сторожбы дед. А ведь до его поста было ни много ни мало – пять километров. Посопев в сенях, таежник загремел сложенным в углу инструментом.
– Вот тебе, любезный, сапка, – услышал квартирант хриплый голос над ухом, – марш полоть огород. Видал, сколь на ем тягуна, повилицы. Небось картоху нашу лопать будешь…
– Буду я лопать не вашу картоху, а свою, уважаемый Зот Еремеевич, – сбросив с себя одеяло, ответил усач. – Колхоз отрезал нам, новичкам, несколько соток. И нужна мне не ваша сапка, а лопата…
– Ишь оно што! – растерялся владыка. – Больно расщедрился Васька Король. А ты те сотки корчевал своим горбом, поливал потом и слезами?
– Не поливал, так полью. И кровью своей поливал не эти, так иные сотки…
– Так ты еще и резвый к тому… – ответил хозяин и гневно швырнул сапку в кучу инструмента. Грохнув дверью, ушел в избу.
Дашка – «жар-баба»Как обычно, бригада катальщиков двинулась на чистины лишь после того, как женщины управились с домашними делами. А их было предостаточно – горшки, корова, вода, завтрак, стирка, уборка.
Пока шли, Дарья не закрывала рта. Поравнявшись с богунцем, громко, чтобы все слышали, спросила:
– Что, глянулась вам фатера? Давеча больно крепко шумел в избе дед Зотка!
– В избе разброд – люди у ворот. А я что-то никого у нашей ограды не заметил.
– Знаю я своего свекра, – расхохоталась солдатка. – Страсть не терпит рослых мужиков, тем паче в своей избе. Обидел его бог росточком, не то что мою разлюбезную свекровушку…
– Не язык, а упаси боже! – буркнула Устя, следовавшая бодрым строевым шагом по таежной тропинке чуть впереди всей бригады. – Сущее ботало, хоть вешай его под дугу. Шалая!
А «жар-баба» с еще большим запалом трещала:
– Давеча сидим мы это на лавочке у ограды. Я и говорю своему постояльцу: «Провалиться мне скрозь грунт, дед Зотка шибанет свово гостя на улку. Кабы не пришлось еще одного бездомного человека у себя приютить!» А как стало вовсе смеркаться, снова говорю: «Дед Зот шваркнул на сторожбу без свово самопала. Знать, чуть свет возвернется. Не выдюжит евоная душа». Так оно и получилось… А рыжий, – торопилась Дарья выложить деревенские новости, все, местные пересуды, – ваш рыжий товарищ вот учудил так учудил…
– А что случилось? – спросил усач, лишь теперь заметив, что, кроме механика, занятого сложным ремонтом молотилки, нет и любителя швейцарского сыра.
– Сбыл он свою новенькую куфаечку нашему кладовщику, – докладывала Дарья, – после этого закупил в лавке весь чай, какой только там был. Цельный куль уволок, пропастина, домой…
– Знать, нынче почнет спекулянничать, – подала голос Устя. – А зря, наши колхозники не пользуют того чаю. Есть свой – черемуховый цвет…
– Куды там! – возразила Дарья. – Не то вовсе у вашего рыжего в башке. Дома вскипятил чугунок воды, грохнул в него ажно цельную пачку. Получился не чай – натуральный деготь. Выдул самолично весь чугунок до самого днища, развеселился, запел: «Прощай, любимый город». И играл чаедуй ту песню допоздна. А нынче что твой сурок спит. Знать, не глянулось ему катать колодье. Попал в отказчики.
Так от всезнающей, болтливой Дарьи узнали, что пятый компаньон по странствиям, бывший прораб, – чифирщик. Чифирь, густо настоянный чай, подымая на короткое время тонус, разрушает организм сильнее алкоголя, морфия и даже опиума.
Много колодья уже было перемещено к кромке чистины, однако немало его оставалось еще посреди поля. Катальщики принялись за привычное дело. Работа нелегкая, но она была куда легче той, в которую накануне впряг своего постояльца дед Зот. Десятиметровые хлысты в три-четыре обхвата не могли устоять под дружным напором слаженной артели.
В обед что-то загрохотало на изрытом колдобинами таежном летнике. К корчеве, величественно восседая на легком ходке, подкатил сам председатель. Мошкара вилась вокруг его головы, но словно к заколдованной опасалась прикоснуться к ней. Королев широко раскрыл свой кисет. Во всем Бочкином Боре самый душистый самосад был у него.
