Текст книги "Собор Святой Марии"

Автор книги: Ильденфонсо Фальконес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

11

При всем этом жизнь Арнау не ограничивалась посещением церкви Святой Марии и раздачей воды бастайшам.В его обязанности в обмен на кров и еду, помимо всего прочего, входило помогать кухарке, когда та отправлялась в город за покупками.

Раз в два или три дня Арнау покидал мастерскую Грау на рассвете, чтобы сопровождать Эстранью, работницу-мулатку, которая ходила, широко расставляя ноги. Всю дорогу она покачивалась и с трудом переваливалась, неся свои пышные телеса. Как только Арнау появлялся на пороге кухни, она, не говоря мальчику ни слова, давала ему первые две сумки с хлебом, который нужно было отнести на улицу Олльэрс Бланкс, чтобы его там выпекли. В одной был хлеб для Грау и его семьи, вымешанный из отборной пшеничной муки, который впоследствии становился белым и пышным, а в другой – хлеб для всех остальных, из смешанной муки ячменя, проса или даже бобов. В результате хлеб получался темный, плотный и твердый.

Решив вопрос с хлебом, Эстранья и Арнау покидали квартал гончаров и проходили через городскую стену в центр Барселоны. В начале пути Арнау без труда шел за рабыней, смеясь над тем, как она переваливалась, тряся своим огромным темным телом во время ходьбы.

– Ты чего смеешься? – не раз спрашивала его мулатка.

Тогда Арнау смотрел на ее лицо, круглое и плоское, и прятал улыбку.

– Хочешь посмеяться? Ну смейся, – ворчала она на площади Блат, наваливая на мальчика мешок с пшеницей. – Где же твоя улыбка? – спрашивала она Арнау на Молочном спуске, вручая ему молоко для его двоюродных братьев и сестры; этот вопрос она повторяла на площади Капусты, где покупала овощи и зелень, или на Масляной площади, чтобы купить там оливковое масло и птицу.

Уже оттуда Арнау брел за ней уставший, понурив голову. В постные дни, которые составляли почти полгода, телеса мулатки тряслись в сторону морского берега, к церкви Святой Марии, и там, в одной из двух рыбных лавок города, в новой или старой, Эстранья ругалась, чтобы выбрать лучших дельфинов, тунцов, осетров и прочую рыбу.

– Теперь сложим наш улов, – улыбаясь, говорила она ему, когда получала то, что хотела.

Потом они возвращались назад, и мулатка покупала потроха. Возле каждой из двух рыбных лавок тоже было много людей, но там Эстранья ни с кем не ругалась.

Несмотря на это, Арнау предпочитал постные дни всем остальным, когда Эстранья должна была покупать мясо, поскольку, чтобы купить рыбу, нужно было сделать два шага до рыбной лавки, а чтобы купить мясо, необходимо было пройти пол-Барселоны, а затем возвращаться оттуда навьюченным тяжелой поклажей.

В мясных лавках, расположенных рядом с городскими бойнями, они покупали мясо для Грау и его семьи.

Разумеется, это мясо было высшего качества, как и все мясо, продаваемое в стенах города: в Барселону разрешалось привозить только живых животных, которых забивали на месте.

Поэтому, чтобы купить потроха для слуг и рабов, нужно было выйти из города через ворота Портаферриса и отправиться на рынок, заваленный битыми животными и мясом неизвестного происхождения. Эстранья насмешливо улыбалась, когда покупала это мясо и нагружала им Арнау.

Наконец, зайдя в пекарню за хлебом, они возвращались в дом Грау; Эстранья – покачиваясь, Арнау – волоча ноги.

Однажды утром, когда Эстранья и Арнау пришли за мясом на главную бойню, расположенную возле площади Блат, на церкви Святого Хауме зазвонили колокола. Это было не воскресенье и не праздник.

