Текст книги "Сосновские аграрники"

Автор книги: Илья Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Каблуков твердо ответил:

– Пару часов посидим у костра, провожу вас в зимницу на Хвостяниху. Я с Бобом спать буду здесь. Лесуновские жулики запросто снимут и украдут сети. Анатоль мне не верит, смеется надо мной. Если будете слушать, я вам расскажу про себя один неприятный эпизод.

Не спрашивая согласия, начал:

– Это было в 1933 году. Для меня – как вчера. В праздник Рождества Христова я с мужиками из нашего села сутками без отдыха играл в карты. В то время мне было семнадцать лет. Родителей у меня не было. Воспитывался я у тетки, сестры отца. В селе у меня был еще дядя, такой же картежник, как и я. Я его частенько обыгрывал, за это он на меня злился. Тетка, звали ее Анна, очень меня любила, больше своих детей, сына и дочери. Ей соседи предлагали отдать меня в детдом, но она не хотела никого слушать.

За игральным столом в одной избе я без отдыха просидел четверо суток, обыграл всех. Везло мне здорово. Один мужик мне проиграл быка и лошадь. Игру прекратили. Выигранного быка и лошадь я собирался перевезти тетке на двор. Вышел из-за стола, упал и умер. Мужик этот, ясное дело, обрадовался моей скоропостижной кончине. За свой счет он соорудил для меня отличный гроб, обшил его не то плюшем, не то бархатом. Чего не видел, того не видел. «Вот здорово повезло, – думал он. – Легко отделался», – и зарекся на всю жизнь не играть в карты.

Переодевать меня тетка не стала. В чем умер, в том в гроб и положила. По тому времени одет я был отлично: в синий шерстяной костюм и серую с яркими оранжевыми полосами рубашку. К моему одеянию тетка добавила галстук и тапочки. Моя дорогая тетушка очень боялась мертвецов, поэтому в тот же день отправила меня в церковь. Лично договорилась с попом, чтобы меня положили не в холодную усыпальницу, а прямо в церковь. Чтобы моя душа, превращенная во что-то невидимое, простилась с моим прахом в церкви.

Очнулся и думаю: «Где я?» Было темно. Ощупал руками вокруг себя, понял, что лежу в гробу. Тихонько встал, огляделся кругом, кроме моего гроба стояло еще пять гробов с покойниками. Все покойники смотрели на меня и завидовали мне. Из них никто не мог подняться из гроба. С самого края лежал наш сельский дед Федот. Он мне и подсказал: «Слушай внимательно, Каблук. Беги отсюда, пока не поздно. Придет поп, тебя убьют и снова положат в гроб. Таков уж церковный закон. Оживших покойников убивают». Я вначале растерялся, думаю: «Все кончено». Пошел искать выход. На окнах железные решетки, двери тоже обиты железом. Думаю, выхода никакого нет. Полез в карманы закурить с горя. В одном обнаружил карты. Тетка даже выигранные мной деньги не взяла, оставила в кармане. Спички нашел, а папирос не оказалось. Придет батюшка в церковь, не подставлю ему голову, я не из тех трусов, что Харитон.

Пришла в голову хорошая мысль. Покойникам я помог вылезти из гроба. Посадил их кружком возле самых входных дверей. Изорвал одну простынь, на каждого скрутил по веревке, подвязал руки к шее и рассовал между пальцами игральные карты. Нашел три свечки и зажег их между покойниками. Перетаскал все гробы и крышки, устроил у дверей баррикаду. Для себя с краю создал узкий проход.

Церковный сторож проснулся и убежал за попом.

Я все слышу. Слышу шаги многих, звяканье замков. Дверь в церковь широко распахивается. Фонари освещают гробовую баррикаду. Я стою в тени и кричу: «Сыграли на дьякона. Сейчас играем на попа. Псаломщика, просвирню и двух монашек вы уже давно проиграли. Ходи, растяпа, с туза». Поп и шедшая с ним свита фонари побросали и бежать. Я вышел из церкви и тоже бежать.

Забежал по пути к своему дяде. Думаю, вот обрадуется. Он, как увидел меня, вначале начал креститься, а потом как сиганет от меня в подпол к тетке, которая набирала картошки, да как закричит не своим голосом. Тетка завизжала, как свинья под ножом. «Ну, – думаю, – Каблук, тебе здесь делать нечего, надо бежать».

