Текст книги "Сосновские аграрники"

Автор книги: Илья Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

– Брось кричать проклятья, – уже миролюбиво сказал Шерстнев.

– Если ты, начальник, приехал разбираться, то прикажи уплатить деньги, и мы поедем. Что заработали своим трудом отдай, не греши.

– Кто вам разрешил поселиться в конторе? – спросил Шерстнев.

– Сами поселились, – ответил цыган. – Пока не получим деньги за работу, из конторы не уйдем, а на ночь и лошадей заведем.

– Никто вам этого не позволит! – снова закричал Шерстнев.

– А мы не собираемся тебя спрашивать, – ответил цыган.

Шерстнев вызвал по телефону Чистова и спросил:

– Что делать? Они говорят, что магарыч и вы с Бойцовым пили.

– Было дело, – ответил Чистов. – Ты с ними поторгуйся, может тысяч на пять согласятся.

Шерстнев и Попов стали торговаться с цыганами. Те требовали все согласно договору и наряду. Шерстнев снова вызвал по телефону Чистова и сказал:

– Не уступают ни одной копейки.

– Передай Попову, пусть посылает кассира в госбанк, а я Соколову подскажу, чтобы нашел деньги. Пусть немедленно расплачивается с цыганами.

– Вот это другой разговор, – сказал начальник милиции Асташкин.

Деньги цыганам были выплачены сполна. Цыгане уехали довольные своим заработком. Попов выплатил деньги не свои, а совхозные, тоже ничего не потерял. На Чистова с Бойцовым сильное впечатление произвели цыганочки.

Весна выдалась ранняя. К весеннему севу приступили в третьей декаде апреля. К первомайским праздникам многие лиственные деревья оделись в летний наряд. Особенно березы в новом одеянии стали праздничными, милыми сердцу. От леса, садов и даже отдельных деревьев, от вспаханного поля веяло свежестью, радостью и чем-то неповторимым.

Чтобы развеяться и забыть о цыганах, подальше от весеннего сева Миша Попов отправился в Одессу. Цель поездки – навестить отца, проживавшего недалеко от Одессы, и договориться об экспорте леса из Сосновского совхоза. Лес, как в народе говорят, дело темное и, если хорошо подумать, очень прибыльное. По торговле лесом Миша Попов уже имел опыт будучи председателем колхоза. Не случайно Чистов за глаза называл его коммерсантом и человеком дела.

Из Одессы Попов вернулся через две недели. Его смуглое цыганское лицо от загара еще больше потемнело. Поездкой он был доволен и, не откладывая, сразу же приступил к делу. Весь совхозный транспорт направил на вывозку делового леса и пиломатериалов на станцию «Металлист». За неделю было вывезено и погружено в вагоны 300 кубометров. Груженые вагоны застучали по рельсам. Отправились в далекий путь к самому синему морю в адрес колхоза «Новый путь».

Через неделю после отправки вагонов на имя Попова пришла телеграмма, в которой просили приехать лично Попова. Чистов разрешил Попову снова уехать. На доклад Михайловского, что о Попове в совхозе идут неприятные разговоры и отпускать его в Одессу не следовало бы, Чистов ответил:

– От Попова в совхозе мало зависит, будь он на месте или не будь. У него есть главные специалисты, им и карты в руки. Главный агроном Гаммов руководит всеми полевыми работами, главный зоотехник Пискунов – животноводством, а главный инженер – техникой. Кроме того, совхоз разбит на отделения, отделения – на бригады. Если вникнуть в работу этой бюрократической надстройки, то руководят всем начальники отделений и бригадиры, непосредственные руководители на месте.