Эстранья так и осталась стоять на месте с расставленными ногами и разинутым ртом. На площади раздался чей-то крик. Арнау не мог разобрать слов, но к крику присоединились другие, и люди стали разбегаться кто куда. Мальчик поставил поклажу и повернулся к Эстранье; в его глазах читался вопрос, который он так и не задал. Продавцы зерна поспешно освобождали свои прилавки. Люди продолжали кричать, суетиться, бросаясь из стороны в сторону, а колокола Святого Хауме не замолкали. Арнау попытался было пройти на площадь Святого Хауме, но в этот момент зазвонили колокола церкви Святой Клары. Он растерялся, глядя в сторону женского монастыря, и вдруг услышал, что к этому звону присоединились колокола церкви Святого Петра из Фраменорса и церкви Святого Юста. Звонили все колокола города! Арнау остался стоять на месте с открытым ртом, потрясенный происходящим.

Внезапно прямо перед ним выскочил Жоанет. Малыш, взволнованный так же, как и сам Арнау, не мог успокоиться.

– Дорогу! Дорогу! – кричали со всех сторон.

– Что это? – спросил Арнау.

– Дорогу! – крикнул ему Жоанет прямо в ухо.

– Что это значит?..

Жоанет жестом показал, чтобы Арнау замолчал, и кивнул в сторону старого Большого портала возле дворца викария.

Арнау проследил за рукой товарища и увидел одного из охранников викария, облаченного в боевые доспехи и посеребренную кольчугу. На боку у него покачивался большой меч; в правой руке он нес на позолоченном древке знамя Святого Георгия: красный крест на белом фоне. За ним следовал другой глашатай, тоже в военных доспехах, и нес знамя города. Оба прошли в самый центр площади, где находился камень, разделявший город на кварталы. Остановившись там с флагами Святого Георгия и Барселоны, они одновременно закричали:

– Дорогу! Дорогу!

Колокола продолжали трезвонить, и крики «Дорогу!» катились по всем улицам города, пугая граждан.

Жоанет, который наблюдал за происходившим, сохраняя завидное спокойствие, вдруг заорал во всю глотку.

Наконец Эстранья пришла в себя и тихо сказала Арнау, что им пора уходить отсюда. Но мальчик, не отрывая глаз от двух глашатаев, стоявших в центре площади в своих блестящих кольчугах и с мечами на боку и как будто застывших под цветастыми знаменами, отпрянул от мулатки.

– Пойдем, Арнау, – требовательно позвала его Эстранья.

– Нет, – ответил он, подстрекаемый Жоанетом.

Женщина схватила его за плечо и потянула за собой.

– Пойдем. Это не наше дело.

– Что ты говоришь, рабыня? – раздался голос незнакомой женщины, которая стояла рядом с остальными и очарованная, как и они, наблюдала за происходящим. Похоже, она слышала спор между Арнау и мулаткой. – Мальчик – раб? – спросила она, глядя на Эстранью. Кухарка отрицательно покачала головой. – Он – свободный гражданин? – продолжала расспрашивать незнакомка. Когда Арнау кивнул, женщина возмущенно воскликнула: – Как же ты смеешь говорить, что призыв «Все на улицы!» не его дело?

Эстранья замолкла и, переминаясь с ноги на ногу, как утка, которая не хотела идти, опустила голову.

– Кто ты такая, рабыня, – обратилась к ней другая женщина, – чтобы отказать мальчику в чести защищать права Барселоны?

Уставившись в землю, Эстранья молчала. Что бы сказал ей хозяин, если бы узнал об этом? Ведь он тоже отстаивал честь города.

Колокола все звонили. Жоанет подошел к группе женщин и кивнул Арнау, чтобы тот шел за ним.

– Женщины не участвуют в городском ополчении, – заметила первая женщина, глядя на Эстранью.

– А рабы и подавно, – добавила вторая.

– Как ты думаешь, кто должен заботиться о наших мужьях, если не такие мальчишки, как эти?

Эстранья не смела поднять глаза.

– Как ты думаешь, кто готовит им еду или выполняет их поручения, снимает им сапоги или чистит арбалеты?

– Иди отсюда! – крикнули кухарке. – Здесь не место рабам!

Эстранья взяла сумки, которые до этого носил Арнау, и побрела, тяжело переваливаясь. Жоанет, довольный, улыбался и с восхищением смотрел на женщин. Арнау оставался на том же месте.

