Текст книги "Собор Святой Марии"

Автор книги: Ильденфонсо Фальконес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

– Спасибо, – с благодарностью произнесла Мар, проглотив комок, подступивший к горлу.

– У тебя есть дети? – мягко спросила Аледис, когда та успокоилась.

– Был… сын, – ответила Мар. – Новорожденный умер четыре года назад, во время эпидемии чумы, которая тогда свирепствовала. Отец не видел ребенка. Он даже не знал, что я была беременна. Он погиб в Каталаюде, защищая короля, который, вместо того чтобы командовать войсками, отправился из Валенсии в Руссильон спасать свою семью от новой вспышки чумы. – Мар презрительно улыбнулась.

– А при чем здесь Жоан? – не удержалась Аледис.

– Монах знал о моей любви к Арнау… и догадывался, что он отвечал мне взаимностью.

Аледис ударила кулаком по столу, когда закончила слушать историю Мар. Ночь была тихой, и звук от удара разнесся по всему трактиру.

– Ты собираешься донести на них?

– Арнау всегда защищал монаха, – ответила Мар, – ведь он его брат. Он любит Жоана.

Аледис вспомнила двух мальчиков, которые жили на первом этаже у Пэрэ и Марионы: Арнау, бастайш, носил камни, а Жоан учился при соборе.

– Монах не хотел причинить вреда своему брату, и все же… Теперь я не могу увидеть Арнау и не знаю, верит ли он, что я все еще люблю его. – Мар тяжело вздохнула. – Они будут судить Арнау. Возможно, его приговорят… – Молодая женщина снова расплакалась.

– Не думай, что я собираюсь нарушить клятву, которую дала тебе, – сказала Аледис старухе, прощаясь с ней. – Но мне нужно поговорить с ним.

Франсеска попыталась рассмотреть в полутьме выражение ее лица. Заметив напряженный взгляд старухи, Аледис добавила:

– Доверься мне.

Арнау тотчас поднялся, увидев вошедшую в камеру Аледис, но теперь он ее не звал. Он только смотрел, как две женщины шептались в темноте. Где был Жоан? Вот уже два дня брат не приходит к нему, а ему так много нужно у него спросить. Арнау хотел выяснить, кем была эта женщина. Что она здесь делала? Почему охранник сказал ему, что эта старуха – его мать? Продвигается ли процесс? Как его дела?

А Мар? Что с Мар? Наверное, что-то случилось. С тех пор как Жоан был у него в последний раз, охранник снова стал обходиться с ним, как и с остальными: его еда состояла из куска черствого хлеба и затхлой воды, а ведро исчезло.

Арнау увидел, как женщина отошла от старухи. Прислонившись спиной к стене, он стал сползать, но вдруг заметил, что она направляется к нему. Арнау поспешно выпрямился. Женщина остановилась в нескольких шагах от него, в стороне от слабых лучей света, которые проникали в камеру. Он прищурился, пытаясь рассмотреть ее.

– Инквизитор запретил приходить к тебе, – услышал он голос женщины.

– Кто ты? – спросил он. – Откуда ты это знаешь?

– У нас нет времени, Арн… Арнау. – Она назвала его Арнау! – Если придет охранник…

– Кто ты?

Почему не сказать ему? Почему не обнять и не утешить его? «Он этого не выдержит», – звучали в ее ушах слова Франсески. Аледис повернулась к старухе, а затем снова посмотрела на Арнау. Морской бриз, песчаный берег, ее юность, долгий путь на Фигерас.

– Кто ты? – услышала она снова.

– Это не важно. Я только хочу сказать тебе, что Мар в Барселоне, она ждет тебя. Она любит тебя. Продолжает любить тебя.

Аледис видела, как Арнау напрягся, и замолчала на несколько секунд. В этот момент в коридоре послышался шум. Похоже, у нее совсем не осталось времени. Шум усилился. Ключ повернулся в замочной скважине. Арнау тоже это услышал и, нахмурившись, посмотрел на дверь.

– Ты хочешь, чтобы я ей что-нибудь передала?

Дверь открылась, и пламя факелов, горевших в коридоре, осветило Аледис.

– Скажи ей, что я тоже… Я люблю ее. Хотя и не могу…

Охранник вошел в камеру.

Аледис направилась к выходу.