Королев сообщал новости – проездом на Мурму заглянул в деревню директор МТС. Не сегодня-завтра прибудут из районного центра отремонтированные трактора. Сразу же начнут подымать целик – целину, на которой вот уже второй день катают колодье. Иркутский шофер, сказал он, пойдет в заправщики – будет подвозить тракторам горючее, смазку, воду. Бобруйский подпасок станет прицепщиком.
– А мы-то как? – всплеснула руками Дарья. – Не совестно тебе, Васька? Знаешь, нет мужиков, так и дух мужицкий пособляет. Твоей Аришке что – мужик под боком…
– Помалкивала бы, Дашутка, – лукаво усмехнулся председатель. – Раньше кондерничала и кондерничала, а теперь, слыхать, что ни день – пельмешки. Вот директор МТС осмотрел молотилку, остался доволен мастером. Говорит – золотые руки. Сулится забрать его к себе. Хочет его сделать главным механиком по комбайнам. Вот куда твой механик сиганет…
– И ты от него отречешься? – Дарья вскочила на ноги, порывисто оттолкнувшись спиной от колоды, сорвала с себя накомарник.
– Наше дело маленькое, – под напором «жар-бабы» подался чуть назад председатель. – Прикажут – я обязан выполнять.
– А ежели после этого Дарья Бочкина да не выйдет на работу? Ежели она ударится в отказчики?
– Что ж? Как потопаешь, так и полопаешь. Выйдешь, Дарья Бочкина, выйдешь! Знаю: себя не помилуешь, а дитенков своих пощадишь!
– Ладно, – вновь уселась строптивая женщина, – тогда тебе, Васька, придется иной разочек пожалковать соседку-вдову!
Эти слова вызвали дружный смех всей артели. Одна Устя насупилась.
– Сказано – шалая, шалая и есть. Бесстыжие твои глаза, Дашка! Тебе б плакать, а ты все дыбишься…
Королев, густо задымив, возразил:
– Ладно, а что скажет моя Аришка?
– Аришка, Аришка? – не лезла за словом в карман Дарья. – Ладно ей подфартило – мужика ей вернули. Нельзя все себе и себе. Надо маленечко и об товарках подумать… А про это, Васька, запамятовал, – вовсе разошлась Дарья. – Да я вот помню – аккурат на спаса влетел на колхозное собрание наш тракторист и заголосил: «Айда, Васька, к трем листвякам, там районный фининспектор и твоя Аришка мнут поскони».
Председатель нахмурился, вобрал голову в плечи. Дарьины озорные слова оказались похлеще таежных комаров. Против них председатель не был заколдован. Он стрельнул глазами в ту сторону, где сидели новички.
– Ну, я поеду, – ответил Королев. – С тобой, Дарья, сцепись – и до утра не расцепишься. Золотые дадены тебе руки, а язык будто у дешевки. А касаемо Аришки зря, Дашка, балабонишь. То все бредни. Люди знают – и поныне трясет тракториста лихоманка. Не соглашалась моя Аришка-учетчица при его выработке выписывать туфту… Завидки берут, вот и чешешь языком. Поверь, Дашутка, не повинен я в том, что вернулся, а твой мужик… Судьба… Сама знаешь, касательно того самого интересу моя Аришка вовсе спокойная… Телок…
Председатель, усевшись на ходок и подобрав вожжи, поманил богунца пальцем. Обойдя строгого жеребца стороной, тот приблизился к повозке. Королев начал вполголоса:
– Знаете, что я вам скажу? Двое ваших пойдут к тракторам. Что, останетесь с бабами один? Три деревни, два села, восемь девок, один я? Так негоже! Наши бабы одни спроворятся с корчевьем, привышные. В войну не то ворочали. Таежная баба – сила! Похлеще, ежели хотишь знать, мужицкой. А потом же, с раненой рукой катать колодье – не дело. И меня совесть тормошит. Вот и подобрал я для вас работенку полегше. В тайге, правда, не без лесомыг – и косолапый бродит, и, случается, двуногий зверь шастает. Но бывалому человеку все нипочем. Будете сторожить колхозную пчельню…
– А дед Бочкин?
Председатель потупился, отвел глаза в сторону. Переложил вожжи с правой руки в левую и, чтобы подавить смущение, незаметно для себя перешел на полный голос:
– Знаете, деду Зотке приспела иная забота. На всю округу это единый дужник. Не только что нашему, а всем соседним колхозам гнет дуги, ободья, обручи, ладит полозья. Он и коновал, он и пилоправ. Скажу по правде – самый большой доход нашей артели от его мастерства. Обратно же косы-литовки под сенокос точит, дранницу щиплет дед Зотка, и по части смолокурства – нет ему равного.
