Текст книги "Избранное"

Автор книги: Хуан Карлос Онетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

Ларсен ответил утвердительным кивком, чтобы выиграть время, пока его легкие снова привыкнут к атмосфере несуразного, сдвинутого бытия, в которую он был погружен всю зиму и которая теперь внезапно стала для него невыносимой, остро ощутимой. С подобной атмосферой вначале трудно мириться, а потом ее почти невозможно чем-нибудь заменить.

– Можете на меня рассчитывать, – сказал он, и старик усмехнулся. – Но, разумеется, я потратил на верфи немало времени, и я уже немолод. Теперь работа там нетрудная, согласен, хотя ответственность весьма велика. О жалованье я пока не хочу говорить, единственно полагаю уместным заметить, что его не выплачивают либо выплачивают нерегулярно. Думаю, я вправе просить гарантию компенсации, когда придут хорошие времена.

Петрус вдруг откинулся назад, и кожа на его лице растянулась по всем мелким косточкам. Какой-то миг Ларсен был уверен, что голова эта вознеслась куда-то очень высоко над полутьмою комнаты, в некие области невыносимого благоразумия, в давний исчезнувший мир. Петрус медленно поднял большие пальцы к кармашкам жилета и приблизил свое лицо к Ларсену. Чуть-чуть презрительное, оно выражало легкое, насмешливое сожаление человека, вынужденного общаться с прочими людьми.

– Платят вам жалованье или нет там, на верфи, – это не мое дело. У нас есть администратор, сеньор Гальвес, изложите ему ваши претензии.

– Гальвес, – повторил Ларсен со вздохом облегчения. Он почувствовал себя оправданным, волна тепла наполняла его силой, как выздоравливающего. – Но ведь это он передал акцию в суд, сделал на вас донос.

– Совершенно верно, – согласился Петрус. – Тем хуже для него. Я был бы рад узнать, какие меры вы приняли, чтобы найти ему замену. Вы, конечно, понимаете – такое предприятие, как верфь, не может действовать нормально без опытной и надежной администрации. Надеюсь, вы его хотя бы уволили?

«С какой радостью я бы его обнял или отдал бы за него жизнь и одолжил бы ему в десять раз больше денег, чем ему может понадобиться».

– Видите ли, – сказал Ларсен, расстегивая пальто. – Гальвес, наш администратор, сделал донос и исчез. Или, вернее, предусмотрительно постарался исчезнуть раньше. Три дня тому назад он прислал мне письмо с отказом от своей должности. Я, разумеется, тотчас понял, что мой долг – уволить его. Я искал его по всем закоулкам верфи, затем приехал сюда, в Санта-Марию. Я собирался уволить его вот этим. Но он не показывается.

Ларсен бесшумно положил на стол револьвер и отошел на шаг, чтобы им полюбоваться.

– Это «смит», – сообщил он с неуместной, несколько вялой гордостью.

Оба помолчали, опустив головы и внимательно глядя на изящную форму оружия, на мягкий синеватый отлив блестящего дула, на черную гофрированную поверхность рукояти. Они рассматривали револьвер, не намереваясь к нему прикасаться, словно это было какое-то животное, о существовании которого они знали, но никогда его не видели прежде, или какое-то насекомое, которое забралось на письменный стол, тая угрозу и само под угрозой, но не сознавая этого, – спокойное, загадочное, оно пытается, быть может, вибрацией своих надкрыльев сообщить что-то недоступное грубому восприятию человека.

– Спрячьте это, – приказал Петрус и снова поудобней уселся в кресле. – Лично я не одобряю подобных действий. И теперь это нам ни к чему. Как удалось вам пройти в тюрьму с револьвером? Вас не обыскали?

– Нет. Это не пришло в голову ни им, ни мне.

– Невероятно! Стало быть, кто угодно мог бы войти сюда и убить меня. Даже этот тип, Гальвес, который вчера и позавчера приходил бог знает сколько раз просить свидания со мной. Я не пожелал его видеть, мне не о чем с ним говорить. Он более мертв, чем если бы вы воспользовались своим револьвером.