– Идите, мальчики, – сказали им женщины, – позаботьтесь о наших мужчинах.

– Предупреди моего отца! – крикнул Арнау Эстранье, которая успела пройти не больше трех или четырех метров.

– Жоанет заметил, что Арнау не отрывал взгляда от медленно удаляющейся рабыни, и догадался о сомнениях товарища. Разве ты не слышал, что сказали женщины? – спросил он его. – Мы должны позаботиться о солдатах Барселоны. Твой отец все поймет.

Арнау кивнул, теперь уже более уверенно. Ну конечно, отец поймет его! Он и сам боролся, чтобы они стали гражданами Барселоны.

Когда мальчики снова повернулись к площади, они увидели, что рядом с двумя знаменами глашатаев появилось третье – торговцев. На знаменосце не было военных доспехов, но за спиной у него виднелся арбалет, а сбоку —.меч. Немного погодя появилось еще одно знамя, ювелиров, и так постепенно площадь заполнилась разноцветными знаменами с самыми разными символами: знамя скорняков, лекарей, брадобреев, плотников, котельщиков, гончаров…

Под знаменами шли, собравшись в группы, ремесленники, свободные граждане Барселоны, и все, как того требовал закон, были вооружены арбалетом, колчаном с сотней стрел, мечом или пикой. Не прошло и двух часов, как ополчение Барселоны было готово выступить на защиту привилегий графского города.

За эти два часа, благодаря всезнайке Жоанету, Арнау выяснил наконец, что же происходит в городе.

– Барселона не только защищается, когда это необходимо, но и сама идет в атаку, если кто-либо осмеливается выступить против нас, – с чувством собственного достоинства говорил малыш, показывая на солдат и знамена и демонстрируя таким образом свою гордость за то, что он причастен к происходящему.

– Это невероятно! Ты увидишь. К счастью, мы побудем несколько дней на улице. Когда кто-нибудь плохо обращается с гражданином города или ущемляет его права, об этом сообщают… не знаю, кому сообщают, то ли викарию, то ли Совету Ста. И если власти признают, что это правда, тогда собирают войско под знаменем Святого Георгия. Вон оно, видишь? В центре площади, над всеми остальными. Потом начинают звонить колокола, и люди выскакивают из домов с криком «Все на улицу!», чтобы об этом знала вся Барселона. Предводители гильдий берут свои знамена и собирают вокруг себя членов гильдии, чтобы пойти в бой.

Арнау, вытаращив глаза, изумленно смотрел на бурлящую толпу и старался не отставать от Жоанета, который ловко пробирался сквозь толчею сбившихся в группы людей.

– А что нужно делать? Это опасно? – спрашивал Арнау, восхищенный парадом оружия, которое демонстрировалось на площади Блат.

– Обычно это не опасно, – ответил Жоанет, улыбаясь ему. – Подумай, раз викарий дал согласие на сбор, то он сделал это не только от имени города, но и от имени короля, поэтому никогда не следует воевать с королевскими войсками. Всегда все зависит от того, кто нападает. Когда какой-нибудь феодал видит, что приближается войско Барселоны, он обычно уступает требованиям горожан.

– Так, значит, битвы не будет?

– Все зависит от решения властей и поведения сеньора. В прошлый раз одну из крепостей сравняли с землей; тогда было сражение, и жертвы, и нападения, и… Смотри! Вон твой дядя, – произнес Жоанет, показывая на знамя гончаров. – Пойдем!

Возле трех старшин гильдии стоял Грау Пуйг, облаченный в доспехи, сапоги и кожаную кольчугу, которая закрывала его от груди и до середины икр. За поясом у него поблескивал меч. Вокруг старшин собирались гончары города. Как только Грау увидел племянника своей жены, он подал знак Хауме, и тот подошел к мальчикам.

– Куда вы идете? – поинтересовался он.

Арнау растерянно посмотрел на Жоанета.

– Мы хотим предложить свои услуги хозяину, – ответил Жоанет. – Мы могли бы нести его мешок с провизией… или сделать то, что он пожелает.

– Понятно, – только и сказал Хауме.

