Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Мужчины пожали друг другу руку и Каролина, как будто что-то припомнив, сказала:

– Это мой сводный брат Блэз Сэнфорд. Он работает в «Джорнел» у Херста.

– Вот это газета, – с нескрываемым восхищением сказал Тримбл. – Прошлой зимой прошел слух, что ваши люди хотели нас купить.

– С тех пор мистер Херст несколько поубавил пыл, – объяснила Каролина. – Сейчас он не покупает.

– Какой у вас твердый тираж? – спросил Блэз.

– Семь тысяч, – сказал Тримбл.

– Прошлой зимой мне говорили десять.

– Мистер Вардеман склонен к преувеличениям. Но за последний месяц стало больше рекламы.

– Кузен Джон обеспечил нам рекламу универмагов Эпгара. Сейчас у них распродажа, – объяснила Каролина.

Краснощекий политический репортер с тонкой шеей и красными глазами, уже изрядно выпивший, появился в комнате.

– Мистер Тримбл, поступило сообщение. Не думаю, правда, что оно заслуживает внимания. Из Белого дома.

– О боже, – воскликнула Каролина. Хотя ее лично занимали политики, если не сама политика, она находила этот предмет зловещим и скучным, особенно в подаче прессы. Только люди с политической жилкой могли приходить в волнение или восторг от политических новостей «Трибюн». К счастью большая часть читателей газет в Вашингтоне была связана с правительством и посему поглощала любые политические новости. Но Каролина, вознамерившись подражать Херсту, хотела расширить круг читателей за счет тех, кто, подобно ей самой, находил политику большим занудством. Яркие детали убийств, ограблений, изнасилований – вот что ищут в газете люди, обжигающий огонек, бегущий по газетным полосам. Но она намерена дать еще больше развлечений своим читателям, скорее – будущим читателям. Политический репортер, точно ниспосланный богом, принес ей именно то, чего она сейчас так ждала.

– Я говорил с мистером Кортелью…

– Секретарь президента, – пояснила Каролина Блэзу, к которому вновь вернулся здоровый румянец, что предшествовал взрыву страсти.

– Он сказал, что с Филиппин нет никаких новостей. А на вопрос, чем занят в данный момент президент, сказал, что он уехал покататься на автомобиле. Я сказал, что из этого репортажа не скроишь, на что он ответил: «Он впервые сел в автомобиль». В этом кое-что есть. Хотя, думаю, очень немного.

– Очень небольшая новость, – вздохнул Тримбл. – Для светской хроники.

– Нет, – решительно заявила Каролина. – На первую полосу. – Она никогда еще не ощущала себя в столь героической роли, как сейчас, когда ей хотелось произвести впечатление на Блэза.

– Какой дадим заголовок? – спросил Тримбл.

– «Первый президент, который прокатился в автомобиле», – мгновенно сымпровизировала Каролина.

– Точно ли это?

– Херст не придал бы этому значения, и я тоже.

– Думаю, это верно, – сказал политический репортер. – Гровер Кливленд несколько лет назад попытался сесть в машину. Но при его тучности это ему не удалось. Ему удается втиснуться только в один летний костюм оранжевого цвета, который терпеть не может его молодая жена; в конце концов она заставила Кливленда его выбросить, угрожая выставить президента перед ирландцами сторонником Ольстера.

– Потрясающе! – Каролина пришла в восторг. – Вот это и должно быть в вашем репортаже. Садитесь и пишите немедленно, все, как вы рассказали.

Когда репортер уже плелся к «Ремингтону», Каролина его остановила.

– А что за марка машины?

– «Стенли Стимер», мисс Сэнфорд.

Каролина повернулась к Тримблу.

– Марка машины должна быть в подзаголовке. Попросим людей из «Стенли Стимер» разместить у нас рекламу.

– Ну и ну… – усмехнулся Тримбл, постигнув масштабы замысла Каролины. И оба вздрогнули, когда громко хлопнула дверь. Блэз сбежал.

