Текст книги "Собор Святой Марии"

Автор книги: Ильденфонсо Фальконес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

– Жди меня и не двигайся.

Арнау с трудом пополз назад, пока снова не оказался под дощатым помостом, со стороны улицы Борн. Не раздумывая ни минуты, он взял светильник, который охранник оставил висеть, и снова вернулся в тоннель.

Жоан увидел, как к нему приближается свет. Когда стены тоннеля расширились, Арнау сделал огонь ярче.

Малыш стоял на коленях в двух шагах от выхода из тоннеля. Жоан смотрел на него испуганными глазами и едва сдерживался, чтобы не заплакать.

– Не бойся, – попытался успокоить его Арнау.

Он поднял светильник и сделал огонь еще ярче. Что же это такое? Неужели кладбище? Да, они были на кладбище. Маленькая пещера, которая, словно пузырек воздуха, по какой-то причине осталась под Святой Марией. Потолок был таким низким, что дети не могли стать на ноги. Арнау направил свет в сторону больших амфор, похожих на те, которые он видел в мастерской Грау, но сделанных более грубо.

Некоторые были разбиты, и они увидели трупы, находившиеся там. Были здесь и другие амфоры – обрезанные по бокам, соединенные между собой, с печатью в центре.

Жоан дрожал, не в силах отвести взгляд от трупа.

– Спокойно, – твердо произнес Арнау, приближаясь к нему.

Но Жоан вдруг резко отпрянул.

– Что?.. – хотел было спросить Арнау.

– Пойдем отсюда, – попросил Жоан, перебивая его.

Не ожидая ответа, он полез в тоннель. Арнау полез следом за ним и, когда они оказались под помостом, потушил светильник. Никого не было видно. Арнау вернул светильник на место, и мальчики возвратились в дом Пэрэ.

– Никому ни слова, – предупредил он Жоана. – Хорошо?

Жоан не ответил.

14

Когда Арнау наконец убедил малыша, что Святая Дева и его мать тоже, Жоан стал бегать в церковь, как только у него появлялась свободная минутка. Вцепившись руками в решетку часовни Святейшего, он просовывал лицо между прутьями и смотрел на каменную фигуру с младенцем на руке и с кораблем у ног.

– Когда-нибудь ты не сможешь вытащить оттуда голову, – сказал ему как-то отец Альберт.

Жоан, повернувшись к нему, улыбнулся. Священник погладил мальчика по голове и присел на корточки.

– Ты ее любишь? – спросил он, показывая внутрь часовни.

Жоан задумался.

– Теперь она – моя мать, – ответил он, скорее движимый желанием, чем уверенностью.

Отец Альберт почувствовал, как комок подступает к горлу. Сколько всего он мог бы поведать этому малышу о Богородице! Он хотел было сказать ему об этом, но от волнения не произнес ни слова. Обняв мальчика, священник молчал, ожидая, когда голос вернется к нему.

– Ты молишься? – спросил он, немного успокоившись.

– Нет. Я только с ней разговариваю. – Увидев, что отец Альберт смотрит на него с некоторым удивлением, Жоан пояснил: – Да, я рассказываю ей, что у меня на душе.

Кюре перевел взгляд на Святую Деву.

– Продолжай, сын мой, продолжай. – Он ласково провел рукой по волосам мальчугана и оставил его одного.

Ему было нетрудно добиться этого. Отец Альберт подумал о трех-четырех кандидатах и в конце концов остановился на одном богатом ювелире. На последней исповеди года тот выглядел достаточно раскаявшимся за кое-какие шашни, которые он завел.

– Если ты – его мать, – бормотал отец Альберт, поднимая взор к небу, – то вряд ли будешь возражать, если я воспользуюсь этой маленькой хитростью ради твоего сына. Не так ли, Матерь Божья?

Ювелир не посмел отказаться.

– Речь идет только об одном небольшом пожертвовании, – сказал ему кюре. – Тем самым ты поможешь ребенку и Богу… Бог тебя за это возблагодарит.

Теперь ему оставалось поговорить с Бернатом, и отец Альберт отправился на поиски.

– Я добился того, чтобы Жоанета приняли в школу при соборе, – сообщил он ему, когда они прогуливались по берегу вблизи дома Пэрэ.