– И что теперь? – спросил Арнау, когда первый помощник Грау повернулся к ним спиной.

– Не переживай, – заявил Жоанет. – Здесь полно людей, которые будут рады нашей помощи.

Кроме того, они тоже не догадываются, почему мы идем с ними.

Мальчики пошли за ополченцами; они смотрели на мечи, арбалеты и пики, восхищаясь теми, на ком были латы, и пытались уловить смысл оживленных разговоров.

– А что у нас с водой? – услышали они чей-то голос, раздавшийся за их спинами.

Арнау и Жоанет обернулись. Лица обоих мальчиков зарделись, когда они увидели улыбающегося им Рамона. Вместе с ним было более двадцати воинов. Все они, громадные и вооруженные, приветливо смотрели на них.

Арнау невольно похлопал себя по спине в поисках бурдюка и так расстроился, не найдя его, что некоторые бастайшипредложили ему свой.

– Нужно быть всегда готовым, когда город зовет тебя, – шутили они.

Ополчение выступило из Барселоны под знаменем Святого Георгия с красным крестом и направилось к замку Крейкселль, что неподалеку от Таррагоны. Жители этой местности задержали стадо, которое принадлежало мясникам Барселоны.

– Это плохо? – спросил Арнау у Рамона, которого они решили сопровождать.

– Ну конечно. Стадо является собственностью мясников Барселоны, имеет право на проход и выпас по всей Каталонии. Никто, даже король, не может задерживать стадо, предназначенное для Барселоны. Наши дети должны есть самое лучшее мясо в графстве, – добавил он, поглаживая их обоих по голове. – Сеньор де Крейкселль захватил стадо и требует от пастуха платы за выпас и проход через его земли. Вы представляете себе, что будет, если от Таррагоны до Барселоны все сеньоры начнут требовать плату за выпас и проход? Нам нечего будет есть!

«Если б ты знал, какое мясо дает нам Эстранья…» – мелькнуло в голове Арнау. Жоанет догадался, о чем подумал его друг, и от отвращения скорчил гримасу. Арнау рассказывал об этом только Жоанету. Его не раз подмывало раскрыть правду, сообщив отцу, где они покупают мясо, плавающее у них в мисках, когда не надо было соблюдать пост. Но видя, с каким аппетитом ел отец, с какой жадностью набрасывались на еду все рабы и работники Грау, мальчик брал себя в руки, замолкал и тоже брал ложку.

– Есть ли еще причина для сбора ополчения? – спросил Арнау, ощущая неприятный привкус во рту.

– Ну конечно! Любое посягательство на привилегии Барселоны или на ее гражданина может привести к сбору ополчения.

Например, если кто-нибудь похитит гражданина Барселоны, ополчение сразу же отправится освобождать его.

Не переставая болтать, Арнау и Жоанет прошли побережье – Сант-Бой, Кастелльдефельс и Гарраф.

Люди, встречавшиеся им на пути, молча уступали дорогу и провожали ополченцев пристальными взглядами. Казалось, даже море почтительно относилось к войску Барселоны, и шум его стихал, когда по берегу под знаменем Святого Георгия проходили сотни вооруженных людей. После целого дня пути, как только море засеребрилось в лунном свете, ополченцы остановились на ночлег у виллы Сиджес. Сеньор де Фоноллар принял у себя в замке старшин города, а все остальные расположились у ворот виллы.

– Будет ли сражение? – спросил Арнау, нарушив тишину.

Все бастайшипосмотрели на него. Тихо потрескивал костер.

Жоанет спал, положив голову Рамону на ногу. Некоторые мужчины, переглянувшись, задумались над вопросом Арнау. Будет ли сражение?

– Нет, – ответил Рамон. – Сеньор де Крейкселль не может нам противостоять.

Арнау казался разочарованным.

