Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

– Я как раз о нем подумал, а ты со своей потусторонней адамсовской проницательностью это уже понял. Он не посвящает меня в свои дела. Не знаю. Не посвящает и в свои планы. Мне известно, что они видятся в Нью-Йорке, где она собирается провести зиму.

– Она необычайно умна, – сказал Адамс. – Из всех девиц, которых я знаю…

– Целого батальона девиц…

– В твоих устах я настоящий Тиберий. Но из них всех я могу постичь лишь ее одну.

– Она не похожа на американских девушек. В этом вся суть. – Хэй находил Каролину шокирующе прямолинейной в мелочах и непредсказуемой, когда дело касалось серьезных проблем, например брака. Была и еще проблема, вернее загадка завещания полковника Сэнфорда. – Мне кажется, она совершила ошибку, опротестовав завещание. Ведь когда ей исполнится двадцать пять или сколько там, она вступит в права наследства. Зачем этот скандал?

– Потому что в ее возрасте пять лет кажутся вечностью. Я надеюсь, что Дел введет ее в семью. В качестве племянницы она меня вполне устраивает.

– Дел грозит привезти ее в гости. Но так пока и не привез.

– Сенатор Лодж, сэр, – объявил дворецкий. Адамс и Хэй встали, когда в комнату вошел красивый, если не считать запавших ноздрей, почему-то вызывавших в мыслях Хэя образ шмеля, сенатский патриций.

– Госпожа Хэй увела Нэнни к себе. Они не желают больше слушать мои рассуждения о договоре, – сказал Лодж.

– Мы же, напротив, не желаем говорить ни о чем другом. – Хэй изо всех сил старался показаться искренним и, как всегда, преуспел. Проблема Генри Кэбота Лоджа, не считая того малоприятного факта, что он выглядел чересчур молодым и годился Хэю в сыновья, состояла в твердой убежденности сенатора, будто ему одному известно, как должны действовать Соединенные Штаты в международных делах, и со своего высокого места в сенате республики он, как упрямого быка, погонял администрацию к аннексии – желательно, всего остального мира.

Но еще неприятнее другое: Лодж и на бюрократическом уровне столь часто вмешивался в дела государственного департамента, что даже благодушный Эйди стал находить чрезмерными постоянные требования сенатора о консульских постах для вознаграждения его правоверных дружков и союзников, сторонников имперской политики. Но президент любой ценой добивался благорасположения сената и, в случае с Лоджа, ценой было право раздачи выгодных должностей. За это Лодж взялся провести через сенат договор администрации с Испанией; неожиданно это оказалось задачей весьма трудной из-за неразумной оговорки в конституции о том, что ни один договор не может вступить в силу без одобрения двух третей сената, августейшего собрания, составленного из людей безгранично тщеславных, как метко заметил Адамс в своем анонимном и в высшей степени сатирическом романе «Демократия»; даже сейчас никто, кроме Четверки червей, не знал точно, что он его автор.

По-видимому, сенаторы и на этот раз вели себя в присущей им манере, если верить Лоджу, чей британский акцент резал слух Хэю. Ведь Хэй до сих пор говорил с акцентом жителя Индианы и был глубоко влюблен в Англию, тогда как Лодж, разговаривая как англичанин, эту страну ненавидел. Кличка «Сноб» была не из самых злых эпитетов, прилепившихся к младшему сенатору от Массачусетса, который осуждал старшего сенатора от своего штата, благородного, хотя и заблуждающегося антиимпериалиста Джорджа Ф. Хора[63]63
  Хор, Джордж Фрисби (1826–1904) – американский сенатор, противник политики экспансионизма.


[Закрыть]; Хор позволил себе заявить, что «ни один народ не создан для того, чтобы управлять другим народом», – то был хитрый парафраз Линкольна.

– Теодор пишет мне ежедневно. – Лодж стоял спиной к камину, раскачиваясь на своих коротких ногах. – Он считает Хора и ему подобных изменниками.

– Мне казалось, что у Теодора достаточно своих забот в Олбани, чтобы заниматься еще и делами сената, – вздохнув, сказал Адамс.