Бернат повернулся к священнику.

– У меня нет таких денег, отче, – произнес он извиняющимся тоном.

– Тебе это ничего не будет стоить.

– Насколько я понимаю, школы…

– Да, но это городские школы. В школе при соборе хватит… – «Впрочем, зачем вдаваться в подробности?» – подумал кюре и, продолжая идти по берегу, сказал: – Жоан научится читать и писать. Сначала он будет читать художественные книги, а затем перейдет к тем, в которых есть псалмы и молитвы. – Отец Альберт помолчал. Почему Бернат ничего не говорит в ответ? – Когда ему исполнится тринадцать лет, он сможет пойти в среднюю школу, где учат латынь и семь свободных наук: грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, музыку и астрономию.

– Отче, – глухо произнес Бернат, – Жоанет помогает по дому, и благодаря этому Пэрэ не берет с меня денег за еще один рот. Если мальчик будет учиться.

– Его будут кормить в школе, – вставил кюре, но Бернат, глядя на него, покачал головой, как будто раздумывая над этим предложением. – Кроме того, – добавил священник, – я уже поговорил с Пэрэ, и старик согласился брать с тебя столько же.

– Вы очень беспокоитесь о ребенке.

– Да, а что тебе?

Бернат покачал головой и улыбнулся.

– Представь себе, – продолжил отец Альберт, – что после окончания школы Жоанет сможет поступить в университет в городе Лериде или даже в какой-нибудь зарубежный университет в Болонье, в Париже…

Бернат засмеялся.

– А если бы я не согласился, вы бы разочаровались, не так ли? – спросил Бернат и, когда священник кивнул ему, сказал: – Это не мой сын, отче. Иначе, как отец, я бы не позволил, чтобы один работал за другого. Но раз обучение Жоанета не будет стоить мне денег, тогда почему нет? Мальчик этого заслуживает. Возможно, однажды он действительно посетит те места, о которых вы упомянули.

– Мне бы лучше быть с лошадьми, как ты, – сказал Жоанет Арнау, когда они прогуливались по берегу, там же, где отец Альберт и Бернат обсуждали его будущее.

– Это очень тяжело, Жоанет. Жоан. Я все время чищу и чищу, а потом, когда все блестит и лошадь выходит, все начинается снова. Но это если не появляется Томас с криками и не дает мне какую-нибудь уздечку или сбрую, чтобы я их снова почистил. Первый раз он дал мне подзатыльник, но в этот момент появился наш отец и. Ты бы это видел! Он взял вилы и припер его к стене, чуть не проткнув ему грудь, и тот стал заикаться и просить пощады.

– Вот поэтому мне и хотелось бы работать с вами.

– Ой, нет! – ответил Арнау. – Конечно, с тех пор он меня не трогает, но зато всегда находится что-нибудь такое, что я плохо сделал. Пачкает он, понимаешь? Я это видел.

– Почему же вы не скажете об этом Хесусу?

– Отец говорит, что он бы не поверил мне, ведь Томас – друг Хесуса, и поэтому он всегда будет защищать его. Да и баронесса использует любую зацепку, чтобы придраться к нам: она нас ненавидит. Видишь, что получается: ты выучишься в школе, а я буду чистить лошадей и выслушивать оскорбления. – Некоторое время оба молчали, загребая ногами песок и глядя на море. – Воспользуйся этим, Жоан, воспользуйся, – неожиданно сказал ему Арнау, повторяя слова, которые слышал от Верната.

Жоан сразу пошел на занятия. Он приступил к учебе в тот же день, когда священник, который был учителем, при всех поприветствовал нового ученика. Жоан ощутил приятное волнение, чувствуя, как одноклассники рассматривают его. Если бы мама была жива! Он бы побежал к ней, присел на ящик и рассказал бы, как его встретили. Когда учитель объявил, что он, Жоан, самый лучший, все на него посмотрели. Никогда еще он не был лучшим ни в чем!

