Текст книги "Сосновские аграрники"

Автор книги: Илья Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

Глава шестнадцатая

В пятницу утром Чистов позвонил по телефону в ММС. Ответил женский голос.

– Мне Зимина, – попросил Чистов.

– Его нет, – послышалось в трубке. – Сейчас передам трубку Виктору Ивановичу.

Васильев Чистова узнал по голосу, сказал:

– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич. Зимин ушел на торфяные поля. Если срочно надо, пошлю за ним нарочного.

– Виктор Иванович! – кричал в трубку Чистов. – Передай Зимину, чтобы он никуда сегодня не отлучался из ММС. После обеда я приеду.

– Хорошо, Анатолий Алексеевич! – как бы обрадованно ответил Васильев. – Мы будем очень рады вашему приезду. Обязательно передам ваш наказ.

Чистов любил подхалимство. Об этом Васильев знал. Лишь бы оно не переходило всякие границы.

Чистов повесил трубку. В кабинет к нему во время разговора вошел Бородин.

– Думаю съездить на торфоболото к Зимину, – сказал Чистов. – Надо проверить торфяники и определить, сколько можно экспериментально на будущий год засеять. Он говорил, что у него более ста гектаров неиспользуемых, но подготовленных к добыче фрезерного торфа площадей.

Бородин словно не слышал начатого Чистовым разговора, сказал:

– Сейчас разговаривал по телефону с Андриановым Борисом. Вы были заняты, он попросил меня спросить у вас, сможете ли вы принять его по вопросу перерасхода заработной платы с приглашением управляющего госбанком Соколова.

– Я не смогу принять его сегодня, – сказал Чистов и подумал: «Кляузные дела». – Разберитесь вы, Михаил Яковлевич. Попросите Соколова, если есть резервы, пусть поможет. Я сейчас должен уехать в Панинский совхоз, после обеда – в ММС.

В ММС Чистов приехал в 16 часов. Зимин ждал его в конторе. Поговорили о погоде, о добыче торфа. Чистов попросил сводку, где работают трактора и автомашины.

– Тихомирова на тебя жалуется, – сказал Чистов. – В Панинском совхозе очень плохо работают твои механизаторы.

– Неправда, Анатолий Алексеевич, – ответил Зимин. – Она вам жалуется на тракториста Чудина Семена. Не остался работать в воскресенье. Чудин Семен – отличный, дисциплинированный тракторист. Он не самовольно уехал, а отпрашивался у нее. У него родился сын. Он отработал смену до конца, поставил трактор и уехал. Я, например, так же бы поступил. Человек она специфический, тяжелый. Трудно сказать, знает ли она чувство материнства. Детей у нее нет.

Зимин еще что-то хотел сказать в адрес Тихомировой, но Чистов его перебил:

– Приехал я к тебе отдохнуть. Если есть у тебя свободное время, пойдем на Сережу с ночлегом. Половим рыбу, а если поймаем, сварим уху.

Зимин из кабинета крикнул:

– Виктор Иванович, пошли кого-нибудь за Каблуковым!

Каблуков явился через пять минут. Бесцеремонно поздоровался с Чистовым за руку. Зимина спросил:

– Вызывал?

– Да, – ответил Зимин. – Что собираешься делать, Николай Дмитриевич?

– На Сережу собрался, – сказал Каблуков.

– Это кстати, – поддержал его Зимин. – Если мы тебе не помешаем, то с Анатолием Алексеевичем можем составить тебе компанию, если не возражаешь.

– Буду очень рад, – сказал Каблуков.

– Тогда иди, собирайся, – сказал Зимин. – Захвати с собой все необходимое для ухи.

– Что? – переспросил Каблуков.

– Картошку, лук, укроп и так далее, – повторил Зимин. – Не забудь буханку хлеба. Остальное для аппетита мы захватим.

– Все собрано, – сказал Каблуков. – Я беру с собой всегда на двоих, на себя и на собаку.

Зимин что-то шепнул Виктору Ивановичу, который тут же вышел и через десять минут принес в контору наполненную сумку.

– Пойдешь с нами, Виктор Иванович? – спросил Зимин.

– Не пойду, некогда, – ответил Васильев.

Чистов поставил свой «газик» под окно сторожевой будки.