Из Одессы Попов вернулся через три дня довольный проделанной коммерческой работой. Не поспел он опомниться от поездки, как из областного управления сельского хозяйства приехали двое с проверкой жалобы на Попова. В жалобе подробно описывались все проделки руководителя совхоза: продажа дров и пиломатериалов для личных целей, отгрузка по железной дороге 300 кубометров делового леса и пиломатериалов, не забыли, напомнили и о цыганах. Ничего лишнего в жалобе автор не написал, при проверке все подтвердилось. Начальник областного управления сельского хозяйства Миронов уже заготовил приказ об увольнении Попова и передаче материала в следственные органы. Об этом был долгий разговор с Чистовым. Слова Миронова били Чистова в самое уязвимое место. Лицо его покраснело, выступили капли пота. Он терпеливо слушал, но до конца выдержать не мог, закричал в трубку:

– Помилуйте, дорогие товарищи! Пока у нас еще есть власть на месте, поэтому мы будем решать, судить Попова как преступника или не судить. Прошу вас прислать материалы расследования мне. Обсудим Попова на бюро райкома партии. Окончательное решение будет членов бюро. Из партии мы его определенно выгоним. За такие дела по головке гладить не будем. Бездельник, до чего додумался. Не поспел еще опериться в совхозе, работал всего четыре месяца, как начал плутовать и мошенничать. Ну, берегись, Попов! Мы его разделаем как Бог черепаху.

С материалами проверки на бюро райкома партии приехал один из проверявших. Чистов ему сказал:

– Сегодня мы Попова обсуждать не будем, к этому мы не готовы.

Во второй половине дня для гостя был устроен банкет. За стаканом водки люди скорей обо всем договариваются. Чистов с проверяющим товарищем договорились твердо – жалобу пока положить подальше и не вспоминать о ней: «Все скоро забудется, а если не забудется, тогда и разделаемся с Поповым».

На этом, кажется, и должно бы все кончиться. Попов отделался легким испугом. Но нет, Попов не из тех, кто прощает. Надо было немедленно выявить жалобщика, который мог знать все подробности. Выбор пал на Валентина Белова, его лучшего друга. «Жалобу мог написать только он, – думал Попов. – Чего ему не хватает. Взял я его к себе на работу председателем рабочкома, хотел рекомендовать на секретаря парткома. Вместе ездим к женщинам. Своих денег ни копейки не пропивает». Трудно сказать, кем была написана жалоба, но ярлык «кляузник» был приклеен Белову. Попов доложил Чистову, что кляузник им установлен:

– Это Валентин Белов.

Чистов от неожиданности воскликнул:

– Я так и знал! Это человек ненадежный. Давно я к нему присматривался, но до сегодняшнего дня никак понять не мог. Немедленно гони его из совхоза, а мы тебя поддержим. Чтобы и духу его там не было.

Таким образом, Валентин Белов поплатился не только должностью в совхозе «Сосновский», но и репутацией на долгие годы.

Надо сказать, что жалобщиков в наше время никто и нигде не любит. Всюду считают их опасными людьми. Вскрывать недостатки положено в наше время только вышестоящим товарищам. Обидно становится любому руководителю, когда кто-то из подчиненных старается искать правду, капать и грязнить. Один Бог безгрешен в своих поступках. Мы, люди грешные, живем на земле и каждому хочется жить с большими потребностями.

Чистов строго предупредил Попова:

– Будь, Миша, осторожен. На тебя смотрят и следят за тобой тысячи глаз. Я тебя спасаю, выручаю. Может обернуться и так, что рад бы тебя спасти, но не смогу.

Надо изыскивать другой путь, решил Попов. Он отправился с визитом к Трифонову. В отличие от Попова Трифонов непосредственно сам занимался всеми вопросами в совхозе. Он каждый день бывал в каждом отделении, в каждой бригаде, на каждой ферме. Он старался изыскивать, планировать, думать о будущем совхоза. Но, к сожалению, у него ничего не получалось. Почему? Потому что он не хотел слушать советов умных людей, решал все вопросы единолично, со слабой эрудицией и без специальной подготовки. Принял единоличное решение здание цеха токарных изделий перевезти из села Венец в деревню Николаевку и открыть в нем мастерскую по пошиву рукавиц, предварительно не взвесив, что из этого получится. Задумано – сделано. Здание перевезли, обошлось это не дешевле, чем выстроить новое. Был назначен начальник цеха. Скомплектованы две бригады портних, но одного только не учел Трифонов: нужно было оборудование, швейные машины и материал. Ни того, ни другого не было. Сшили несколько тысяч пар рабочих рукавиц, и мастерскую закрыли. Признали, что рукавицы не выгодны.