– А если будет, – попытался утешить его второй старшина бастайшей, сидящий по другую сторону костра, – то мы зададим ему жару. Много лет тому назад, когда я был примерно таким же молодым, как ты сейчас, – продолжил старшина, и Арнау весь превратился в слух, – собрали ополчение, чтобы пойти на Кастелльбизбаль. Тогда сеньор тоже захватил стадо, как это сделал де Крейкселль. Сеньор де Кастелльбизбаль решил не сдаваться без боя. Вероятно, он полагал, что граждане Барселоны – торговцы, ремесленники или бастайши, как мы, – не способны воевать. Ополченцы взяли сеньора и его солдат в плен, захватили замок и уничтожили его полностью.

Арнау уже представлял себя с мечом, как он поднимается по лестнице и победоносно кричит на стене замка Крейкселль: «Кто смеет противостоять ополчению Барселоны?» Все бастайшиобратили внимание на выражение его лица: напряженный взгляд мальчика был устремлен на пламя, руки, вцепившиеся в палку, которой он раньше играл, нервно ворошили угли, он весь дрожал. «Я, Арнау Эстаньол…» – шептал он.

Неожиданно раздавшийся смех вернул его в Сиджес.

– Иди поспи, – посоветовал ему Рамон и поднялся, придерживая Жоанета. Увидев, что Арнау надул губы, он добавил: – Тогда ты сможешь помечтать о войне.

Ночь была достаточно прохладной, и кто-то уступил свое одеяло детям.

На следующий день, на рассвете, ополченцы продолжили марш на Крейкселль. Они прошли через Жельтру, Виланову, Кубеллес, Сегур и Бара. Во всех этих местечках были замки. От Бара войско повернуло прямо на Крейкселль. Это селение находилось немногим менее мили от берега и располагалось на возвышенности, где на самой вершине вздымался замок сеньора де Крейкселля. Фортификация, имевшая одиннадцать сторон и множество различных защитных башен, была возведена на каменном склоне, а вокруг нее теснились многочисленные строения.

До заката оставалось несколько часов, когда старшины гильдий были созваны советниками и викарием. С развевающимися на ветру знаменами войско Барселоны выстроилось в боевом порядке перед Крейкселлем. Арнау и Жоанет бегали между шеренгами, предлагая воду бастайшам, но почти все отказывались; ополченцы вызывающе смотрели на замок. Никто не говорил, и дети не осмеливались нарушать тишину. Вернулись старшины и присоединились к своим гильдиям. Все войско наблюдало за тем, как три посланника Барселоны отправились к Крейкселлю. Вскоре навстречу им вышли посланники из замка, и они встретились на полпути. Арнау и Жоанет, как и все граждане Барселоны, в полном молчании следили за переговорщиками.

Вскоре стало известно, что сражения не будет. Сеньору де Крейкселлю удалось бежать через тайный ход, соединявший замок с побережьем. Управляющий сеньора на виду у граждан Барселоны, стоящих в боевом порядке, отдал приказ удовлетворить все требования графского города. Его земляки возвратили скот, отпустили на свободу пастуха, согласились выплатить крупную компенсацию и пообещали впредь уважать привилегии города. Кроме того, они выдали двух своих жителей, которых считали виновными в оскорблении, нанесенном Барселоне. Тех немедленно взяли под стражу.

– Крейкселль сдался, – объявили советники войску.

Глухой рокот прокатился по рядам барселонцев. Ополченцы попрятали мечи в ножны, побросали арбалеты и пики и освободились от прочего военного снаряжения. Смех, крики и шутки были слышны по всему войску.

– Дети, вина! – крикнул Рамон и осекся. – Что с вами? – участливо спросил он, заметив, что Арнау и Жоанет приуныли. – Вы надеялись увидеть настоящую битву, да?

Разочарование на лицах мальчиков было ему ответом.

– Любого из нас могли ранить или даже убить. Вам бы это понравилось? – Рамон с самым серьезным видом посмотрел на них, и дети поспешно покачали головой. – Вам следует смотреть на все это с другой стороны: вы принадлежите к самому большому и могущественному городу графства, и все, кто стоит у нас на пути, рискует быть разбитым наголову. – Арнау и Жоанет слушали Рамона с широко раскрытыми глазами. – Идите, ребята, и наберите нам вина! Вы тоже выпьете за эту победу.