Побежал домой к своей тетке. Чтобы ее не напугать, полежал немного на сеновале. Дождался, когда она ушла хоронить меня. Зашел в избу, а там ее дети. Они меня нисколько не испугались. Спрашивают: «Пришел?» Я говорю: «Пришел». «А наша мама ушла тебя хоронить». Я им говорю: «Поспею еще на похороны. Надо хорошо поесть». Поел, оделся, прихватил с собой продуктов и был таков. Ушел в город.

С тех пор я у них не показывался. Кого они хоронили вместо меня, не знаю. По-видимому, кого-то похоронили. Пустые гробы не хоронят.

Чистов хохотал задыхаясь. Зимин серьезно спросил:

– А дальше что?

– Что, что, – ответил Каблуков. – Видишь, я жив и здоров.

Он встал, закурил, глубоко затянулся дымом сигареты, закашлялся.

Зимин собрал в сумку колбасу, хлеб, помидоры и бутылки с водкой. Все трое подошли к реке. Вымыли котелки, ложки и стаканы. Вышли по отлогому берегу и сели на лужайку.

– Какая благодать, – сказал Чистов. – Что русскому мужику надо?

– Беречь природу, – ответил Зимин. – Такую благодать надо сохранить для наших внуков и правнуков.

От реки веяло прохладой. Стояла ночная тишина. Каждый шорох, всплеск воды были слышны далеко. Где-то вдали на болоте тревожно крикнул журавль. Ему ответили несколько журавлиных голосов. Снова все стихло.

Недалеко в реке раздался сильный всплеск. Казалось, кто-то колом ударил по поверхности воды. Боб встал на ноги, поднял уши, опустил хвост. Превратился в слух и нюх.

– Это бобер ворует из сетей рыбу! – с отчаянием сказал Каблуков и схватил ружье.

– Напрасны твои труды, – предупредил Зимин. – Бобру твоя рыба не нужна. Он услышал опасность и плюхнулся в воду. Сейчас ты его долго не увидишь. Он сидит в своей хатке или норе и прислушивается. Бобры плохо видят, зато природа их наградила прекрасным слухом.

Боб ловил своим носом запахи воздушного потока, напрягал слух и зрение, по-видимому, думал: «Надо ли предупредить хозяина? Сам все слышит». До слуха Каблукова донеслись звуки шедшей на веслах лодки и тихий разговор.

– Лесуновские рыбаки едут, – тихо сказал Каблуков. – Боб услышал их много раньше нас.

– На то он и собака, – подтвердил Чистов.

Из-за поворота реки выскользнула лодка. На поверхности воды она отчетливо была видна, только сидевшие в ней два человека сливались с бортами лодки, и, казалось, что не люди правят лодкой, а она сама идет. С лодки прозвучал сухой дребезжащий голос:

– Каблук, ты тут?

Каблуков не откликался. Наступила тишина. Снова раздался тот же голос, но уже много тише:

– Он где-то тут, но нас не слышит. Да ну его, поехали, уже поздно.

Лодка быстро исчезла за поворотом реки.

– Это наш кузнец Степан Трифонов, – сказал Каблуков.

– Что ему здесь надо? – спросил Зимин. – Может, ты ему сказал, что собираешься с нами на рыбалку?

– Не знаю, что ему надо, – ответил Каблуков. – Разговора с ним о рыбалке сегодня не было. По-видимому, решил проверить, тут я или нет.

– Ясно, – сказал Зимин. – Вы, друзья, как хотите, а я пойду в поселок. Хотя бы по-человечески посплю. Люблю природу, но в обнимку с ней спать не могу. Предпочитаю постель.

– Мне нельзя уходить, – ответил Каблуков. – Могут сети снять и украсть.

Чистов колебался, ему хотелось провести ночь на берегу реки. Но от реки, да и от земли веяло прохладой. Укрыться было нечем. Даже плащей с собой не захватили.

– Я, пожалуй, тоже пойду в поселок, – согласился Чистов. – Завтра утром, если не проспим, придем сюда. Ты нас, Димитриевич, подожди.

– Приходите, буду ждать, – сказал Каблуков. – Только оставьте мне стакан водки, а то что-то зябко.

– Всю водку оставлю, – сказал Зимин. – Зачем тяжесть таскать туда и обратно, но ты смотри, больше стакана не пей.

Но Чистов возразил:

– Оставь ему недопитую бутылку, остальное забери с собой. Я донесу. Придем в поселок, с устатку по чарочке выпьем.