– Зачем ты разговаривала с менялой? – спросил ее тучный охранник, заперев дверь.

– Он позвал меня, когда я собиралась выходить.

– С ним запрещено разговаривать.

– Честно говоря, я не знала. Впервые слышу, что он меняла. Я ему не ответила, даже не приблизилась к нему.

– Инквизитор запретил…

Не дослушав его, Аледис достала кошелек, привычно звякнув монетами.

– Чтобы тебя здесь больше не было, – грубо сказал охранник, взяв деньги. – Если придешь еще раз, останешься в камере. Поняла?

Тем временем в темном подземелье Арнау пытался понять слова этой женщины: «Она тебя любит. Продолжает любить тебя». Однако мысли о Мар были прерваны, когда Арнау вспомнил, как внезапный свет факелов проник в камеру и он увидел огромные карие глаза. Он знал эти глаза. Да, знал. Но где и когда он их видел?

Она пообещала Мар, что передаст ему привет.

– Не беспокойся, – уверенно произнесла Аледис, – Арнау будет знать, что ты здесь и ждешь его.

– Скажи ему, что я его люблю! – крикнула Мар вслед Аледис, которая уже отправилась на площадь Шерсти.

В дверях трактира вдова задержалась и, повернувшись к ней, улыбнулась. Когда Аледис скрылась из виду, Мар покинула трактир. Она думала об Арнау во время всего пути от Матаро; она думала о нем каждую минуту, находясь в Барселоне. От площади Шерсти она прошла несколько шагов по улице Бориа, мимо часовни Святого Марка и повернула направо. Остановившись в начале улицы Монткады, Мар несколько минут рассматривала роскошные дома знати, расположенные по обеим ее сторонам.

– Сеньора! – воскликнул Пэрэ, старый слуга Элионор, уступая ей дорогу у ворот особняка Арнау. – Как я рад, что снова вижу вас. Сколько прошло… – Пэрэ замолчал и нервным жестом пригласил ее войти во двор, вымощенный от самых ворот. – Что привело вас сюда?

– Я приехала повидать донью Элионор.

Пэрэ кивнул и скрылся в доме.

Пока слуга ходил докладывать о гостье, она оглядывалась вокруг: все оставалось по-прежнему. Двор, прохладный и чистый, с блестящими вычищенными камнями; конюшни – прямо перед ней, а справа – впечатляющая лестница, ведущая на этаж хозяев, по которой только что поднялся Пэрэ.

Слуга вернулся расстроенный.

– Сеньора не желает вас принимать.

Мар посмотрела на верхний этаж и заметила, как неясная тень мелькнула за одним из окон. Когда-то с ней уже было нечто подобное… Когда? Она снова посмотрела на окна.

– Однажды, – пробормотала она, задумчиво глядя на Пэрэ, который не осмелился утешать оскорбленную Мар, – я пережила то же самое. Арнау вышел победителем, Элионор. Предупреждаю тебя: ты заплатишь свой долг сполна.

53

Бряцание оружия и доспехов солдат, которые его сопровождали, было слышно на протяжении всего пути по бесконечным коридорам епископского дворца. У стражников был воинственный вид; первым шел офицер, за ним – Арнау в сопровождении солдат: двое впереди него и двое сзади. Дойдя до конца лестницы, поднимавшейся из подземелья, Арнау остановился, чтобы привыкнуть к свету, заливавшему весь дворец. Сильный удар в спину заставил его идти быстрее.

Арнау прошествовал перед монахами, священниками и писарями, вжавшимися в стены, чтобы дать им дорогу.

Никто не хотел говорить с ним. Когда охранник вошел в камеру и снял с него оковы, Арнау спросил: «Куда ты меня ведешь?», но тот не ответил. Один монах-доминиканец перекрестился, увидев его, другой поднял распятие. Солдаты шли дальше, не обращая ни на кого внимания, и люди покорно расступались перед ними. Вот уже несколько дней у него не было новостей ни от Жоана, ни от женщины с карими глазами. Где он видел эти глаза? Арнау спросил о ней у старухи, но не получил ответа. «Кто эта женщина?» – спросил он несколько раз, обращаясь к сокамерникам. Некоторые тени, прикованные к стене, ворчали, другие оставались безучастными, как и старуха, которая даже не шелохнулась. Но когда охранник вытолкал его из камеры, ему показалось, что она беспокойно задвигалась.