Трое рослых мужиков вошли по широкой просеке в чащобу соснового леса, обдавшего их своей прохладой и ароматами. Лес, казалось, забыл надеть боковые сучки. Вверху, как шляпы, торчали светло-зеленые вершины.

– Ну и чащоба, – сказал Чистов. – Даже человеку трудно пролезть сквозь такой лес. Главное, чистая сосна.

– Да, – ответил Зимин. – На этом участке леса гнилую теорию Лысенко, пожалуй, оспаривать не будешь. Казалось бы, участок неосушенного болота, все время с поверхностной водой, а лес первого бонитета. Такие полноты в одноярусном насаждении очень редки. Это говорит о том, что вода проточная, родниковая. Избыточная влага идет на пользу. На этой площади масса родников. Решили мы здесь выкопать пруд. Поселок Лесуновского торфопредприятия – одно название говорит об избытке воды, а женщины полощут белье у колодца.

– Для поселка место выбрано неудачно, – подтвердил Чистов. – Поселок надо было строить на берегу озера Родионово.

– На берегу озера нельзя, – возразил Зимин. – Озеро карстового происхождения. В подстилающих доломитах и известняках имеются пустоты, а может быть, и целые пещеры. Торфопредприятие проектировалось крупным, ведущим по поставке торфа Балахнинской ТЭЦ, поэтому в генеральном плане развития предусмотрено строительство многоэтажных домов и производственных построек. Геологи посоветовали строить поселок именно здесь. А если бы его выстроили на берегу озера Родионово, оно уже превратилось бы в помойную яму.

– Почему? – спросил Чистов.

– Потому что, – продолжал Зимин, – автотракторный парк, ремонтные мастерские неотделимы от поселка. Сейчас мы насчитываем одних только тракторов восемьдесят две штуки. Мотовозы, окараванивающие машины, сани, автомашины и так далее. Если каждый механизатор на стоянке за день прольет по одной ложке масла и горючего, то сколько же его накопится за годы, и все это будет в озере.

– Все правильно, – подтвердил Чистов и подумал: «На вид Зимин неказистый, на первый взгляд кажется малоразвитым, но когда познакомишься ближе, понимаешь, что это эрудированный человек. По специальности лесник, незаурядный механик, специалист по торфу, мелиоратор и хороший знаток сельского хозяйства».

– Вот мы и вышли на пятую карьерную канаву, – сказал Каблуков и переложил мешок с сетями на другое плечо, посмотрел на Зимина, а затем на Чистова, подумал: «Неплохо бы взвалить мешок на Чистова, но что скажет Зимин».

С обеих сторон канавы сплошной стеной примыкал двадцатилетний сосновый лес с редкой березой, даже на откосах канавы росла такая же сосна. По обеим сторонам прямолинейно тянулась дорога насколько мог видеть глаз и обрывалась сомкнутостью крон сосны. Поверхность дороги состояла из темно-бурой торфяной массы. Между колеями росла жидкая трава. По этим дорогам по ту и другую сторону канавы можно было в любое время года проехать на автомашине, но ходили только одни гусеничные трактора, вывозили ворованный лес хлыстами.

Чистов спросил Зимина:

– Куда ведет эта дорога?

– На Сережу, – ответил Зимин.

– Я не знал, – сказал Чистов, – что из ММС на Сережу ездят на тракторах.

– На берегу Хвостянихи косят рабочие. Вывозят траву, – ответил Зимин.

– Но почему на поверхности дороги ободран весь растительный грунт? – снова спросил Чистов.

– Там у нас лесхозом была отведена делянка, – оправдывался Зимин. – Чистая ольха, из которой мы делаем ящики.

Чтобы замять неприятный разговор, сказал:

– Здесь, Анатолий Алексеевич, пятый карьер. Площадь его 640 гектаров. Он был подготовлен для добычи фрезерного торфа еще по ленинскому плану ГОЭРЛО еще в 1928 году. Все канавы копались вручную. Была произведена корчевка и планировка площади. Затратив громадную сумму денег, все забросили. Трудно представить, какой грандиозный труд был затрачен. Для освоения сейчас начинай все сначала.

