Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

– Это было ужасно. Я проводил президента до коляски, и он сказал мне: «Доброй ночи, Том». И все.

– Ну, это же так естественно, что еще он мог сказать, уезжая? – попробовал отшутиться Хэй. Его предупредили, что Маккинли не переносит разговоров о своих предшественниках.

– И еще я был последним, кто провожал генерала Гарфилда[49]49
  Гарфилд, Джеймс Эбрам (1831–1881) – 20-й президент США.


[Закрыть] на вокзал. Он сказал мне: «До свиданья, Том». И все. А затем в него стреляли на вокзале, и потом он еще долго мучился и…

Маккинли начал терять терпение.

– Старина Том повидал на своем веку нашего брата – как мы приходим и уходим.

Кортелью подал знак президенту.

– Меня ждет работа. Увидимся завтра утром. Кабинет собирается в десять часов. – Маккинли и Кортелью скрылись за дверью. Дюжина дам (очередная экскурсия по Белому дому), с благоговением взирали на спину президента.

Пока Хэй высвобождался из цепких рук исторической личности Тома Пендела, тот ему рассказал, что полковник Крук, служивший у Линкольна телохранителем, по-прежнему здесь, на службе.

– Но остальных уже нет, сэр, растаяли, как снежинки в луже. Вы были тогда так молоды.

– Увы, – сказал Хэй. – Я уже не молод.

Глава третья

1

Каролина не отдавала себе отчета в собственной смелости, когда шла одна Павлиньей аллеей, коридором длиной в целый квартал Тридцать четвертой улицы между Пятой и Шестой авеню, искусно – не могла она не признать – замурованным в великолепие новейшего и знаменитейшего отеля «Уолдорф-Астория». Даже в Париже писали о новом отеле, хотя, как принято у французов, с неискренним восторгом: тысяча современнейших номеров, несчетное число ресторанов, пальмовых рощ, кафе для мужчин, наконец, сверхинтригующая Павлинья аллея, протянувшаяся во всю длину состоящего из двух корпусов здания, превосходное место для променада между золотистых, как медовые соты, мраморных стен, отражающих яркие огни бесчисленных электрических люстр. Между пальмами в горшках и зеркальными дверьми в манящие к себе рощи и рестораны вдоль всей аллеи стояли диваны и кресла; на них сидел, как принято говорить, весь Нью-Йорк, наблюдая, как мимо проходит весь Нью-Йорк. Как и сам город, отель «Уолдорф-Астория» никогда не спал. Здесь были кафе для ранних завтраков, где мужчины в белых фраках и галстуках пили с мужчинами в деловых костюмах, трутни и рабочие пчелы в наполненных медом и жужжаньем ульях.

Каролину предупреждали, что верх неприличия для молодой особы, если ее увидят одну на Павлиньей аллее. Но, поскольку она явилась сюда, чтобы встретиться с джентльменом, одна она будет не слишком долго, и пока наслаждалась интересом, который возбуждала она и ее парижское платье от Ворта; все глаза были устремлены на нее, когда она шла от холла до Пальмовой рощи. Вот так, подумала она, звери в зоологическом саду разглядывают глазеющую на них публику. Конечно, ей казался забавным и противоположный вариант: быть может, это она выставлена на всеобщее обозрение в обезьяньем питомнике, а пышнотелые дамы на диванах и тучные джентльмены в креслах составляют глазеющую публику; еще она отметила, что нью-йоркские бюргеры, отличающиеся громадными размерами, похожи скорее на медведей, чем на обезьян, и чрезвычайно опасны, если их ненароком потревожить.

В нескольких шагах впереди Каролины прогуливались, взявшись за руки, как сестры, две отменно пухленькие девицы. Уж не проститутки ли? Светские дамы рассказывали ей, что даже в самых роскошных – или особенно в самых роскошных – холлах нью-йоркских отелей прогуливаются эти деловые дамочки. Но теперь, с появлением «Уолдорф-Астории», даже среди респектабельных дам стало модно показаться в приличном сопровождении, разумеется, в залах отеля и даже – последнее новшество – обедать в ресторанах; дамы предыдущего поколения сочли бы такое немыслимым. В припадке великодушия Каролина решила, что ее темные подозрения относительно сестричек надуманны и что они, как и она сама, намерены показать себя и поглазеть на других.