– Он считает эту войну своей. – Лодж улыбнулся Хэю. – Своей прелестной маленькой войной, говоря вашими словами. Теперь он желает, чтобы мы сохранили за собой Филиппины.

– Как и все мы, – сказал Хэй. Но, строго говоря, это было не совсем верно. Хэй и Адамс с самого начала полагали, что база для американского флота явится достаточной компенсацией за прелести и печали маленькой войны. Той же позиции придерживались и члены американской делегации на Парижской мирной конференции. И в самом деле, один из них, сенатор от Делавера, отправил Хэю удивительно красноречивую телеграмму, в которой утверждал, что Соединенные Штаты воевали с Испанией за освобождение испанских колоний из-под тирании и не имеют права становиться тираном вместо Испании, пусть даже самым добродетельным тираном. Мы должны быть верны своему слову, писал он.

Хэй доложил об этом президенту, но, как выяснилось, Сент-Луис вдохнул в Маккинли миссионерский пыл. Проведя десять дней на Западе, Маккинли вернулся в Вашингтон, убежденный в том, что воля американского народа и, возможно, Господа Бога состоит в аннексии Соединенными Штатами всего Филиппинского архипелага. В таком духе он дал указания членам делегации, а также предложил Испании двадцать миллионов долларов, на что испанцы ответили согласием. Тем временем нечто, именуемое Антиимпериалистической лигой, стало извергать огонь; то была странная смесь – от последнего президента-демократа Гровера Кливленда[64]64
  Кливленд, Гровер (1837–1908) – 22-й и 24-й президент США (1885–1889 и 1893–1897).


[Закрыть] и до миллионера-республиканца Эндрю Карнеги[65]65
  Карнеги, Эндрю (1835–1919) – промышленный магнат и филантроп.


[Закрыть], от родного брата Генри и Брукса Адамсов – Чарльза Фрэнсиса, бывшего президента железнодорожной компании «Юнион пасифик», и до Марка Твена.

– Хотел бы я, Кэбот, быть столь же уверенным, как и вы… – сказал Адамс.

– Во всем? – весело и, на взгляд Хэя, несколько покровительственно бросил Лодж. Хэй замечал этот тон и раньше: так бывает, когда ученик превзошел или думает, что превзошел, своего учителя.

– Нет. Я никогда не завидовал сенаторской убежденности, – сухо парировал Адамс. – Это не для меня. Я всегда полон сомнений.

– Ну, конечно, вы были убеждены, что Испанию следует прогнать с Кубы, – начал Лодж, но маленькая бледная рука Адамса, похожая на лапку пуделя, стремительно взмыла вверх.

– То было другое. Единственный значительный вклад, которым моя семья одарила Соединенные Штаты, заключался в изобретении доктрины, ставшей известной под именем президента Монро[66]66
  Монро, Джеймс (1758–1831) – 5-й президент США (1817–1825). Названная его именем доктрина Монро была написана государственным секретарем и будущим президентом Джоном Куинси Адамсом.


[Закрыть]. Западное полушарие должно быть избавлено от европейского вмешательства, и движение за свободу Кубы явилось последним актом, довершившим воплощение доктрины моего деда. Теперь, в широком смысле, Испания ушла из нашего полушария, то же и Франция и, в общем и целом, Британия. Карибы теперь наши. Захватить после этого обширные владения на Тихом океане – потенциально опасно и принесет не выгоды, а хлопоты. Я плавал по Южным морям…

– Темное золото, – пробормотал Хэй слова, которыми его друг некогда описал очаровательных полинезиек.

Адамс притворился, что не слышит.

– Теперь вы хотите, чтобы мы правили враждебным населением, состоящим из никчемных малайцев, к тому же еще и католиков. Мне казалось, что с вас хватает их в Бостоне и незачем добавлять к их числу еще десяток миллионов.

Лоджа это только развеселило.

– Ну, в отличие от тех, кто живет в Бостоне, мы не дадим нашим никчемным малайцам право голоса, во всяком случае – на выборах в Массачусетсе. И не столь уж они враждебны; по крайней мере те из них, кто чего-то стоит, то есть собственники, хотят, чтобы мы остались.