– Так он приходил? Гальвес? Вы уверены? Прекрасно, тогда он должен быть где-то недалеко. Я его непременно найду. Не для того, чтобы всадить в него пулю, – это у меня был порыв, хотелось что-то сделать. Но я с удовольствием плюнул бы ему в лицо или высказал бы ему, не торопясь, все, что я о нем думаю.

– Понимаю, – решительно солгал Петрус. – Спрячьте револьвер и забудьте об этой истории. Найдите способного, честного человека на должность администратора. Определите ему жалованье и условия. Что бы ни происходило, надо все время помнить – верфь должна работать непрерывно.

– Согласен, – ответил Ларсен, все еще глядя на револьвер; прежде чем его спрятать, он одним пальцем нежно погладил тыльную часть ствола.

(Сперва, с первыми женщинами и первыми шагами к авторитету и опасности под кровом загородных кабачков, импровизированных и недолговечных клубов – общественных, увеселительных, спортивных, – был пистолет 32-го калибра, короткоствольный, его можно было носить в кармашке на поясе. То была юношеская любовь – его чистили щеточками, мазали вазелином, делали ночные осмотры. Затем пришел «кольт», купленный за гроши у новобранца, – огромный, тяжелый, непослушный. И тоже бесполезный, ни разу не выстреливший, если не считать загородных пикников с упражнениями в стрельбе по консервной банке или по дереву – скинув пиджак, с дымящейся в углу сигаретой, со стаканом вермута или водки в левой руке, пока жарится мясо. И еще – блаженное воспоминание – под бескрайним голубым небом на дороге чернеет издали маленькая и словно неподвижная двуколка, пахнет дымом и курятником, рядом какой-нибудь колонист из славян. Это было в возрасте зрелости, в расцвете мужской силы. Пистолет был слишком велик для руки, пытался скособочить хозяина при ходьбе, незабываемым грузом отягощал ребра. Он годен был только показывать его да бахвалиться в сумеречные часы, когда покер уже еле прозябает, – тут Ларсен давал кому-нибудь разрядить пистолет, а потом, с завязанными глазами, упрямо посасывая сигарету, которую вставляла ему в рот какая-нибудь из женщин, окруженный дружеским изумленным гулом, снова заряжал его вслепую, ловкими движениями пальцев, наслаждаясь их любовной памятливостью, испытывая полное блаженство, когда под аплодисменты завершал свой подвиг, ввинчивая в рукоятку деревянную втулку.)

– Согласен, – повторил Ларсен, застегивая пальто. – Непрерывность работы верфи – основа всего. Я не медля приму необходимые меры. А вопрос о жалованье мы уладим. Но, повторяю, для меня очень важно иметь какую-нибудь гарантию на будущее.

Петрус воздел руки, потом поскреб себе подбородок. Желтое его лицо наклонилось к столу, сияя скромным торжеством.

– Понимаю вас, – прошептал он. – Вы хотели бы обратить свои самоотверженные труды в капитал. Весьма похвально, на мой взгляд. Насчет жалованья в настоящее время – назначьте администратора и договаривайтесь с ним. Что ж до будущего – чего бы вы хотели?

– Какую-нибудь гарантию, контракт, документ. – Ларсен мягко хохотнул с покорным, примирительным видом.

– У меня нет возражений, – с жаром воскликнул Петрус. Неспешным, точным движением, звучно скрежетнув молнией, он открыл кожаный портфель. – Думаю, в принципе мы сможем договориться. – Он вытащил лист бумаги и вынул самопишущую ручку из жилетного кармашка. – Говорите, какого рода документ хотели бы вы иметь. Контракт на пять лет? Минутку. – Нашарив во внутреннем кармане пиджака футляр с очками, он надел их и усмехнулся презрительно и задорно. – Говорите же.

– Ладно, – сказал Ларсен с дружелюбной ухмылкой. – Не буду торопиться, чтобы потом не каяться. Первое: прошу составить контракт, срок пять лет меня устраивает, связывать себя надолго я не хочу. Что ж до жалованья… Вы понимаете, что пост главного управляющего обязывает, приходится держаться на уровне.

– Совершенно верно. И я первый потребовал бы этого от вас. – Лицо Петруса, обращенное к гостю, выражало строгую веселость. – Каков теперь ваш оклад? Должен сознаться, что более важные заботы помешали мне в последнее время следить за месячными выплатами на верфи.