Когда Каролина прошла две трети пути, она увидела, как с кресла ей навстречу поднялся Джон Эпгар Сэнфорд; голова его скрывалась в пальмовых джунглях.

– Вы от меня прячетесь? – весело спросила Каролина.

– Нет, что вы. – Сэнфорд возник из зарослей, его тонкие вьющиеся волосы взлохматились. Он мрачно пожал ей руку; у него был маленький рот, как у ее отца, – кто он ей, двоюродный или троюродный брат? – но в остальном он был самим собой или слепком с необщих предков. Ему тридцать три года, он живет с тяжело больной женой в Мюррей-хилл. – Я заказал столик в Пальмовой роще. Как вы доехали?

– Временами это было ужасно, в остальное время скучно. На пароходе не бывает золотой середины. Как здесь чудесно!

– Пальмовая роща являла собой джунгли пальмовых деревьев в китайских кашпо. Под высоким потолком ярко сияли хрустальные люстры. Полдень на тропическом острове, думала Каролина, почти надеясь услышать крик попугая, и она его услышала; впрочем, криком попугая оказался смех Гарри Лера, молодого светловолосого человека, он выходил из Пальмовой рощи в обществе худой пожилой дамы.

– Мы вас ждем, – сказал он, схватив Каролину за руку, – точно в пять. – Он смерил Сэнфорда оценивающим взглядом. – Одну, – добавил он и исчез.

– Ну и хам! – Сэнфорд покрылся румянцем цвета своего кирпичного дома в Мюррей-хилл. Каролина покровительственно взяла его за руку, и они вместе прошли вслед за метрдотелем к столику, сзади которого стояла обитая бархатом банкетка на две персоны, где они могли сидеть достаточно близко, чтобы негромко беседовать, и одновременно на достаточном расстоянии, чтобы демонстрировать безусловную невинность их отношений той значительной части великосветского общества, что пила чай в Пальмовой роще. Все гораздо шикарнее, чем в Париже, подумала Каролина, но и много вульгарнее.

– Почему мистер Лер – хам?

– Достаточно на него посмотреть.

– Я на него посмотрела. И послушала. Немного эксцентричен, но очень забавен. Он всегда был добр ко мне. Уж не знаю почему. Ведь мне еще нет пятидесяти. И я не богата.

– Где вас ждут к пяти? Разумеется, это меня не касается. – Внезапно Сэнфорд начал заикаться. – Извините. Но мне показалось, что вы едва успели сойти на берег. И он уже ждет вас?

– Я только что сошла на берег, и я не видела мистера Лера с весны, и, наверное, он всегда кого-то ждет; приглашена я на чашку чая. Вот и все.

– К миссис Фиш?

– Нет. К миссис Астор[50]50
  Миссис Астор (Каролина Скермерхорн) – жена Уильяма Бэкхауса Астора (1829–1992), американского финансиста.


[Закрыть]. Когда он не называет имен, значит, подразумевается миссис Астор. Таинственная Роза, как ее называют. Почему роза? И почему таинственная?

– Так окрестил ее Уорд Макаллистер[51]51
  Маккалистер, Сэмюел Уорд (1827–1895) – создатель, совместно с миссис Астор, американского бомонда.


[Закрыть]. Почему – не знаю. Он был камердинером при ее дворе до этого прилипалы богачей, как говорят о людях подобного толка.

Им принесли чай, затем ливрейный лакей поставил на стол пирожные.

– Меня он смешит, в этом, наверное, и состоит его жизненное предназначение. Наверное, он смешит и миссис Астор. Хотя в это трудно поверить.

– Вот уж не думаю, будто здесь ее может что-нибудь рассмешить. – Сэнфорд положил на стол между ними тяжелый пакет. – На этом месте была бальная зала миссис Астор, про которую Макаллистер говорил, что она способна вместить только четыреста персон, и всегда добавлял: но таких, что имеют вес в обществе. Он был такой же прилипала.

– А я думала, что отель совершенно новый.

– Он и есть новый. Но одна его половина возведена на месте старого дома миссис Астор, а другая половина – на месте дома ее племянника.