– Это ручные зверушки, они и испанцев любили. А остальные пошли за этим юношей, Агинальдо[67]67
  Агинальдо, Эмилио (1869–1964) – лидер национально-освободительной революции на Филиппинах против испанских колонизаторов.


[Закрыть]; они требуют независимости. – Адамс теребил свою бороду – белоснежную версию черной бороды Лоджа, борода Хэя с первыми проблесками седины являла собой своеобразный компромисс. Хэю казалось странным, что относительно молодой политический деятель старается подражать старым, в то время как современная политика предъявляла спрос на гладковыбритых мужчин, вроде Маккинли и Ханны, или усатых, вроде Рузвельта. Но какой смысл заключен в бороде? – подумал он. Ранние римские императоры, как и первые президенты, были гладко выбриты; затем начался упадок, и появились бороды; с приходом христианства появляется гладковыбритый Константин. Станет ли Маккинли религиозным лидером, а не только создателем империи?

Хэй сообщил последние новости об Эмилио Агинальдо, чьи войска сражались на стороне адмирала Дьюи, полагая, что с уходом испанцев должна возникнуть независимая Филиппинская, или Вышаянская республика. Но перемена настроения Маккинли положила конец этим мечтаниям. Войска Агинальдо, в основном из тагальского племени, заняли испанские форты. Агинальдо занял также Илойло, столицу провинции Панай. Пока ни одна из сторон не торопилась начинать военные действия.

– Но это не может длиться вечно, – заключил Хэй обзор горизонтов архипелага, каким он виделся из государственного департамента. Хэй знал, что в других частях свадебного торта архитектора Мюлле, в военном ведомстве, проигрываются варианты, о которых его не ставили в известность, да он о них и не хотел ничего знать.

– Я не сомневаюсь, что какой-нибудь инцидент даст нам необходимые две трети голосов. – Лодж сидел в кресле напротив Генри Адамса в той же самой задумчивой позе, что и его бывший профессор, а также и редактор. Когда Лодж окончил Гарвард, Адамс пригласил своего бывшего студента на должность заместителя редактора «Норт америкэн ревью», дав ему единственную инструкцию: редактируя историков, вычеркивайте все лишние слова, особенно прилагательные. Хэй всегда завидовал сдержанности Адамса в том, что касалось стиля. Адамс писал, как римлянин, составляющий рапорт о военных действиях. Проза самого Хэя была безжизненна, пока не подвертывалась удачная шутка.

– У нас, то есть у вас, были две трети ровно две недели тому назад, – хмуро сказал Адамс. – А затем все распалось на части. Как бы я желал, чтобы Дон Камерон по-прежнему был в сенате…

– А Дона – на другом конце площади, – закончил за него Хэй. Без Лиззи Камерон Адамс был не в своей тарелке. Но Камероны проводили зиму в Париже, и Адамс, как никогда раздражительный, не находил себе места.

На этот раз Лодж не пытался оправдаться или, что было для него более характерно, винить кого-либо в том, что лишился поддержки в сенате, где республиканцы не только располагали большинством, но и сам он был главной силой в комитете по иностранным делам.

– Я никогда еще не видел, чтобы на нас оказывалось такое давление и чтобы сенаторы выдвигали столько сумасбродных причин отвергать очевидное. Но теперь мы заручились поддержкой Брайана. Или, как он себя называет, полковника Брайана…

– Так называют себя все, кто может, – сказал Хэй, сам служивший майором в Гражданскую войну, но не участвовавший в боевых действиях, так как был секретарем Линкольна. Когда война кончилась без его участия, его произвели в подполковники, и теперь на вечные времена он превратился в полковника Хэя, так же как президент навсегда останется майором Маккинли. Но президент действительно воевал под руководством своего ментора, политического генерала из Огайо Резерфорда Б. Хейса, ментором которого, в свою очередь, был другой политический генерал – Джеймс Гарфилд, близкий друг Хэя. Когда златокудрого генерала Гарфилда избрали президентом, он предложил полковнику Хэю должность своего личного секретаря, но Хэй ответил вежливым отказом. Не мог он в зрелые годы снова стать тем, кем был в юности. Теперь, ясное дело, все политические генералы от Гранта до Гарфилда умерли, полковники пылятся на полке, а в силу вошли майоры. После них больше не будет политиков с воинскими званиями. И все же каждая из войн, какие вела Америка, давала по меньшей мере одного президента. Кого же, подумал Хэй, вознесет наверх – о, эта его глупая фраза! – прелестная маленькая война? Адамс симпатизировал генералу Майлсу, шурину своей любимой Лиззи Камерон. Лодж уже объявил, что победа адмирала Дьюи в Маниле равнозначна победе Нельсона при Абукире. Но Лодж, конечно, поддержит Маккинли, и его переизберут на второй срок: значит, в обозримом будущем не предвидится другого президента – героя прелестной маленькой войны.

