Текст книги "Сосновские аграрники"

Автор книги: Илья Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

– Необязательно в любую почву вносить органические удобрения. Можно при помощи только одних минеральных удобрений получать высокие устойчивые урожаи зерновых в пределах 55-60 центнеров с гектара. В экспериментальных целях с небольших площадей мы уже получали до 80 центнеров с гектара.

– Вот это здорово, – заключил, улыбаясь, Чистов. – Вы слышали, товарищи, какую силу таят в себе минеральные удобрения? Вопросы задавайте в письменном виде.

Все вопросы, а их было много, поступали Чистову, он внимательно подолгу читал и откладывал в сторону. Сироткину дал ответить только на несколько.

– Остальные вопросы заданы не по существу, – объявил Чистов.

С короткими информациями выступили главный агроном управления сельского хозяйства Руслан Пономарев, секретарь парткома совхоза «Барановский» Михайловский. В заключение выступил Чистов. Он говорил почти в два раза больше докладчика. Показывая свою ученость и осведомленность в агротехнике возделывания сельхозкультур, легонько критиковал руководителей совхозов и главных агрономов в незнании агрохимии и порой неправильном применении минеральных удобрений.

Обед состоялся в столовой Сосновского совхоза и закончился поздно вечером. Шофер Дегтев Владимир на «Волге» райкома партии отвез ученых гостей в Горький.

Глава четырнадцатая

В разные инстанции шли жалобы на директора Рожковского совхоза Трифонова. Из Москвы жалобы направлялись в Горький, из Горького – прокурору Сосновского района Алимову. Алимов их тщательно, но в секрете от руководства района проверял. Факты, изложенные в жалобах, подтверждались. Трифонов, работая председателем колхоза в Николаевке, присвоил больше 5000 рублей колхозных денег. По неопытности концы прятать не умел. Кроме того, без оплаты забрал себе много строительных материалов из колхоза: деловой древесины, теса, кровельного железа, кирпича и так далее для строительства личного дома. Тайно опрошенные жалобщики и недовольные Трифоновым свидетели вскрывали все новые факты злоупотреблений служебным положением.

По этому вопросу Алимов два раза ходил к Чистову, но Чистов советовал пока не проводить следствия, не компрометировать директора совхоза. Просил все жалобы передать лично ему для обсуждения деяний Трифонова на бюро райкома. Алимов говорил, что этого сделать не может, так как жалобы зарегистрированы в областной прокуратуре, куда он должен дать ответ. Установленные для ответов сроки давно закончились. «В конце концов, прокурор я или не прокурор? – думал Алимов. – Законодательством предусмотрено, что органы прокуратуры осуществляют свои полномочия независимо от местных органов, подчиняясь только генеральному прокурору СССР. Все это определено законом о прокурорском надзоре. Надо немедленно брать быка за рога. Если я сумею скрутить Трифонова и передать дело на рассмотрение в народный суд, в лице областного прокурора я вырасту на целую голову. За дело, Алимов, Чистов не имеет права запретить проведение следствия».

Алимов взялся за дело. В неделю раз стал вызывать соучастницу денежных махинаций по делу Трифонова, бывшего кассира колхоза Мигулеву Машу. Маша, не путаясь в своих показаниях, все подтверждала. Подтверждали и бывшие члены правления: заведующий складом Жидков Сергей Иванович, бухгалтер колхоза Мигулев Николай Васильевич. Алимов вызывал шоферов, трактористов, лесорубов, рабочих пилорамы и так далее. Среди населения деревень Рожковского совхоза пошел слух, что Трифонова скоро будут судить и посадят. Эти слухи доходили до ушей Трифонова и даже Чистова. Трифонов забеспокоился, лицо его посерело. Неприятные вызовы свидетелей по его делу раздражали и в то же время сильно беспокоили. Надо было что-то предпринимать, а что – не знал. Просить заступничества у Чистова значило признать свою вину. Трифонов знал, что Чистов в курсе всех дел. «Может быть, для зондирования почвы попросить Сафронова? Он вызовет прокурора и поговорит с ним», – размышлял Трифонов.