– Желаю тебе удачи, Николай Димитриевич, – крикнул Зимин и скрылся за деревьями.

Шли молча. В крупном густом лесу тропинку сразу же потеряли, поэтому пошли напрямик. Зимин, припадая на левую ногу, не гнувшуюся в тазобедренном суставе, махая одной правой рукой, в левой нес сумку, шел впереди. Из густого спелого леса вышли в заданное место на переход через канаву. Возле карьерной канавы дорога была широкая с обнаженной от растительности бурой торфяной массой и толстым слоем пыли. Зато тропинка была хорошо натоптана. Идти по ней было легко. Воздух, насыщенный ароматами сосны, брусники и вереска, придавал шедшим силы и бодрости. Хотелось бежать, лететь, если бы вместо рук были крылья.

Из-под ног Чистова вылетела громадная черная птица, со свистящим хлопаньем крыльев. Поднялась над молодым лесом и где-то недалеко хлюпнулась на землю.

– Кто это? – спросил Чистов. – Ну и напугала!

– По-видимому, глухарь, – ответил Зимин. – Мало ему в лесу места, вылез на дорогу. Анатолий Алексеевич! Нескромный вопрос. Почему вы так сильно избили Сафронова?

– Ты, Ульян, мало его знаешь. Поэтому давай об этом умолчим. Это развратник, пьяница, бабник и вдобавок лодырь. В районе его ничего не интересовало, кроме баб и выпивки. Вина моя, долго я к нему присматривался, долго его не понимал. Эти друзья, Каташин, Сафронов, да еще кое-кто, вместо работы ставят нам палки в колеса. Ты с Арепиным Алексеем Георгиевичем как живешь?

– Ни близко, ни далеко, – ответил Зимин. – Раньше жили рядом, ходили друг к другу в гости. Сейчас он что-то неравнодушен ко мне. Надо сказать, Арепин мужик неглупый. Упорству и настойчивости его позавидует каждый. На ветер слов не бросает. Если скажет, то своего мнения не изменит. У меня с ним частые неурядицы, а иногда дело доходит до скандала. Бригадиры и учетчики нашим трактористам дают справки на вывозку органических удобрений на поля. Арепин этим справкам не верит, начинает проверять и во всех случаях оказывается прав. Часто наши механизаторы справочки получают за личные услуги. Подвезут дров, напоят водкой, вывезут сено и так далее. Он играет на нервах мне и трактористам, однако, надо отдать ему должное, человек он честный, хороший специалист. Я бы на вашем месте вместо Тишина поставил его директором. С народом он работать умеет.

Зимин знал, что Попов и Тишин Арепина изживают, поэтому так откровенно и правдиво говорил Чистову. Хотел слышать мнение Чистова об Арепине. Чистов ему высказал свое мнение:

– С Арепиным ты больше скандалить не будешь, его уже уволили без предоставления работы в нашем районе. Вопрос решен и согласован с областным управлением сельского хозяйства. Арепин своими выходками напоминает мне Сафронова с Каташиным. С этими кадрами нельзя поднять сельское хозяйство в районе. От них надо было давно избавиться, а мы все пытались воспитывать, нянчились. Ну что это за главный агроном? С первого дня работы в Суруловском совхозе игнорировал решения парткома и директора Тишина. Каждый день пьяный. Домой привозили каждый вечер в стельку пьяного.

Зимин, смеясь, сделал замечание:

– В стельку пьют только сапожники. Мне кажется, для работников сельского хозяйства больше подходит «вдрызг пьяный».

Чистов продолжал:

– Что верно, то верно, Ульян. Тишин живет против Арепина.

– Не против, а рядом, – поправил Зимин.

– Тишин мне часто докладывал об Арепине.

– Не надо спешить с выводами, Анатолий Алексеевич, – возразил Зимин. – Арепина я близко знаю девять лет. Он не пьяница.

– Все, Ульян, – строго сказал Чистов. – Вопрос решен. В Суруловском совхозе на днях состоялся партком. Я лично сам на нем присутствовал. Все члены парткома единогласно проголосовали за объявление Арепину строгого выговора и освобождение его от занимаемой должности. Бюро райкома утвердило решение парткома.

– Разрешите его принять на работу в ММС? – спросил Зимин.

– Кем ты его возьмешь? – ответил Чистов. – У тебя вакантных мест вроде нет.