– Зато какая здесь привола тетеревам и рябчикам! – сказал Каблуков. – Их здесь тысячи. А сколько здесь брусники! Не лес, а настоящий рай.

На расстоянии 200 метров прямо из-под ног с визжащим хлюпаньем вылетели три-четыре черных птицы с красными бровями.

– Вот в этом месте в канаве застрял лось, – сказал Зимин.

Следов ни лося, ни человека на откосе канавы не осталось. Только лишенное растительности торфяное пятно напоминало о чем-то.

– Когда это было? – спросил Чистов.

– В прошлом году, – ответил Зимин. – Помните, когда приезжал Афраймович, как варили уху на озере?

– Помню, – сказал Чистов. – Я тогда подумал, что вы просто сочиняли, рассказывали шутку.

– Эта шутка для Виктора Ивановича могла закончиться очень печально, – ответил Зимин. – Я как вспомню, по спине мурашки бегут. Два дурака застрявшему лосю решили отрубить топором голову. Одно его движение головой или ногой могло быть смертельным для Васильева.

– Что верно, то верно, – подтвердил Чистов.

В это время чуть отставший Каблуков догнал их. Мешок с сетями загрузил на плечо Чистову, сумку с продуктами сунул ему в руку. Улыбаясь, виновато смотрел на Зимина.

– Ну и запарился я, – сказал Каблуков. – Недалеко отстал, а думал, не догоню.

Верный его пес Бобик шагал рядом. Собаку не интересовали ни тетерева, ни рябчики. Она была неизвестной породы. Даже искусному собаководу, разбирающемуся в собачьих делах, по-видимому, не удалось бы сказать, к какой породе она относится. Морда и уши бульдога, глаза и туловище крупной лайки, а хвост – гончей. Она могла сутками сидеть у оставленных вещей, не трогая продуктов питания. Взять охраняемое можно было только через ее труп.

– Ты что делаешь? – сказал Зимин. – Зачем мешок и сумку загрузил на Чистова?

– В тайге не на работе, все равные, – громко ответил Каблуков. – Сети и продукты жарко тащить одному.

Зимин подошел к Чистову, попытался взять мешок с сетями. Чистов отказался отдать.

– Мешок легкий, мягкий, – сказал он. – Я его понесу.

– Что я говорил, – восторжествовал Каблуков. – Прямо скажу, Чистов – правильный, наш человек, – передал ему и сумку с продуктами. – Подержи недолго, я покурю и возьму обратно.

Зимину было неприятно, но он не находил выхода из создавшегося положения. «Как воспримет выходки Каблукова Чистов? – думал Зимин. – Если Каблукова упрекнуть в неправильном поведении, как он поведет себя? Может сказать: «Пошли вы своей дорогой, я и без вас обойдусь». Каблуков человек упрямый, самоуверенный. В лесу он считает себя не только равным губернатору, но и выше его».

Каблуков не спеша закурил, набрал полные легкие дыма и старался выпустить его изо рта колечками. Зимин попытался взять сумку у Чистова. Каблуков это заметил и громко сказал:

– Ульян Александрович, я покурю и возьму. Вы целый день тоже на хромых ногах.

Канава и дорога повернули под прямым углом на 180 градусов. Через полкилометра канава впадала в небольшое озеро вытянутой овальной формы, поросшее по берегам черной ольхой. Озеро соединялось естественным истоком с рекой Сережей. Весь избыток воды озеро отдавало в Сережу. Вода в озере и реке находилась на одном уровне.

– Хвостяниха, – сказал Каблуков. – Рыба в озере есть, а не ловится.

Он снял с плеча Чистова мешок с сетями и взял сумку с продуктами. Чистов не возражал, так как с лица его капал пот. Каблуков перешел исток Хвостянихи по двум переброшенным бревнам и крикнул:

– Вы, Ульян Александрович, не ходите за мной, а идите на берег реки. Я пригоню лодку.

Каблуков скрылся в зарослях кустарника.

– Вы, Анатолий Алексеевич, не обращайте на него внимания, – сказал Зимин. – Он мужик неплохой, но неотесанный. В его сознании все люди одинаковые. Для него лесоруб, пастух и министр одно и то же. Он уже дожил до полного коммунизма.