– Поставим… Ну, скажем, сейчас я имею четыре тысячи. Поставим шесть тысяч со дня, когда положение нормализуется.

– Шесть тысяч? – Петрус заколебался и поводил концом ручки по губам. – Шесть тысяч. Что ж, я не возражаю. Но вам придется за них поработать, помните. Хорошо, я напишу предварительный документ, закрепляющий за вами должность и вознаграждение на срок в пять лет. А потом мы составим контракт по всей форме.

Наклонив голову, он принялся писать очень медленно, вырисовывая каждую букву. На улице, среди тишины, раздались невнятные речи из громкоговорителя на автомашине и стали удаляться. Ларсен встал и огляделся вокруг: подмостки, банки с краской и кисти, воздух, наполненный ощущением покоя и обреченности, согнувшийся над столом старик. А там, за пределами видимого, но оттеняя его, безмолвие этой части города, старомодной, неизменной. Гигантский конь, застигнутый в миг, когда он вскинул передние ноги, чтобы пуститься вскачь, его волнообразный хвост, его масть цвета осеннего пастбища. Влажная круглая площадь, на которой сплетение ветвей, пустые скамейки, никогда не просыхающие лужи. Вечерние сумерки, ползущие из-за реки, от обновленных торговых кварталов.

– Потрудитесь прочитать, – сказал Петрус.

Ларсен взял листок плотной бумаги и присмотрелся к ровному, красивому почерку с завитушками. «Настоящим документом подтверждаю, что сеньор Э. Ларсен является главным управляющим верфи фирмы „Акционерное Общество „Херемиас Петрус““, в которой я состою Президентом Дирекции. Назначение на эту должность будет оформлено контрактом на срок пять лет…»

Ларсен сложил листок вдвое и спрятал его в карман. Петрус поднялся.

– Теперь все в полном порядке, – сказал Ларсен. – Я никогда в вас не сомневался, но надо ведь думать и о законном оформлении. Вы – благородный человек. Не хочу больше отнимать у вас время, я думаю, что чем раньше вернусь на верфь, тем лучше. Возможно, однако, что я еще зайду навестить вас и попрощаться.

– Пожалуй, это лишнее, – возразил Петрус. – Я хотел бы воспользоваться нынешним досугом, чтобы спокойно поработать. Надо еще уточнить некоторые детали.

– Превосходно. – Ларсен не протянул руки, старик тоже. Подойдя к двери, Ларсен оглянулся – Петрус, словно забыв о нем, опять сидел и раскладывал бумаги на столе. – Простите, – громко сказал Ларсен, – мне показалось любопытным и даже лестным, что вы помните мое имя или, во всяком случае, инициалы.

Петрус секунду посмотрел на него, потом заговорил, обращаясь к бумагам и портфелю.

– Здешний комиссар очень порядочный человек. Иногда он ко мне заходит, мы даже обедали вместе. Разговариваем о том, о сем. Он знает, что вы находитесь на верфи и что посещали меня здесь, в городе. Он показал мне ваше дело, сеньор Ларсен; вы мало изменились, немного, может быть, пополнели, немного постарели.

Ларсен молча открыл и затворил дверь. В конце коридора он встретил старика в свитере, дал ему несколько песо и пошел в его сопровождении до вооруженного охранника. Дальше шел один, шел медленно, дрожа от холода, бесшумно ступая по плитам, пока не очутился на залитой вечерним светом улице.

Он пересек холодный круг площади Основателя и направился к центру по улице с каменными оградами, изъеденными проказой и покрытыми сухой пеной увядших вьюнков, по улице парков и особняков, тенистой и безлюдной. «Наверное, я никогда не бывал в этой части города, все, наверно, могло бы сложиться по-иному, и я мог бы захотеть всегда жить в доме вроде этого». Он шел, подняв голову и стуча каблуками – выбирал места, где было особенно тихо, чтобы тем громче слышался вызов в его шагах: он решил не дать себя победить, хотя не знал, есть ли у него что отстаивать.