– Главным инженером, – сказал Зимин.

– Не советую, но и не возражаю. Смотри, тебе видней, только после не кайся, – продолжал Чистов. – Ты защищаешь Арепина, а скажи, только откровенно, сколько автомашин минеральных удобрений, фосфорной муки и калийной соли, разгруженных зимой прямо на поля, которые в результате превратились в единый монолит, ты закопал?

– Нисколько, – ответил Зимин.

– Как нисколько? – почти крикнул Чистов. – Я своими глазами видел, как твои бульдозеристы копали траншеи для захоронения удобрений.

– В этом Арепин не виноват, – возразил Зимин.

– Послушай дальше, – сказал Чистов. – Вчера утром Арепин пришел ко мне на прием. Вел себя высокомерно, гордо. Вместо просьбы оставить работать в районе он с обвинением выступил против меня. Он начал допрашивать меня как подчиненного: «Чего вы добились за два года работы в районе? Разогнали, то есть разукрупнили два компактных хорошо сложившихся совхоза». Он говорил, что я все делаю только ради своей личной выгоды: «За два года урожайность осталась прежней. Поголовье крупного рогатого скота не увеличилась ни на одного паршивого телка. Поголовье овец, свиней и так далее сократилось. Ты, – говорит, – вообще ни на что не способный человек, кроме как с женой спать. Дети и те у тебя дураки». Я его, конечно, из кабинета попросил. Своими сокровенными мыслями я с ним делиться не стал.

– Извини меня, Анатолий Алексеевич, за нескромный вопрос, – сказал Зимин. – Следующий у вас кто на очереди?

– Ты помнишь старый лозунг? – спросил Чистов. – Кадры решают все. Кому он принадлежал? Кажется, Сталину. Вот кадров-то у нас хороших и нет. Борис Андрианов до основания развалил совхоз. Вместо дела – пьянка, да еще завел себе любовницу Люську. В совхозе про них анекдоты рассказывают. Теняев не на своем месте. Начальник управления сельского хозяйства из него не получился. Да и с Тишиным мы поспешили. Директора совхоза из него не получится. Рано или поздно придется менять. Завод «Металлист» у нас головное предприятие района, Шурочков как человек хороший, специалист отличный, но директора из него не получилось, хотя он им работает уже семь лет. До сих пор ни одного вопроса не решает. Административной струнки в нем нет. Заводом руководят замдиректора Поляков Федор Иванович и главный инженер Муругов. Над этим вопросом я тоже думаю.

Пока с кадрами дела у нас обстоят плохо. Кадры надо готовить из местной молодежи. Это будут устойчивые кадры. Из приезжих толку мало. Сколько волка, говорят, не корми, а его все в лес тянет.

Про себя скажу. Работал в Сергаче. Место неплохое: железная и шоссейная дорога, лес и река рядом, а родной район, родной поселок магнитом тянет. Прямо скажу, скучал по родным местам. Куда бы меня партия ни посылала, родное Сосновское ни на что не променяю. За местных специалистов надо обеими руками держаться.

К примеру, Сафронов, Каташин, Арепин и другие. Если бы они были местные, держались бы за насиженное место прадедов, дедов и отцов. Разговаривали бы со мной по-другому. На коленях бы ползали, просили предоставить работу. Из них ни у кого язык не повернулся сказать: «Простите, исправлюсь, дайте работу». Сосновский район для них не родина, и ничто их у нас не держит.

Другое дело Муругов, главный инженер завода «Металлист», он местный. Когда его освобождали от работы, он пришел ко мне с просьбой, со слезами на глазах. «Анатолий Алексеевич, – говорил он. – Не гоните меня из района. Посылайте меня на любую работу, вплоть до рядового рабочего. Я согласен на все». Пришлось мужика восстановить на прежнюю должность.

Зимин думал, что это местничество. Чистов в этом был не прав. Так уж устроен человек, своя рубашка ближе к телу. Были бы у Чистова родственники-специалисты, он, не задумываясь, всем бы дал руководящую работу, невзирая на их способности. Но, к сожалению, пока у него под рукой никого не было. Возражать Чистову было одинаково что и Каблукову.