– За что обижаться? – возразил Чистов. – Он поступил правильно, по-простому, по-рабочему. – И спросил: – Ты хорошо знаешь Кузнецова Сергея?

– Как сказать, – ответил Зимин. – Знал еще будучи председателем Рожковского колхоза, ну, и два месяца он работал у меня в ММС. Говорят, для того чтобы хорошо узнать человека, надо с ним пуд соли съесть.

– Это верно, – подтвердил Чистов. – Почему я тебя спросил про Кузнецова. Я его давно знаю и никак не пойму, что он за человек. Пить запоем он начал после гибели сына. Это произошло порядка десяти лет назад. Дома был редким гостем. Путался, а вернее, жил как с женой с Нюркой Гусевой из Николаевки. Имеется у Нюрки от него дочь. Зарегистрирована на фамилию матери. Отчество – Сергеевна.

– Слышал, – подтвердил Зимин.

– Кузнецов работал бессменно более пятнадцати лет председателем Рожковского колхоза. Директор совхоза Трифонов Михаил Иванович – это его ученик. Он его из трактористов произвел в директора совхоза.

– Но в директора-то выдвинули вы, – возразил Зимин.

– Так-то оно так, – продолжал Чистов, – но я его выдвинул уже сформировавшимся человеком, то есть с поста председателя колхоза. Если бы он был трактористом при организации Рожковского совхоза, так бы им и остался. Вся заслуга в этом только Кузнецова. Михаил Иванович его не забыл. При организации совхоза, когда согласовывал со мной вопрос о кадрах, первым кандидатом на пост управляющего Венецким отделением выдвинул Кузнецова. И, надо отдать ему должное, он не ошибся. Под руководством Кузнецова Венецкое отделение передовое не только в Рожковском совхозе, но и в целом по району. По секрету скажу, я был против, но Трифонов уговорил меня.

«Я знаю об этом, – подумал Зимин. – Ты был против даже тогда, когда оформляли на работу в ММС. Часто у нас мнение о человеке меняется вне зависимости от его деловых качеств. Раз или два ты заехал к Кузнецову домой, после обеда прихватил с собой гостинцев, и в твоих глазах он стал другим. Ты человек умный, принципиальный и требовательный, но и у тебя есть свои слабости, как и у всех грешных. Сейчас ты поднимаешь Кузнецова на щит. Он как был Сергеем, так им и остался и останется до самой смерти. Горбатого, говорят, могила исправит. Как он пил периодами запоем, так и продолжает. Как он набивал себе карман деньгами в колхозе от продажи дров и теса, так продолжает и в отделении. Вся его заслуга в том, что он умеет подойти к начальству, организовать охоту. В деревне его зовут Троекуровым, так как содержит по четыре-пять охотничьих собак, организует в деревенском пруду рыбную ловлю, где водятся карп, карась, щука и окунь. Пруд считает своим, хотя строил его на деньги совхоза. Охраняет его как личную собственность. За это его меняющееся руководство района уважает, ценит и прощает ему слабости к женщинам и водке».

Чистов продолжал:

– Сын у Сергея Кузнецова Володя учился в девятом классе. Надо сказать, на учебу был туповат. Благодаря авторитету отца его переводили из класса в класс с длинными хвостами. Кузнецов не только мечтал, но и видел его инженером. Да и дочери у него тоже туповаты на учебу. Одна учится в десятом классе, другая – в девятом. В то время у него одна нога была у Нюрки Гусевой, а другая редко дома. В то время в доме были разлад и раздор.

Сына Катя ему родила будучи девчонкой. В законный брак он вступил с ней спустя три года, в войну. Приходил в отпуск после легкого ранения. Поэтому он считает и прямо говорит своей Кате: «Я тебя подобрал. За это ты меня должна благодарить. А то так бы и истаскалась. Кому ты была нужна в то время, когда девок было навалом». Катя безропотно исполняет все его капризы, желания, переносит унижения, а порой и издевательства, не говоря ему грубого слова. На ее плечах крупное хозяйство: корова, а чаще не одна, несколько голов молодняка, до десятка овец, свиноматка и две-три головы свиней весом до ста – ста двадцати килограммов, куры, утки, гуси да свора собак в придачу. За всеми нужен уход.