Арнау натолкнулся на солдата, шедшего впереди него, не заметив, что они подошли к массивным двустворчатым дверям из дерева. Солдат ударил его рукой, заставляя отступить назад.

Офицер постучал в двери, открыл их, и все шестеро вошли в огромный зал, на стенах которого висели роскошные ковры. Солдаты довели Арнау до центра зала и затем заняли место у дверей. За длинным деревянным столом, изящно отделанным, сидели члены трибунала. Их было семеро. Николау Эймерик, генеральный инквизитор, и Беренгер д’Эрилль, епископ Барселоны, облаченные в богатые одежды, расшитые золотом, сидели в центре стола. Арнау знал их обоих. Слева от инквизитора сидел нотариус Святого престола, с которым Арнау несколько раз случайно встречался, но никогда не разговаривал. Слева от нотариуса и справа от епископа было по два доминиканца в черных сутанах.

Арнау молча смотрел на них, пока один из монахов не скривился в презрительной усмешке. Арнау поднял руку к лицу и провел пальцами по засаленной бороде, которая выросла, пока он сидел в камере. Его одежда утратила свой первоначальный цвет и была изорвана. Босые ноги почернели от грязи, а на руках были такие же длинные черные ногти. От него дурно пахло. Он сам испытал отвращение, почувствовав этот запах.

Эймерик улыбнулся, заметив брезгливую гримасу на лице Арнау.

– Сначала его заставят поклясться на четырех евангелиях, – объяснял Жоан Мар и Аледис, когда они сидели за столом в трактире. – Суд может длиться несколько дней и даже месяцев, – сказал он, вспомнив, как они заставляли его идти во дворец епископа, – поэтому лучше ждать в трактире.

– Его кто-нибудь будет защищать? – осведомилась Мар.

Жоан устало покачал головой.

– Ему дадут адвоката… которому запрещено защищать его.

– Как это? – воскликнули обе женщины одновременно.

– «Запрещаем адвокатам и нотариусам, – процитировал Жоан, – помогать еретикам, давать им советы и поддерживать их, а также верить в них и защищать их».

Мар и Аледис вопрошающе посмотрели на Жоана.

– Так гласит булла Папы Иннокентия II, – пояснил он, пожимая плечами.

– Как же тогда?.. – спросила Мар.

– Работа адвоката заключается в том, чтобы добиться добровольного признания еретика. Если бы он защищал еретика, он бы защищал ересь.

– Мне нечего признавать, – ответил Арнау молодому священнику, назначенному адвокатом.

– Это специалист по гражданскому и каноническому праву, – сказал Николау Эймерик, – а также энтузиаст веры, – добавил он улыбаясь.

Священник развел руками в знак бессилия – так же, как это сделал охранник камеры, когда настаивал, чтобы Арнау признался в ереси. «Ты должен это сделать, – советовали ему, – ты должен положиться на милость трибунала». Адвокат повторил точно такой же жест – сколько раз он это делал, будучи адвокатом еретиков? – и, получив знак Эймерика, покинул зал.

– Потом, – продолжил Жоан по настоянию Аледис, – Арнау попросят назвать имена его врагов.

– Зачем?

– Если бы он назвал врагом кого-нибудь из свидетелей, трибунал мог бы посчитать, что донос объясняется враждой.

– Но Арнау не знает, кто на него донес, – вмешалась Мар.

– Нет. На данный момент нет. Потом он может узнать это… если Эймерик даст ему такое право. На самом деле Арнау должен был бы знать это, – добавил он, увидев недоумение на лицах своих собеседниц, – поскольку так приказал Бонифаций VII, но Папа очень далеко, и в результате каждый инквизитор ведет процесс так, как ему удобно.

– Я думаю, моя жена меня ненавидит, – ответил Арнау на вопрос Эймерика.

– По какой причине тебя ненавидит донья Элионор? – спросил инквизитор.

– У нас не было детей.

– А вы пытались завести их? У тебя с ней была близость?

Он поклялся на четырех евангелиях.

– У тебя с ней была близость? – повторил Эймерик.

– Нет.

Перо нотариуса забегало по бумаге, лежавшей перед ним. Николау Эймерик повернулся к епископу.