Шла в Николаевском отделении и подготовка к мочальному сезону. Трифонов заболел мочальной болезнью, как ею болели многие председатели колхозов северных районов области. В результате не только в колхозных лесах, но и в гослесфонде была уничтожена вся липа, способная давать луб. Начальником мочальных дел был назначен однофамилец директора Витька Трифонов. Мужик энергичный, с коммерческим уклоном. Он два раза пробовал торговать в магазине и оба раза проторговался. Первый раз отделался коровой. Второй раз коровы и поросенка не хватило, прихватил корову и у тещи. Работал бригадиром-кладовщиком, но больше любил работу по сбыту продукции. Для заготовки мочала Витька записал почти всех трудоспособных мужиков и даже женщин. Бригад здесь создавать не стали. Перешли на индивидуальный метод крестьянина-единоличника. Каждая семья, хозяйство готовили луб для себя, мочили в водоемах, где кому удобнее. Совхоз предоставлял транспорт и весь совхозный лес. Было объявлено, что за каждый килограмм мочала совхоз будет платить 35 копеек. По предварительным подсчетам планировалось закупить у мужиков более 100 тонн мочала.

«Вот это куш, – думал директор. – Если продать 100 тонн по рублю за килограмм, это 100 тысяч рублей. Чистой прибыли 65000 рублей. Вот чем можно поднять совхоз».

Миша Попов приехал к Трифонову после окончания работ по посадке картофеля. Друзья встретились в конторе и расстались после съеденной ухи и выпитых многих бутылок водки на живописном берегу Сережи за Лесуновским сушзаводом. Но ни до чего определенного не договорились. Попов просил у Трифонова одну из пилорам в селе Венец или Николаевке для распиловки теса Сосновскому совхозу или, вернее, лично Попову. Трифонов не возражал.

– Будешь платить рабочим пилорамы, пилить будут. Подвози лес к пилораме.

Попов просил Трифонова для вывозки леса хлыстами выделить ему трактор, так как свои посылать – значило предать огласке все дело. Трифонов посоветовал ему обратиться к Зимину.

– Он может закрепить за тобой трактор с хорошим, умеющим держать язык за зубами трактористом. Расплатишься вывозкой торфа или компостов. Земля-матушка все спишет. Мы все прочие работы оформляем вывозкой торфа, редко корчевкой и фрезерованием, будь это вывозка леса, кормов. Короче говоря, все транспортные работы.

– Нет, – ответил Попов. – С Зиминым я никаких дел иметь не хочу. Мы живем с ним как кошка с собакой.

– Поставляй лес, – посоветовал Трифонов, – распилим.

Перешли ко второму вопросу о специализации совхозов на выращивании только крупного рогатого скота.

– Нам обоим надо дружно уговаривать Чистова, чтобы к осени ликвидировать овцефермы и свинофермы, – говорил Попов.

– На овец я согласен, – ответил Трифонов, – но свиней совсем ликвидировать не буду, иначе самому придется ехать за поросенком в другой совхоз. С твоим предложением я согласен, но хлопотать будем каждый за себя.

Так два Михаила разъехались на вездеходах «ГАЗ-69» по домам. Встреча на высшем уровне завершилась.

Весенний сев Рожковский совхоз закончил первым в районе. По настоянию Зимина на пойменном торфянике, еще не сданном в эксплуатацию совхозу, произвели экспериментальный посев различных сельскохозяйственных культур: вико-овсяной смеси, ржи, пшеницы, ячменя, гороха, овса, смеси трав и так далее. Произвели посадку картофеля, кормовой свеклы, капустно-брюквенного гибрида и так далее. ММС готовила к сдаче всю площадь торфяника поймы реки Чары. Все работы в основном были закончены, только оставалось навести блеск. Пригладить, выровнять отдельные участки.

В середине мая Чистов пригласил на охоту Рослякова. Вначале тот отказался, ссылаясь на закрытие сезона охоты и гнездование всех пернатых, но поразмыслив согласился:

– Гласности охота предана не будет, так как Чистов как-никак полный хозяин района.

В канун выходных дней Чистов ждал Рослякова в кабинете, чтобы прямым сообщением отвезти его в деревню Бочково к Кузнецову. К зданию райкома партии Росляков подъехал в 2 часа дня. Чистов выбежал из кабинета и поспел встретиться на улице. Ружье и рюкзак переложил из багажника автомашины «Волга» в кузов райкомовского вездехода.