Тем вечером Жоан возвращался домой довольный собой. Пэрэ и Мариона слушали мальчика, мечтательно улыбаясь, и просили его повторить фразы, которые Жоан так и не произнес, поскольку ему не хватало слов и вместо них были жесты и восклицания. Когда возвратились Арнау и Бернат, все трое повернулись к двери. Жоан хотел побежать к ним навстречу, но хмурое лицо брата остановило его. Было заметно, что Арнау плакал, и Бернат, который держал руку на плече сына, не переставал прижимать его к себе.

– Что случилось? – спросила Мариона, подходя к Арнау, чтобы обнять его.

Но Бернат остановил ее жестом.

– Нужно потерпеть, – сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Жоан пытался поймать взгляд брата, но Арнау смотрел на Мариону.

И они продолжали терпеть. Томас, стремянный, не смел уколоть Берната, но он проделывал это с Арнау.

– Он ищет столкновения, сынок, – пытался успокоить его Бернат, когда Арнау снова начинал возмущаться несправедливостью стремянного. – Мы не должны попасться в ловушку.

– Но ведь нельзя терпеть всю жизнь, отец, – пожаловался однажды Арнау.

– А мы и не будем. Я слышал, что Хесус уже предупреждал его несколько раз. Томас не хочет работать как следует, и Хесус это знает. Лошади, за которыми ухаживает Томас, слишком беспокойные: они брыкаются и кусаются. Уже недолго ждать, сынок, недолго.

Как и предвидел Бернат, события не заставили себя ждать.

Баронесса вознамерилась научить детей Грау верховой езде. То, что этого не умел делать Грау, было допустимо, но юноши должны были хорошо держаться в седле. Поэтому несколько раз в неделю, когда у детей заканчивались занятия, они отправлялись за город. Изабель и Маргарида – в экипаже, которым управлял Хесус, а мальчики, гувернер и стремянный Томас шли пешком, держа одну из лошадей на поводу. На открытой местности, расположенной за крепостными стенами, Хесус давал уроки верховой езды.

Старший конюх брал в правую руку длинную веревку, которую он привязывал к поводьям лошади так, чтобы та ходила по кругу, а в левой сжимал кнут, подгоняя ее. Юные наездники один за другим садились в седло и управляли лошадью, внимательно слушая указания и советы Хесуса.

В тот день Томас сидел рядом с экипажем и следил за тем, как лошадь тянет поводья. Стремянный не отрывал глаз от лошади: нужно было, чтобы она потянула чуть-чуть сильнее, чем обычно. Только один раз… Всегда бывает момент, когда лошадь пугается.

Женйс Пуйг сидел верхом на лошади.

Стремянный перевел взгляд на мальчика. Похоже, у него начиналась паника. Этот мальчик боялся лошадей и в седле вел себя, как истукан. Хесус щелкнул кнутом, требуя, чтобы лошадь перешла в галоп.

Животное сильно дернуло головой и потянуло за веревку.

Томас не мог сдержать улыбки. Что ж, ему не стоило особого труда тайком проникнуть к месту хранения упряжи и подрезать веревку в мушкетоне так, чтобы она едва держалась. Однако улыбка медленно сползла с его лица, когда он увидел, что мушкетон оторвался от веревки и лошадь очутилась на свободе.

Изабель и Маргарида громко вскрикнули. Хесус бросил кнут и попытался остановить лошадь, но все было напрасно. Женйс, увидев, что веревка оборвалась, завизжал и вцепился в шею лошади, а его икры и ступни, словно парализованные, вжались в подвздошные впадины животного. Разнуздавшись, лошадь поскакала галопом в сторону городских ворот, неся на себе Женйса. Когда она перепрыгнула через маленький пригорок, мальчик не удержался, соскочил с нее и, несколько раз перевернувшись, упал лицом в заросли кустарника.

Бернат, находившийся в то время в конюшне, услышал сначала цокот копыт о брусчатку двора, а затем крики баронессы. Вместо того чтобы вернуться шагом, спокойно, как это всегда было, лошади с силой били копытами о камни. Когда Бернат направился к выходу, Томас вошел в конюшню, ведя под узды возбужденную лошадь. Животное, все в поту, дышало, раздувая ноздри.

– Что?.. – хотел было спросить Бернат и осекся.

– Баронесса хочет видеть твоего сына! – крикнул ему Томас, нанося удары по спине лошади.

Со двора доносились женские крики. Бернат снова посмотрел на бедное животное, которое неистово било копытами по земле.