«А почему бы нет? Все могло бы получиться иначе, будь у меня пять лет тому назад привычка гулять вечером в старых кварталах Санта-Марии. Просто так, ради удовольствия ходить по пустынным улицам и встречать ночную тьму, которая сгущается где-то над новой площадью, – ходить, никуда не торопясь, забыв о трудностях и бедах, размышляя сперва по случайному наитию, а потом и с симпатией о жизни умерших людей, которые обитали в этих домах с мраморными лестницами и железными воротами. Да, это было возможно. Во всяком случае, теперь, как никогда, я должен что-то делать, все равно что».

На середине новой площади, соображая, куда бы пойти поесть и переночевать, Ларсен понял, что должен бороться с искушением не возвращаться на верфь. «Потому что я уже не могу представить себя ни в каком ином месте на земле, не могу что-то делать и интересоваться результатами».

Он направился к пристани, рассеянно пообедал и договорился о цене за комнату на ночь; размешивая сахар в кофе, он думал о том, что входит в сени чертогов смерти, в период благоговейного привыкания к ней, как вдруг его осенила идея.

Сперва было удивление, как он раньше об этом не подумал, в ту минуту, когда Петрус сказал: «Этот тип, Гальвес, который вчера или позавчера приходил бог знает сколько раз просить свидания со мной». Потом он почувствовал потребность увидеть Гальвеса, взглянуть в дружеское лицо человека, связанного с тем миром, где невозможно дышать. Гальвес, наверное, как и он, бродит по Санта-Марии, чужой, странный, смущенный здешней речью и обычаями, удрученный своими горестями, обостренными жизнью в изгнании. Ларсен вообразил себе их встречу, беседу, упоминания о далекой родине, бесполезный и утешительный обмен воспоминаниями, искреннее презрение к варварам.

Потом он подумал о Санта-Марии, какой она была пять лет назад, о долгом ожидании, о месяцах торжества, о катастрофе, которая была предсказуемой, но несправедливой. Из вихря лиц, ночей, событий он выловил единственный способ добраться до Гальвеса: рослого, дебелого, довольно человечного, хриплоголосого офицера Медину. Возможно, он в городе. Ларсен подошел к телефону и – без особой надежды – набрал номер.

– Полицейское управление, – произнес сонный мужской голос.

– Я хотел бы поговорить с Мединой. – Ларсен прислушался к неопределенному мычанию, затем – к тишине, отчетливой, утвердительной. Добродушно улыбаясь, он представил себе Медину, насмешливого, недоверчивого, помогая ему явиться вживе, в его полицейском облике.

– Полицейское управление, – произнес другой, уже бодрый, голос.

– Говорит друг Медины. Я только что приехал в город.

– Кто говорит?

– Ларсен, меня зовут Ларсен. Давний друг. Пожалуйста, скажите ему.

Тогда он услышал отдаленное ночное потрескиванье, тишину без глубины, плоскую, как стена; затем другую тишину, живую, насыщенную, гул просторного и людного помещения.

– Медина у телефона, – разделяя слоги, произнес хриплый, скучающий голос.

– Говорит Ларсен, не знаю, помните ли вы меня, Ларсен. – Он тут же пожалел о своей горячности, о какой-то нервозной гордости. И скорчил льстивую гримасу, чтобы подладиться к осторожности собеседника.

– Ларсен, – немного погодя сказал голос как бы со вздохом. – Ларсен, – повторил он с удивлением и радостью.

– Комиссар?

– Помощник. И собираюсь выйти в отставку. Откуда говорите?

– Пришел на берег поесть рыбы. Нахожусь между пристанью и заводом.

– Погодите. – «Я и не думаю бежать, к сожалению, мне нечего терять, со мной ничего не может случиться». – Очень досадно, Ларсен, но я не могу отсюда уйти до утра. Рад, что вы позвонили; вспомните старую дружбу и зайдите ко мне. Если дойдете до начала набережной, наверняка поймаете такси. Если же нет, там ходит автобус «Б», он довезет вас до площади, остановка напротив Управления. Ждать вас?

Ларсен ответил «да» и повесил трубку. «Что они могут мне сделать? У меня даже нет врагов, они не будут ни ловушек мне устраивать, ни целоваться со мной. Теперь я могу на них смотреть спокойно, говорить с ними, развлекать их».