– Ах, ну да, конечно! Я помню. Они ненавидят друг друга. О, эти роковые страсти Асторов! Не соскучишься. Прямо Плантагенеты[52]52
  Плантагенеты – английская королевская династия в XII–XIV вв.


[Закрыть]. Страсти под стать этому отелю.

Каролине были известны подробности соперничества тетки и племянника. Племянник, Уильям Уолдорф Астор[53]53
  Астор, Уильям Уолдорф (1848–1919) – американский финансист.


[Закрыть], был старшим сыном старшего сына Джона Джекоба Астора, это означало, что он-то и был настоящим Астором, а его жена – подлинной миссис Астор. Но после смерти его отца тетка объявила себя настоящей миссис Астор, доставив массу огорчений племяннице и создав невообразимую путаницу, так как приглашения вечно рассылались не тем адресатам. Тогда Уильям Уолдорф объявил Таинственной Розе войну. Он снес свой дом, расположенный по соседству с теткиным, и построил отель. Не вынеся тени отеля в своем саду, Таинственная Роза убедила мужа снести их дом и возвести другой отель. Хотя дядюшка и племянник тоже пребывали в состоянии войны, они проявили достаточную практичность, чтобы увидеть преимущества соединения двух отелей в единый монумент роковых страстей в их беспокойном семействе, и нарекли то, что у них получилось, не слишком благозвучным именем «Уолдорф-Астория».

– Вот почему каждый может теперь побывать в бальной зале миссис Астор.

– Вот именно, каждый, – кисло произнес Сэнфорд, но ведь его мать принадлежала к Эпгарам, старому роду с большим самомнением, чья несокрушимая нравственность и знатность находились в вечном и решительном противостоянии с беломраморной вульгарностью богачей-пиратов, чьи дворцы располагались ныне не только на пространстве от Пятой авеню до Центрального парка, но подались уже и на запад, где не так давно один предприимчивый миллионер ко всеобщему изумлению обнаружил реку Гудзон; посему набережная Риверсайд-драйв стала местом, где нувориши принялись возводить себе дворцы и жить в сельском великолепии на берегу реки, подобно Ливингстонам, жившим к северу от Нью-Йорка, где благословенная близость воздушной железной дороги на Коламбус-авеню позволяла им в течение нескольких минут попадать в любую часть Манхэттана. – Мир сильно изменился, – чисто по-эпгаровски возвестил Сэнфорд.

– Мне трудно судить. – «Уолдорф-Астория» приводила Каролину в восторг. – Единственный мир, который я знаю, – этот.

– Вы молоды.

– В этом и состоит проблема, не правда ли? – Каролина показала на конверт, лежащий между шоколадным тортом и белым пирожным, напоминающим лицо Гарри Лера.

Сэнфорд кивнул, вскрыл конверт, вынул из него документы.

– Я подал апелляцию. Вот спорные документы. Они… впрочем, я их оставлю вам. Прочтите внимательно. Я обязал также Хаутлинга представить предыдущие завещания полковника для сравнения. Во всех вариантах, какие мне известны, каждый из вас должен был унаследовать свою половину в возрасте двадцати одного года. Но в последнем варианте…

– Отец вместо единицы написал семерку. – Сначала Каролина восприняла это как шутку, затем решила, что полковник по ошибке написал французскую единицу. Сейчас она впервые получила возможность увидеть своими глазами копию. – Но, разумеется, если я не могу вступить в права наследования до двадцати семи лет, то такое же условие, то есть эта невнятная цифирь, должно относиться и к Блэзу, ведь ему только двадцать два.

– Посмотрите. – Сэнфорд ткнул пальцем в документ. Она прочла: «… мой сын Блэз, достигший совершеннолетия, наследует свою часть; моя дочь Каролина по достижении совершеннолетия в двадцать семь лет наследует свою часть, как указано выше…» Каролина положила завещание на стол.

– Но это же бессмыслица. Мне было двадцать, когда он писал завещание. Блэзу – двадцать один, и отец пишет, что он достиг совершеннолетия. Почему же я не совершеннолетняя в двадцать один год, как то утверждали предыдущие завещания?

– Это знаете вы, знает Блэз, знает Хаутлинг – что полковник имел в виду двадцать один. Но закон этого не знает. Закон знает только то, что написано, засвидетельствовано, подписано нотариусом.