– Ваш брат очень вспыльчив.

– Он сегодня не в духе. Они вместе с Херстом собирались купить нашу газету. Он только что просил меня продать ему, а я отказала.

– Надеетесь на прибыль? – нахмурился Тримбл.

– Да.

– Нужно было продать. У нас нет ни малейшего шанса. «Стар» и «Пост» нас уже обошли.

Радость от репортажа про автомобиль «Стенли Стимер» сменилась чувством обреченности, которое часто посещало ее ранним утром, когда она просыпалась с одной только мыслью: какого черта ей надо в этом маленьком доме в Джорджтауне и зачем она издает газету, которая скорее всего ее разорит?

– Если все так безнадежно, зачем покупает Херст?

– Он вложит деньги. Он закроет глаза на убытки. И получит политическую базу в Вашингтоне. Он хочет выставить свою кандидатуру в президенты.

Каролина на мгновение потеряла дар речи.

– Откуда вы знаете?

– Мне рассказал приятель из «Джорнел». Херст полагает, что Брайан не может победить, а в себя он верит.

– Как забавно! Когда я познакомилась с ним, он называл себя сторонником адмирала Дьюи. – Но Каролину задело другое, с политикой не связанное. – А вы не говорили с «Джорнел» о работе у них?

Бледно-голубые глаза Тримбла избегали ее прямого взгляда.

– У нас каждый месяц падает тираж, – сказал он.

– Но не розница.

– Это не деньги. Рекламные расценки зависят от числа подписчиков.

– Тогда давайте устроим… как это называется? Деньги за просто так. Лотерею.

– На это тоже нужны деньги.

– Если вы останетесь, я вложу еще.

Тримбл смотрел на нее с любопытством.

– Зачем вы это делаете?

– Хочу.

– Это все?

– Разве этого не достаточно?

– Ни одна женщина… ни одна дама не издавала еще газету, да и немногие мужчины испытывают склонность…

– Вы остаетесь, – сказала Каролина. В ее голосе не было ни вопроса, ни мольбы.

Тримбл улыбнулся. И мрачно пожал ей руку.

Глава пятая

1

Во всю длину Бруклинского моста бесчисленные арктические огни электрических ламп на фоне ночного неба высвечивали приветствие «Добро пожаловать, Дьюи»; на реке, пышно иллюминированный, сиял огнями адмиральский флагман «Олимпик». Завывали сирены. Вдоль Палисэйдс взрывались фейерверки. Герой Манилы вернулся домой.

Блэз сидел рядом с Шефом на заднем сиденье его машины, откинутый верх дарил усладу зрелища и прохладу осенней ночи. Мадам де Бьевиль устроилась напротив, вместе с Анитой и Миллисент Уилсон. К удивлению Блэза, Анна находила девушек забавными, а Шеф ее просто ошеломил, впрочем, точно так же он действовал на всех женщин. Целую неделю она водила девушек по магазинам, чтобы их приодеть – или скорее слегка раздеть – для поездки в Европу. Херст решил отправиться туда в ноябре, а зиму провести на Ниле в своей яхте. Блэзу пришлось отказаться от путешествия в Европу, но утешением для него служил приезд Анны. Они вместе побывали в Ньюпорте, и бабка Делакроу была открыто шокирована и до глубины души взволнована связью юного внука с этой светской француженкой. Но, как и всем добропорядочным ньюпортцам, миссис Делакроу очень нравилась французская дама, тем более состоятельная. Она разместила мадам в восточном крыле своего Трианона[92]92
  Трианон – один из дворцов Версаля.


[Закрыть], а Блэза – в западном, и когда миссис Фиш высказала предположение, что между июнем и октябрем могут зазвенеть свадебные колокола, бабка, как передают, громовым голосом заявила: «Мэми, займитесь-ка лучше своими делами». Миссис Фиш именно так и поступила – ее дела состояли в том, чтобы устроить пикник на прибрежных скалах, где Гарри Лер соорудил искусственный водопад, в котором вместо воды на камни низвергались сверху струи шампанского, – Лер приторговывал им на комиссионных началах.