Медина сидел в пустом помещении, залитом яростным светом флуоресцентных ламп, полном табачного дыма; на столах и полках грязные кофейные чашечки, длинные ноги Медины покоились на письменном столе, он улыбался, сложив руки на животе и вертя большими пальцами. Лицо было таким же, каким его помнил Ларсен: из-за оспин морщины были незаметны, от висков к затылку тянулись две узкие седые пряди. «Здесь было полно народу, он всех выпроводил. Хочет видеть меня одного. Что ему от меня нужно?»

Они, конечно, поговорили о былых годах, но ни один не обмолвился о борделе. Медина умиленно улыбался, точно вспоминая трудные, но полные надежд времена. Потом зевнул и, медленно поднявшись, встал и потянулся всем своим огромным телом в коричневой форме, несколько разжиревшим, но еще молодым.

– Ларсен, – произнес он, задумчиво глядя на человека, который глубоко сидел в кожаном кресле и, как за щитом, укрывался за глупой ухмылкой, машинально почесывая седую прядь, упавшую на бровь. – Да, мне действительно очень хотелось поговорить с вами. Нам известно, что вы обосновались на верфи вот уже несколько месяцев, что вы служите.

«Какую же игру ты изобрел, чтобы меня ошарашить, чтобы я не забывал о дистанции между нами».

– Совершенно точно, – ответил Ларсен поспешно и чуть шутливо, изображая тщеславную гордость. – Вы хорошо информированы. Я там живу в гостинице «Бельграно». Работаю на верфи Петруса. Управляющим. Мы трудимся над реорганизацией предприятия. Вот все карты выкладываю. Кроме того, вы же помните, я никогда ничего не скрывал.

Медина оскалил зубы и потряс головой, потом зазвучал запинающийся хриплый голос:

– Да и я никогда ничего против вас не имел. Просто губернатор сказал «довольно»,’и нам пришлось исполнять приказ. Кажется, целый век прошел. Благодарю, что надумали позвонить мне. И если я могу вам чем-то быть полезен… – Он отошел назад к столу и поставил на его угол ногу. – Может, хотите кофе? Это единственное, что я могу здесь предложить. Я-то уж выпил слишком много. Как я уже вам сказал, я дошел до помощника комиссара, и на этом конец. Меньше чем через год выйду в отставку. – Он улыбнулся, потягиваясь, – примирившийся с судьбою атлет. – Что ж, говорите, чего вам надо. Ведь была у вас какая-то причина для звонка, кроме желания меня видеть.

– Да, конечно, – сказал Ларсен, кладя ногу на ногу и надевая шляпу на колено. – Вы это сразу поняли, как только узнали мой голос по телефону. Я прошу о небольшой услуге. Речь идет о служащем верфи, некоем Гальвесе, одном из основных сотрудников. Уже несколько дней, как он исчез. Прислал мне письмо с отказом от должности, штемпель Санта-Марии. Его супруга, разумеется, очень обеспокоена. Я предложил ей, что поищу его, но, сколько ни бродил по городу, не напал даже на малейший след. Прежде чем возвращаться, решил прибегнуть к вашей помощи – может быть, вы что-нибудь знаете. Вообразите, каково мне явиться к его жене ни с чем.

Медина минуту выждал, сделал размашистое движение рукой, чтобы взглянуть на наручные часы, и рывком отделился от стола. Резиновые подошвы его ботинок заскрипели, приближаясь по линолеуму. Он стал над Ларсеном, почти касаясь ногами его колен; над сидевшим в кресле человеком склонилось лицо винно-багрового цвета, с давно знакомым выражением жестокости и скуки.

– Ларсен, – сказал он, и в хриплом его голосе слышалось нетерпение. – Что еще? Мне тут надо кое-что сделать до ухода, и я устал. Что еще вы знаете об этом человеке, об этом Гальвесе?

