Текст книги "Контрудар (Роман, повести, рассказы)"
Автор книги: Илья Дубинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)
Гость круто повернулся к хозяйке дома.
– За бандероли еще раз спасибо.
Хозяйка в смущении энергично замахала обеими руками, а Назар, продолжая свою мысль, поведал, что теми книгами пользуются все жители густонаселенного пятиэтажного дома.
– Но не таюсь, никому не даю и понюхать листка, пока сам не сниму пробы… Вот насчет этого я в самом деле беспредельный пропойца… Бывает, врубаюсь в книгу через всю ночь до самых арьергардных петухов… На очереди – сочинение маршала Жукова.
– Очень тепло сказал маршал о вашем командире Примакове. Не обошел его. Ты и облобызай в самом деле ручку хозяйке, – сказал Нестор Минович.
Копошась у газовой плиты, у этого, как она не без иронии называла, пульта домохозяек, Евдокия Федоровна спросила у Турчана, не читал ли он книгу «Всадники». Если нет, то советовала обязательно попросить в своей библиотеке. Со всем пылом она уверяла, что книга Яновского – изюминка украинской прозы. И добавила, помня встречи с автором, что у Юрия Яновского была тонкая поэтическая душа. Ею писатель покорял людей. Уже в те далекие времена он стремился быть братом человеку.
Старый Турчан, нагнувшись над рукой «королевы», охотно выполнил совет хозяина. Затем спросил:
– Вот только не додул я, Евдокия Федоровна, почему ты не схотела выслать мне одну книгу. У нас она в большой моде.
Евдокия Федоровна от слов «не додул» поморщилась, словно от зубной боли.
– Что скажешь, Назар? Здорово? Вот моя Евдокия Федоровна, хоть и вышла на пенсию, дома не засиживается. Все среди книг.
– А вот и не все. К сожалению. Есть еще плита, стирка, натирка полов… – отозвалась «королева» дома.
А потом добавила, что вот сразу после войны позвали ее учить молодых дипломатов хорошему тону. Но выпадало и такое – трудно поверить: приходилось грузить на баржи мерзлую картошку. На пустой желудок. Не раз вспоминала тогда годы, когда кругом был хлеб, хлеб, хлеб… Перепадало всякое. И считала счастьем то время, когда не было несчастья. Шутка ли, в одном конверте два извещения! И каких! А разве только это?
Слушавший хозяйку с расширенными глазами Назар нахмурился. Сказал доброе слово о своей первой жене, «двужильной труженице». И тут же вспомнил, что в кавалерии завидовали тому всаднику, которому попадал конь светлой масти с темной грядой вдоль хребта – «ремнем». Такому предъяви любую нагрузку – не откажет, не сдаст, не пристанет. Любой форсированный марш ему нипочем. Одним словом, «двужильная животная». Только то, что из ста единиц случается с «ремнем» лишь одна, а среди «наших баб» – из ста девяносто.
– Ну, Назар, хоть сравнение твое не совсем удачное, но угодил ты в самый раз. Досталось и достается нашим «королевам». Один наш дед правильно отметил, – сказал Нестор Минович. – Жизнь для иного – это балет на льду. Не хочешь и не ждешь, а сковырнешься. Но, вот другой сковырнулся и остался лежать распростертый, а наш брат встал, отряхнулся и пошел чесать по новой…
Попав в свою стихию, Евдокия Федоровна, отдавшая все свои лучшие годы работе с читателями, продолжала:
– А то объявились и такие авторы. Они себя полагают пупом земли, апостолами новой правды…
– Это какие же? – спросил старый Турчан.
Евдокия Федоровна, разрумянившись, поведала, что это те, кто с умилением воспевают лучину, когда многие выходцы из села давно уже создают квантовые генераторы и летают в космос. У них в голове не лучина, а лучи – альфа, бета, гамма-лучи… Те горе-апостолы рады воскресить культ кокошника и прапрабабкиных салопов, когда многие сельские девчата давно уже перешли на тесные брючки и на мини-юбки. Они воздают должное, пуская обильные слюни, атрибуту купеческой роскоши – тульскому самовару, когда давно уже во многих сельских чайных весело мурлычут миксеры, изготовляющие модный коктейль. Это напоминает ей поэта Клюева и его гимн навсегда свергнутому прошлому, всей тухлой старине:
Где же ты, шальная тройка и густая пыль?