– Сеньора хочет видеть тебя! – снова крикнул Томас, когда Арнау покинул помещение, где хранилась упряжь.

Арнау посмотрел на отца, но тот лишь пожал плечами.

Они вышли во двор. Разъяренная баронесса, размахивая кнутом, который она всегда носила с собой, когда выезжала верхом, кричала на Хесуса, гувернера и всех рабов, которые стояли перед ней. Маргарида и Жозеп находились здесь же.

Возле них стоял Женйс, с синяками, в крови и в разорванной одежде. Как только появились Бернат и Арнау, баронесса сделала несколько шагов по направлению к мальчику и ударила его по лицу кнутом.

Арнау поднял руки, защищаясь. Бернат хотел вступиться, но ему не дал Хесус.

– Посмотри на это! – заорал старший конюх, отдавая Бернату оторвавшуюся веревку и мушкетон.

– Это работа твоего сына!

Бернат взял веревку и мушкетон и осмотрел их. Арнау все еще держал руки у лица. Он хорошо помнил, что проверял их за день до этого. Когда мальчик проследил взглядом за своим отцом, тот как раз смотрел в сторону дверей конюшни, откуда Томас наблюдал за этой сценой.

– Все было в порядке! – крикнул Арнау, хватая веревку и мушкетон и тряся ими перед Хесусом. Он снова бросил взгляд в сторону дверей конюшни. – Все было в порядке, – повторил он, и первые слезы выступили у него на глазах.

– Смотрите, он еще плачет, – внезапно раздался голос Маргариды, которая указывала на Арнау.

– Это он виноват в том, что с тобой произошло, – добавила она, обращаясь к своему брату Женйсу. – А ты не плакал, когда упал с лошади по его вине, – соврала она.

Жозеп и Женйс сначала никак не отреагировали на ее слова, но потом стали насмехаться над Арнау.

– Плачь, детка, – сказал один.

– Да, плачь, детка, – повторил другой.

Арнау видел, как они показывали на него пальцем и смеялись. Но у него не было сил остановиться! Слезы катились у него по щекам, а грудь вздымалась от всхлипываний. Протягивая руки, Арнау снова и снова показывал веревку и мушкетон, в том числе и рабам.

– Вместо того чтобы плакать, ты должен был бы попросить прощения за свою небрежность, – строго произнесла баронесса, поворачиваясь к своим приемным детям. На ее губах появилась злорадная улыбка.

Прощение? Арнау вопросительно посмотрел на отца. За что? Бернат не сводил с баронессы пристального взгляда. Маргарида продолжала показывать пальцем на Арнау и шушукалась со своими братьями.

– Нет, – запротестовал Арнау. – Все было в порядке, – добавил он, кладя веревку и мушкетон на землю.

Баронесса стала размахивать руками, но остановилась, когда Бернат вдруг решительно шагнул ей навстречу. Хесус схватил его за руку.

– Не забывайся, она из знати, – шепнул он ему на ухо.

Арнау с тоской посмотрел на всех, кто стоял у конюшен, и побрел прочь.

– Нет! – закричала Изабель, когда Грау, узнав о случившемся, решил расстаться с отцом и сыном.

– Я хочу, чтобы Эстаньол остался здесь и работал на твоих детей. Я хочу, чтобы он все время помнил, что мы еще не решили, прощать его сына или нет. Я хочу, чтобы этот ребенок при всех попросил прощения у твоих детей! А если ты их выгонишь, я никогда этого не добьюсь. Сообщи ему, что Арнау не сможет приступить к работе, пока не попросит прощения… – Изабель кричала и яростно жестикулировала. – Скажи Бернату, что до тех пор, пока его сын не извинится, он будет получать только половину платы. И предупреди его, что, если он будет искать работу в другом месте, мы сообщим всей Барселоне о случившемся и ему никогда не удастся найти себе место. Я желаю услышать извинения! – требовала она в истерике.

«Сообщим всей Барселоне…» Грау заметил, как мурашки побежали по его телу. Столько лет он пытался скрывать своего зятя, и теперь… теперь его жена хотела, чтобы вся Барселона узнала о его существовании!

– Прошу тебя, будь благоразумной, – только и сказал он – ничего другого в голову не пришло.