– Зайдем ко мне, Спиридон Иванович, – сказал Чистов. – Надо кое о чем переговорить и решить один неотложный вопрос. На охоту еще поспеем. На вечерней зорьке сходим на тягу вальдшнепов. Ночью отправимся на глухариные тока.

– Не возражаю, – ответил Росляков.

Вошли в кабинет. Чистов, умильно улыбаясь, высказывал свои просьбы:

– Спиридон Иванович! Положение с кормами в районе сложилось довольно острое. Но, слава богу, вытянули зиму, доживем до подножного корма. Скот с зимовки, особенно молодняк, вышел слабый, нуждается в подкормке. Может быть, вы выделите нам сверх фонда тонн сто комбикормов. Вы – самый лучший друг нашего района. Всегда и во всем нас выручаете.

В кабинет вошел Бойцов, одетый для охоты. Крепко пожал Рослякову руку:

– Рад вас приветствовать, Спиридон Иванович, на нашей земле. Думаю, что в нашей просьбе вы не откажете.

– Кому, кому, а вам, мужики, не могу отказать, – сказал, улыбаясь, Росляков. – Отдам все сверхфондовые накопления. Я скоро ухожу на пенсию, поэтому, как говорят, семь бед – один ответ. Во вторник подошлите человека.

– Спиридон Иванович, – произнес Чистов, – очень вам благодарны за это. У нас еще одна просьба. Мы хотим все наши совхозы специализировать только на выращивании крупного рогатого скота, то есть сделать все совхозы мясо-молочными. От овец и свиней в наших условиях одни убытки. Нам в этом вопросе тормозит Миронов, не говоря уже о Чугунове, который о специализации и слушать не хочет. Сами посудите, какую пользу могут принести мелкие овцеводческие фермы, когда в стране строятся крупные специализированные комплексы.

Росляков лукаво смотрел на Чистова, улыбаясь одними глазами.

– Долго вы, мужики, думали и придумали отлично, – сказал Росляков. – У нас в Сибири земли немерено. Раньше до коллективизации жадные мужики сеяли по двадцать-тридцать десятин. В урожайные годы не знали куда хлеб девать. Был в нашем селе один богатый мужик. Он всю жизнь хватал себе не разгибая спины, скапливал капиталец. Хотелось ему выйти в купцы, но не дал Бог жизни. На пятьдесят пятом году умер. Осталось все сыну Григорию, страстному рыбаку, охотнику и гуляке. Григорий в первый год после смерти отца перешел на специализацию. Вначале ликвидировал свиней и овец, затем лошадей. Из двенадцати голов оставил одну, и та с голоду подохла, так как кормить не любил. Осталась у Григория одна корова, за которой ухаживала жена. К моменту коллективизации и выгона кулаков из деревни Григорий в селе был самым бедным, а по раскулачиванию самым активным.

К чему я вам это рассказываю. Не окажитесь на месте Григория. Любое сельскохозяйственное предприятие должно быть разносторонним, многоотраслевым. Раньше крестьянин с сохой и косой во всем видел пользу, даже в козле, от которого, как в народе говорят, ни шерсти, ни молока. Я вас с неохотой, но могу поддержать, вернее, подсказать что надо сделать. Но еще раз, задумали вы плохое дело. Для ликвидации овец и свиней найдите у тех и других животных какую-нибудь наследственную болезнь. Все поголовье ликвидируйте, а нового не покупайте и не завозите, и придет конец вашим овечкам и свинкам. В этом году план по поголовью и продуктивности не выполните, сошлетесь на болезнь и ликвидацию. При составлении проекта плана на будущее напишете, что фермы ликвидированы. Для вас это наилучший вариант.

– Спасибо, Спиридон Иванович, за консультацию, – сказал Чистов, – а сейчас в путь-дорогу.

В деревне Рожок их встретил Трифонов. Не хотелось ему везти дорогих гостей к Кузнецову, но Чистов настоял. Как-никак, а Кузнецов охотник и знает, где какие звери и птицы живут. Одних собак он за свою жизнь передержал столько, сколько даже знаменитый пушкинский Троекуров во сне не видел.