– Что еще? – повторил Ларсен. – Мне нечего от вас скрывать. – Он поднял руки и с усмешкой посмотрел на свои ладони. Он ничуть не боялся, воспоминание о многих других мужских лицах, склонявшихся над ним и вопрошавших «Что еще?», молодило его. – Тут, можно сказать, замешаны коммерческие тайны. Но я уверен, что поступлю правильно, доверясь вам. Гальвес приехал в Санта-Марию, чтобы сделать донос на сеньора Петруса. Судья распорядился арестовать сеньора Петруса – как вам известно, он находится в этом же здании. Сегодня днем я с ним беседовал, и он сказал, будто Гальвес несколько раз пытался свидеться с ним. Вот и все. Я и подумал, дело понятное, что если Гальвес побывал здесь, то вы, наверное, знаете, где можно его найти. Что еще? Да ничего, и ничего вы от меня больше не узнаете, потому что больше ничего нет.

Медина сверху ответил «да» и снова улыбнулся, потом, втянув живот и позевывая, стал застегивать мундир.

– Ну все, Ларсен, – сказал он, снова поглядев на часы. – Встаньте, пожалуйста. Я верю вашим словам, верю, что вы больше ничего не знаете. Пойдемте, я расскажу вам остальное.

Они вышли из канцелярии и зашагали по вымощенному каменными плитами полу.

Под мертвенно-бледным светом лампочки их приветствовал, щелкнув каблуками, охранник; Медина рывком открыл дверь.

– Входите, – сказал он с досадой и насмешкой. – Я не могу вас пригласить в лучшее место, мы теперь очень бедны.

Они прошли в холодное, плохо освещенное помещение, где пахло дезинфекцией, задержались у кресла дантиста и двух застекленных этажерок со множеством блестящих металлических предметов, а между этажерками был негревший радиатор, потом миновали небольшой письменный стол, накрытый куполообразной крышкой. В глубине зала, где было еще холоднее, почти у самой стенки, образованной стальными шкафами архива, вокруг которых в прямоугольнике труб журчала вода, стоял стол, накрытый грубой белой тканью. Медина приподнял ее и стал ощупывать свои карманы, пока не вытащил платок и не прижал его к носу, готовясь чихнуть.

– Вот конец истории, – сказал он. – Это и есть Гальвес, так ведь? Смотрите и говорите побыстрее, если не хотите простыть. Он? Я не тороплю.

Ларсен не почувствовал ни жалости, ни ненависти, глядя на белое лицо, отвердевшее, лишенное всего случайного, наносного и непохожее на себя, с чуть похотливым влажным блеском полуприкрытых глаз. «Что я всегда и говорил, теперь он без улыбки, у него всегда было это лицо под тем, другим, все время было, когда он старался внушить нам, будто живет, а на самом деле умирал от тоски меж нами: уже чужой ему беременной женой, двумя собачками с острыми мордочками, мною и Кунцем, среди нескончаемой топкой грязи, среди сумрака верфи, среди жестоких надежд. Да, теперь в нем есть серьезность настоящего мужчины, есть твердость, есть блеск, который он не решался показать жизни. Прежними остались только набухшие веки да полумесяцы незрячих глаз. Но в этом он уже не виноват».

– Да, он. Как это произошло?

– Очень просто. Он сел на паром и, когда миновали остров Латорре, бросился в воду. Полчаса проискали. Но к заходу солнца его принесло к молу. Я знал, что это Гальвес, но хотел еще показать вам.

Он опять чихнул и положил руку Ларсену на плечо, а другой рукой быстро прикрыл полотном покойника.

– Вот и все, – сказал Медина. – Теперь вы мне подпишете бумагу и можете идти.

Он повел Ларсена по слабо освещенным коридорам, и они вошли в комнату, где двое играли в шахматы. Тут Медина вмиг утратил оттенок сердечности, с которой держался до сих пор.

– Тосар, – сказал он, – этот человек опознал утопленника. Добавьте к протоколу то, что он вам скажет, а потом отпустите его.

Один из игравших поставил на стол пишущую машинку. Другой рассеянно глянул на Ларсена, потом снова уставился на доску. Медина пересек комнату и вышел через другую дверь, не простившись, не обернувшись.

Ларсен сел, не дожидаясь приглашения, – он улыбался, ощущая трепет веселья при мысли о хитрости покойника. Про себя он решил, что Гальвес вовсе не умер, нет, его, Ларсена, такой ребяческой уловкой не проведешь, и он на рассвете вернется на пристань «Верфь», в тот неизменный мир, как вестник, не принесший никакой вести.