Он знал, что раз в неделю Алимов вызывал для допроса Машу. Красивая, стройная, как балерина, Маша нравилась Алимову. Вместо следствия Алимов, не замечая своих ошибок, начал крутить любовь с Машей. После каждого вызова она заезжала к Трифонову и со всеми подробностями все ему передавала. Трифонов, потирая руки, мягко улыбаясь, говорил:

– Маша, милая Маша, завлеки его. Все расходы на угощение и выпивку я принимаю на себя.

Регулярные вызовы Алимовым изрядно потрепали Маше нервы. Она и без советов Трифонова была согласна на все, лишь бы прекратить всякую волокиту. Маша чувствовала себя виновной и знала, если дело дойдет до суда, ей тоже будет определен срок от трех до семи лет тюремного заключения, так как все махинации Трифонова, связанные с кассой колхоза, шли только через ее руки.

На очередном допросе Алимов вначале припугнул Машу. Сказал:

– Тебя придется до суда посадить, для лучшего ведения следствия, так как ты после каждого вызова навещаешь Трифонова.

– Вы не сделаете этого, – говорила Маша. – За грехи Трифонова я отвечать не буду.

Но сердце матери двух маленьких детей дрогнуло. «Прокурор всесилен, – думала Маша. – Захочет и упрячет в тюрьму, тогда никто не заступится. Трифонов меня успокаивает: «Ничего не бойся, ничего не будет. За нас заступятся Чистов и Бойцов», – а сам, по-видимому, держится на волоске. Вот-вот и оборвется».

Во рту у нее пересохло. В горле образовался неприятный ком. Алимов внимательно смотрел в приятное лицо Маши. Временами кидал взгляд на вздымавшуюся грудь и оголенные колени.

– Обвиняемая, – сказал Алимов, – если я пожалею твою молодость и твоих детей, и вместо предъявляемого обвинения ты пройдешь по делу свидетелем, то все равно будешь считать меня своим врагом и никогда не пригласишь на стакан чаю?

«Что он от меня хочет? – пронеслось в голове у Маши. – Денег у меня нет, но я пообещаю. Трифонов обещал помочь».

Алимов доброжелательно улыбался. Маша ответила принужденной улыбкой, ласково сказала:

– Для меня и нашей семьи вы всегда будете самым желанным гостем. Заезжайте в наш дом в любое время дня и ночи.

Алимов задумался на мгновение, снова начал внимательным взглядом обследовать фигуру Маши, спросил:

– Если я к тебе лично приеду, где мы встретимся?

– Приезжайте, пожалуйся, ко мне домой, – обрадованно сказала Маша. – Я буду очень рада вашему посещению нашей скромной обители, – а сама подумала: «Вот какое счастье, сам прокурор напрашивается в гости. А если приедет, значит прекратит уголовное дело».

Мысли ее прервал Алимов. Он внимательно смотрел на дверь, хотя никто не входил, и полушепотом сказал:

– Вы не совсем правильно меня поняли. Я бы хотел встретиться с тобой одной, без свидетелей. Если приехать к вам в деревню и пойти к тебе в гости, пойдут нехорошие разговоры.

– Что верно, то верно, – машинально подтвердила Маша. – Найдем место, где встретиться. Никто знать не будет. Сейчас в лесу каждый кустик ночевать пустит, и, главное, ни грибников, ни ягодников нет, – и подумала: «Все ясно, к чему он клонит. Пусть Бог меня простит. Ради прекращения дела пожертвую своим телом. Никто об этом не узнает», – и краснея продолжила: – Буду рада встрече с вами.

Алимов посмотрел на часы. Сложил в папку все бумаги и закрыл сейф. Воробьиной походкой подошел к Маше и положил руку ей на плечо. Она легонько отстранила его, краска бросилась ей в лицо. Алимов показался ей гадким, противным. Она хотела встать и уйти, но страх перед будущим судом ее удержал. Алимов прижимался к ней, пытаясь обхватить талию по-детски маленькими руками и шептал:

– Я решил встретиться с тобой сегодня. Как ты на это смотришь?

Маша убрала его руки, вздрогнула всем телом от неприятного ощущения и, превозмогая отвращение, ответила:

– Я согласна. Поедем или пешком пойдем?

– Куда же повезешь меня? – довольно улыбаясь, спросил Алимов.