– В настоящее время такие трудолюбивые безропотные женщины большая редкость, – сказал Зимин. – Гусева Нюра быстро бы ему смазала пятки, если бы относился к ней как к Кате.

На реплику Зимина Чистов не ответил, продолжил:

– Во всяком случае, в гибели сына виноват он сам. В семье итак была трещина. Все проделки отца сын знал. Знал он и то, что отец собирается бросить их и уйти к молодой женщине. Отцу не было времени регулярно следить за учебой ребенка, который был предоставлен сам себе.

Однажды при случайной встрече с директором Лесуновской средней школы Кузнецов услышал нелестные отзывы о своем сыне. Василий Васильевич сказал: «Очень рад видеть вас, Сергей Васильевич. Я много раз пытался вызвать вас в школу по вопросу учебы вашего сына. По-видимому, мои устные наказы и записки не доходили до вас. Ваш сын стал учиться отвратительно, плохо. Ведет себя вызывающе, с учителями вступает в пререкания, хулиганит, многие уроки не посещает». Кузнецов слушал внимательно, пообещал: «Ну, погоди, он от меня получит по заслугам».

Трудно сказать, что происходило в семье между отцом и сыном, но, мне кажется, вспыльчивый отец не ограничился одним разговором, приложил к сыну свои кулаки и пригрозил, вместо того чтобы по-отцовски разобраться, что к чему. Не учел ограниченных способностей сына и запущенности им материала. Сказал: «Попробуй принеси еще одну двойку, убью». С криками и угрозами вышел из дому, сел в колхозный «Москвич-410» и уехал в Николаевку к Нюре Гусевой, оставив не только оскорбленного сына, но и всю семью в слезах. Если бы он остался дома, постепенно все сгладилось бы и пришло в свою колею, как обычно бывает в семейных неурядицах.

Характер сына оказался батькин. Он в состоянии нервозности зарядил ружье, вышел в огород и застрелился. Когда к Кузнецову приехал нарочный с печальным известием, тот не поверил. Когда приехал домой, труп лежал с обезображенной головой, сына уже не было. Труп не был похож на жизнерадостного стройного красивого юношу.

Кузнецов стал пить, заливая горе водкой, и скоро превратился в алкоголика. Сейчас ему достаточно выпить сто грамм водки или вина, как отключится на целую неделю, а то и больше, а затем в больницу. Чтобы скрыть следы пьянства, прикидывается больным, прикрываясь больничным листом. Врачи не отказывают ему в этом.

С разговорами Чистов и Зимин вышли на крутой берег реки. Внизу простиралось широкое плесо водной глади, увенчанное с обоих берегов деревьями с густыми кронами дуба, липы, осины, березы и так далее, переплетенными между собой лианами хмеля.

– Какая здесь красота! – воскликнул Чистов.

Лес и река дышали прохладой. Жаркие солнечные лучи задерживались в зеленом шатре крон деревьев и к земле проникали ослабленные, еле теплые. Сотни миллионов листьев, веток преграждали солнечным лучам путь к почве. Все это дышало, выдыхая лесные запахи. В них смешивалось дыхание воды, кувшинок, черемухи, крушины, черной смородины. При слабом ветре и ленивом шелесте листьев доносились запахи сосны, можжевельника, брусники, валерьяны, гнилых пней и грибов, может быть, даже безоблачного неба. Оно было чистым, бездонным, казалось, что воздушный океан тоже приносит свой запах космических тел и других планет. Кругом слышался птичий гомон.

Чистов и Зимин стояли на обрыве крутого берега, оба внимательно смотрели на водную гладь, где временами были видны всплески рыбы, большой и малой. Дышали до боли легких терпким воздухом, насыщенным всеми ароматами.

Молчание нарушил Зимин:

– Как грубо ошибаются многие, даже лучшие отцы, которые предпочитают воспитывать своих детей в строгости. Строгость и суровость прививают ребенку уважение к отцу и матери холодное, боязливое, трепетное, приучают к скрытности и лживости.

– Но в этом ты, Ульян, не прав, – возразил Чистов. – В семьях, где отец с матерью строги к своим детям, как правило, дети вырастают честные, трудолюбивые.

– Я с вами не согласен, Анатолий Алексеевич. Вы же сами только что говорили, к чему привела строгость Кузнецова к сыну.