– Но ведь закон должен хоть иногда иметь смысл.

– Боюсь, функция закона не в этом.

– Но ведь вы юрист. А юристы создают законы…

– Мы интерпретируем законы. До сих пор это делал Хаутлинг, который утверждает, будто полковник решил, что вы, будучи неопытной молодой женщиной, должны вступить в наследство по достижении двадцати семи лет. Блэза же он счел совершеннолетним в двадцать один.

Завещание казалось теперь Каролине еще более непроходимыми джунглями, чем Пальмовая роща; струнное трио принялось мягко наигрывать мелодию из «Прекрасной Елены».

– Что же мне делать? – спросила она наконец.

– Чего бы вы хотели?

– Получить свою долю сейчас.

Сэнфорд ковырял вилкой шоколадное пирожное.

– Это означает судебную тяжбу, что стоит недешево. Это значит опротестовать завещание на том основании, что специфическое написание отцом единицы неверно истолковывается здесь как семерка.

– Почему он вообще написал это завещание? – задумчиво спросила Каролина. – Оно отличается от прежних?

– Да. Вероятно, он менял завещания каждый раз, когда в доме появлялась новая… гм… хозяйка. – Сэнфорд чувствовал себя неловко. Каролина не испытывала и тени неловкости. – Он выделял им долю наследства. Всего имеется семь таких долей. Но основная часть всегда делилась поровну между двумя детьми.

– Что будет, если я проиграю? – Каролина не могла еще представить себе эту катастрофу, но пальмовые джунгли вдруг приобрели угрожающий вид, а вальс из «Прекрасной Елены» зазвучал как похоронный марш.

– Вам будет выплачиваться из наследства тридцать тысяч долларов в год до двадцати семи лет. Затем вы вступите во владение своей половиной наследства.

– Предположим, Блэз потеряет все. Что будет тогда?

– Вы получите половину того, чего нет.

– Значит, я должна получить свою половину сейчас.

– Почему вы думаете, что Блэз потеряет деньги, а не приумножит их? – Сэнфорд смотрел на нее с любопытством. Для Каролины преимущество сидения на банкетке заключалось в том, что легким поворотом головы выражение лица, и без того видимое наполовину, становилось не видно вовсе. Она смотрела на соседний столик, где актриса, которую она не раз видела на сцене, пыталась остаться неузнанной и выглядеть молодой вне сцены, хотя, конечно, сцены важнее Пальмовой аллеи не существовало.

– Блэз честолюбив, а честолюбцы часто терпят крушение.

– Любопытное суждение, мисс Каролина. Возьмите, например, Цезаря, Линкольна и… и…

– Два превосходных примера. Обоих убили. Но я не имела в виду столь грандиозные амбиции. Я думала о тех молодых людях, которые спешат, чтобы на них обратили внимание. Блэз рвется в мир как… как…

– Как мистер Херст?

– Вот именно. Он с гордостью сообщает мне, что Херст на двух своих газетах потерял миллионы.

– Но этот негодяй Херст вернет себе не одно состояние. Он словно создан для нашего порочного мира.

– Может быть. А может быть, и нет. Но его мать богаче, чем был наш отец, и я не желаю остаться с половиной того, чего нет.

Сэнфорд смотрел на нее все с большим любопытством.

– Если люди, которых вы называете честолюбцами, теряют состояния, то кто же их тогда делает?

– Мой отец, – ответила она без запинки. – Он был ленив. Он не занимался бизнесом и более чем удвоил свое состояние. – Каролина повернулась к нему лицом. – Надо придумать, как заставить Блэза отдать то, что ему не принадлежит.

– Но Хаутлинг уже предпринял первые шаги. Мне кажется, что обращение в суд крайне рискованно.

Каролину передернуло от гнева и страха одновременно.

– Капитуляция – еще больший риск. Разве в этом городе не все продается? Давайте купим судью, или же здесь принято покупать присяжных?

Сэнфорд улыбнулся, как бы демонстрируя, что он не шокирован, но он был шокирован, и очень глубоко. В Каролине проснулось даже сочувствие к своему высоконравственному родственнику.