Изабель посмотрела на мужа налитыми кровью глазами.

– Я хочу, чтобы они унизились!

Грау собирался что-то ответить, но внезапно замолчал, поджав губы.

– Благоразумие, Изабель, благоразумие, – сдержанно произнес он после паузы.

И все-таки Грау уступил требованиям капризной супруги. В конце концов, Гиамоны уже давно нет в живых, решил он. И потом, в его семье не было родинок и всех их знали как Пуйгов, а не как Эстаньолов.

Когда Грау вышел из конюшен, Бернат услышал от главного конюха о новых условиях работы.

– Отец, этот поводок был в порядке, – оправдывался Арнау ночью, когда они были втроем в своей маленькой комнате. – Я вам клянусь! – говорил он, глядя на молчащего Берната.

– Но ты не можешь доказать этого, – вмешался Жоан, который знал о происшедшем.

«Мне не надо клясться, – подумал Бернат. – Но как я могу объяснить тебе?..» Бернат вспомнил, как у него похолодело внутри, когда он услышал слова сына, который ответил: «Я не виноват и не должен извиняться».

– Отец, – повторил Арнау, – я клянусь вам.

– Но… – помедлив, Бернат велел сыну молчать и добавил: – Я верю тебе, сынок. А сейчас спи.

– Но… – попытался возразить Арнау.

– Спать!

Арнау и Жоан погасили светильник, но Бернату пришлось долго ждать, прежде чем он услышал спокойное дыхание детей, свидетельствующее о том, что они наконец заснули. Как ему сказать, что они требуют от Арнау извинений?

– Арнау… – голос Берната задрожал, и мальчик, который одевался, собираясь на работу, удивленно посмотрел на отца. – Грау… Грау хочет, чтобы ты извинился; в противном случае…

В глазах Арнау застыл немой вопрос.

– …он не позволит, чтобы ты вернулся работать в конюшни.

Не успел Бернат закончить фразу, как увидел, что лицо сына стало серьезным. До сих пор ему не приходилось видеть его таким. Бернат бросил взгляд в сторону Жоана: тот тоже замер с открытым ртом, не успев одеться. Бернат хотел продолжить разговор, но в горле запершило, и он закашлялся.

– Значит… – начал Арнау, нарушая молчание, – вы считаете, что я должен попросить прощения?

– Арнау, я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным. Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, с одной разницей: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать…

– Что же вы мне посоветуете, отец?

Бернат немного помолчал.

– Я, как и ты, не подчинился бы.

Жоан попытался вмешаться в разговор.

– Не слушайте этих каталонских баронов! – воскликнул он. – Прощение… прощение дает только Господь.

– А как же мы будем жить? – спросил Арнау.

– Не беспокойся, сынок. Я накопил немного денег, и это позволит нам продержаться какое-то время. Поищем себе другое место. Грау Пуйг не единственный, кто держит лошадей.

Бернат не стал терять и дня. Тем же вечером, после работы, он начал искать место для себя и Арнау. Ему удалось найти дом, где тоже жила знать. У них были конюшни, и его хорошо принял управляющий. В Барселоне было много семей, которые завидовали тому, как ухаживали за лошадьми Грау Пуйга, и, когда Бернат представился как ответственный по уходу за лошадьми, управляющий проявил интерес и согласился нанять его и сына. Но на следующий день, когда Бернат снова пришел в конюшни, чтобы ему подтвердили решение, которому он уже порадовался с сыновьями, с ним даже не стали разговаривать.

«Там будут недостаточно платить», – солгал он вечером за ужином. Утром Бернат снова отправился на поиски, заходя в другие знатные дома, где были конюшни. Однако, несмотря на готовность нанять его, на следующее утро он получал отказ.

– Тебе не удастся найти работу, – сказал ему один конюх, тронутый отчаянием, которое было написано на лице Берната. Тот стоял, опустив глаза, перед очередной конюшней, где ему тоже отказали.

– Баронесса не позволит, чтобы ты получил место, – объяснил конюх. – После того как ты побывал у нас, мой сеньор получил записку от баронессы, в которой его просили не давать тебе работу. Я сожалею.