– Сейчас май, – ответила Маша, – лес большой, а главное, день сегодня теплый и сухой.

– Я с тобой согласен, – подтвердил Алимов. – Жди меня у поворота на торфопредприятие.

– Около малых мостов, – поправила его Маша. – Решено, буду ждать.

– Тогда скатертью дорога, как говорят русские. Доберетесь туда на попутном транспорте.

Из здания прокуратуры Маша вышла в забытьи, казалось, все ей было безразлично. Интимная встреча наедине с Алимовым, похожим на кретина, была ей сверхпротивна. Она думала: «А что если уехать домой посоветоваться с Трифоновым и рассказать об этом мужу?» На свой вопрос сама же ответила: «Трифонов предложит деньги на угощение и скажет: «Спасибо, Маша, не жалей ничего на угощение, в том числе и себя». Муж, не разобравшись, накричит и, чего доброго, еще побьет. Прокурор несостоявшейся встречи не простит. Все в его руках, может до суда посадить. Что делать, надо встречаться». Она шла, не обращая внимания на прохожих.

– Маша, ты откуда? – раздался голос Сафронова. – Рад тебя видеть.

Маша остановилась, внимательно разглядывала Сафронова и думала: «Вот с ним я бы с удовольствием встретилась, хоть у сатаны в аду». Обворожительно на него посмотрела и ответила:

– От прокурора, Николай Михайлович. Замучил, вызывает каждую неделю.

– Он у себя? – спросил Сафронов.

– Был у себя, сейчас не знаю, – ответила Маша.

– Иду к нему по пути. Сейчас разговаривал по телефону с Трифоновым. Он очень просил меня поговорить с Алимовым. Только заранее скажу, что разговор пустой. Прокурор в своих действиях независим от нас, и от райкома, и от райисполкома.

Эти слова как бы подстегнули Машу. Она тяжело вздохнула, попрощалась с Сафроновым, зашла в продовольственный магазин, вместо гостинцев детям и мужу купила пол-литра водки и банку консервов на закуску. «Закуски хватит, – думала Маша. У нее в сумке лежал кусок сала, три яйца и хлеб, взятые из дома на обед. – Не обжора же он, ростом от горшка два вершка. Водки маловато, но денег больше нет. Сама пить не буду, ему одному с избытком хватит».

С нехорошими мыслями Маша вышла на окраину поселка и села в кузов попутной совхозной автомашины. Вылезла у малых мостов на повороте на торфопредприятие. Шоферу, как бы оправдываясь, сказала:

– Надо зайти в поселок к двоюродной сестре, Нине Болдиной.

Автомашина, пыля, скрылась за поворотом дороги. Маша зашла в чащобу молодого леса и села на пень, недалеко от единственной оставленной в роли семенника корявой сосны с искривленным витым стволом и могучей кроной. По своей форме дерево напоминало старую яблоню, отдавшую всю жизнь образованию яблок. При легком дуновении ветра сосна пела свою старую песню, шелестя светло-зеленой хвоей.

В голове Маши была полная неразбериха. Мысли противоречили друг другу. С одной стороны, она радовалась прекращению уголовного дела. С другой, мысленно ощущала прикосновение Алимова, и на душе становилось гадко. Целых шесть месяцев он мотает ей душу. То пугает посадить, то чуть ли не объясняется в любви, с жадностью смотрит на ее хорошенькую фигуру. «Сколько за это время пережито, выплакано слез, и все за чужие грехи, за грехи Трифонова. Ежедневные упреки мужа и его родни. В деревне многие ждут приговора к тюремному заключению и радуются. Не бывать этому, пусть это будет большая цена, цена чести, но оправдаюсь».

Вдали послышался гул автомашины, почти против Маши остановился легковой вездеход «ГАЗ-69», из него не спеша вылез Алимов. Шофер и еще чей-то бас громко предлагали прокурору подвезти до поселка. Алимов категорически отказался. Сказал:

– Дойду не спеша и полюбуюсь природой.

Взревел мотор, и автомашина уехала. Алимов с минуту постоял на дороге, как напуганный заяц, озираясь по сторонам, и пошел в противоположную от Маши сторону. Маша испуганным взором смотрела на его сгорбленную спину и думала: «Какой ты мерзкий. Гадко с тобой встречаться, но другого выхода нет». Она несвойственным ей голосом крикнула:

– Я здесь! – и испугалась своего голоса.