Вечером после сытного ужина съездили на тягу вальдшнепов. Росляков убил двух, остальные стреляли в белый солнечный свет. Чистов с Росляковым ночевали у Трифонова, Бойцов с Михайловским – у Кузнецова. На утреннюю охоту кроме перечисленных товарищей приготовились ехать Кочетков и главный браконьер Кузнецов. В 2 часа ночи на трех вездеходах «ГАЗ-69» выехали в лес. Одна автомашина была загружена собаками. Только у Кузнецова их было четыре: три гончих и одна лайка. Еще двух гончих прихватил у брата Сашки. Сашка отказался ехать на охоту в такое время, когда вся божья тварь выводит детей.

– С ружьем и собакой сейчас грешно ходить по лесу, – говорил Сашка. – Надо иметь чуточку человеческого сознания.

Около 3 часов приехали на место охоты, к родничку в овраге. Рядом находились бобровые плотины и поселения. Это было излюбленное место Кузнецова, удобное для отдыха. Поляна, окаймленная молодняком леса, с небольшим уклоном к оврагу. Зарастающая осиной и березой дорога скатывалась в овраг и через 12-15 метров круто поднималась на противоположный берег. На дороге были видны следы лесовозной лежневой дороги. Сохранились только отдельные не совсем сгнившие лежни и глубокие колеи, из которых местами на уклонах появились глубокие промоины.

Кузнецов выпустил из автомашины всю свору. Собаки обрадовались неожиданно предоставленной свободе. Громким лаем огласили спящий лес и предрассветную ночную тишину.

Разделились на две группы и устремились в чащобу. Чистов с Трифоновым залегли у бобровых плотин. Они терпеливо ждали появления бобров. В это весеннее теплое утро кто-то из небольшого семейства бобров должен был пожертвовать своей шкурой на шапку Чистову.

Росляков с Михайловским, прислушиваясь к лаю собак, пошли на розыск глухариного или тетеревиного токов. Тетерева еще каждый вечер и утро бормотали свою бесконечную песню. Временами ударялись в пляс с чувыканьем и шипением, вызывая своих подруг на свидание. Подруги брачные вылеты уже закончили и сидели на яйцах, чтобы увеличить тетеревиное потомство. Самцы-глухари давно пропели брачные весенние песни и готовились к линьке.

Бойцов, Кузнецов и Кочетков решили охотиться на зайца. Читали они в детские годы стихотворение Некрасова «Дед Мазай и зайцы», но жажда охотника-себялюба затмевала все. Знали они и последствия весенней охоты на зайца. Но в это время, попади им навстречу последний заяц, занесенный в Красную книгу и исчезающий со всего земного шара, они, не задумываясь, убили бы его. Охотничья страсть была для них выше всех законов природы. Такие же люди уничтожили последнюю морскую корову, балхашского тигра и так далее.

Собаки скоро подняли отяжелевшую беременную зайчиху, и вся свора с лаем и воем устремилась за ней. Лес наполнился чем-то тревожным, невозвратимым. Птицы просыпались, издавали тревожные звуки и крики, призывая все лесное царство к бдительности. Сороки и сойки стрекотали на своем языке, кричали: «Берегись, прячься! В лесу браконьеры!» На востоке из белесой полоски только что появилась бледно-розовая заря, но солнце еще находилось в глубине за горизонтом. Все живое в лесу кричало: «Браконьер, браконьер!» На шум собак прилетели вороны, присоединяя свои голоса к общему шуму. Завершали этот шум дрозды. Раздались выстрелы и крик: «Готова!» На полминуты наступила тишина. Первым ее нарушил соловей. В овраге, в зарослях черемухи, крушины и калины он зашипел, засвистел и забурчал, подражая роднику. Лес мгновенно наполнился многоголосым птичьим гомоном. Где-то робко, а затем осмелев забурчал тетерев. У бобровых плотин раздался выстрел, следом за ним другой. Собаки возобновили лай, раздались выстрелы, крики, свист людей.