Хэй поймал себя на том, что грезит наяву, а не слушает. В юности он умел заниматься тем и другим одновременно. О чем говорит Лодж?

– Он держит свой двор в Мраморном зале сената. Они входят по одному и получают инструкции. Он как папа римский. – О Брайане. Полковник Брайан объявился в городе и пытается убедить сенаторов-демократов из патриотических соображений поддержать договор; когда договор будет ратифицирован, они примут отдельную резолюцию о том, что в должное время Филиппинам будет предоставлена независимость. Хэй не мог отказать Брайану в сообразительности. Если империализм действительно так популярен, как это открылось Маккинли в Сент-Луисе, то Брайан вступил в следующую президентскую схватку как человек, присоединившийся к армии, а затем поддержавший договор и временную аннексию; если же по какой-нибудь причине империализм не станет популярным, все будут помнить, что он стоял за независимость Филиппин, тогда как Майор твердо настаивал на их аннексии. – Он еще и тем похож на папу римского, что джентльменом его не назовешь, – не удержался Лодж от двойного выпада. Хэй, который, по стандартам Лоджа, вовсе не родился джентльменом, им стал; настолько, что, в отличие от Лоджа, не видел нужды этим опасным словом пользоваться. Политики, какими бы патрициями они ни были по рождению, принадлежали к вульгарному, недоразвитому племени. – Разумеется, мы должны быть ему благодарны, этому дикарю. Потому что, если договор будет ратифицирован…

– Пожалуйста, без «если». – Хэй не мог себе даже представить провал договора.

– Голосование будет жестким, мистер Хэй, очень жестким. Но Брайан работает, я работаю, и…

– И Марк Ханна прикупает голоса, – сказал Адамс. – Так уж устроен этот мир.

– А это не так уж и плохо. Коррупция ради благого дела благотворна. Кому какое дело, если купили того или иного сенатора? – Хэй не без труда поднялся. Хотя смертельный недуг временно отступил, в его теле недавно возникли новые очаги слепящей боли: суставы и седалищный нерв; нечто похожее на удары электрического тока обрушивалось на нервные окончания, сухожилия дергались сами по себе, а суставы без видимых причин словно защелкивались на замок. – Я тоже шел по кругу, Кэбот. Сначала я считал неверным и нецелесообразным управлять таким количеством католиков-малайцев. Но время не позволяет нам сидеть сложа руки. Европейцы раздирают Китай на части. Русские в Порт-Артуре. Немцы в Шаньдуне…

– Я бы хотел, чтобы мы захватили Шанхай. – Глаза Лоджа блестели от перспективы новых завоеваний в Азии.

– А я хочу, чтобы мы оказались в Сибири, – сказал Адамс.

– У нас нет будущего на Тихом океане, но когда распадется Россия, что неизбежно, мы не должны упустить свой шанс. Кто контролирует сибирские просторы, тот является хозяином Европы и Азии.

К счастью для Хэя, появление дам избавило его от адамсовских рассуждений о вечно меняющемся балансе сил. Хэй в дверях поздоровался с миссис Лодж, известной как сестрица Анна, или Нэнни, и заметил ее подозрительный взгляд, устремленный на мужа. Она не слишком его одобряла, когда он переигрывал в роли сенатора, он же смотрел на нее с абсолютно невинным видом.

– Мы с Генри все говорим и говорим о договоре, тогда как Кэбот, которому все известно лучше нас, тихо слушает, как паинька, – сказал Хэй, желая поддержать мир в семье Лоджа.

– Ну, словно сегодня кто-то откусил ему язык.