– Может, есть еще какой-нибудь враг? – спросил на этот раз Беренгер д’Эрилль.

– Знать моих баронских земель, особенно carldn из Монтбуя, – ответил Арнау, наблюдая за нотариусом, который продолжал писать. – Я также выносил приговор на многих процессах, будучи морским консулом, но думаю, что был справедлив по отношению к обвиняемым.

– Есть ли у тебя какой-нибудь враг среди священников?

К чему этот вопрос? У него всегда было хорошее отношение к Церкви.

– Помимо кого-нибудь из присутствующих…

– Члены этого трибунала беспристрастны, – перебил его Эймерик.

– Полагаюсь на это. – Арнау встретился взглядом с инквизитором.

– Еще кто-нибудь?

– Как вы знаете, долгое время я являюсь менялой. Возможно…

– Речь не о том, – снова перебил его Эймерик, – и не нужно размышлять сейчас, кто мог бы стать твоим врагом и по каким причинам. Если они есть у тебя, ты должен назвать их имена; в противном случае отрицать это. Есть или нет? – рявкнул Эймерик.

– Я не думаю, что есть.

– А потом? – спросила Аледис.

– Потом начнется настоящий инквизиторский процесс. – Жоан мысленно перенесся на площади селений, в дома представителей местной власти, вспомнил бессонные ночи… но сильный удар по столу вернул его к действительности.

– Что это значит, монах? – крикнула Мар.

Жоан вздохнул и посмотрел ей в глаза.

– Инквизиция значит розыск. Инквизитор должен отыскать ересь, грех. Даже когда есть доносы, процесс не основывается на них и не ограничивается ими. Если обвиняемый не сознается, следует искать правду, которую он утаил.

– Каким образом? – спросила Мар.

Жоан зажмурился, прежде чем ответить.

– Если ты имеешь в виду пытку, то да, это одна из процедур.

– Что с ним будут делать?

– Возможно, до пытки не дойдет.

– Что с ним будут делать? – настойчиво повторила Мар.

– Зачем тебе это знать? – спросила Аледис, беря ее за руку. – Ты будешь мучиться, и только.

– Закон запрещает, чтобы пытка была причиной смерти или ампутации какой-нибудь части тела, – разъяснил Жоан. – И мучить можно только один раз.

Жоан видел, как обе женщины со слезами на глазах пытались успокоиться. Однако он помнил, как Эймерик пошутил над этим положением закона. «Non ad modum iterationis sed continuationis», – часто говорил он со странным блеском в глазах. «Не как повторение, а как продолжение», – переводил Николау для новичков, которые еще не владели латынью.

– Что произойдет, если его будут пытать, а он все же не сознается? – спросила Мар, всхлипывая.

– Его поведение примут во внимание при вынесении приговора, – без обиняков ответил Жоан.

– А приговор вынесет Эймерик? – спросила Аледис.

– Да, за исключением осуждения на пожизненный карцер или казнь на костре – в этом случае необходимо одобрение епископа. Однако, – продолжил монах, предвосхищая следующий вопрос женщин, – бывают случаи, когда после того, как трибунал сочтет, что дело завершено, он советуется с boni viri: от тридцати до восьмидесяти человек мирян должны высказать свое мнение по поводу виновности обвиняемого и наказания, которое он заслуживает. Тогда процесс затягивается на месяцы.

– И все это время Арнау будет сидеть в подземелье! – вскрикнула Аледис.

Жоан утвердительно кивнул головой, и все трое замолчали. Женщины погрузились в свои невеселые мысли, а Жоан вспомнил другое высказывание Эймерика: «Карцер должен быть мрачным подземельем, в которое не может проникнуть свет, особенно солнечный или лунный. Он должен быть суровым и тяжким, таким, чтобы укорачивал как можно сильнее жизнь преступника, вплоть до самой смерти».

Арнау стоял в центре зала, грязный и оборванный. Инквизитор и епископ склонили друг к другу головы и начали шептаться. Нотариус воспользовался этой паузой, чтобы привести в порядок свои бумаги, а четверо монахов-доминиканцев вперили взгляд в Арнау.

– Как будешь вести допрос? – спросил инквизитора Беренгер д’Эрилль.

– Начнем как всегда и, по мере того как будем получать результат, сообщим ему обвинения.