– Вообще говоря, чиновники в этом городе продажны, – сказал он. – Но я не представляю, как это делается. Видите ли, я сторонник движения за реформы. Я помогал полковнику Рузвельту, когда он служил комиссаром полиции. Конечно, реформы пока похоронены и Таммани-холл во главе с Ван Виком снова у власти: это ставленник босса Крокера. Да и сам Крокер снова в седле.

Струнное трио, словно подхватив последнюю реплику, заиграло мелодию года, невыносимую для парижского слуха Каролины, песню «Сад роз». Сентиментальная религиозность и открытое воровство, вот что такое Новый Свет. Ну что ж, решила она, надо победить, иначе победят ее. Все-таки есть какое-то преимущество в том, что ее воспитал ленивый отец, который не научился даже говорить на языке страны, в которой поселился. Каролина была вынуждена стать хозяйкой не только собственной судьбы, но и Сен-Клу-ле-Дюк и не уступать верховенства ни одной из дам, временно там поселявшихся. В конечном счете отношения с этими дамами научили ее выдержке и дипломатичности. К несчастью, мир мужчин был для нее закрыт. Блэз, который мог бы послужить связующим звеном, вечно отсутствовал, учась то в Англии, то в Соединенных Штатах, а так как полковник ни на кого из мужчин похож не был, то опыт, постигнутый из взаимоотношений с ним, не мог пригодиться для общения с хищниками из Пальмовой рощи. Знаменитая актриса – как ее имя? – слушала «Сад роз», склонив голову и полузакрыв глаза, казалось, она испытывает религиозные чувства – к ужасу своих компаньонов, грубых краснолицых ньюйоркцев с бакенбардами, питающих слабость к утонченным и дорогим удовольствиям, к числу которых принадлежала и сама актриса.

– Вы увидите брата? – вкрадчиво спросил Сэнфорд, поскольку не имел представления о том, как относится Каролина к сводному брату, внезапно превратившемуся в разбойника с большой дороги. Каролина сама не знала, какие чувства к нему испытывает – кроме бешенства, разумеется. В Блэзе она всегда ценила энергию, физическую и моральную, если моральной можно назвать его высокобезнравственную решимость во что бы то ни стало возобладать. Она находила его даже красивым в том смысле, что они хорошо дополняли друг друга; он был блондин, она – темноволоса. Ему бы не помешало быть чуточку повыше и иметь ноги чуть подлиннее и попрямее; но и ей ведь тоже следовало быть чуть ниже ростом и полнее, даже значительно полнее, мода ныне диктует пышный бюст, а природа в ее случае распорядилась совсем иначе. Хотя Ворт искусно маскировал то, чего ей недоставало, ожидающее будущего мужа разочарование наводило ее порой на нерадостные размышления.

– Блэз пригласил меня в театр. – Каролина встала. – Затем мы отправляемся ужинать к Ректору, я могу там бывать, поскольку я женщина двадцати одного года, хотя и не наследница двадцати семи. – Сэнфорд понял смысл ее слов. Он мрачно кивнул. Он ринется за нее в бой. Когда они шли Павлиньей аллеей, он сказал:

– Вам следует быть осторожнее в разговоре с братом.

– Я всегда держусь с ним настороже. Он знает, что мы будем бороться?

– Да. Я дал понять Хаутлингу. Быть может, вам не нужно сообщать это Блэзу.

– Быть может.

Они вошли в холл с высокими потолками, гулко резонирующими гомон человеческих голосов и напоминающими кошмары Бернини[54]54
  Бернини, Лоренцо (1598–1680) – итальянский скульптор и архитектор, автор многочисленных римских памятников.


[Закрыть], подумала Каролина, в глубине души одобрявшая переизбыток золота, хрусталя и красного дамаста; во всех направлениях сновали служащие отеля, в равной пропорции делившиеся на две категории: одни были одеты, как офицеры габсбургского двора, другие выглядели, как члены некой высочайшей палаты парламента: сюртуки а-ля принц Альберт[55]55
  Принц Альберт (1819–1861) – супруг королевы Виктории.


[Закрыть] были отменного покроя и отлично гармонировали с брюками в едва различимую серую полоску. Каролина проводила Сэнфорда до двери. Он был чем-то обеспокоен, затем решился:

– Кто-то обязательно должен быть с вами.

– Гувернантка? – Каролина улыбнулась. – Вечно мною руководят.