– Никто не в состоянии откусить язык Кэботу, – сказала Нэнни Лодж.

Тем временем в кабинете появились Клара Хэй с двумя дочерьми, и Адамс засиял, как сиял всегда в обществе молодых женщин, Лодж сделался еще более учтивым, а сестрица Анна блистала остроумием. Трое из Пятерки червей в одной комнате – Хэй был доволен. Но его довольству пришел конец во время десерта – мороженого, знаменитого шедевра Клары Хэй. Хотя повара в доме появлялись и исчезали, Клара, которая, как принято говорить, воды вскипятить не умела, тем не менее хранила тайны многих необыкновенных блюд, шедевром среди которых было мороженое – трепещущее, нежное, с кофейным ароматом и тонким привкусом сливок, украшенное филигранью из карамели; перед этим шедевром, всегда повторял Хэй, невозможно устоять.

Хэй приготовился вонзить ложку в это совершенное изделие, когда в дверях возник дворецкий и объявил:

– Президент, сэр. Он приглашает вас к себе.

Все замолчали. Темные глаза Лоджа посверкивали, его шмелиные ноздри словно почуяли пыльцу. Адамс мрачно смотрел на друга. Клара проявила твердость:

– Он может подождать, пока мы кончим обедать.

Хэй изобрел новый и почти безболезненный способ расставаться с креслом, опираясь на относительно сильную правую руку и не перенося всю тяжесть тела на ослабевшие колени. Он с силой оттолкнулся от ручек кресла и, почти не ощутив боли, выпрямился.

– Генри, я поручаю тебе роль хозяина. Я вернусь… когда вернусь.

– Представить себе не могу, – сказала Клара, – чем в такой час занимается Майор. Они ведь ложатся спать даже не с петухами – с цыплятами.

– В этом курятнике хозяйничает лисица, – сказал Лодж.

У подножья внушительной лестницы стояли Эйди и посыльный из Белого дома. Хэй спускался медленно и осторожно: ковровая дорожка таила серьезную опасность.

– Что случилось, Эйди?

– Не знаю, мистер секретарь.

– Я тоже не знаю, сэр, – сказал посыльный.

– Мне известно только одно, сэр: он ждет вас как можно скорее.

– Я не доел мороженое, – печально пробормотал Хэй, когда дворецкий помогал ему облачиться в меховое пальто.

Февраль выдался ужасно холодный, снег еще не выпал, и трое мужчин легко перешли на другую сторону улицы, где стоял Белый дом; кабинеты в его восточной части зловеще светились, первый этаж был погружен во мрак.

Немец-привратник в полутьме подъезда приветствовал Хэя и сказал нечто удивительное:

– Президент ждет вас в оранжереях. – Еще один швейцар возник из темноты, чтобы проводить Хэя. В тусклом свете единственной лампы ширма от Тиффани казалась несообразно византийской.

В линкольновские времена оранжереи были скромные, теперь они занимали акры. Одна из них была целиком отдана орхидеям, другая – розам, еще одна – экзотическим фруктовым деревьям. Во время вечерних приемов оркестр морской пехоты играл в розовом саду, и молодые парочки бродили в поисках укромных уголков. Но с того дня, когда был пущен на дно «Мэн», таких приемов не устраивалось.

Президент был в гвоздичной оранжерее, он сидел в кресле, курил сигару, на коленях у него лежали бумаги; Хэя буквально ошеломил цветочный аромат, не говоря уже о влажном тепле, резко контрастировавшем с ледяным холодом ночи за стеклянными стенами, превратившимися теперь в бесчисленные черные зеркала, отражавшие искусственные краски гвоздик. Электрические лампы превращали зимнюю ночь в летний день.

– Я прихожу сюда, когда хочу скрыться от всех. – Майор хотел встать, но Хэй, положив ему руку на плечо, остановил его. Хэй сел напротив, они оказались в центре расходящихся в разные стороны бесконечных рядов гвоздик, расставленных на столах в соответствии с окраской. Те, что стояли поблизости, были бледно-розового цвета, Хэй их не любил, а Майор предпочитал всем другим. – Весь этот вечер я тружусь над речью, с которой должен выступить в Клубе внутреннего рынка в Бостоне. Речь назначена на шестнадцатое. Я хочу раз и навсегда недвусмысленно высказаться за аннексию. Просмотрите, пожалуйста, текст. Что хотите добавляйте и сокращайте. Чтобы все было как следует. Для такой речи лучшего редактора мне не найти.