– Ты будешь говорить?

– Да. Я думаю, что для этого человека эффективнее будет диалектическое давление, а не физическое, хотя если другого средства нет…

Арнау попытался выдержать взгляд черных монахов. Один, второй, третий, четвертый… Он переступил с ноги на ногу и стал снова смотреть на инквизитора и епископа. Они продолжали перешептываться. Доминиканцы, как и прежде, не сводили с него глаз. В зале царила полная тишина, за исключением неразборчивого шепота двух иерархов.

– Он начинает нервничать, – сказал епископ, бросив взгляд на Арнау, и снова повернулся к инквизитору.

– Этот человек привык командовать и требовать, чтобы ему подчинялись, – ответил Эймерик. – Он должен осознать, каково его истинное положение, принять трибунал, его власть и подчиниться ему. Только тогда его можно будет допрашивать. Унижение – вот первый шаг.

Епископ и инквизитор продолжали беседовать, и все это время Арнау чувствовал на себе назойливое внимание доминиканцев. Пытаясь отвлечься, Арнау стал думать о Мар и Жоане, но каждый раз, когда он мысленно представлял кого-нибудь из них, взгляд одного из черных монахов задевал его, как будто бы тот знал, о чем думает обвиняемый. Арнау переминался с ноги на ногу бесчисленное количество раз. В какой-то момент, подняв руку к бороде и волосам, он понял, насколько он был грязным. Беренгер д’Эрилль и Николау Эймерик, в расшитой золотом одежде, удобно устроившиеся в своих креслах и отделенные от обвиняемого столом для заседаний, то и дело украдкой поглядывали на него, прежде чем снова начать перешептываться.

Наконец Николау Эймерик обратился к нему своим зычным голосом:

– Арнау Эстаньол, я знаю, что ты согрешил!

Начался суд. Арнау глубоко вздохнул.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Я уверен, что всегда был добрым христианином. Я старался…

– Ты ведь сам признал перед этим трибуналом, что у тебя не было связей с женой. Разве так поступает добрый христианин?

– Я не могу иметь плотских отношений. Я женился случайно, к тому же… не мог иметь детей.

– Ты хочешь сказать, что у тебя проблемы со здоровьем? – вмешался епископ.

– Да.

Эймерик на мгновение задержал свой взгляд на Арнау и, поставив локти на стол, скрестил руки. Потом он повернулся к нотариусу и тихо отдал ему приказание.

– Заявление Жюли Андреу, священника церкви Святой Марии у Моря, – объявил нотариус и, взяв в руки одну из своих бумаг, начал читать: – «Я, Жюли Андреу, священник церкви Святой Марии у Моря, на вопрос генерального инквизитора Каталонии заявляю, что примерно в марте 1364 года от Рождества Христова у меня был разговор с Арнау Эстаньолом, бароном Каталонии, по настоянию его супруги доньи Элионор, баронессы, воспитанницы короля. Означенная особа выразила мне свою озабоченность по поводу уклонения ее мужа от исполнения супружеских обязанностей. Заявляю, что Арнау Эстаньол признался мне, что его не влечет к жене, что он не может заставить свое тело возжелать женщину, которая ему нежеланна. Кроме того, он сказал, что у него хорошее состояние здоровья, но он отказывается вступать в половую связь с доньей Элионор, хотя и знает, что живет во грехе. Именно по этой причине Арнау Эстаньол так много молится в церкви Святой Марии и делает столько пожертвований на ее строительство».

Николау Эймерик прищурился. В зале снова воцарилось молчание.

– Ты по-прежнему утверждаешь, что у тебя проблемы со здоровьем? – спросил его инквизитор, помедлив.

Арнау помнил эту беседу с кюре, но забыл, что именно он тогда говорил.

– Я не помню, что я сказал священнику.

– Значит, ты признаешь, что разговаривал с отцом Жюли Андреу?

– Да.

До Арнау донесся скрип пера нотариуса.

– Однако ты ставишь под сомнение заявление святого отца, так? Какой интерес мог быть у священника лжесвидетельствовать против тебя?

– Он мог ошибаться. Мог не помнить того, что говорилось.

– Ты хочешь сказать, что священник, сомневаясь в том, что было сказано, стал бы писать заявление, как это сделал отец Жюли Андреу?