– Ублюдок, – сказал он ему на ухо тихим, но твердым голосом, растягивая гласные. Томас от неожиданности подпрыгнул и попытался убежать, но Бернат, стоя сзади, схватил его за шею и сжал так, что стремянный стал оседать. Только тогда он ослабил давление. «Если знатные сеньоры получают записки, – подумал Бернат, – значит, кто-то наверняка следит за мной». Он попросил конюха, чтобы тот позволил ему выйти через другую дверь, и Томас, стоя в противоположном углу от двери конюшни, не мог видеть, как Бернат незаметно подкрался сзади. – Это ты постарался, чтобы повод оборвался, правда? Чего ты еще хочешь? – Бернат снова сдавил стремянному шею.

– Я… – хватая ртом воздух, начал Томас.

– Что ты хочешь сказать? – Бернат надавил сильнее. Стремянный попытался высвободиться, но у него ничего не получилось. Через несколько секунд Бернат заметил, что тело Томаса снова начало оседать. Он отпустил его и повторил вопрос: – Что ты хочешь мне сказать?

Прежде чем ответить, Томас шумно втянул в себя воздух. Как только бледность сошла с его лица, на губах появилась ироническая улыбка.

– Убей меня, если хочешь, – сказал он, прерывисто дыша, – но ты прекрасно знаешь, что, если бы не поводья, случилось бы что-то другое. Баронесса ненавидит тебя и всегда будет ненавидеть. Ты – всего лишь беглый раб, а твой сын – сын беглого раба. Ты не получишь работу в Барселоне. Так приказала баронесса, и, если не мне, то кому-нибудь другому поручат за тобой шпионить.

Бернат плюнул ему в лицо. Томас не только не пошевелился, но его улыбка расплылась еще шире.

– У тебя нет выхода, Бернат Эстаньол. Твой сын должен будет просить прощения.

– Я попрошу прощения, – сдался Арнау, выслушав объяснение своего отца. Той ночью, сжимая кулаки и сдерживая слезы, он сказал: – Мы не можем бороться против знати и должны работать. Свиньи! Свиньи! Свиньи!

Бернат смотрел на своего сына. «Там мы будем свободны», – вспомнил он свое обещание, когда через несколько месяцев после рождения Арнау принес его в Барселону И ради этого столько усилий и лишений?

– Нет, сынок, подожди, поищем что-то другое…

– У них власть, отец. Знать властвует везде: в городе, на ваших землях…

Жоан молча наблюдал за ними. «Нужно повиноваться и покоряться князьям, – учили его преподаватели.

– Человек обретет свободу в царстве Господнем, а не в этом».

– Они не могут властвовать во всей Барселоне, – твердо произнес Бернат. – Да, только у знати есть лошади, но мы можем выучиться и другому ремеслу. Что-нибудь найдем, сынок. – Бернат заметил лучик надежды в глазах сына, которые расширились, как будто он хотел впитать в себя его последние слова. «Я обещал тебе свободу, Арнау. Значит, я должен дать ее тебе, – думал Бернат, – и я дам ее. Не отказывайся от нее так поспешно, мой мальчик».

В течение многих дней Бернат бродил по улицам в поисках места для себя и сына. Сначала, когда он заканчивал работу в конюшнях Грау, Томас шпионил за ним, даже не пытаясь прятаться, но прекратил делать это, поскольку баронесса поняла, что не может влиять на ремесленников, мелких торговцев и строителей.

– Едва ли он что-нибудь найдет, – попытался успокоить ее Грау, когда супруга набросилась на него с криком, жалуясь на действия крестьянина.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она.

– Он не найдет работу. Барселона страдает от последствий своей непредусмотрительности. – Грау никогда не ошибался в оценках, и баронесса решила выслушать его. – Урожаи последних лет были ужасными, – продолжал объяснять ей муж, – сельская местность перенаселена, и те крохи, которые там собирают, не доходят до города. Крестьяне съедают свой урожай сами.

– Но Каталония большая, – перебила его Изабель.