Хэй подумал, уж не сошел ли президент с ума: вызвать его с обеда в столь поздний час, пригласить в душную оранжерею для обсуждения речи, которую он собирается произнести через две недели.

– Это у вас текст?

– Это? – Маккинли поднял листки, что лежали у него на коленях; громадный живот, обтянутый жилеткой, примял края документов. – Нет, мистер Хэй. Об этом мы и должны поговорить. Сообщение корреспондента «Нью-Йорк сан» из Манилы. Завтра оно появится в газетах.

Пока Хэй читал телеграмму, президент возбужденно крутил очки, держа их за шелковый шнурок, сначала по часовой стрелке, затем в обратном направлении. На острове Лусон стрелки Агинальдо обстреляли американские войска. Хэй протянул телеграмму президенту.

– Я не удивлен, – сказал он. – Это был лишь вопрос времени и тактики.

– Вторая война свалилась на наши плечи сразу вслед за первой. – Майор вздохнул. – Со мной так всегда – вечно происходит что-то неожиданное. Я надеялся, что мое правление будет мирным, отданным здоровому бизнесу, здоровым финансам. Вместо этого события ввергают меня в одну войну за другой…

– Линкольн любил говорить: действую не я, действуют мною. Моя политика – не иметь политики.

– В этом мы с ним едины. – Маккинли внезапно встряхнул в руке телеграмму, словно непослушного ребенка, которого следовало призвать к порядку. – Как глупы эти люди! Не понимают, что этим они обеспечивают ратификацию договора! Теперь он пройдет как по маслу.

Хэй кивнул, хотя его начали одолевать подозрения.

– Знаем ли мы, кто первый открыл огонь?

– Мы знаем лишь то, что вы сейчас прочитали. Похоже, что они стреляли первыми либо спровоцировали нас открыть огонь. Я телеграфировал генералу Отису и жду его доклада. На днях он сказал, что ему потребуется еще тридцать тысяч солдат, чтобы справиться с ситуацией. Я ему отказал. Наша оккупационная армия насчитывает сейчас двадцать тысяч, и все они… хотят вернуться домой.

Массивная голова совершенной яйцеобразной формы, если бы не раздвоенный подбородок, словно выточенная из слоновой кости, кивнула, а круглые лучистые глаза внезапно закрылись.

– Теперь, когда Испания капитулировала, мы обязаны вернуть войска домой как можно скорее. Они не нанимались завоевывать Филиппины, как напомнил мне полковник Брайан.

– Получается, что они, я имею в виду Агинальдо, в самом деле оказали нам большую услугу. Мы не можем отозвать войска, пока там бурлит восстание. – Хэй начал излагать позицию администрации, но он не имел ясного представления, ради какой цели собирались они осуществить вмешательство. Ведь слово «восстание» подразумевает, что правительство Соединенных Штатов является законным правительством Филиппин; но это не так, они были освободители, а так называемое восстание являлось не чем иным, как войной за независимость от иностранных освободителей, превратившихся в завоевателей, причем Агинальдо выступал в роли Вашингтона, а Маккинли – в роли Георга III. Хэй начал плести новую языковую ткань, появилось слово «попечители», проскользнуло и еще одно – «временные». Внезапно он замолчал, поняв, что президент его не слушает. Глаза Маккинли были закрыты, он глубоко дышал. Не заснул ли он? Или впал в транс? Может быть, президент, как и его жена, эпилептик? – мелькнула дикая мысль. Но в этот момент Маккинли откашлялся и открыл глаза.

– Я молился, – сказал он тихо. – Вы часто молитесь, мистер Хэй?

– Да нет, не очень. – Хэй вспомнил иезуитское поучение: мудрый никогда не лжет, хотя сам давно постиг иную мудрость: не следует говорить всю правду. Он был праведным безбожником.