– Я просто говорю, что он мог бы ошибаться.

– Отец Жюли Андреу не является твоим врагом, не правда ли? – вмешался епископ.

– Я его таковым не считаю.

Николау снова обратился к нотариусу, и тот достал еще одну бумагу.

– Заявление Пэрэ Сальвэтэ, каноника церкви Святой Марии у Моря, – продолжил нотариус и снова начал читать: – «На вопрос генерального инквизитора Каталонии заявляю, что на Пасху 1367 года от Рождества Христова, когда служили святую мессу, в церковь ворвались несколько граждан, сообщивших о краже еретиками хостии. Месса была прервана, и прихожане покинули церковь за исключением Арнау Эстаньола, морского консула, и его жены, доньи Элионор».

«Иди к своим любимым евреям!» – вспомнил Арнау слова Элионор, и его тело охватил тот же холод, что и тогда.

Он поднял голову. Николау внимательно смотрел на него… и улыбался. Заметил ли инквизитор его смятение?

Нотариус продолжал читать: «…и консул ответил ей, что Бог не может заставить его спать с ней…»

Николау велел нотариусу сделать паузу и стер улыбку с лица.

– Каноник тоже лжет?

«Иди к своим любимым евреям!» Почему он не дал ему дочитать? Чего добивается Николау? Твои любимые евреи, твои любимые евреи… Языки пламени, облизывающие тело Хасдая, возбужденные люди, требующие справедливости и выкрикивающие слова, которые он никогда бы не смог произнести… А еще Элионор, указывающая на него, Николау с епископом, которые смотрели, как плачущая Рахиль приникла к его груди.

– Каноник тоже лжет? – повторил Николау.

– Я никого не обвинял во лжи, – сказал, защищаясь, Арнау. Он понимал, что ему нужно время, чтобы подумать.

– Ты отрицаешь заповеди Господни? Может, ты противишься обязанностям, которые тебе, как христианину, надлежит выполнять?

– Нет… нет, – ответил Арнау.

– Тогда?

– Тогда что?

– Ты отрицаешь заповеди Господни? – повторил Николау, повышая голос.

Слова отражались эхом от каменных стен просторного зала. Арнау чувствовал, как его ноги, ослабевшие после стольких дней, проведенных в камере, стали неметь.

– Трибунал может рассматривать твое молчание как согласие, – сурово произнес епископ.

– Нет. Я их не отрицаю, – сказал Арнау, превозмогая боль в ногах. – Неужели для Святого престола так важны мои отношения с Элионор? Разве это грех?

– Не забывайся, Арнау, – перебил его инквизитор, – вопросы здесь задает трибунал.

– Задавайте, пожалуйста.

Николау заметил, как Арнау беспокойно двигался, как часто переминался с ноги на ногу.

– Он начинает ощущать боль, – шепнул инквизитор на ухо Беренгеру д’Эриллю.

– Пусть он о ней подумает, – ответил ему епископ.

Они снова начали шушукаться, и Арнау тотчас ощутил на себе взгляд четырех пар глаз монахов-доминиканцев.

Боль в ногах усиливалась, но он готов был вытерпеть ее. Не мог же он стать на колени перед Николау Эймериком!

Что будет, если он упадет на пол? Ему нужен был… камень, камень на плечах, а также долгий путь, который следует пройти, чтобы принести его Святой Деве. Тогда он был ребенком, и все же… Почему он не может потерпеть сейчас? Арнау вспомнил, как прошел через всю Барселону с камнем, который весил больше, чем он.

Потный, с окровавленной спиной, под крики восхищенных людей, он все-таки смог дойти до церкви. Разве у него ничего не осталось от этой силы? Неужели его победит какой-то монах-фанатик? А он? Юный бастайьи, которым восхищались все мальчишки в городе. Шаг за шагом он проходил путь до церкви Святой Марии, чтобы потом вернуться к себе домой и отдохнуть к завтрашнему дню. К себе домой… Карие глаза, большие карие глаза.

Внезапно его осенило, и после шока, который чуть было не свалил его на пол, Арнау понял, что посетительница темной камеры не кто иная, как Аледис.

Николау Эймерик и Беренгер д’Эрилль переглянулись, когда увидели, как Арнау резко выпрямился. Впервые за все это время один из доминиканцев перевел взгляд с обвиняемого на центр стола.