Алимов вернулся, с сияющей от счастья улыбкой подошел к ней. Хватал ее своими хилыми тощими пальцами за талию и груди. Пытался поцеловать, но был значительно ниже Маши ростом и никак не доставал до ее губ.

Маша легонько отстранила его от себя. В корневых лапах мощной сосны на разостланную газету выложила закуску и выпивку.

– Вот это отлично, – сказал Алимов. – Давай сядем рядом, выпьем и закусим.

Они сели. Алимов раскупорил полулитровую бутылку водки, налил полстакана и предложил выпить за дружбу. Маша отказывалась, но Алимов был неумолим, поэтому пришлось выпить. Себе он налил полный стакан и одним глотком выпил. Закусили. Алимов снова налил и попросил Машу выпить. Она больше не отказывалась. Остатки вылил в стакан и выпил сам. От выпитой водки у Маши чуть кружилась голова. Она смотрела на Алимова помутневшим взглядом, улыбаясь, показывала белые ровные зубы. Прокурор своими щупальцами обвивал ее тело, целовал и ласково говорил:

– Беру на себя слишком большую ответственность, проведу тебя свидетелем по делу Трифонова. Только ради тебя. Я тебя люблю. Влюбился с первого взгляда. Давай будем вечно дружить.

Алимов больше не был противен ей. Она его не отталкивала и не сопротивлялась его действиям. Так они провели с ним день до захода солнца. Алимов два раза выходил на дорогу, останавливал автомашины и посылал шоферов за водкой в село Лесуново.

Домой она приехала за полночь. Муж ругался, кричал:

– Где тебя черти носили?!

Она жаловалась на прокурора:

– Целый день муторил, хотел посадить.

В подтверждение плакала, оправдываясь перед мужем. Себя чувствовала виноватой перед ним и с боязнью смотрела на него. Старалась не встретиться взглядами. Когда поняла, что он тоже пьян, успокоилась и легла рядом.

Прокурор был доставлен в поселок Сосновское почти в невменяемом состоянии. Жил он на частной квартире, но в отдельном маленьком доме, который стоял напротив больницы. Какой-то шофер довез его до больницы и высадил. Еле державшийся на ногах Алимов произнес:

– Вот я и дома, – показал рукой на свое временное жилье.

Перепутал дом и зашел к соседке-старушке в сени, а дверь в избу отыскать не мог. В поисках двери лазил по углам, опрокидывая давно не тревоженный старый хлам: кадушки, тазики и так далее, собирая на себя кучи пыли. Его соседка в это время ушла за водой, а у колодца новостей много, чуть ли не на час задержалась. Подойдя к своему дому, услышала в сенях шум, звон и человеческую ругань. «Воры», – подумала старушка и во весь старческий голос закричала:

– Грабят! Воры! Спасите, люди добрые!

Было уже темно, но спали не все. Многие поняли, что пожар, наскоро одевались и выбегали. Через пять минут дом был окружен со всех сторон десятками человек. В темных сенях Алимов продолжал искать дверь в избу, кидая рухлядь. Стоял звон и треск. Любопытные собирались, но никто не хотел рисковать, зайти в сени и выяснить, что там такое.

В это время мимо проходил замначальника милиции капитан Прокофьев. Он спросил, что там такое и почему все собрались. Вместо ответа услышал упреки разноголосой толпы. Люди кричали со всех сторон:

– Милиция бездействует, ничего не делает. Начинают грабить средь бела дня.

Прокофьев, не задумываясь о последствиях, ринулся в полуоткрытую дверь сеней. В темноте нащупал в углу чье-то небольшое тело, схватил за ворот рубашки, подумал, что какой-то глупый мальчуган наделал столько шума, и вытащил его одной рукой на улицу, к свету электрического фонаря. Когда хорошо разглядел, пришлось просить у прокурора прощения.

– Товарищ прокурор, извините, я-то думал.

Алимов узнал Прокофьева и визгливым голосом закричал:

– Ты, Прокофьев, вообще ничего не думаешь, страшный лентяй и дурак!