Анна призналась Блэзу, что теперь она начинает понимать, из-за чего произошла Французская революция. Блэз же ей объяснил, почему никогда не будет Американской революции. Экстравагантная расточительность богачей устраивала всех, особенно читателей «Джорнел». Люди все еще верят, поучал он, что в Соединенных Штатах разбогатеть может каждый, как, например, отец Шефа, а разбогатев, «каждый» постарается осуществить мечты, какие его когда-либо посещали. Удачливых все еще ждет богатство, а остальные – что ж, они живут грезами, которыми их подпитывает «Джорнел». Анна не верила, что неудачников могут навечно утешить рассказы про богачей и их причуды, но Блэз полагал, что их можно сколько угодно, говоря словами Шефа, водить за нос, пока в горах прячутся еще залежи серебра и золота, которые предстоит открыть, и новшества, которые предстоит изобрести. Коренные американцы по-прежнему убеждены, что упорный труд принесет все, что нужно им и их семьям, и прежде всего, что в один прекрасный день слепая удача переселит их во дворец на Пятой авеню.

Не таковы иммигранты. Блэз вспомнил разговор с промышленником за обеденным столом у миссис Фиш: «Лучшие работники – немцы, если бы их не испортили профсоюзы и социалистические идеи. Хуже всех – ирландцы, те не просыхают. Итальяшки и негры ленивы. Вот и получается, что лучший рабочий – это по-прежнему, наше обыкновенное Гречишное зерно». Как выяснилось, то было прозвище, которым наградили наниматели молодого и крепкого американца-протестанта из сельской местности. Гречишное зерно исполнителен, усерден в работе и не пьет. Если он и видит сны, то только правильные, которые даже могут сбыться. Анне все это казалось загадочным. Во Франции каждый знает свое место и хочет свое положение изменить, говоря точнее, изменить к худшему положение других. Конечно, Франция до отказа заселена, а Соединенные Штаты все еще довольно пустынны. Хотя с появлением Калифорнии фронтиру пришел конец, но новоприобретенные Карибское море и Тихий океан превратились теперь в американские озера с богатейшими островами и возможностями, и в глазах Гречишного зерна уже снова различим зов далеких земель. Блэз сочинил панегирик Гречишному зерну и вручил заведующему редакцией Артуру Брисбейну, который охотно печатал оригинальные вещи; очерк, только без прозвища, появился в воскресном выпуске «Джорнел». «Никаких оскорбительных кличек для коренного американца», сказал Брисбейн.

Шеф велел шоферу ехать в центр.

– Хочу посмотреть, когда зажжется огнями триумфальная арка, – сказал он. – Хочу посмотреть на Дьюи, – добавил он и взглянул на Блэза, точно он был сторож адмирала. – Хочу с ним поговорить.

Блэз изо всех сил старался создать впечатление, что он обязательно доставит адмирала в «Джорнел» на следующий день на встречу в редакции. «Посланец в Манилу», как называли в газете отправленного Шефом курьера, ничего от старого героя не добился, его, похоже, ничего не интересовало, кроме новоприобретенного адмиральского звания. Всякое упоминание президентства, сообщил курьер, лишь повергало его в скуку.

Когда автомобиль мягко скользил в осенней темноте Центрального парка, девицы Уилсон очень мило затянули песню «Я встретил ее в парке у фонтана», любимую песню и Шефа, и девушек, отец которых, танцор-чечеточник и исполнитель песен, сделал ее знаменитой в одном из своих водевилей. Херст подхватил песенку монотонным голосом, Анна отбивала такт затянутой в перчатку рукой и улыбалась Блэзу, который не знал куда деваться от чувства неловкости. Представлять Шефа миру серьезным человеком всегда было нелегко, тем не менее он им был.