В 6 часов утра майское солнце уже обогрело всех озябших за ночь. Охотники по одному подходили к автомашинам и хвалились трофеями. Чистов принес тяжелого окровавленного бобра и очень сожалел, что другой не показался. На шапку требовалось две шкуры. Кузнецов ему обещал через неделю привезти вторую шкуру.

Кузнецов убил двух зайчих и собирал собак, кричал каждую по имени. Вместо охотничьего рога дул в ствол ружья, раздавались странные звуки. Собаки неохотно шли на его зов. Первой появилась лайка. Кузнецов кричал, стрелял, свистел, но собаки не шли. Они снова залаяли, снова кого-то подняли, не то зайца, не то лису, а может быть и лося. Очередную жертву собаки бросили и пришли к автомашине на зов хозяина. Каждую Кузнецов привязал на поводок к дереву.

Жарко горел костер. Над ним висели котелки. Варилась мясная охотничья похлебка: свинина, картошка и лук. Приятные запахи человеческой кухни далеко распространялись по чистому лесному воздуху. Собаки и люди глядели на ароматно пахнувшие котелки и невольно глотали слюну.

Чистов азартно рассказывал, как он убил бобра:

– Сижу, притаившись в кустах, начал уже немного зябнуть. Слышу, по воде кто-то ударил, словно веслом. Смотрю, прямо на меня на берег вылазит бобер. Я взвел курок, не поспел прицелиться. Раздался выстрел и голос Кузнецова: «Готова». Мой бобер шмыг в воду и спрятался. Через десять минут снова появился, тут я его и шлепнул. Он начал разворачиваться, я еще раз в него выстрелил. Он только подрыгал ножками и затих.

За завтраком после первых выпитых стаканов водки в адрес Кузнецова кидали острые шутки.

– Сергею Васильевичу везет на зайчих, – говорил Чистов.

– Не только везет, но и тянет к зайчихам, – поправил Михайловский.

– У него вкус специфический, – добавил Трифонов. – Он уважает и любит их только беременных.

Всех хохотали. Задорнее всех смеялся Михайловский. От приступа смеха у него из глаз текли слезы. Кузнецов это заметил первый. Показал на него пальцем.

– Вы только посмотрите, как Николаю Петровичу жалко зайчих, аж плачет.

– Вообще-то и следовало бы плакать, – сказал Росляков. – Вы погубили целое семейство зайцев, но об этом говорить не будем. Я скоро буду начальником в областной охотинспекции. Ухожу на заслуженный отдых, то есть на пенсию, поэтому мне предложили работу по вкусу, зная, что я браконьер. Поэтому я снова буду вам полезен, но охоту на зайца в мае придется запретить.

На эту должность у нас было два кандидата – бывший главный лесничий областного управления лесного хозяйства Пентин и я. Пентин, как в народе говорят, человек ни рыба ни мясо. Настоящий аскет. Он как собака на сене. Сама не ест и другому не даст. Если бы утвердили его в этой должности, он за несколько лет разогнал бы все охотобщества. Для него вся жизнь – инструкции и законы. Не дал бы в лесу убить подыхающего зайца.

Не знаю, кто Пентина рекомендовал, но Чугунов его поддерживал. Пришлось мне подослать к Катушеву двух товарищей, которые охарактеризовали Пентина в самых черных красках. В заключение сказали: «Он не побоится составить акт о нарушении срока охоты даже на вас, Константин Федорович, своих мать и отца отдаст под суд за убитого лося». Катушев снял его кандидатуру. Скоро я буду полновластным хозяином всей живой лесной фауны и флоры.

Вам я скажу горькую, но правду. Все мы с вами опасные браконьеры. Если бы поднялся из могилы Петр Первый, он, не задумываясь, приказал бы всех нас повесить без суда и следствия вон на той сосне, – Росляков показал на одинокую старую сосну с овальной раскидистой кроной, стоявшую посреди молодого леса как исполин. – Первым повесил бы Сергея Васильевича. Преступно бить зайчих в канун второго окота. Я тоже мог бы убить глухарку, она вылетела из гнезда из-под моих ног, но у меня не поднялись на нее руки с ружьем. А Сергей Васильевич без содрогания убил бы ее и растоптал или стравил бы собакам насиженные яйца.