Народ шумел:

– Избить прокурора, утопить его в пруду, отвезти в милицию и посадить в камеру!

Павел Прокофьев взял его под защиту. Отвел домой и сдал жене.

На следующий день Алимов встал в шесть часов утра. Магазины и столовая не работали. Сильно болела голова, во рту все пересохло. Надо было похмелиться, а нечем. Недалеко на улице кровельщики крыли крышу железом. Усердно стучали молотками. Звон раздавался на весь поселок. Алимов подошел к ним и крикнул:

– Мужики, нет ли у вас чем-нибудь похмелиться?

Один крикнул ему в ответ:

– Есть керосин, олифа и вода. Что хочешь, то и выбирай.

Бригадир Маслов Леонид показал на раскупоренную полулитровую бутылку. Алимов взмолился:

– Леонид Васильевич, ради бога, прошу, налей, умираю, не дождусь открытия магазинов.

– Ну что, мужики, нальем? – спросил своих товарищей Маслов. – Как-никак он не простой человек, а прокурор.

– Надо что-нибудь придумать, за что наливать, – ответил один хриплым голосом.

– Пусть залезет к нам на крышу, – сказал другой, – и пропоет петухом двадцать пять раз, тогда нальем полный стакан водки.

Алимов по лестнице легко взобрался на крышу, встал на конек возле трубы и пропел двадцать пять раз петухом. Шедшие по улице редкие прохожие останавливались и слушали его пение, думали: «Наконец-то, человек пил-пил да с ума сошел». Старушки и старики крестились и шептали молитвы. Кровельщики, хватаясь за животы, смеялись. Алимов на сей раз честно заработал стакан водки.

Директор Рожковского совхоза Трифонов в шесть часов утра приехал в Николаевку. Сам остался в отделении совхоза, за Машей послал автомашину. Когда приехала Маша, увел ее в кабинет управляющего и плотно закрыл за собой дверь. Управляющий отделением Мочалов попросил всех выйти из конторы. Сам, как сторож, встал на крылечке около дверей.

– Что нового, Маша? – спросил Трифонов.

Маша ответила:

– Прокурор снова допрашивал.

Без подробностей рассказала о встрече в лесу, что Алимов обещал ее из обвиняемой по делу перевести в свидетели.

Трифонов посоветовал ей:

– Маша! Организуй такие встречи при каждом удобном случае, а там видно будет, – и подумал: «Сам залез, кретин, в петлю. Сейчас мы ее постепенно будем затягивать».

Маша посмотрела на него искрящимся взором, гортанно проворковала:

– Где же я буду брать денег для таких встреч? Сам знаешь, Михаил Иванович, какие у нас заработки. А семья?

Трифонов небрежно вытащил из нагрудного кармана небольшую пачку десятирублевых бумажек и отдал их Маше.

– Сто пятьдесят рублей, – сказал он. – Думаю, на первое время хватит.

– Хватит, спасибо, – ответила Маша. – Сейчас я его угощу, пусть лопает сколько поместится. Величиной чуть больше дворняжки, а жрет и пьет, как голодный слон.

Трифонов строго предупредил:

– Маша, крепко держи язык за зубами. Никому ни слова, молчи как рыба. Во что бы то ни стало и что бы это ни стоило, затяни его к себе на квартиру с ночлегом.

– Ты что, Михаил Иванович! – испуганно возразила Маша. – Что скажет муж? Он меня ко всем ревнует.

– Не беспокойся, – успокоил ее Трифонов. – Я твоего мужа подготовлю. Все будет в порядке. Маша, действуй, ничего не бойся.

В голове Трифонова спешно возник план действий. «Скоро тебе, товарищ Алимов, придет крах, – думал Трифонов. – Ничего у тебя не выйдет с задуманным созданием на меня уголовного дела. Я с тобой расправлюсь, как повар с картошкой. Не такой уж я и простак, как ты думаешь».