Где же ты, пивная стойка – сказочная быль?..
Старый Назар решил высказать и свое мнение о тех авторах. Но, не читавши их произведений, он мог встрять в интересно завязавшийся диалог лишь абстрактным словцом. Вспомнил ветеран одну из ходовых поговорок обитателей Предмостной слободки: «Писав писака, не розбере й собака…»
Реплика ветерана вызвала одобрительную улыбку Нестора Миновича, а хозяйка дома с нескрываемой грустью посмотрела на гостя. Ей хотелось бы услышать более глубокие суждения. Может, кому иному она бы того не сказала, а тут…
Пододвинув гостю вазочку с фруктами, она с деликатной укоризной вспомнила, что не только все двери, но и все ворота были широко раскрыты для рабочего человека. Иди учись, постигай, грызи гранит науки, ступай на широкий простор, расти ввысь… Много повыходило из слободок заметных людей.
Но не очень-то было заметно, что эти укоры огорчили гостя. Вытирая усы бумажной салфеткой, не без задорного огонька в лукаво сощуренных глазах, Назар заявил, что не всем же быть инженерами и поэтами. Кто-то должен быть слесарем, сапожником, полотером, даже бочкарем, ну а без пекарей вообще-то жизнь немыслима. Ни в век лучины, ни в век космоса… Касаемо же того роста, то у него есть что сказать любопризнательной Евдокии Федоровне.
Ни богатых хуторов, ни роскошных дач у него, Назара, не было и быть не может. А садочек есть. Да еще со скворешнями. Весной от птичьей музыки голова кружится. Соловьи и те водятся. Поначалу они производят пристрелку, а затем уже откалывают свои номера…
В том садочке он сам вырастил отличную шеренгу строевых мальв. Чудо-цветы. Прошлым летом ни с того ни с сего налетел ураган. И какой! Наделал же он беды и в поселке и на полях. Такого бедствия, местные жители говорят, не было лет тридцать… Метровые мальвы как стояли в пышном цвету, так и продолжают стоять. А вот потянувшиеся в рост двухметровки… Тот «скаженный ураган» одним сорвал верхушки, других переломил надвое, а третьих – с корнем повыдергал. В жизни всякое случается. Кому выпадает орел, а кому решка, кому поджаренная горбушка, кому – недопеченный ломоть…
– Выкрутился наш Тертый Калач, выкрутился… – усмехнулась Евдокия Федоровна.
– Наш Назар напомнил мне транзистор, – заметил Нестор Минович. – Сидит в нем глубоко, ничем себя не выказывая, гибкая антенна. А при надобности она вздымается ввысь на целый метр. Так и его острый язычок… Что ж, один – ноль в пользу Тертого Калача.
Назар с раскрытым ртом слушал хозяйку дома и про себя думал: неужели это та самая шустрая девчонка с Предмостной слободки, которая не одному пареньку в свое время вскружила голову? Та Пчелка с челкой, которая ради алчности ненасытного булочника подставляла свои бока под удары разъяренной толпы голодных баб. И не только развозила клиентам пана Неплотного крупчатые булки, но дома, поднявшись чуть свет, надраивала до зеркального блеска обувь «благодетелей» и с особым старанием Горациевы, как она сама говорила, «форсовые сапоги».