– Но здесь другое дело, – возразил Чистов. – Ребенок должен видеть в отце строгость, честность, правдивость и любовь. Тогда он будет отца любить, уважать и в то же время бояться.

– Лучше воспитывать по-цыгански, Анатолий Алексеевич. Ради дисциплины цыган раз в неделю порет своих детей ремнем. Зато у него в семье железная дисциплина, и никто из цыганят на это не обижается. Однажды избитый веревкой цыганенок вырвался из рук отца и прибежал к соседу. Друг его, такой же мальчишка, посочувствовал ему, спросил: «Здорово тебе попало веревкой?» Цыганенок ответил: «Да разве это веревка, она вся в углах. Вот вчера бил маму новой веревкой, ей здорово попало».

Из-за поворота реки, казалось, закрытого не берегом, а зеленым венком из листьев кустарников, показалась лодка. Каблуков подъехал к Чистову с Зиминым, крикнул:

– Проходите за мной метров двести на мое пристанище.

Пристанище было удобным. Пологий берег реки с небольшим песчаным пляжем. Пляж переходил в луговину с короткой, но плотной травой. Луговина кончалась густым лесом с подлеском из кустарников и согнутой в разные фигуры стелющейся липы. Природа на том небольшом участке создала все необходимое для отдыха человека.

Чистов сразу же решил искупаться, разделся и пошел к воде. Каблуков, не обращая внимания на предупреждения Зимина, крикнул:

– Не ходи в воду, разгонишь всю рыбу. Садись в лодку. Поможешь поставить сети. Потом купайся сколько душа желает.

– Димитриевич, надо поботать! – крикнул Зимин.

– Не надо, – довольным голосом ответил Каблуков. – Рыбы на щербу хватит. Начинай, чисти картошку и разжигай костер, а мы с Чистовым поедем. Возьми сумку с продуктами.

Он подал Зимину сумку и ведро с лодки. Больше половины ведра занимала только что вынутая из воды живая рыба: окунь, плотва, два яза, головли, две килограммовые щуки.

– Рыбы очень много, – сказал Зимин.

– Сварим всю, – в ответ крикнул Каблуков, отталкивая от берега лодку шестом.

Чистов с Каблуковым въехали в неописуемое сказочное царство. С реки была видна полоса голубого безоблачного неба. Зеленое покрывало, нависшее над рекой с обеих сторон, переливалось всеми цветами и оттенками. Грубый от природы Каблуков, сидевший в лодке, своим телосложением и объемными кулаками напоминал богатыря. Он искусно правил одним веслом. Лодка бесшумно скользила по речной глади. Чистову казалось, что они мчатся не по воде, а на крыльях по воздуху.

Природу Каблуков любил преданно, безгранично и умел ею наслаждаться. В его присутствии рыбаки боялись срубить даже кустарник. Они знали, что за взмах топором по дереву их по законам тайги тут же постигнет расправа сучком по любой части тела. Если нарушитель придумает оказать сопротивление, на страже у Каблукова был его верный пес. Бобик не любил пугать, а сразу хватал за брюки зубами. Если они находились близко к телу, то зубы без сожаления погружались в тело. В лесных дебрях на берегу Сережи действовал принцип: «Закон – тайга, прокурор – медведь».

Лес расступился, лодка вышла на широкое плесо, по обоим берегам расстилались луга. Вернее, от лугов остались поляны, окаймленные низкорослым кустарником ивы и шиповника. «Вот где непочатый край работы мелиораторам», – думал Чистов. Пойменные луга реки Сережи, а их по Сосновскому району насчитывалось более 3 тысяч гектаров, испокон веков в балансе района занимали 80 процентов кормовой базы. Крестьянин-единоличник каждый год улучшал и расширял их. По мере своих сил срезал кочки, уничтожал молодую поросль деревьев и кустарников, боронил, выдирая сорные мхи.