– Он не падает, – волнуясь, прошептал епископ.

– Где ты удовлетворяешь свои инстинкты? – спросил Николау, постукивая пальцами по столешнице.

Ее голос. Да, конечно. Это был голос, который он столько раз слышал на склоне горы Монжуик.

– Арнау Эстаньол! – Крик инквизитора заставил его очнуться и вернул в зал заседания суда. – Я спросил, где ты удовлетворяешь свои инстинкты?

– Я не понимаю вашего вопроса.

– Ты – мужчина. За многие годы у тебя не было связи со своей женой. Это очень просто: где ты удовлетворяешь свои потребности как мужчина?

– За все эти годы, о которых вы говорите, у меня не было связи ни с одной женщиной.

Он ответил машинально, не задумываясь, продолжая думать о своем: «Охранник сказал, что та пожилая женщина моя мать…»

– Лжешь!

Арнау вздрогнул.

– Члены трибунала видели, как ты обнимался с еретичкой. Разве это не значит иметь связь с женщиной?

– Это не та связь, которую вы подразумеваете.

– Что еще может заставить мужчину и женщину обниматься на людях? – Николау нервно взмахнул рукой.

– Похоть?

– Боль.

– Какая боль? – не сдержался епископ.

– Какая боль? – настаивал инквизитор, раздраженный молчанием Арнау.

Перед глазами Арнау вспыхнуло пламя, осветив лица членов трибунала.

– Боль от казни еретика, который осквернил святую хостию? – воскликнул инквизитор. – Вот какую боль ты испытываешь как добрый христианин? Тяжесть правосудия над бездушным осквернителем и опустившимся вором давит на тебя?

– Он таким не был! – крикнул Арнау.

Все члены трибунала, включая нотариуса, заерзали на своих местах.

– Эти трое признали свою вину. Почему ты защищаешь еретиков? Евреев.

– Евреи! Евреи! – продолжал кричать Арнау. – Что с того, что они евреи?

– Разве ты не знаешь? – спросил инквизитор, и его голос зазвенел. – Они распяли Иисуса Христа.

– А разве они недостаточно заплатили за это своей жизнью?

Арнау встретился взглядом с членами трибунала. Все они напряженно смотрели на него.

– Выпрашиваешь для них прощение? – язвительно спросил Беренгер д’Эрилль.

– Разве не таковы заповеди Господни?

– Единственный путь – это обращение! Нельзя прощать того, кто не раскаялся! – рявкнул Николау.

– Ты говоришь о том, что произошло больше тысячи трехсот лет тому назад. В чем должен раскаяться еврей, родившийся в наше время? У него нет никакой вины за то, что произошло тогда, – запальчиво ответил Арнау.

– Все, что заключает в себе доктрина иудеев, говорит об их ответственности за ошибки предков и призывает принять на себя вину.

– Они только впитывают в себя идеи, изучают верование, как м…

Николау и Беренгер вздрогнули: почему нет? Разве это не так? Разве этого не заслуживал тот униженный человек, который отдал свою жизнь за свою общину?

– Как мы, – решительно заявил Арнау.

– Ты облекаешь католическую веру в ересь? – Лицо епископа пошло пятнами.

– Мне не подобает ничего сравнивать; эту работу я оставляю вам, Божьим людям. Я просто сказал…

– Мы прекрасно знаем, что ты сказал! – перебил его Николау Эймерик, повышая голос. – Ты поставил на один уровень подлинную христианскую веру, единственную, истинную, с еретическими доктринами иудеев.

Арнау смотрел на трибунал. Нотариус, не поднимая головы, продолжал записывать. Солдаты, стоящие неподвижно у дверей, казалось, окаменели. Николау улыбнулся. Скрип пера, которым нотариус старательно водил по бумаге, проник в Арнау так глубоко, что дошел до мозга костей. Он почувствовал, как у него похолодело внутри. Генеральный инквизитор заметил смятение обвиняемого и язвительно улыбнулся. Да, читалось в его взгляде, это – твои заявления.

– Они как мы, – упрямо повторил Арнау.

Николау жестом показал, чтобы он замолчал.

Нотариус продолжал писать еще несколько секунд. «Здесь останутся твои слова», – словно бы говорил инквизитор, наблюдая за нотариусом. Когда тот закончил записывать, Николау улыбнулся снова.