Алимов думал по-другому, и у него был выработан свой план: «Машу как соучастницу по делу Трифонова к уголовной ответственности привлекать нельзя. Во-первых, сама Маша не присвоила ни одной копейки. Трифонов вряд ли давал ей из присвоенных денег. Маша чистосердечно признала свою вину – четыре раза участвовала в выпивках при встрече гостей из района и области. Во-вторых, Маша мать двух маленьких детей, двух и четырех лет. На должность кассира колхоза была поставлена Трифоновым за хороший внешний вид, без учета образования и специальности. Как бы я не старался обвинить Машу, суд ее оправдает, и меня назовут не прокурором, а обывателем. Сейчас Маша мне нужна как любовница и одна из основных свидетельниц. Она женщина неглупая, хорошо осведомлена о всем ходе событий, всей деятельности Трифонова на должности председателя Николаевского колхоза».

Поэтому Алимов не спеша вел дело и вызывал Машу в неделю раз. Сейчас уже не для проведения следствия, а для свиданий. Маша без сожаления расходовала переданные Трифоновым деньги. После каждой встречи с Алимовым она виделась с Трифоновым и коротко информировала его о настроении прокурора.

В июне ввели в эксплуатацию принятый от строителей 12-квартирный дом, в котором получил квартиру Алимов. Отпраздновал новоселье, надо было браться за заготовку дров. Зима спросит, что делал летом.

Соседи по дому, работники райкома партии и райисполкома, привозили на дрова березовые кряжи, пригодные не только на фанеру, но и на изготовление лыж. Своя рука владыка. Лесосеки для сплошной вырубки подбирали лучшие, с чистой березой, не считаясь со значением участка леса, его красотой, созданной природой.

Руководство вновь организованного лесхоза иногда легонько сопротивлялось, отказывало. Предлагали другие участки леса для выделения делянки на дрова. Директора лесхоза тут же вызывал на собеседование секретарь райкома Чистов или председатель райисполкома Бойцов. Дровяные вопросы безотлагательно решались.

Милиции с прокуратурой для заготовки дров тоже подобрали участок леса с чистой березой. Чтобы себестоимость дров была дешевой, они заготавливались указниками, то есть осужденными до 15 суток за разные нарушения. Алимову как прокурору 15 кубометров дров привезли бесплатно.

Дровяными вопросами все жители поселка занимались начиная с апреля: пилили бензомоторными пилами, кололи и складывали в поленницы для просушки. Алимов проходил мимо таких поленниц по пути на работу и с работы. У всех соседей дрова были разделаны и сохли в поленницах. Только у него одного белоствольные кряжи лежали в костристых кучах, занимая приличную площадь земли. Соседи роптали, говорили ему и его жене. Жена, в свою очередь, напоминала Алимову при каждом удобном случае и грозилась сама взяться за разделку дров. Он обещал ей, а уйдя на работу сразу забывал. Думал не о дровах, а куда бы поехать и выпить. Встречали его в каждой деревне с хлебом-солью, если не с водкой, то с самогоном. Поэтому заняться разбором дров или нанять кого-то у него не было свободного времени.

Пьянка вошла в систему. Пили в его кабинете, в дежурной комнате милиции, в кабинетах начальника милиции и его заместителей. Каждый вечер он приходил домой пьяным. У большинства людей при опьянении настроение становится хорошим. Многих тянет на песни, пляс, к женщинам или на сон. Пьяный Алимов припоминал все обиды, настроение становилось паршивым. Все обиды сводились у него на жену Киру. Он ревновал ее и думал, что она изменяет ему на каждом шагу. Причиной этому послужило то, что Кира родила первенца-дочку лишь на пятый год супружеской жизни. Он считал себя неспособным иметь детей. Родила после первой в жизни поездки на курорт. В пьяном виде он всем говорил:

– Дочь не моя, Кира привезла ее с курорта.

Подсчитывал дни, месяцы беременности. Все сходилось в его пьяном мозгу. Дома устраивал скандалы, грозил разводом. В трезвом виде забывал обо всем. Думал о работе, о неотложных делах и где бы снова похмелиться или выпить. В его мозгах глубоко засела Мигулева Маша. Трезвый и пьяный он жаждал встречи с ней, не думая о последствиях. Возвращался домой, как правило, поздно вечером. Кира зорко следила за его появлением у дома. Во избежание скандалов уходила с дочкой к соседям, иногда там и ночевала, чем делала непоправимую ошибку. Об этом она сама знала, но ей не хотелось слушать болтовню и упреки пьяного мужа.