Знамя Святого Георгия с почетом вернулось в Барселону, а вместе с ним и двое детей, которых переполняла гордость за свой город, за сограждан, за то, что они – барселонцы. Пленные из Крейкселля вошли в город в оковах и были с позором проведены по улицам Барселоны. Женщины и все, кто оставался в городе, рукоплескали войску и плевали в сторону пленных. Арнау и Жоанет, серьезные и гордые, сопровождали процессию в течение всего марша, пока пленные не были заключены во дворце викария. Только после этого они предстали перед Бернатом, который, увидев своего сына живым и невредимым, сразу же успокоился и забыл отчитать его за столь длительную отлучку. Улыбаясь, он выслушал рассказ Арнау о его новых впечатлениях.

12

Прошло несколько месяцев после приключения, которое привело их к замку Крейкселль, но жизнь Арнау едва ли изменилась за это время. В ожидании, когда ему исполнится десять лет – возраст, который позволит стать подмастерьем в мастерской его дяди Грау, – он продолжал колесить по привлекательной и всегда полной неожиданностей Барселоне. Арнау носил воду бастайшами больше всего времени проводил в церкви Святой Марии у Моря. Мальчик видел, как она растет, и молился Святой Деве, рассказывая ей о своих невзгодах и радуясь улыбке, которая, как ему казалось, иногда появлялась на губах статуи.

Вскоре, когда главный алтарь романской церкви был снесен, Святую Деву перенесли в маленькую часовню Святейшего, расположенную в крытой галерее. Там, за новым большим алтарем Святой Марии, между двумя контрфорсами, ее поставили за высокую железную решетку. Часовня Святейшего не пользовалась бы никакой привилегией, если бы бастайшам непоручили заботиться о ней, защищать ее и следить за тем, чтобы там всегда горели свечи. Эту часовню, самую главную в храме, призванную хранить тело Христово, приход отдал скромным портовым грузчикам. Множество благородных и богатых торговцев готовы были оплатить строительство и делать пожертвования на тридцать три остальные часовни, которые по плану должны были построить в церкви Святой Марии у Моря между контрфорсами крытой галереи или боковых нефов, сказал им отец Альберт. Но часовня Святейшего принадлежит бастайшам, и молодой водонос мог всегда беспрепятственно попасть к своей Святой Деве.

Однажды утром Бернат наводил порядок, перетряхивая свое скудное имущество, спрятанное под соломенным тюфяком. Здесь лежала сумка, в которой он хранил деньги, собранные перед его поспешным бегством из дому вот уже почти девять лет тому назад, а также то немногое, что платил ему зять. Эти деньги понадобятся, когда Арнау начнет осваивать профессию, и помогут сыну стать на ноги. Неожиданно в комнату рабов вошел Хауме. Бернат с удивлением посмотрел на первого помощника. Хауме нечасто заходил сюда.

– Что?..

– Твоя сестра умерла, – скупо обронил Хауме.

У Берната подкосились ноги, и он присел на тюфяк с сумкой в руках.

– Как?.. Что произошло? – пробормотал он.

– Хозяин не знает. Утром ее тело было уже холодным.

Бернат выронил сумку и закрыл руками лицо. Когда он отнял их и поднял глаза, Хауме уже не было. С комком в горле Бернат вспомнил девочку, работавшую в поле вместе с ним и отцом, девушку, поющую без остановки, когда она ухаживала за животными. Иногда Бернат видел, как отец делал перерыв в работе и, закрыв глаза, чтобы отвлечься на несколько мгновений, наслаждался этим голосом, веселым и беззаботным. И вот…

Арнау остался безучастным, когда во время еды узнал эту новость из уст отца.

– Ты слышишь меня, сынок? – спросил его Бернат.

Арнау кивнул головой. Прошел уже год, как мальчик не видел Гиамону, исключая те давние случаи, когда он залазил на дерево, чтобы посмотреть, как она выводила на прогулку его двоюродных братьев и сестру. Он сидел, затаившись в густой листве, и подглядывал за ними, глотая слезы, а они смеялись и бегали. И никто его не пожалел. Арнау хотел сказать отцу, что ему все равно, что Гиамона его не любила, но грусть, светившаяся в глазах отца, остановила его.