С организацией колхозов в деревню пришла агрономическая наука с последними достижениями техники. Где надо и не надо директивно заставляли внедрять травопольную систему Вильямса. Вместо зерновых лучшие земли засеивали клеверами. Животноводство в довоенных колхозах было развито слабо и оставляло желать лучшего. Поэтому в лугах реки Сережи нужда отпала. Для кормления общественного скота почти хватало сеяных трав. Еще до войны они постепенно сокращали свои площади. Велась нескончаемая борьба леса с лугами. За время войны луга потеряли более 50 процентов своей площади. Лес на луга наступал и после войны. На помощь лугам колхозы не спешили. Да и некому было спешить. С войны в колхозы вернулись почти одни калеки. Пока молодое поколение мужчин подрастало, лес отважно завладевал новыми площадями, и за двадцать семь – тридцать лет от былых лугов осталось 17-20 процентов площади. На месте лугов шумел лес.

«Здесь поистине была кладовая кормов, – думал Чистов. – Придется начинать все сначала, но мы ее воскресим. Не только расчистим и улучшим старые луга, но и освоим новые площади. Реку Сережу превратим в кладовую кормов».

– О чем задумался, Чистов? – спросил Каблуков.

– Зови ты меня по имени, – ответил Чистов.

– Ладно, – согласился Каблуков. – Кажется, тебя зовут Анатолий. Буду звать Анатоль. Слово Анатоль запоминается и произносится легче, чем Чистов. У нас на поселке живет парень Канарейкин Анатоль, ну и тупица. Дураком его назвать нельзя, а умным тоже. Дай ему один рубль мелочью – не сосчитает. Купил часы, носит на руке, а сколько времени не скажет. Единственное что он умеет – на гармони играть и песни петь. Прямо скажу, дурак дураком, и уши холодные. Мать его, «канарейка», так ее прозвали за проституцию, считает его самым умным и красивым в поселке.

«Ну и неотесан же ты», – думал Чистов.

– Здесь будем ставить сети, – сказал Каблуков. – Лодкой править умеешь, Анатоль?

– Да! – ответил Чистов, – попробую.

– Анатоль, как я на тебя посмотрю, ты похож на Анатоля Канарейкина. Садись на мое место, бери весло и за дело. А я догадался, о чем ты думал.

– Но ты же не пророк, – возразил Чистов. – Мысли человека ученые читать еще не научились.

– Я хотя и малограмотный, а твои прочитал.

– Тогда говори, – Чистов с любопытством окинул его взглядом.

– Думал ты о заросших лугах и как их восстановить.

Чистов внимательно посмотрел в его бесцветные глаза и расхохотался:

– Не пророк ли ты, Николай Дмитриевич?

– Не зови меня по отчеству, не люблю.

– Ты, Николай, действительно прочитал мои мысли.

– Знаешь, почему я прочитал? Потому что сам часто об этом думаю. Какая ценная земля напрасно пропадает, ни травы, ни леса не растет. Никому ненужные кустарники и редкие корявые деревья – вот что здесь поселилось.

– В этом ты прав, Николай.

В это время еще не полностью поставленная сеть ожила, задрожала.

– Есть, – крикнул Каблуков, – кто-то влетел, – и начал быстро вынимать сеть.

В ней запуталась большая трехкилограммовая щука.

– Вот это здорово! – с удивлением сказал Чистов. – Не поспели поставить, а уже улов, да еще какой.

– Это что! – сказал Каблуков, а соврать он умел. – Две недели назад я поймал щуку, еле втащил в лодку. Никак не помещалась. Хвост торчал из лодки больше чем на метр.

– У-у-у, – протянул Чистов и окинул взглядом лодку. Она была примерно три метра длиной, значит щука была четыре метра. – Слушай, Димитриевич, лучше так я буду тебя называть.

– Не возражаю, – улыбаясь, ответил Каблуков.

– Сколько же твоя щука весила?

– Я ее не вешал.

– А может, это была не щука, а акула? – спросил Чистов.

– На акулу вроде не похожа, – серьезно ответил Каблуков. – Акул в Сереже я пока не ловил и не видел. У этой щуки голова и хвост были щучьи, а туловище как у всех рыб. Прямо тебе, Анатоль, скажу, – Каблуков вставил свою любимую фразу, – это была настоящая щука, с акулой я спутать не мог.

«Он дурак или притворяется? – думал Чистов. – В нем есть что-то непонятное».

Сети поставили и подъехали к Зимину. Горел костер. Над огнем висели два котелка. В одном кипела уха, распространяя аромат в чистом воздухе, в другом кипела вода для чая.