Все улыбались, Чистов громко хохотал. Слова Рослякова воспринимали как шутку. Лицо Рослякова стало серьезным.

– Все это говорю вам не ради шутки, а ради спасения дичи. Сергей Васильевич весь лес от Чернухи до Навашино и Мухтолово скоро превратит в зону пустыни. Не только дичь, но и всех певчих птиц истребит. Я сибиряк, родился в таежном селе. Наши мужики без всяких охотинспекций строго соблюдают правила и сроки охоты. Попробуй появись в это время в нашей тайге Сергей Васильевич. С ним нянчиться не стали бы. Там закон неписаный: закон – тайга, прокурор – медведь. Без ущерба можно было поохотиться на тетеревов, по-нашему косачей, на самца вальдшнепа.

– Но Кузнецов-то ладно, – сказал Михайловский. – Давайте оставим его в покое. Сами воочию убедились, его тянет к зайчихам. А вот Кочетков убил дятла. Какое он злодеяние причинил лесному хозяйству. Дятел – это же санитар леса. А может быть, не самца дятла, а самку, может быть, в дупле ее ждут птенцы, раскрывая рты, просят есть. Ее убийца сидит у котелка с похлебкой в хорошем настроении после выпитого второго стакана водки, доедает самого крупного малосольного леща, привезенного Кузнецовым. Вот он, мне кажется, из браконьеров браконьер. Судить его надо не народным судом, а военным трибуналом, вернее, лесным таежным.

Все хохотали.

После завтрака неизвестно по чьему предложению решили расстрелять пустые бутылки, а их накопилось больше десяти. Лес огласился ружейными выстрелами. Многие бутылки добивали до последнего патрона.

– Товарищи! А все-таки, мы нехорошо поступаем, – говорил Кочетков и сверлил взглядом Михайловского. Думал, чем же его поддеть. – В лесу народ, особенно лесники. Что о нас будут говорить?

– Пусть говорят, – сказал Бойцов, – зря не скажут. Но мы чихали на все разговоры. Кто на местах Советская власть? – посмотрел на Чистова и постучал себе в грудь кулаком. – Мы хозяева, все наше. Ты, товарищ Кочетков, лучше бы о себе подумал. Убил дятла, а еще нас обвиняет. Нет, дорогой товарищ, нас ты не обвинишь, а мы можем обвинить любого. Так ведь, Анатолий Алексеевич?

– Так, – ответил Чистов.

Все хохотали.

– Теперь мы не будем браконьерить, – продолжал Чистов. – Спиридон Иванович будет давать нам лицензии на отстрел лосей, кабанов и бобров.

– Все будет в моих руках, – хвалился Росляков. – Кого-кого, а вас, мужики, не забуду.

Бобер, которого убил Чистов, лежал у автомашины, и каждый браконьер, проходивший мимо, с сожалением смотрел на него. Кузнецов это заметил, положил тушу в багажник.

Целый день у всех на языке был Кочетков. Трудно сказать, принимал ли он все злые шутки близко к сердцу или на него они не оказывали никакого действия. Над ним все смеялись. Он тоже не оставался в долгу, смеялся то ли над собой, то ли над ними.

Ящик водки, захваченный на охоту, за обедом был выпит. День стоял в полном разгаре. Все гармонизировало хорошему настроению. Кругом была пышная весенняя зелень. Ярко, жарко светило солнце. По небу плыли одинокие куполообразные облака, отставшие или искавшие тучу. Солнечные блики ползли над поверхностью земли, подгоняемые легким ветром. Изумрудными точками они играли в листьях и хвое деревьев. Где-то вдали куковала беззаботная кукушка.

Наши герои, досыта настрелявшись по бутылкам, переключились на воспоминания, рассказывали, перебивая друг друга, самые невероятные приключения. Больше всех говорил Чистов. Каждое свое повествование он начинал словами: «А у нас в Давыдково, Батурихе или Турково был такой случай». Кажется, рассказали друг другу все.

Солнце уже давно перевалило на западную половину неба. Трифонов с Кузнецовым уехали в ближайшую деревню Большая Пустынь в магазин. Без подогрева водкой разговор стал плохо клеиться. Бойцов с Кочетковым ушли к бобровым плотинам. Обещали Чистову подстрелить еще одного бобра, чтобы сшить добротную шапку. Чистов с Росляковым остались на месте разбитого табора. Чистов завел разговор о настоящих и будущих делах Сосновского района.