– Какая-нибудь подходящая дама, родственница…

– Подходящих нет, а те, что есть… Не беспокойтесь. У меня есть Маргарита. Всю жизнь она рядом со мной. Она спит в маленькой комнате, смежной с моей спальней. В отеле с облегчением увидели ее честное безобразное лицо.

– Ах, вот как… Но когда вы выходите, она вас сопровождает?

– Когда мы выходим подышать воздухом. Но я не собираюсь брать ее с собой к миссис Астор. Для этой публики она чересчур умна. Она читала Паскаля.

Сэнфорд, озадаченный ее словами, раскланялся.

– До свидания. Если смогу, я навещу вас завтра. После того как поговорю с Хаутлингом, а вы…

– … буду помалкивать в разговоре с Блэзом. – Каролина, улыбаясь, пошла к лифту, но увидев в зеркальной двери, что эта вымученная улыбка делает ее лицо глупым, нахмурилась и снова стала красивой.

Красота Каролины, какой бы она ни была, вновь померкла в салоне миссис Астор. Хотя она вознамерилась не улыбаться, предательская привычка подвела, и Каролина знала, что выглядит точно так, как от нее ожидалось: невинной и юной идиоткой. Но ведь она такая и есть, решила она трезво, и абсолютным доказательством ее глупости служил тот факт, что она отлично ее сознавала и ничего не могла с этим поделать. Она получила превосходное воспитание у мадемуазель Сувестр. Она читала классиков, разбиралась в искусстве. Но никто не научил ее кое-чему более важному: как не дать лишить себя наследства.

Когда она проходила первой гостиной, где не было ни души, навстречу ей двинулся Гарри Лер.

– О, мисс Сэнфорд! Вы услаждаете мой угасший взор!

– В таком случае я отправлюсь жить в Лурд[56]56
  Лурд – неподалеку от этого французского города есть грот с целебным источником, возле которого местной жительнице было явление Богородицы.


[Закрыть] и сделаю состояние.

– Для этого вам никуда не надо уезжать. – Лер не слышал о Лурде, а Каролина не была расположена объяснять. – Она сама угощает чаем в библиотеке. Собрались немногие избранные, могли бы вы сказать.

– Могла бы и не сказать. – Она упивалась глупостью Лера. В Париже полно таких комнатных собачек. Видимо, существует всеобщий закон: чем знатнее дама, тем необходимее ей вот такой Лер, чтобы всегда был под рукой, смешил, собирал сплетни, новых людей, не рискуя при этом ее скомпрометировать. Этому выходцу из Балтимора было под тридцать. Он жил за счет своего остроумия. Продавал друзьям шампанское. Иной раз наряжался в дамское платье и смешил всех вокруг.

Каролина проследовала за Лером, на сей раз одетым нормально, через вторую гостиную в библиотеку, обшитую панелями старого дерева. Дюжина «коренных» ньюйоркцев восседала полукругом возле чайного стола, за которым председательствовала миссис Астор; в своем обычном, черном, как смоль, парике она была в своей стихии. Она протянула Каролине палец, чтобы та смогла к нему прикоснуться, обратила тонкую улыбку, чтобы та могла ответить такой же улыбкой, и чашечку чая.

– Дорогая мисс Сэнфорд, – сказала Таинственная Роза, – сядьте рядом со мной.

Каролина села рядом со старой дамой, – честь, не оставшаяся незамеченной другими гостями, большинство из которых она знала в лицо, но не по имени. Нью-Йорк всегда оставался для нее именно таким: бесконечная череда гостиных, наполненных вроде бы знакомыми людьми с вроде бы знакомыми именами. Она подумала, что в тот момент, когда она сумеет точно отождествить то или иное лицо с тем или иным именем, она почувствует себя как дома, потому что твердо решила стать американкой, в отличие от отца, который безуспешно прикидывался неамериканцем. Ну, а пока Нью-Йорк оставался для нее чужим, в отличие от Парижа, который был родным, или даже Лондона, где она часто гостила у друзей семьи или у девушек, с которыми познакомилась в Алленсвуде. Прошли годы; детские праздники сменились общением с миром взрослых – эта перемена четыре года назад была отмечена украшением прически тремя перьями, когда она в сопровождении княгини Гленелен, свекрови своей школьной подружки, присела в низком реверансе перед королевой Викторией. Теперь она сидела рядом с американским эквивалентом королевы и чувствовала себя не в своей тарелке, как и положено себя чувствовать рядом с королевской особой.