– Ты знаешь, что мы идем по золоту? – говорил Чистов. – Этот торфяник, по которому мы шагаем, дороже золота. Через пять лет, к 1971-72 году, наш район благодаря этим торфяникам и пойменным землям, без преувеличения говорю, будет на первом месте в области. Вопрос с кормовой базой будет решен. Ты в этом мне тоже поможешь. Освоишь торфяники Чары, Горского, Большого и Горелого болот. Это больше восьми тысяч гектаров. Да мы перещеголяем подмосковную Яхрому! Осушенные торфяники, используемые под сельхозугодия, по своему плодородию превосходят мощные черноземы. Через пять – максимум через шесть лет мы с этих торфяников и пойменных земель рек и речек Сережи, Шилекши, Чары, Соловьевки и так далее, их тоже около шести тысяч гектаров, получим в десять раз больше зерна, корнеплодов и сена, сколько получаем в настоящее время со всей земляной площади района, включая гослесфонд. Мы будем иметь минимум до пятидесяти тысяч тонн одного сена да плюс солома. Вот тогда не будем сдерживать развития всех видов скота. За кормами мы не поедем никуда, к нам будут ездить. Попомни мои слова. В 1974-75 годах мы добьемся этого.

Пусть Арепин считает нас дураками. Но эти дураки добьются своего. Видите ли, он в районе работал семнадцать лет. Его заслуга – засадил половину пахотных земель села Лесуново, деревень Волчиха, Масленка и Созоново. Вот он чего добился у нас. Добился, что выгнали с треском. Я отлично знаю, что он за птица.

Зимин молчал, но ему хотелось возразить.

– Хотя Арепин и говорит, что мы топчемся на одном месте, но наши дела поправляются. В этом году уже не поедем за соломой за пределы области. Надои молока на фуражную корову выросли на двести литров. План сдачи молока и мяса район уже выполнил почти за год, и большие резервы останутся на будущий год. Урожайность зерновых шагнет с восьми до десяти центнеров. Особенно хорошо дела идут в Панинском совхозе. Директор хотя и баба, но она заткнет за пояс любого мужика. По урожайности Тихомирова догнала Барановский совхоз. Несколько лет работает без убытков.

Надо сказать, и Рожковский совхоз в этом году шагнул далеко вперед. Трифонов мне говорил, что на круг получит по десять центнеров зерновых с гектара.

– Пусть не говорит гоп, пока не перепрыгнул, – сказал Зимин. – За счет чего он думает получить? Половина пахотных земель пустует. Только отдельные участки дай бог если дадут по десять центнеров. Трудно сейчас говорить, но больше семи он не получит.

– Ну пусть даже семь, – подхватил Чистов. – Это для Рожка большая прибавка. Ведь они уже десять лет как собирают только семена. Заслуга Трифонова в этом большая.

Хотелось Зимину сказать всю правду, но не хотелось обострять отношения с Чистовым. Зимин знал, что Трифонов и Чистов что-то единое, нераздельное.

Чистов продолжал:

– Рожковский совхоз с освоением торфяников будет самый богатый не только в районе, но и в области.

– Дай бог нашему теленку волка съесть, – сказал Зимин и захохотал. – Долго еще, Анатолий Алексеевич, до этого.

– Все зависит от нас, – сказал Чистов. – От меня, тебя, Трифонова и других. Надо приложить ум, руки и настойчивость.

– Если бы каждый человек на земном шаре, – сказал Зимин, – посадил бы для себя одно фруктовое дерево, выращивал бы для себя цветы, овощи, с любовью относился бы ко всему окружающему, то земля наша была бы цветущей. Коммунизм можно построить только при изобилии всех продуктов и товаров народного потребления. Вот тогда коммунизм был бы на всей планете, без всяких войн и революций.

– В этом ты не прав, – возразил Чистов. – Во-первых, капиталисты и при изобилии всего даром ничего бы не дали бедным. Во-вторых, куда же горожанин может пристроить фруктовое дерево, где посадить овощи и цветы? Для всего этого нужна земля. Город на то и называется городом, что каждый квадратный сантиметр на учете.

– Я с вами не согласен, – возразил Зимин. – К примеру, возьмем Павлово или даже Горький. В пригородах, да и на территории самого города столько пустующих земель, что можно разместить не один совхоз. Это высоковольтные линии, овраги с их склонами. Большие территории заняты разными складами, базами, усадьбами организаций и предприятий, но есть свободные промежутки между домами. В пригородах много земли отведено под свалки и кладбища. Пустуют поймы озер и рек. Пройдите по пригородному лесу или парку. Сколько вы обнаружите бросовых пустырей! В городах и рабочих поселках одной Горьковской области миллионы гектаров таких земель. Но беда наша в том, что плодового дерева, овощей и цветов никто на этих землях садить не разрешит. Городские власти их охраняют, как собака сено. Вместо того, чтобы облагородить эти земли, говорят: «Прочь от них руки!» Можно было бы предложить их населению.