Видать, та самая симпатичная дивчина, которая заигрывала с ним, почти со своим ровесником, сразу же приглянулась хромому солдату. Еще тогда, когда он усаживал ее в розвальни с выпечкой для восставших арсенальцев. Хотя он и был старше на восемь лет. Двадцать пять и семнадцать…
По моде того времени, как и Гараська, ставший Горацием, Явдоха (Евдокия, Дуся) стала Адой. Незадолго перед войной Назар побывал в городском отделе народного образования. Он увидел свою землячку, «баламутку Аду», в просторном отдельном кабинете. И с тех пор уже не мог называть ее по-старому. Лишь по имени-отчеству. Шутка ли, за ее спиной были рабфак, университет, долгая работа на фронте культуры… Несколько раз он обратился к ней на «вы», но она, хлопнув его по чубу газетой, обозвала йолопом…
Пожевав бутерброд с ветчиной, Назар Гнатович поморщился и сказал, что выпивка, спорить не приходится, первый сорт, а вот… Что такое хлеб? Это, как известно, фундамент всего пропитания. Корень любого провианта. Не пропустил он по дороге на Печерск ни одной булочной. В одной из них вышла у него с продавцами небольшая «пресс-конференция». Узнал от них, что того хлеба выпекают в Киеве дюжину сортов. Вот довелось ему пройти сквозь все Балканы. И уже после войны простоял он там с годок в разных гарнизонах. И что? На всю Болгарию выпекают всего-навсего три сорта. Зато каких! Не булка, а божья благодать! Ты ее сожмешь в лепешку, а она тут же обратно воспрянет. Съест человек ломоть – и сыт. Вот это вопрос. От того хлеба у рабочего человека и сила иная. Не нужен и приварок…
Хотя старый Назар много времени проводил дома за книгой, он понимал, что не может на равных с хозяевами поддерживать тот «ученый» диалог! Но зато все, что касается хлеба насущного… Он закончил свой монолог так:
– Не мне вам говорить, не меня вам слушать. Лучше меня знаете в этих делах толк. Скажете – автоматика, машины, конвейера. Да, все это подняло нашего брата пекаря. Был бедолага, стал человек. Но чего-то не хватает к той технике. Поверьте мне…
Хозяин было раскрыл рот. Но гость не дал ему сказать ни слова.
– Знаю, подкинете вы мне: «А наши космонавты, а наши ученые физики, а наши шахтеры, а наши доярки, а наши комбайнеры, а наши ракетчики…» Я добавлю: и наши пекаря. Проедьтесь по Днепру до самого Херсона, покушайте там ихние пшеничные булки или же попробуйте в Москве бородинского хлеба, в Умани булку, в Дрогобыче паляницу. В Кишиневе не были? Там не франзоли, сама роскошь! А взять пыну! Это так по-ихнему прозывается хлеб. Так вот о наших киевских пекарях, до которых и мы с вами имели когда-то касательство…
– Чуточку ты, товарищ Тертый Калач, того… – перебил гостя Нестор Минович. – Взять киевский кирпич ржаного хлеба…
– Ничего, подходящая продукция, – пожал плечом гость.
– А батон за тринадцать копеек…
– Мировой батон, – согласился Назар. – Люксусовый! Слыхал я, за «Киевский» торт дали кондитеру орден. Я считаю – за хлеб надо давать ордена. И Золотые Звездочки. Только за настоящий. Вот моя резолюция, Нестор Минович!
Тут Евдокия Федоровна, загадочно улыбаясь, подняла свою тонкую, чуть покрытую морщинами руку:
– Можно мне?
– А почему бы и нет, – ответил ей муж. – Переходим на прием.
– Так вот, – начала она. – Вы, мастера древнейшей профессии, лучше меня разбираетесь в этом деле. Хотя и мне оно не чужое. Сами знаете… Обзаводишься цветами на балконе, не забудь, что придется их поливать. Коммунальные прачечные облегчили наш труд, но переглаживать белье и ставить новые пуговицы взамен раздавленных машиной приходится сплошь да рядом. Наш мелиоратор дает консультацию на Замбези утром, а вечером он уже ужинает у себя дома, на Днепре… Но прихваченные им там вирусы тропической малярии, которые раньше добирались до нас за месяц, нынче могут пожаловать за пять часов. Значит, кое-кому и об этом надо подумать. Помнить о второй сути вопроса. Значит – как помнят о ней в Херсоне, Москве, Дрогобыче, Кишиневе. Потому что машины в пекарнях – это только одна суть, а вторая – это старательные руки и светлая голова.