Энергии у пьяного человека прибавляется, он становится решительнее, не давая иногда отчета в своих поступках. Снова не застав жены дома, изрядно подвыпивший Алимов на сегодня решил заняться делами, позаимствовать у соседей разделанных дров, пахнувших свежестью и всеми ароматами березы. Надел платье жены, подвязался ее косынкой, сделался похож на маленькую щупленькую женщину.

Вышел на улицу. Чистый ночной воздух обдал его своей свежестью. На безоблачном небе висел тусклый серп луны. Звезды с трудом просматривались. Казалось, они находились подвешенными в малопроницаемой для света дымке. «Самое подходящее время для таких дел», – думал Алимов. Внимательно прощупал взглядом все окружающее. «Вроде нет ничего подозрительного». Все спали крепким ночным сном. Только изредка где-то вдали вяло пролаяла собака. Ее поддержала другая, и снова все стихло. С мыслями: «Пора за дело», – Алимов приступил к работе. Из трех близлежащих поленниц он перетаскал в свой сарай около кубометра дров и сел отдохнуть на свои неразделанные кряжи.

Его внимание, как магнитом, приковала к себе куча досок, светившихся белизной, завезенная на строительство очередного дома. «Доски мне будут нужны, – подумал он. – В хозяйстве все пригодится. Вперед, Алимов». Крадучись подошел к доскам. Взвалил одну на плечо и перенес к себе в сарай. «Надо на первый случай перенести штук пять», – подумал он и пошел за другой.

Строительная площадка не только ночью, но и днем таит много неожиданностей и препятствий. Кругом все разбросано: блоки, бревна, кирпичи и так далее. Алимов об этом отлично знал и был до предела осторожен. Неожиданно у самой цели за его платье зацепился конец проволоки. Алимов с силой дернул. Платье затрещало, но выдержало. Проволока никак не хотела отцепляться. Он приложил всю свою силу, рванулся вперед к цели. Платье не выдержало, порвалось, проволока отцепилась, по-видимому, к беде – Алимов не смог устоять на ногах и упал на кучу досок.

У будки сторожа залаяла собака. «Этого еще не хватало, – думал Алимов. – Надо быстрее бежать, пока не засекли». Он водрузил себе на плечи явно не по силе широкую доску и неуверенно, как ребенок, делавший первые шаги, пошел. Сзади раздался хриплый женский голос:

– Стой! Куда потащила доску?

Затем последовал толчок в конец доски. Алимов не смог удержаться на дрожавших ногах, упал и очутился под доской. Пытался вылезти, но силенок не хватило. Самопроизвольно вылетело из его гортани что-то похожее на «помогите». Сторож подошла к Алимову, сбросила с него доску и посочувствовала:

– Надсадишься, дура! Такую тяжелую доску потащила. Уж если воровать решила, то брала бы полегче. Что тебе, жить надоело? Иди-ка быстрей домой. Еще совсем девчонку родители вместо воспитания учат воровать.

Такого унижения Алимов вынести не мог: «За кого она меня принимает? Мужчина я или не мужчина? Да еще вдобавок прокурор». Он встал на носки ботинок, чтобы казаться выше, вытянул шею, расправил плечи и крикнул:

– Ты что, ослепла, дура, разве не видишь, что я прокурор?

– Ах, ты прокурор, – закричала сторож, – а пришла воровать ночью доски. Пират, сюда, – крикнула она собаку.

Собака неопределенной породы, с длинным пушистым хвостом, стоячими, как у лайки, ушами, крупной головой, подбежала к ней, виляя хвостом.

– Взять ее, – скомандовала сторож, – фас!

Собака неожиданно ударила в грудь Алимову. Он не устоял на ногах, упал. Пират начал рвать зубами платье, но тело не трогал.

– Уберите немедленно собаку! – кричал Алимов. – Я вас завтра арестую, посажу в тюрьму.

– Пират, фу, – крикнула сторож.

Собака оставила Алимова, отошла в сторону и ждала приказания хозяйки, что делать дальше.

– А ну, убирайся отсюда, прокурорша, пока я не разозлилась, а то возьму дрын и убью, – и захохотала.