– Отец, – тихо произнес Арнау, подходя к нему, – не плачь. – Он уткнулся лицом ему в грудь, и Бернат, прижав мальчика к себе, крепко обнял его.

Они ели в полном молчании, сидя рядом с рабами и подмастерьями, когда раздался первый вопль. Этот душераздирающий крик, казалось, рвал воздух. Все повернулись в сторону дома.

– Плакальщицы, – пояснил один из подмастерьев. – Моя мать – плакальщица. Может быть, это она. Она лучше всех плачет, в городе ей нет равных, – с гордостью добавил он.

Арнау посмотрел на отца. В этот момент прозвучал другой вопль, и Бернат увидел, как сжался его сын.

– Нам еще долго придется слушать их, – предупредил он Арнау. – Мне сказали, что Грау нанял много плакальщиц.

Так и было. В течение всего вечера и ночи, пока люди приходили в дом семьи Пуйг, чтобы выразить соболезнование, несколько женщин оплакивали смерть Гиамоны. Ни Бернат, ни его сын не могли уснуть из-за постоянного жалобного воя.

– Об этом знает вся Барселона, – сообщил Жоанет Арнау, когда они увиделись утром, оказавшись среди людей, которые толпились у дверей дома Грау. Арнау втянул плечи. – Все пришли на похороны, – добавил Жоанет, заметив невольное движение друга.

– Почему?

– Потому что Грау богатый и всякий, кто придет в этот траурный день, получит какую-нибудь вещь. – Жоанет показал Арнау длинную черную рубашку. – Как вот эту, – добавил он, улыбаясь.

В начале дня, когда все пришедшие облачились в черное, похоронная процессия отправилась в сторону Назаретской церкви, где находилась часовня Святого Ипполита, под чьей крышей собиралась гильдия гончаров. Плакальщицы шли возле гроба; они не только плакали, завывали, но и рвали на себе волосы.

Часовня была заполнена влиятельными людьми: старшины различных гильдий, городские советники и большая часть членов Совета Ста. Сейчас, когда Гиамона умерла, никто и не вспомнил об Эстаньолах, но Бернат, взяв с собой сына, смог-таки приблизиться к месту, где находилось тело покойной, где простая траурная одежда, подаренная Грау, смешалась с шелками и бисд, дорогой материей из черного льна.

Однако ему даже не дали попрощаться с сестрой.

Пока священники вели похоронную службу, Арнау удалось рассмотреть покрасневшие от слез лица своих двоюродных братьев и сестры: Жозеп и Женйс держались, Маргарида стояла прямо, но у нее все время дрожала нижняя губа. Они потеряли мать, как и он сам. «Знают ли они о Святой Деве?» – подумал Арнау.

Потом он перевел взгляд на своего дядю, который стоял неподвижно, погрузившись в свое горе. Мальчик был уверен, что Грау Пуйг не рассказывал своим сыновьям о Святой Деве. Богатые не такие, как все, ему не раз об этом говорили. Возможно, они по-другому встречают новую мать.

Конечно же, по-другому. Богатый вдовец в Барселоне – человек, на которого имеют виды. Еще не закончился траур, как на Грау посыпались брачные предложения и он не успевал вести переговоры.

Наконец избранницей на место новой матери детей Гиамоны стала Изабель, молодая женщина не очень привлекательной внешности, но из знатной семьи. Грау взвесил добродетели всех претенденток и отдал предпочтение той единственной, которая могла похвастаться принадлежностью к аристократическому роду. Ее приданое – титул без привилегий, отсутствие земель и богатства – позволяло ему войти в высшее общество. Владельца гончарной мастерской не прельщало роскошное приданое, которое ему предлагали купцы, желавшие приобщиться к богатству Грау. В свою очередь могущественные знатные семейства не были заинтересованы во вдовствующем состоянии простого гончара, каким бы богатым он ни был. И только отец Изабель, будучи без средств, увидел в этой ситуации возможность заключения удобного союза для обеих сторон и не ошибся.