Резко переменив тему, Назар Турчан заговорил о другом. Не раз и не два прокатился он на славном метро. «Блеск с кандибобером», – как говорил Костя-бородач. Не думал Назар тогда, когда шастал по слободке, что его родной хлопец Витька «отчубучит» такую красу. И воевал он в танкистах отлично, хотя и не обсохло еще молоко на губах. И в шахтах метро показал себя казаком первый сорт. Сиганул сын и внук пекаря. Спасибо нашей власти. Вот только Славка – внук пекаря и сын прораба – задал ему звону. С девятого класса встрял в шебутиловку… Отпустил патлы до плеч. А штаны? Не то чехлы на ногах, не то футляры, не то просто подштанники. Это бы все пустяки, говорят – мода. А вот другое было не пустяки. Втерся внучек в шаткую компанию. Заделался чмуриком. Не раз его батько хватался за танкистский ремень. А он, Назар, не давал.
– И правильно поступал. Ремень – это последнее дело, – вставила свое слово хозяйка дома.
– Зараз, – продолжал Назар Гнатович, – мой внук уже не тот. Осилил хворобу. Помогли люди, как когда-то помогли мне. Молодчага Славка! Теперь учится хватко, стрижется под полубокс, отпрянул навечно, сдается, от тех проклятых чмуриков. Одно слово, стал человеком. Стал настоящим Турчаном. Натуральный казак от дедов и прадедов. Пошел по стопам батьки. Изо всех сил пнется в инженера. А до чего было докатился! Засыпался – сорвал трубку автомата-телефона. И еще расписался: «Фантомас».
– То-то и оно… – поглаживая глубокий шрам на подбородке, ответил хозяин дома. – Бывает, облазишь подряд пять-шесть автоматов, а не позвонишь. Даже когда уже обзаведешься нужными монетами. А все через тех фантомасов… У иного лихость прет через край, как та опара, а другому, может, будущему космонавту, нужны детали…
– Надо добавить про люминацию… Известно – милиция это одно дело, та этого не допускает. А тут какие-то любители. Они застукали фантомаса. Славка наш горячий, и на его счастье ребята попались не стылые. Получилась свалка с продолжением, как многосерийный телефильм. В горячке по взаимному обороту и понатыкали моему внуку не только фар, но и подфарников. Более месяца не гасла на нем та люминация…
Потом гость сообщил, что и на язычок его внук шустроват. Мальцом еще играл он с соседскими ребятами. Мостили они из щебенки «шоссе». Бабка той ребятни шумит с крыльца: «Вы же онуки профессора, а возитесь в грязи…». Тут-то Славка и врезал: «А я внук пекаря, мне можно!»
Застыдилась та «профессорша», махнула рукой… Он, Назар, может сказать прямо: припек, как это видно всем, в его династии не шибко выдающий. Две внучки и всего один внук. Зато с огоньком… А то еще вздумал тот шибеник куплять – и кого? Собственного деда! Не дальше как вчера заглянул он, Назар, к своим. Это на Русановском массиве. Аккурат та «халабуда», что на ее девятом этаже живет сын, стоит на памятных песках бывшего Полигона. Кому-кому, а Нестору Миновичу тот чертовый Полигон кое-что напоминает. Может, до сего дня торчит в печенках.
Только выскочил из того хитромудрого лифта, входит в тесную переднюю, а Славка тут как тут. Говорит: «Дид Назар, все-таки я мечтаю пойти на физика, а потом по вашим стопам. Сунусь до пекарни…» А он, Назар, ему: «Что ж? Дорогой мой онучек, занятие строителя метро очень необходимая и очень почетная штука, а нет древнее нашей турчанской профессии. Как отчислил господь бог прародителей человечества, значит, Адама с Евой из рая, снял их с котлового и прочего довольствия и запер перед самым ихним носом наглухо закрытый для посторонних распред, они и ухватились за личную выпечку. Бо иначе пришлась бы им шпулька. Известно: рыба – это вода, ягода – трава, а хлеб – всему голова. Не будет хлеба, не будет и обеда…»
После этого высказывания дед вдруг засмутился: а при чем тут физика? Видит он – тот шебуршливый фантомас ехидно так посмеивается и говорит: «Только вот что, дид Назар, в той пекарне, что не дает мне спать, стоит особая печка. Наглухо запечатанная – реак-тор…»
Деду Назару послышалось черт знает что. Он и вспомнил ту ночь на Жилянской и того патлатого редактора, из-за которого ему перепало от пана чотаря. Реактор-редахтор…
А Славка с хитроватой улыбочкой свое: «И пекут, дид Назар, в той бисовой духовке не буханки московского хлеба, не украинские паляницы, а ядерные кренделя и атомные рогалики… А все одно – пекарня!»