– Почему вы не берете пирожное? – Каролина только что отказалась от пирожного, предложенного служанкой.

– Я уже пила чай, миссис Астор. В вашей старой бальной зале.

– Пальмовая роща. – Миссис Астор каждый слог произносила с одинаковым ударением. – Я видела Пальмовую рощу. Из холла. Вы остановились в нашем отеле?

– Да. Он так комфортабелен. – Странным образом, этот обмен банальностями давался ей по-английски с большим трудом, нежели по-французски, ведь во Франции ритуально вежливые фразы иной раз заключали в себе некий смысл. – И, разумеется, уникален. – А теперь, подумала Каролина, почему бы не заиметь репутацию умничающей молодой особы? – «Уолдорф-Астория» делает исключительность достоянием масс.

Диапазон выражений лица миссис Астор не включал в себя изумление, поскольку она, как и ее британские двойники, уже по определению не могла позволить себе роскошь быть застигнутой врасплох; однако в ее репертуаре всегда было наготове вежливое неодобрение. Глаза со слегка опущенными уголками широко раскрылись. Узенький рот еще более сузился, точно она намеревалась присвистнуть.

– Ну, разумеется, – начала она своим ровным невыразительным голосом, – это немыслимо. И я поражаюсь, как такая молодая особа, хотя и получившая воспитание во Франции, – Каролина не моргнув выдержала этот удар под дых, – может о таких вещах судить.

– О, миссис Астор, чего бы мы стоили, если бы не наша исключительность…

– Я имела в виду массы, – сказала миссис Астор. Она вдруг заморгала, точно увидела надвигающуюся на нее повозку. Но то была лишь служанка, которая принесла хлеб с маслом. Миссис Астор набросилась на еду, точно подчиняясь печальной необходимости подкрепиться перед схваткой с толпой. – Ваш дед Скермерхорн-Скайлер, – Каролина была рада, что ее родственные связи приняты во внимание, – написал книгу, которая имеется у меня в библиотеке (ее темные глаза неуверенно заскользили по роскошным сафьяновым переплетам с золотым сиянием имени Вольтер на корешках), в ней рассказывается о том, что происходило в Париже, когда коммунисты свергли режим. Эта книга обрекла меня на множество бессонных ночей. Озверевшая толпа, убив Марию-Антуанетту, сожрала затем все содержимое парижского зоопарка, это такой ужас, представьте – от антилоп до эму.

Каролина вежливо улыбнулась, едва сдержавшись, чтобы не расхохотаться; миссис Астор спутала 1871-й с 1789-м.

– Будем надеяться, что здешнюю толпу умиротворит «Уолдорф-Астория» с ее тысячью номеров.

Миссис Астор слегка нахмурилась, услышав вульгарное слова «номера», но затем, вспомнив, наверное, о неадекватном воспитании своей юной гостьи, сказала:

– Ваш дед всегда говорил, что он не из тех Скермерхорнов и не из тех Скайлеров. Я урожденная Скермерхорн, – добавила она тихо, словно произносила немыслимое королевское имя Сакс-Кобург-Гота.

– Я знаю, миссис Астор, и надеюсь, вы не станете на меня сердиться за то, что я позволяю себе говорить, будто мой дед был из тех Скермерхорнов.

Искренняя улыбка миссис Астор была не лишена приятности.

– Я подозреваю, дитя мое, что дистанция между теми и другими Скермерхорнами не больше, чем толщина бухгалтерской книги. – Миссис Астор развернула пиратский торговый флаг, под черепом и костями которого, более или менее процветая, плыла Америка. Прежде чем Каролина придумала что-нибудь значительное в ответ, глупое или какое другое, Лер ловко посадил на ее место пожилого господина, и Каролина, встав, оказалась лицом к лицу с дамой ненамного ее старше.

– Вы ведь французская дочка Сэнфорда?