– Ты, конечно, понимаешь, – требовательно заявил будущий тесть, – что моя дочь не может жить в гончарной мастерской. – Грау с готовностью согласился. – И что она тем более не может выйти замуж за простого гончара. – При этих словах Грау хотел было возразить, но тесть презрительно махнул рукой.

– Грау, – добавил он, – мы, аристократы, не можем посвящать себя ремеслу, понимаешь? Пусть мы не будем богатыми, но никогда не станем ремесленниками.

Мы, аристократы, не можем. Грау скрывал свое удовлетворение от того, что и он теперь причислен к знати. Сеньор барон! Именно так, начиная с сегодняшнего дня, будут обращаться к нему не только во время торговых переговоров, но и в городском Совете Ста. Сеньор барон! Но тесть прав: у кого из аристократов есть мастерская? Разве можно барону Каталонии держать ремесленную мастерскую?

Со стороны Грау, все еще старшины гильдии, не было никаких проблем, чтобы Хауме получил звание мастера. Они обсудили этот вопрос из-за спешки Грау жениться на Изабель. Грау опасался, что эта знать, всегда капризная, может пойти на попятную. У будущего барона не было времени торговаться. Хауме станет мастером, а Грау продаст ему мастерскую и дом в рассрочку. Оставался нерешенным только один вопрос.

– У меня ведь трое детей, – сказал ему Хауме, – и я вряд ли смогу выплатить сразу всю сумму. – Под настойчивым взглядом Грау он продолжил: – Я также не смогу взять на себя все обязательства, которые касаются ваших рабов, помощников, подмастерьев. Мне даже не удастся прокормить их! Желая добиться чего-либо, я должен прежде всего устроить своих троих детей.

День свадьбы был назначен. Грау по настоянию отца Изабель приобрел дорогой особняк на улице Монткады, где жили семьи барселонской знати.

– Помни, – предупредил его тесть при выходе из только что купленного дома, – ты не войдешь в церковь, пока у тебя есть мастерская.

Они заглянули во все до последнего закоулки в приобретенном доме, и барон снисходительно одобрил покупку. Грау же быстро подсчитал в уме, во что ему обойдется обстановка, которую нужно купить, чтобы заполнить огромное пространство. За воротами, выходившими на улицу Монткады, начинался внутренний двор, выложенный камнем; напротив него – конюшни, которые занимали большую часть первого этажа, рядом с кухнями и помещениями рабов. Справа – длинная каменная лестница под открытым небом, которая вела на второй этаж, предназначенный для хозяев, – здесь были залы и прочие комнаты; вверху, на третьем этаже, – спальни. Весь особняк был из камня; на верхних этажах – сплошь стрельчатые окна, выходящие во двор.

– Согласен, – сказал он Хауме, который много лет был его первым помощником, – ты будешь свободен от обязательств.

В тот же день они подписали договор, и Грау, довольный сделкой, предстал перед своим тестем с этим документом.

– Я уже продал мастерскую, – объявил он.

– Сеньор барон, – ответил ему тесть, протягивая руку.

«А теперь, – решил Грау, – подумаем о рабах. Я оставлю себе тех, кто нужен, а кто не нужен… на продажу. Что касается помощников и подмастерьев…»

Грау поговорил с членами гильдии и распродал всех своих рабов за скромные суммы денег. Оставались только его зять с ребенком. У Берната в гильдии не было никакого титула, даже титула помощника.

Рассчитывать, что кто-нибудь возьмет его к себе в мастерскую, не приходилось. К тому же это было запрещено. У мальчика еще не наступил возраст подмастерья, хотя у Берната был контракт. Но как ему просить кого бы то ни было принять каких-то Эстаньолов? Все сразу узнают, что эти два беглеца его родственники.

Их зовут Эстаньолами, как и Гиамону. Тут же станет известно, что он, Грау Пуйг, приютил двух рабов-крестьян. И это сейчас, когда ему предстоит стать членом знатной семьи! Разве не аристократы были злейшим врагом беглых рабов? Разве не они больше других давили на короля, чтобы тот отменил указ, позволяющий рабам-крестьянам совершать побег? И как он будет чувствовать себя, став представителем высшего класса, если имя Эстаньол начнут повторять все кому не лень? Что скажет его тесть?