– Ну, что вы скажете, Нестор Минович, на того халамидника? Встали бы мои старики. Встала бы моя мамаша, бедолага – вековечная куховарка и прачка у булочницы пани Ядвиги на Предмостной слободке… Ну, засиделся я у вас, Евдокия Федоровна, – стал энергично прощаться гость с Ворсклы. – Еще у меня встреча. Давно обещал школьникам-следопытам Куреневки провести их с Дарницы на Вигуровщину. По дорожке, которой шла кавалерия Примака в тыл Центральной раде…
– А я эту школу знаю, – откликнулась хозяйка дома, наливая мужу второй стакан чая. – Отличный коллектив. Отличные питомцы. Не раз смотрела я на них и думала – скольких Курчатовых и Тычин, скольких Гагариных и Рыльских, скольких Амосовых и Маяковских вырастят наши школы. Ведь школа должна не только учить, но и растить…
– А как же иначе! – поддержал ее муж.
– И еще я думала… У каждого ребенка есть своя заветная вершина. Он о ней мечтает, он и стремится к ней. Для одних – это вершины знаний и мудрости. Для других – вершины мужества и отваги. Для третьих – это вершины гражданских подвигов и свершений. Для четвертых – вершины поисков и великих открытий. Для некоторых – это вершины выдержки и великого терпения.
– Моя Явдоха, сдается, ударилась в большую философию, – пошутил Нестор Минович.
– Возможно, что это и вовсе маленькая философия. А может, вовсе не философия. Куда уж нам! – продолжала «королева». – Но это то, что есть жизнь. Так вот, к сожалению, есть и другие устремления. Увы! Но речь не о мнимых героях. Я хочу говорить о настоящих характерах. Характерах нашего потомства…
– Наших наследников, – поддержал женщину гость, впившись взглядом в сияющие ее глаза.
– Именно! Вот и хочется пожелать всем тем настоящим юным людям, всем, кому будет дано великое счастье достичь своих вершин, чтобы они не забыли вспомнить с благоговением душевные и мудрые слова поэта: «Наставникам, хранившим юность нашу, за благо воздаем…»
Отодвинув стул, стряхнув с себя хлебные крошки в ладонь и высыпав их в тарелку, Назар Гнатович выпрямился, расправил густые брови, погладил запорожские усы. Он чувствовал, что в этом доме можно говорить до утра и не устать. Но он знал, что самый дорогой гость и тот должен уйти вовремя…
– Еще надо завернуть обязательно на Куреневку. До школьного и фронтового товарища…
– А что, Назар Гнатович, своей бандурой по-прежнему увлекаешься? – поинтересовалась хозяйка.
– Никак нет, Евдокия Федоровна! Одно что нет времени, рвут на куски. Все выступать и выступать. Второе: чуть не содрали с меня вот эти казацкие штаны. Требуют для музеев. А я вместо штанов дал им свою бандуру. Хоть и дуже жаль было с ней разлучаться. Прошла со мной четыре голода и четыре войны…
Уже в тесной прихожей, когда гость, уходя, переобувался и менял хозяйские тапочки на свои неизменные кирзы, он, унимая звон потревоженных орденов и медалей, обратился к изрядно прихрамывающему Недогону:
– А знаете, Нестор Минович, очень уж неловко мне перед вами, даже совестно, черт бы его побрал. С охотой, если это допустимо, отдал бы все свои награды вам. Всем этим я обязан кому? Не будь тогда вас, наелся бы я пирогов с бедой…
– Ну и врезал… – звучно рассмеялся хозяин дома. – Сказано, чудак ваше благородие, так оно и есть. В этих вопросах, дорогой Назар, играет роль не количество… Хвалиться нечего, а старше моего Красного Знамени, полученного в двадцатом за Перекоп, пожалуй, нет во всей нашей столице.