– Дочь Сэнфорда, но почему же французская? Отец жил во Франции…

– Это я и имела в виду; Джек и я были у вашего отца в Сен-Клу. Вот как надо жить, сказала я, не так, как живем мы на Гудзоне в наших деревянных ящиках. – Каролина не сразу поняла, что миссис Джек – это миссис Джон Джекоб Астор, невестка Таинственной Розы. Война между двумя этими дамами доставляла ньюйоркцам немалое развлечение. Хотя на публике они держались дружелюбно, однако заочно отзывались друг о друге весьма нелестно. Миссис Джек находила светскую жизнь свекрови скучной, а миссис Астор называла круг знакомых невестки сомнительным. Того хуже, на взгляд Таинственной Розы, у ее сына появились политические интересы или даже амбиции. Как многие нью-йоркские молодые люди из знатных семей, Джек Астор питал надежды очистить «авгиевы конюшни», если не республики (занятие бесперспективное), то хотя бы города. Он служил полковником на недавней войне, имел репутацию изобретателя, написал роман о будущем. Все это не доставило матери восторга. С другой стороны, сама она в семейной войне недавно одержала единственную победу, которая чего-то стоила: Уильям Уолдорф Астор не только переселился из Нью-Йорка в Лондон, но и отказался от американского гражданства. Теперь Каролина Скермерхорн-Астор царствовала одна. – Понятия не имею, откуда моя свекровь добывает всех этих людей. – Миссис Джек обвела глазами комнату. Она очень красива, подумала Каролина, модно одета, скорее в английском, нежели американском стиле. – Наверное, до прихода в этот дом они прячутся в старинных сундуках. Гарри, конечно, забавен. Вы знали Уорда Макаллистера?

– Боюсь, он попал в немилость до того, как я вышла на сцену.

Миссис Джек посмотрела на нее с любопытством.

– Да, – сказала она, – наш свет похож на театральную сцену. Надо быть осторожным, чтобы не провалиться.

– Проблема в том, – Каролине хотелось выглядеть рассудительной, и она решила, что этой ей удалось, – моя проблема, во всяком случае, – в какой пьесе вы играете.

– Пьеса, мисс Сэнфорд, всегда одна и та же. Она называется «Замужество».

– Как скучно.

– Откуда вы знаете? – Миссис Джек вдруг от души расхохоталась. – Чтобы узнать, насколько это скучно, надо сначала выйти замуж.

– Но если это спектакль, то для меня пока идет первое действие. Замуж выходят в третьем.

– Насколько я наслышана, за Дела Хэя. Могло быть и хуже.

– Кто знает? Может, еще и будет, миссис Астор.

– Зовите меня Эва. Я буду звать вас Каролиной. Вы играете в бридж?

– Еще нет.

– Я вас научу. Я играла в теннис, пока Джек тоже не начал играть. Теперь я играю в бридж. Играть в бридж – это чувствовать, что живешь настоящей жизнью. Вам понравится. Опасность. Возбуждение. Время от времени мы будем видеться. Мы будем обедать в ресторанах – это бесит мою свекровь. И в промежутках между затяжными зевками будем сравнивать свои заметки по ходу пьесы. Я ненавижу свою жизнь. – На этой интимной, немного мрачной, хотя и театральной ноте миссис Джек распрощалась со своей новой подругой, запечатлела ритуальный поцелуй на щеке миссис Астор и удалилась.

– Эва всегда скучает, – сказала миссис Астор Каролине, точно подслушав их разговор. – Мне никогда не бывает скучно. Рекомендую вам тоже не скучать. Нет ничего скучнее людей, которым всегда скучно.

– Всегда буду помнить ваш совет, – сказала Каролина в ужасе, что так и будет.

– Мне рассказывают, что ваш брат Блэз Сэнфорд в Нью-Йорке. Он меня не навестил, хотя ваши сводные братья Агрижентских у меня были. Они французы, – загадочно подчеркнула она, затем вернулась к теме Блэза. – Он работает с этим… Херстом.

– Да. Блэз не желает скучать. Он говорит, что с Херстом интересно.

– Может быть, чересчур.

– Не могу судить.

– Каждое лето в Ньюпорте, Род-Айленд, я вижу миссис Делакроу. Она не думает, что Херст оказывает благое влияние на ее внука. Она полагает, что журналистика непременно втянет Блэза в среду политиков и евреев. Она глубоко расстроена.