– Анатолий Алексеевич, – сказал Зимин, – посмотрите за котелками и костром. Я на несколько минут схожу, нарву смородинного и брусничного листа. Чай у нас будет сегодня лесной, особенный.

– Не возражаю, Ульян Александрович, – ответил Чистов.

Он обошел вокруг костра, заглянул в котелки. Зимин быстро вернулся и вложил в кипящую воду целую горсть листьев. Чистов ушел купаться.

К костру подошел Каблуков с большой щукой в руках.

– Как дела? – спросил он Зимина.

– Отлично, – ответил Зимин. – Картошка вроде упрела, давай запускать рыбу.

Зимин опустил в котелок крупные куски рыбы, мелкая рыба была опущена вместе с картошкой.

– Странный человек твой Чистов, – сказал Каблуков.

– Что тебе не понравилось? – спросил Зимин.

– Он чем-то напоминает мне Анатоля Канарейкина. Мне кажется, такой же глупый. Никогда даже не видел, как ставят сети. Очень исполнительный. Как человек он мне нравится, а как начальник нет.

– Брось ты трепаться, – строго предупредил Зимин. – Не дай бог, если Чистов услышит твое мнение.

– Да не услышит, я тихонько.

«Откуда ему знать, как ставят сети, – подумал Зимин. – Родился он в деревне, где поблизости ни реки, ни леса. Одни поля, изрезанные глубокими оврагами и балками. До леса целых двадцать километров, да не меньше и до Оки. В детстве и юношестве он, кроме деревенского пруда, никаких водоемов не видел. Когда повзрослел, работал счетоводном в Барановской МТС. Каждый день полями ходил на работу за семь километров в один конец. Он по-настоящему еще не оценил прелести леса и реки. Самым близким и родным до сих пор считает овраги, поросшие орешником, приятный холодок дна оврагов в знойные летние дни».

– Слушай, Каблук, – строго сказал Зимин. Все его звали в глаза и за глаза Каблуком. – Будь с Чистовым покультурнее и пообходительнее. Как ты не поймешь, он же глава всего района, первый секретарь райкома.

– Мне наплевать на его секретарство, – переходя на шепот, ответил Каблуков. – Пусть он пишет и печатает на машинке. Для меня он не начальник. Для меня ты – самый большой начальник. Ты все можешь, захочешь – дашь заработать, не захочешь – шиш получишь.

Зимин подумал: «С Каблуковым говорить бесполезно, чем дальше в лес, тем больше дров». Еще раз предупредил его, чтобы был деликатнее. Заставил присмотреть за котелками ухи и чая, так как пес зорко глядел на них и облизывался. Разделся и ушел купаться.

Чистов с большим удовольствием плавал в теплой кристально чистой воде.

– Прелесть, а не вода, – сказал он подплывшему Зимину.

– Отличная, Анатолий Алексеевич. Лучше ничего не придумаешь. Вы не обращайте внимания на недисциплинированность Каблукова. Родился он в деревне, всю жизнь скитался по торфопредприятиям, то есть по глухим поселкам. Его понятия во всем своеобразны, иногда доходят до чудачества.

– Не беспокойтесь, Ульян Александрович, я его понял. Это отличный человек, труженик. Он не грубиян, а настоящий русский мужик.

Покупались с удовольствием. Обжигаясь, ели ароматную, наваристую уху. Захмелевший Каблуков рассказывал, как он своими глазами видел, будто бобры из его сети вытаскивали крупную рыбу и на его глазах съедали. Зимин доказывал ему, что бобры никогда рыбы не ели и не едят. До Каблукова это не доходило. Он врал, никогда не видел, чтобы бобры ели рыбу, а уж если сказал, то в свои слова верил, как в аксиому. Он говорил:

– Прямо скажу, своими глазами видел. За это одного бобра убил из ружья, из его рта вытащил леща на три килограмма, которого он забрал из моей сети и собирался унести к себе в нору.

– Давно это было? – спросил Чистов.

– Да недели две назад, – ответил Каблуков. – Я вытащил его убитого из воды и бросил в овраг недалеко отсюда. Если хотите, поужинаем и сходим, посмотрим. Правда, от него уже распространяется запах по всему оврагу.