– Мне кажется, что Бог ответил вчера ночью на мои молитвы. – Маккинли взял цветок и поднес его к носу. – Я встал на колени, что было не так-то легко. – Он улыбнулся, указав на свой необъятный живот, закрывавший половину грудной клетки. – И попросил наставить меня. Это было в Овальной библиотеке. Айда уже легла, я был один. Я сказал Богу, что никогда не желал этой войны и не стремился завладеть этими островами. Но война пришла, и Филиппины в наших руках. Что мне надлежит делать? Во-первых, сказал я Богу, я могу вернуть острова Испании. Но это будет жестоко по отношению к туземцам, которые ненавидят Испанию. Во-вторых, я могу позволить Франции или Германии завладеть ими. Но с коммерческой точки зрения это будет очень невыгодная сделка…

– Уверен, что Бог проникся вашей мудростью, – не смог удержаться Хэй. К счастью, Маккинли был слишком поглощен мыслями о своем неземном собеседнике, чтобы уловить богохульство Хэя.

– … да и позорная к тому же. В-третьих, мы просто можем вернуться домой и предоставить туземцам управлять самим, на что они, как вам известно, не способны. Но по крайней мере нас это не будет касаться. Это легкий путь, разумеется. И вот тогда-то я почувствовал… нечто. – Глаза Маккинли сияли в огнях оранжереи, превращавших стеклянные стены в громадные ониксовые зеркала. – Кто-то был со мной, и я стал перебирать разные варианты, хотя не собирался этого делать. Я просто хотел высказать Богу свои сомнения и надежды. И Бог ответил мне. Я услышал свой голос: в-четвертых, в свете первых трех возможностей, мною перечисленных, Ваша честь, то есть Господь наш, у нас нет иного выбора, как захватить все эти острова и править их народом в меру наших способностей, воспитывать и цивилизовывать их и обратить их в христианство. И вдруг я проникся убежденностью, я знал, что Бог говорит со мной и через меня и что мы все проявим лучшие наши способности с ними вместе, ведь Христос умер ради них тоже. Знаете, мистер Хэй, я никогда не ощущал такого облегчения. Впервые за год я по-настоящему выспался. И вот на следующее утро, не поставив в известность ни вас, ни кабинет министров, я вызвал главного инженера военного министерства и отдал ему приказ. – Маккинли развернул на коленях карту мира. – Вот это я приказал ему сделать. Хэй взял карту. Сначала он не заметил ничего необычного, затем его глаза обратились к Тихому океану, и там, той же желтой краской, какой были раскрашены Соединенные Штаты, на расстоянии целого океана от них были обозначены Филиппины; на архипелаге появилась надпись «Протекторат США».

– Вы их аннексировали?

Маккинли кивнул.

– С Божьей помощью. И конечно, – он улыбнулся и взял у Хэя карту, – с некоторой помощью адмирала Дьюи и полковника Рузвельта. Я знаю, что поступил правильно.

– Но если договор будет отвергнут сенатом, никакого протектората не будет…

– Договор пройдет через сенат. Вот почему я посвятил вас в свою тайну, рассказал, почему я так уверен и могу положиться на судьбу. Потому что, – Маккинли встал, – я ничего подобного не хотел. Но теперь это Божий промысел, а мы его скромные слуги.

– Надеюсь, что Бог подскажет нам, как лучше одолеть Агинальдо.

Но Маккинли уже шагал своей царственной походкой по длинному гвоздичному коридору. По просьбе президента Хэй поднялся с ним в скрипучем, похожем на гроб лифте в жилые покои; там Маккинли ввел его в Овальную библиотеку и показал точное место, где состоялось его интервью с Господом. Это священное место теперь занимал не Бог, а миссис Маккинли. Она сидела в своем инвалидном кресле и вязала шлепанцы мужу. Она была худенькая, бледная и на удивление хорошенькая, но говорила, слегка гнусавя, что было Хэю столь же неприятно, как и британский акцент Лоджа. Возможна ли золотая американская середина?

– Когда мне сказали, что Майор беседует с вами, я успокоилась. Вы никогда не засиживаетесь с ним до глубокой ночи, как другие.

Хэй поклонился, как поклонился бы королеве Виктории.

– Я постарался увести президента из гвоздичной оранжереи как можно скорее и доставить его вам в целости и сохранности.