Смех ее показался Алимову диким, сверхъестественным, оглашавшим весь поселок.

– Пошли, Пират, – сказала сторож, позевав, перекрестила рот. – Прости меня, Господи. Здорово я девчонку напугала, по-видимому, рехнулась – стала называть себя прокурором.

Алимов отряхнул платье и крикнул ей:

– Все-таки я прокурор! – и подумал: «Хорошо отделался. Только зря погорячился, назвал себя прокурором. Завтра может разнести по всему поселку. Только кто ей поверит».

С такими думами Алимов разделся и лег спать.

Прошло три дня. Соседские дрова не давали Алимову покоя. «Надо еще позаимствовать, вроде не заметили кражи, – думал он. – Киры дома нет, заниматься чем-то надо. Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Приступил к работе. Снова надел платье жены. Первую охапку дров отнес к себе в сарай. Стал не спеша набирать другую.

Вдруг удар страшной силы обрушился на его спину. Набранные им дрова выпали из рук. В груди перехватило дыхание. Он с большим трудом развернулся на 180 градусов. Перед ним стоял сосед с увесистым поленом в руке.

– Так и убить можно, – с трудом выдавил из себя Алимов.

– Таких, как ты, надо убивать на месте преступления.

– Это самосуд! – звонко закричал Алимов. – За такие дела я вас завтра же арестую.

– Ах ты, негодяй! Еще грозишь, – крикнул сосед.

Рука его с поленом поднялась вверх. Полено точно целилось в голову Алимова. Он с ловкостью акробата сделал прыжок в сторону. Полено ударило в край правого плеча.

– Я спортсмен-перворазрядник! – кричал Алимов. – Не подходи – убью!

Сам, трусливо оглядываясь, бежал в свою квартиру.

Заскрипели оконные створы. Окна раскрывались, со всех квартир высунулись головы. Темноту ночи пронизывали вопросы:

– Что там такое? Что случилось?

Сосед, гнавшийся за Алимовым с поленом в руке, кричал:

– Ты не прокурор, а вор. Убью!

Расплата ожидала Алимова у дверей собственной квартиры. «Убьет, – думал он. – Совершил большую ошибку. Надо было бежать не в дом, а на шоссе и в милицию. Там бы мы показали ему, кто я».

На шум в коридор к лестничной клетке выскочила Кира в ночной сорочке. Алимов юркнул в квартиру. Сосед остановился напротив Киры. Положил полено к ее ногам, произнес:

– Убил бы негодяя.

Алимов кричал:

– Завтра же с тобой расквитаюсь. Кира, где мой пистолет? Пристрелю хулигана на месте и буду прав.

– Перестань беситься, – спокойно сказала Кира. – Во всем виноват и еще грозишь.

Сосед уже спокойно ответил:

– Зря, Кира Васильевна, не дали его порешить. Семь бед – один ответ. Жалеть об этом будете.

Мудрая народная пословица: шила в мешке не утаишь. О проделках Алимова в милиции рассказывали анекдоты. Докладывали Бойцову и Чистову. Чистов отшучивался вместо принятия конкретных мер. Говорил: «Ну и сластник». По-видимому, сам побаивался незадачливого прокурора.

Алимов забыл о расследовании дела Трифонова. В Машу он влюбился как невинный мальчишка. Она ему мерещилась всюду. Он во сне и наяву видел только ее образ. «Бывают же сладкие женщины», – думал Алимов. За Машу он согласен был пожертвовать всем. Ему казалось, жить без нее не может.

Встречались в неделю раз и в лесу. На закуску и выпивку Маша денег не жалела. Ее субсидировал Трифонов. Каждый раз приглашала Алимова к себе в деревню.

Наконец он не выдержал и приехал в Николаевку. Сарафанное радио слухи по деревне распространяет быстро. Через полчаса все жители трех деревень Ольгино, Марфино и Николаевка, слившихся уже давно в единое селение, знали, что в деревне прокурор. К лесокрадам побежали связные, чтобы те обождали в лесу. Пьяные хулиганы убрались с улицы восвояси. Многие прятали самогон и самогонные аппараты. Одно слово «прокурор» на всех действовало отрезвляюще.