– Спиридон Иванович! Вы человек влиятельный, вращаетесь в кругах областного руководства, с некоторыми товарищами живете близко. Скажите пожалуйста, какого мнения руководство области о нашем районе?

Он нарисовал воображаемую картину будущего, когда совхозы будут иметь больше 5000 освоенных торфяников и такое же количество пойменных сенокосов. Росляков смотрел на Чистова ничего не выражавшим взглядом, слушал он его или нет, трудно сказать. Когда Чистов закончил, собираясь с мыслями для продолжения разговора, Росляков почесал лоб пальцами левой руки, улыбнулся одними глазами.

– Откровенно, Анатолий Алексеевич, я скажу, только не обижайся. Мнение о вашем районе у областного руководства очень неприятное. Пойми меня правильно, это мнение не о вас лично. Вас считают человеком перспективным. Среди них у вас много авторитетных друзей, которые вас всегда поддержат.

Лицо Чистова вытянулось, он сжал губы, а может и зубы. Глаза округлились, зрачки кидали злые огоньки. Не обращая внимания на изменение настроения Чистова, Росляков говорил:

– Если откровенно, хвалиться вам пока нечем. Урожайность низкая, ниже средней областной, надои молока тоже. Вы идете по пути наименьшего сопротивления. Вместо того чтобы по-настоящему взяться за гуж и встать на путь подъема сельского хозяйства, вы решили все совхозы специализировать только на выращивании крупного рогатого скота, ликвидировать овец и свиней. Лошадь в ваших совхозах уже стала второстепенным животным. Поэтому лошадей вы почти свели на нет. Для того чтобы иметь средние показатели, быть не в передовых и не в отстающих, вы решили правильно. С одними коровками жить будет легче, за кормами ездить будет никуда не надо. Не будет овец и свиней – не будет на них и плана. Но вы хотя бы одну овцеводческую ферму оставьте в районе, а то ведь сами захотите покушать баранины.

– Оставим, Спиридон Иванович, все мною продумано.

– Пойми одно, от твоего продумывания городу будет не легче. Если сейчас с перебоями, но на прилавках магазинов лежит свинина, реже говядина и баранина, то со специализацией, мне кажется, ничего не будет. Я тебя много старше. Отлично помню, как началась война в 1914 году, затем революция в 1917 году. К моменту сплошной коллективизации в сельском хозяйстве в 1930 году я уже окончил сельхозинститут и женился. Начиная с 1930 года, то есть с момента массовой коллективизации, мы изыскиваем лучшие формы ведения сельского хозяйства. Много трудов об этом пишут ученые, открывая все новые формы выращивания и уборки урожая. Часто ударяемся в крайности, об этом не буду говорить, ты сам видел и видишь отлично. Все это сказывается на снабжении нашего народа. Извини, что я так откровенно с вами говорю, переубеждать вас не собираюсь. Вы хозяева района, вам и карты в руки.

– Все продумано, Спиридон Иванович, к прошлому возврата не будет, – Чистов пытался улыбнуться, но лицо от этого только вытянулось. – Нами руководит партия и учит нас, что надо делать. Следуем мы, я считаю, правильно, по намеченному нашим Центральным комитетом пути. Коренных преобразований в районе мы еще не поспели сделать, но если доживем, то увидим, что будет через пять-семь лет. Завалим город всеми сельхозпродуктами. Наш район пока тянут назад два совхоза, «Сосновский» и «Рожковский». В Сосновском совхозе положение быстро исправим, там все зависело от руководства. Сейчас туда направили работать молодого энергичного специалиста. Через два-три года выведет совхоз в передовые. Рожковский совхоз мы поднимем на полную мощь за счет освоения торфяников. В этом году совхозу будет сдан торфяной массив в 200 гектаров в пойме реки Чары – это первая ласточка. Не позднее как через три года мы освоим Горское болото, еще 500 гектаров, дальше доберемся и до других болот, а у нас их в районе хоть пруд пруди.