В дверях возник Кортелью.

– Новостей пока нет, мистер президент. Министр Элджер говорит, что доклад генерала Отиса будет готов к утру.

– Спасибо, Кортелью. Ложитесь спать.

Тот вышел. Хэй тоже собирался откланяться, когда миссис Маккинли пожелала высказаться о светских дамах Вашингтона.

– Они позволяют себе хвастаться, что укладывают бедных усталых мужей спать, а сами отправляются в гости и кокетничают там напропалую. Вы только подумайте! Я говорю им, что когда я укладываю Маккинли в постель, я забираюсь туда сама, что мы и намерены сейчас сделать.

– Я тоже, – сказал Хэй и добавил вряд ли уместно: – В свою собственную постель, разумеется.

Миссис Маккинли пристально разглядывала его ботинки.

– Снимите мерку со своей ступни, и следующие шлепанцы я свяжу для вас.

– С удовольствием, миссис Маккинли.

Затем, к изумлению Хэя, миссис Маккинли показала ему язык, непристойно подмигнула и застыла, выкатив белки глаз. Президент неторопливым натренированным движением достал из кармана большой шелковый платок и набросил его жене на голову.

– Меня беспокоит внесенная в сенат поправка Теллера. – Маккинли отсутствующе смотрел на покрытую голову жены. – Что она означает? Прямой смысл ясен: мы не сможем сохранить за собой Кубу. Но не попытается ли сенат распространить ее действие на Филиппины?

– Нет, сэр, ваша прокламация о добровольной ассимиляции была принята всеми, кроме нескольких твердолобых и хвастунов вроде Брайана. Если договор пройдет, архипелаг будет принадлежать нам. Мы заплатим Испании наличными. Двадцать миллионов долларов за десять миллионов филиппинцев.

– Этот имперский бизнес волновал и одновременно смешил Хэя. – Два доллара за голову, – добавил он.

– Полковник… – с мягким неодобрением откликнулся президент. И пожелал Хэю спокойной ночи. – Завтра мы обсудим проблемы, связанные с восстанием. До голосования в сенате.

– Да, мистер президент. – Но когда Хэй спускался по лестнице в восточном крыле Белого дома, дав себе только что зарок никогда не пользоваться лифтом западного крыла, похожем на гроб, он начал мучиться сомнениями о новом «протекторате» Майора.

3

Все сомнения рассеялись в понедельник, когда по настоянию Лоджа и вопреки рассудку Хэй вступил в Мраморный зал Капитолия в качестве более или менее случайного посетителя сената, который вскоре в соседнем зале заглотнет предложенную ему наживку. Голосование по договору должно было начаться через час, ровно в три. Из окон Мраморного зала, украшенного позолотой и зеркалами, на фоне темно-стального неба виднелись Белый дом и памятник Вашингтону. Хэя сопровождал лишь Эйди; Адамс из принципа не переступал порога Капитолия, а также дома, некогда принадлежавшего его семье, – Белого дома.

Лодж подошел к Хэю, успев поинтриговать в гардеробе сената; сегодня он еще больше напоминал шмеля.

– Похоже, что мы заручились голосами всех республиканцев, кроме Хора. Несколько демократов тоже с нами. Я мог бы доставить их пред ваши очи.

– Я сделаю все, что в моих силах, Кэбот. Но что в моих силах?

Но Лодж его не слушал. Хэй знал, что сенаторы, особенно когда они находятся у себя дома, то есть в своей части Капитолия, теряют свой и без того не выдающийся слух. Лодж извлек из кармана газетную вырезку.

– А это вы видели? Во вчерашней «Сан»?

Хэй уже знал, какой вклад внес его друг Редьярд Киплинг в американский политический процесс. Блудный сын Англии жил некоторое время в Соединенных Штатах; в 1895 году он надолго останавливался в Вашингтоне, где Хэй и люди его круга с ним познакомились и восхищались им. Особенно привязался к нему Теодор Рузвельт, и эти «мускулистые умы», как сострил Хэй, вместе упражнялись в поднятии гимнастических гирь. Теперь Киплинг разразился громовым раскатом в поэтической форме, причем публикация была приурочена к голосованию договора в сенате.