Про сельскую местность и говорить не хочется. В каждом районе тысячи гектаров пустующих, заросших сорняками приусадебных участков жителей, уехавших из деревень. Это и дороги, и отведенные под усадьбы совхозов, колхозов, отделений и бригад площади, и участки, заброшенные из-за эрозии, а также крутые склоны оврагов и балок. Голова кружится, всего не сосчитаешь! Мы лезем в болота, на новые площади, покрытые лесом. Освоение их связано с большими затратами. Зачем нам лезть в болота, когда кругом нас столько хорошей, но заброшенной земли? В первую очередь эти земли надо привести в порядок, а уж тогда браться за болота и лес.

Мы еще плохо изучили торфяники, у которых есть много положительного, но, мне кажется, обнаружится больше отрицательного. Мы пока одно хорошо знаем: торф за неимением навоза неплохое органическое удобрение. Как старики говорили, на безрыбье и рак рыба. Мы отлично знаем с детства, что наша земля без навоза одинаково что лошадь без ног. Но о навозе как удобрении никто не думает. Проектировщики, конструируя животноводческие постройки, навоз не учитывают и для накопления его ничего не придумывают. Все ценное задумывают смывать в ямы или вывозить в кучи, занимая плодородную землю, превращая ее вокруг дворов в рассадники сорняков. Кучи навоза сохнут, выветриваются, превращаются в труху. А ведь раньше мужик испокон веков навоз ценил. Он его копил и вывозил только летом, тут же запахивал. Мне кажется, чистые торфяники при нашем сознании еще рано превращать в поля для выращивания зерновых и корнеплодов. В период засухи без двойного внесения воды он бесплоден, да плюс к тому еще и опасен. Пожар на нем неизбежен. Что такое торфяные пожары, я знаю. Небольшая куртина торфяника, охваченная огнем, – это работа для пожарной машины или другого агрегата на длительное время.

– Ты, оказывается, еще и философ, – сказал Чистов. – Не знал, надо будет тебя использовать как лектора. Я согласен с тобой. Будем наводить порядки. Ведь ты что сказал? Все зависит только от нас. От тебя, меня, Трифонова, Бойцова и так далее.

С разговорами, не замечая времени и пройденного пути, пришли в поселок. Зимин открыл свою комнату, где стояло три кровати. По-солдатски, быстро разделись и легли спать.

Зимин, привыкший рано вставать, проснулся в пять часов утра. Тихонько оделся и вышел на улицу.

В это время шел конюх. Все звали его Иван Советский. По документам он числился не он, а она, Балашова Марья Ивановна. Женщина преобразила себя в мужчину, и ей это частично удалось. В поселке она женилась несколько раз, без жены не жила. Курила табак, пила водку, ругалась трехэтажным матом. Волосы стригла под машинку наголо. Ходила как моряк, только что сошедший с корабля дальнего плавания, в развалку. Бралась за все мужские работы.

Зимин окликнул ее:

– Иван Иванович! Быстро запрягай лошадь.

– Все будет сделано, – ответило оно.

Зимин разбудил Чистова, подъехал и Советский на лошади. Прохожие его спрашивали:

– Ты куда собрался, Советский?

Он отвечал:

– Начальство приказало, не знаю. Мое дело маленькое, куда пошлют, туда и поеду, хоть в огонь, хоть в воду.

Если пешком до реки Сережи, где располагался Каблуков, три километра, то на лошади целых пять. Пока ехали, а лесом не разгонишься, Каблуков уже направился домой. Зимин и Советский закричали. Каблуков откликнулся и быстро вернулся. Сети и пойманную рыбу оставил. Каблуков хвалился большим количеством пойманной рыбы. Одних только голавлей восемнадцать штук, да пятнадцать язей, три щуки и так далее. Чистов предлагал варить уху, но Зимин возразил, ссылаясь на занятость и показывая взглядом на Советского. Каблуков с Советским уехали на лошади. Чистов с Зиминым пошли пешком. Всю дорогу Чистов говорил о перспективах.