Как и у многих душевно цельных натур, у старого пекаря было очень мягкое лицо, очень добрые мудрые глаза. А ведь прошел он, начиная с 1914 года, через такие годы и через такие испытания, что даже душа ангела могла ожесточиться. О тех годах и тех испытаниях красноречиво свидетельствовала изложенная четкими иероглифами морщин суровая книга бытия…
И все же Нестор Минович Недогон мог бы сказать и это:
Рисунок чеканный судьбины
Морщинами лег среди лба,
Молю я, чтоб в спутники людям
Полегче досталась судьба…
– Ну вот что, Нестор Минович, возьмите хотя бы половину моей «шерсти», – тут гость расплывшись в широкой улыбке, энергично мотнул совершенно седым, но еще довольно пушистым чубом. – Но была же и у вас форсовая прическа. Помню, за ту чуприну и я уцепился тогда, на Долбычке. И после, когда гостевал в Киеве за четыре года до войны. Все тогда было в норме. И куды все подевалось? Вы только извините, а будто бы корова слизнула языком…
– Эх, Назар, Назар! Что могу я тебе сказать? В тех делах, где я оставил свои волосы, многие и многие оставили головы… Перекоп, окружение, плен, восстание в Бухенвальде, марш на Берлин, восстановление разрушенных пекарен в Силезии…
– Понимаю, Нестор Минович. Еще в те годы, когда за вами охотились контры, вы все посмеивались: «Им меня вовек не застукать, не споймать, не догнать. Фамилия моя того не допускает…»
На прощание крепко и неоднократно облобызавшись, гость с Ворсклы достал с вешалки довольно увесистую сумку.
– Скоро протрублю «отбой»… Дома, видать, заждались… Собираю гостинцев своим… Всякую тут ерундицию…
Направившись уже было к выходу и зацепившись сумкой за ручку холодильника, гость заметил, что вот попал он недавно к одному человеку и, лукаво подморгнув, добавил, что это как раз один из тех, кто молотил Нестора Миновича на прогулочном катере, а потом толкнул его в воду. Евдокия Федоровна, сардонически улыбнувшись, заговорила об иронии судьбы.
– Жизнь есть жизнь, – заметил Нестор Недогон. – С ее хитрыми ходами и головокружительными эскалаторами…
Уже открывая дверь, Евдокия Федоровна, тепло провожая гостя, вспомнила строки поэта Смелякова:
Приостановится движенье,
И просто худо будет нам,
Когда исчезнет уваженье,
К таким, как эти, старикам…
Любитель дружеской переписки с боевыми товарищами, однажды Назар размахнулся и послал одно письмецо.
«Добрый день, дорогой наш Нестор Минович, всеми уважаемая Евдокия Федоровна! В кругу своей семьи дважды перечитали вслух присланную Вами книгу – самый лучший подарок моему сердцу и моей старой казацкой душе. И еще большое Вам спасибо за памятную надпись на книге, которая останется моим семейным потомкам. Попал я недавно в область. Иду, а наперекос мне через улицу – машина. Внезапно слышу крик, и с кузова какой-то дед машет рукой в мою сторону. Я стоп, и дед приземлился около меня. Приземлился и сразу целоваться. Народ смотрит, а мы на радостях в слезах притулились друг до друга. Дед говорит: «Как увидел твою папаху, то у меня затрусилось все тело. И я повоевал в гражданскую, а казачью обмундировку берегу себе в последний путь». Вот такие бывают встречи.
Я ему выклал, что ставят памятники нашим героям и что самолично ходил и даже не один раз до статуи нашего любимого начальника в Киеве. И он обратно заплакал. Так и обливается слезьми, вспоминая свою буйную молодость служения трудовому народу…»