– Заседание прерывается до завтра, – громко объявил он, поднимаясь с кресла.

Мар устала слушать Жоана.

– Куда ты идешь? – спросила ее Аледис, но Мар только посмотрела на нее. – Ты ходишь туда каждый день, но ничего не добилась.

– Я добилась главного: теперь Элионор знает, что я здесь и что я не прощу того, что она сделала. – Заметив, как Жоан поспешно отвернулся, Мар добавила: – Увидев ее через окно, я поняла: она не сомневается, что Арнау – мой. Я видела это в ее глазах еще тогда, в замке Монтбуй, и думаю, что она живет с этим уже очень давно. Я хочу, чтобы баронесса ни на минуту не забывала, что я победила.

Когда Мар выходила из трактира, Аледис проводила ее взглядом.

Мар проделала тот же путь, что и вчера, и вскоре была у ворот особняка на улице Монткады. Она изо всех сил ударила в молоточек на воротах. Элионор отказывалась принимать ее, но она должна была знать, что Мар здесь, внизу.

Старый слуга открыл смотровое окошко.

– Сеньора, – сказал он ей, – вы же знаете, что донья Элионор…

– Открой дверь! Я только хочу увидеть ее, пусть даже через окно, за которым она прячется.

– Но она не хочет, сеньора.

– Она знает, кто я?

Мар увидела, как Пэрэ повернулся в сторону окон особняка.

– Да.

Мар снова с силой ударила молоточком.

– Не делайте этого, сеньора, или донья Элионор позовет солдат, – посоветовал ей старик.

– Открой, Пэрэ.

– Она не хочет видеть вас, сеньора.

Мар почувствовала, как чья-то рука легла ей на плечо и осторожно отстранила ее от двери.

– Возможно, баронесса захочет увидеть меня? – услышала она, прежде чем какой-то мужчина тоже подошел к окошку.

– Гилльем! – вскрикнула Мар и бросилась, чтобы обнять его.

– Ты меня помнишь, Пэрэ? – спросил мавр, обнимая Мар за плечи.

– Как мне не помнить?

– Тогда скажи своей госпоже, что я хочу ее видеть.

Когда старик закрыл окошко, Гилльем подхватил Мар за талию и поднял ее. Смеясь, Мар болтала ногами в воздухе. Потом Гилльем поставил свою любимицу на землю и заставил сделать шаг назад, чтобы рассмотреть ее.

– Моя девочка! – воскликнул он сдавленным голосом. – Как долго я ждал, чтобы приехать сюда и снова поднять тебя! Но теперь ты весишь гораздо больше. Ты стала настоящей…

Мар снова бросилась к нему в объятия.

– Почему ты меня покинул? – спросила она и расплакалась.

– Я всего лишь раб, девочка моя. Что мог сделать простой раб?

– Ты был мне как отец.

– А сейчас нет?

– Ты всегда им будешь.

Мар крепко обняла Гилльема. «Ты всегда им будешь, – подумал мавр. – Сколько времени я потратил зря, находясь вдали от нее!» Он повернулся к смотровому окошку.

– Донья Элионор не хочет вас видеть, – послышался ответ изнутри.

– Передай баронессе, что очень скоро она получит от меня весточку.

Солдаты сопроводили его обратно в камеру. Пока охранник надевал на него оковы, Арнау не отрывал взгляда от тени, которая лежала, поджав под себя ноги, в другом конце мрачного помещения. Он продолжал стоять даже после того, как охранник вышел из камеры.

– Откуда ты знаешь Аледис? – громко спросил он старуху, когда шаги в коридоре стихли.

Арнау показалось, что тень вздрогнула, но затем снова замерла.

– Откуда ты знаешь Аледис? – повторил он. – Что она здесь делала? Почему эта женщина навещает тебя?

Молчание, полученное им вместо ответа, заставило его вспомнить блеск больших карих глаз.

– Что общего у Аледис с Мар? – взмолился Арнау, снова обращаясь к старухе.

Он попытался расслышать, дышит ли она, но вздохи и стоны несчастных людей смешивались в тишине с дыханием, которым отвечала ему Франсеска. Арнау окинул взглядом лежавших на земле людей: никто не обращал на него ни малейшего внимания.