Дарья, не спускавшая глаз с председателя, подала голос:
– Что, Васька, на последнего нашего мужика и то заришься? Валяй, валяй!
– Не твоя, Дашка, забота, – сердито отбивался Королев. – Выберут тебя на мое место – и распоряжайся. А пока определяю людей я. И не ширься, найдется и на тебя управа…
– Знаем, знаем! – продолжала свое солдатка. – Вот с дедом Зоткой и определили вы сплавить человека. – Тут она метнула сердитый взгляд в сторону свекрухи. – Знаем, угодила деду Зотке шлея под хвост… не сторожится ему там в тайге. Чуть свет мчит в избу… Какая уж тут сторожба? Вся деревня знает – настрекал тебя дед.
– А хоть бы так, – пошел в открытую председатель. – Не все ли едино, где человеку зарабатывать свой трудодень? Вот они пойдут на пасеку, – ткнул он в сторону новичка кнутовищем. – И нечего меня корить: «Дед Зотка, дед Зотка!» Это из нонешних петушков попадаются шибко вумные – плюют на нашего брата фронтовика. Им все нипочем. Ни наша кровь, ни наши страдания, ни наши заслуги перед Родиной. А я им примера давать на стану – уважаю, которые постарше меня. Которые давили в тайге Колчака и прочую двуногую гнусь. И следует помнить: дед Бочкин с отцом своим заложили здесь самую первую чистину. Половину изб в деревне срубил он. И та, в которой ты живешь, Дашка, его работа. Да, это надобно помнить. И в нем, в деде Зотке, вся наша мужицкая сила и вся наша мудрота. От него, а не от тебя, Дарья, первый настрек и в севбе, и в жатве, и в молотарстве…
– А я что? Я не перечу… – отвернулась Дарья.
– То-то же! – хлестнул кнутовищем председатель. Жеребец рванулся было вперед. Сдерживаемый беспалой, но сильной в запястье рукой, закопытил на месте, обстреливая ходок мягкими хлопьями целинного грунта. – А чьи сыновья полегли, под Берлином? Один из них – твой мужик, Дарья…
При этих словах Устя, сняв накомарник, стала энергично протирать глаза огрубевшей от колодья ладонью. Глядя на нее, всхлипнула Дарья. Виновато опустив голову на плечо свекрови, зашлась голосистым плачем.
Устя, посуровев, повела длинной своей рукой в сторону черной тайги, в недрах которой затерялась малоприметная деревушка Бочкин Бор.
– А про евоную танку ты, Васька, и забыл упомянуть…
– Что ж! – уж гневно ответил Королев. – Вся Россия знает – бил Гитлера боевой танк «Зот Бочкин». В нем я, механик-водитель, и лишился пальцев…
Вечером, когда вслед за густым колхозным стадом вошли в деревню катальщики, Королев подозвал усача к крыльцу колхозной конторы:
– Ступайте в плотницкую. Там я припас несколько дранниц, парочку брусков. Можете себе срубить путяный топчан.
– Что? Для пасеки? – спросил новичок.
– Зачем? Там есть ледащенький – подойдет. Про зиму надо позаботиться. Не ломать же вам бока на худой двери деда Зота. Не личит это вам. Вот заберут механика в МТС, я вас поставлю к Дашке. Так будет ловчее.
По дороге в деревню Дарья, верная себе, забыв уже о недавних слезах, сообщила полушепотом богунцу:
– Нагрянул как-то дед Зот в избу, а Устя в аккурат пельменничает с казенным лесовщиком из одной миски. Будто и невелик грех, а поди ж ты… Ошалел с тех пор человек. И годков тому ни много ни мало – без горсти полсотни… А скажи ж на милость – не сбыть горемышному той досады. И через что такое стряслось? Разное брякают наши бабы. Будто, как отвоевался мой свекор, стал понимать о себе много. Ты хоть и вернулся с красных фронтов, а зачем презирать древний закон? Наши лесосмыги с дедов-прадедов натягивают на себя лузан наизнанку – это такой шерстяной безрукавник. От лешего, стало быть. А деду Зотке наплевать. Заночевал он в дальней заимке в Талом бору, а лесной владыка и озычил его, напустил порчу… Вот через тот самый озык наш дед Зотка и сам не свой…