– Ты права, дорогая. Каталония очень большая, это так, но уже много лет сельские жители не занимаются выращиванием зерна, а именно хлебом живут люди. Теперь они выращивают лен, виноград, оливки или фрукты, но не зерно. Обмен обогатил сеньоров в сельской местности, и нам, торговцам, было хорошо, но ситуация начинает становиться нетерпимой. До сего времени мы получали зерно с Сицилии и Сардинии, однако война с Генуей мешает нам снабжать себя мукой. Бернат не найдет работу, но у всех, включая и нас, будут проблемы, и все это по вине четырех знатных бездарей…

– Как ты можешь так говорить? – воскликнула баронесса, почувствовав себя задетой.

– Увидишь, дорогая, – серьезно ответил Грау. – Мы посвящаем себя торговле и зарабатываем много денег. Часть этого заработка мы вкладываем в собственное дело. Сейчас мы не плаваем на кораблях, как десять лет назад, поэтому продолжаем зарабатывать деньги. Но знатные землевладельцы не вложили ни гроша в свои земли или в технологии. Вследствие этого они продолжают использовать те же орудия для вспашки и те же способы, которые применяли римляне. Римляне! Земли должны оставаться под паром раз в два-три года. В то же время, если за ними хорошо ухаживать, этот срок можно увеличить в два и даже в три раза. А этих знатных собственников, которых ты так защищаешь, будущее не интересует.

Единственное, чего они хотят, это легких денег. Тем самым они ведут графство к разорению.

– Но это ненадолго, – возразила баронесса.

– Ты знаешь, сколько стоит квартера [2]2
  Мера сыпучих тел = 8 бушелям = 13,3 пуда = 480 англ. фун. = 217,86 кг.


[Закрыть]пшеницы? – Изабель не ответила, и Грау, покачав головой, сказал: – Примерно сто сольдо. А знаешь, какова ее обычная цена? – На этот раз он не стал ждать ответа. – Десять сольдо немолотая и шестнадцать молотая. Стоимость квартеры выросла в десять раз!

– Но мы-то сможем обеспечить себя зерном? – спросила баронесса, не скрывая возникшей у нее озабоченности.

– Ты не хочешь меня понять, дорогая. Мы сможем заплатить за пшеницу… если она будет, но я допускаю, что наступит момент, когда ее просто не будет. Если этот момент уже не наступил. Проблема заключается в том, что, несмотря на рост цены пшеницы в десять раз, люди продолжают зарабатывать столько же.

– Значит, у нас не будет недостатка зерна, – перебила его Изабель.

– Нет, но…

– И Бернат не найдет работы.

– Не думаю, но…

Устав от его объяснений, баронесса вздохнула.

– Это единственное, что меня беспокоит, – заявила она, прежде чем покинуть комнату.

– Скоро наступит нечто ужасное, – договорил Грау, но жена уже не слышала его слов.

Плохой год. Бернат устал выслушивать эту отговорку всякий раз, когда появлялся там, куда он приходил просить работу. «Я вынужден распустить половину моих подмастерьев, а ты хочешь, чтобы я дал тебе работу?» – говорил ему один. «Очень плохой год, мне нечем кормить своих сыновей», – объяснял другой. «Ты что, не знаешь? – возмущался третий. – Сейчас плохой год, я уже истратил больше половины моих сбережений, чтобы прокормить семью, в то время как раньше мне бы хватило и двадцатой части». «Мне ли не знать», – с горечью думал Бернат и продолжал искать работу, пока не пришла зима и не наступили холода. Именно тогда в городе появились места, в которых он даже не осмеливался спрашивать о работе. Дети голодали, родители постились, чтобы прокормить своих отпрысков, а еще оспа, тиф и дифтерия, которые донельзя обострили ситуацию.

Арнау проверял кошелек своего отца, когда того не было дома. Сначала он это делал еженедельно, но теперь подсчитывал монеты каждый день. В некоторые дни Арнау проверял кошелек несколько раз, убеждаясь в том, что его содержимое тает слишком быстро.

– Какова цена свободы? – спросил он однажды у Жоана, когда они молились Святой Деве.

– Святой Григорий говорит, что вначале все люди рождались равными, и поэтому все были свободны. – Голос Жоана звучал спокойно и размеренно, как будто мальчик повторял урок. – Были люди, рожденные свободными, которые по своей собственной воле пошли в подчинение сеньору, чтобы он о них заботился. Они теряли часть своей свободы, но добивались того, что сеньор брал на себя ответственность беспокоиться о них.

Арнау слушал брата, с тоской глядя на Святую Деву. «Почему ты мне не улыбаешься? Святой Григорий. Был ли пустой кошелек у Святого Григория, как у моего отца?»

– Жоан, – позвал он брата.

– Что?

– Как ты считаешь, что мне следует делать?

– Ты сам должен принять решение.

– А ты как думаешь?

– Я уже тебе сказал: были свободные люди, которые приняли решение, чтобы сеньор о них заботился.

В тот же самый день, стараясь, чтобы отец не знал, Арнау явился в дом к Грау Пуйгу. Он зашел через кухню, чтобы его не видели в конюшнях. Там он встретил Эстранью, такую же толстую, как будто голод на нее не действовал. Она стояла перед котлом, который висел над огнем, и покачивалась, словно утка.

– Пойди к своим хозяевам и скажи, что я пришел к ним, – попросил он кухарку, когда та соизволила заметить его.

На губах рабыни появилась глупая улыбка. Эстранья сообщила об этом мажордому, а уже тот – хозяину.

Они заставили его ждать несколько часов. А тем временем вся прислуга дома собралась в кухне, чтобы посмотреть на Арнау Одни улыбались; другие, которых было меньше, поглядывали на мальчика с некоторой грустью в глазах, явно сочувствуя ему из-за вынужденной капитуляции. Взгляд Арнау скользнул по лицам собравшихся, и он гордо посмотрел на тех, кто ухмылялся. Однако ему не удалось согнать насмешку с их лиц.

Не было только Берната, хотя Томас, стремянный, конечно же, сообщил ему, что его сын пришел извиняться. «Я сожалею, Арнау, я сожалею», – шептал сквозь зубы Бернат, чистя щеткой одну из лошадей.

За время ожидания Арнау устал оттого, что стоял без движения, но когда он захотел присесть, Эстранья ему не разрешила. Затем Арнау привели в главный зал особняка Грау. Он не обратил внимания на роскошь, с которой была отделана комната. Он видел только пятерых членов семьи, находившихся в глубине помещения: супруги сидели, а его двоюродные братья и сестра стояли по бокам. Мужчины – в ярких шелковых чулках разного цвета и камзолах, доходивших до колен, с позолоченными поясами; женщины – в платьях, расшитых жемчугом и драгоценными камнями.

Мажордом проводил Арнау до середины зала, и мальчик оказался в нескольких шагах от семьи барона.

Потом слуга вернулся к двери, возле которой застыл в ожидании, как велел ему хозяин.

– Говори, – строго произнес Грау, сидевший в кресле.

– Я пришел просить у вас прощения.

– Так делай это, – приказал Грау.

Арнау хотел снова заговорить, но баронесса его перебила:

– Ты собираешься просить прощения стоя?

Арнау колебался некоторое время, но в конце концов преклонил одно колено. Сбоку послышался глупый смех Маргариды.

– Я прошу прощения у всех вас, – торжественно сказал Арнау, глядя прямо на баронессу.

Женщина пронзительно посмотрела на мальчика.

«Я это делаю только ради моего отца, – ответил ей Арнау взглядом. – Шлюха».

– В ноги! – завизжала баронесса. – Целуй нам ноги! – Когда Арнау собрался было подняться, баронесса не дала ему этого сделать. – На коленях! – кричала она на весь зал.

Арнау подчинился и стал перед ними на колени. «Только ради моего отца. Только ради моего отца. Только ради моего отца…» Баронесса подставила ему свои шелковые туфельки, и Арнау поцеловал сначала левую, а потом правую. Не поднимая глаз, он передвинулся к Грау, который заколебался, когда ребенок склонил перед ним голову. Но супруга с яростью посмотрела на него, и он поднял ноги к губам мальчика – сначала одну, потом другую. Двоюродные братья последовали примеру родителей. Когда Арнау собирался поцеловать шелковую туфельку, которую выставила Маргарида, девочка отдернула ногу и засмеялась. Арнау попытался снова коснуться губами туфельки, но двоюродная сестра в очередной раз посмеялась над ним. В конце концов он подождал, пока девочка дала ему дотронуться губами туфельки… одной… и другой.