К северу от Мэдисон-сквер на Пятой авеню началась толпа. Люди двигались к арке, сооруженной на авеню у пересечения с Двадцать третьей улицей. Специальные прожекторы искусно подсвечивали белое великолепие того, что «Джорнел» назвала самой величественной триумфальной аркой, когда-либо воздвигнутой рукой человека. Автором этой гиперболы был Брисбейн, не Блэз. Но колоссальная копия римской арки Септимия Севера и в самом деле производила внушительное впечатление, несмотря на трамваи, проезжавшие перед ней наискосок в сторону Бродвея, туда, где он вливался в Пятую авеню. Три ряда колонн по обеим сторонам авеню вели к арке. Наверху статуя Победы сжимала в руках лавровый венок. Фигуры воинов в натуральную величину, овеваемые знаменами, с саблями и ружьями украшали основания колонн, а на самой арке красовалось изображение адмирала, современного Нельсона, вернувшегося домой, чтобы вкусить славу в хаосе иллюминации, снующих во всех направлениях экипажей и автомобилей и бело-красно-синих флагов, пожертвованных шляпным магазином Нокса на восточной стороне улицы. Возле него и остановилась машина Херста; толпы людей произвели впечатление даже на Шефа. Хотя было уже за полночь, люди хотели воздать должное герою или арке, сооруженной в его честь.

Когда лошадь проезжавшего мимо экипажа, как и положено при виде машины, встала на дыбы, Шеф заметил с очевидным удовольствием, которое легко было предугадать:

– Должно быть, Рузвельт сейчас жует ковер своими зубищами. – На что Анна проницательно, на взгляд Блэза, сказала:

– С какой стати ему жевать ковер? Адмирал стар. Рузвельт молод.

– Дьюи шестьдесят два. Он не так уж стар для президента.

– У Шефа вдруг сделалось угрюмое лицо. – Он влюблен.

– В шестьдесят два? – хором спросили девицы Уилсон, и все дружно рассмеялись. Мальчишка-газетчик, продававший «Джорнел», махал газетой перед лицом Шефа.

– Добрый вечер, Шеф!

– Привет, сынок. – Шеф улыбнулся, дал мальчишке десять центов под нестройные голоса типов с Шестой авеню, затянувших «Сегодня в городе горячий будет вечерок». Напротив, прислонившись к колонне, рыдала хорошо одетая женщина. – Он собирается жениться на сестре Джона Маклина. Она генеральская вдова. Он тоже вдовец. Она католичка, – просияв, добавил Шеф.

– До сих пор так сильно предубеждение против католиков?

– В ярком свете уличного фонаря прямо над ее головой Анна выглядела почти на свои годы. Блэзу хотелось, чтобы она чуточку повернула лицо влево, тогда на нее пала бы спасительная тень. В ее присутствии разговоры о возрасте всегда его раздражали. Девицы Уилсон уже вычислили его отношения с этой, несмотря на ее заграничное великолепие, старой, на их взгляд, женщиной. Если Шеф что-нибудь и подозревал, он ничем себя не выдал. В том, что касалось секса, он был по-девически застенчив.

– Ну, знаете, католиков главным образом из-за ирландцев называют по-всякому, – невнятно сказал Шеф. – И еще, думаю, из-за немцев. Сильная фигура, ее братец. – Он посмотрел на Блэза без укоризны, что было высшим укором.

Джон Р. Маклин был владельцем газеты «Цинциннати инквайерер». Он жил в Вашингтоне, где его мать и жена совместно царствовали наподобие мадам Астор, в одиночку занимавшейся этим в Нью-Йорке. Маклин отличался неистовством, партийными пристрастиями и могуществом. Он был готов на все, лишь бы не допустить Херста в Вашингтон. Постигшая Блэза неудача с покупкой «Трибюн» явилась для Херста чувствительным ударом, ему теперь придется начинать издание столичной газеты с нуля. «Трибюн» была бы идеальным приобретением, и Блэзу так и не удалось пока внятно объяснить своему партнеру – уже не нанимателю: Блэз просто ссужал Шефу деньги под обычный процент, – что он потерпел неудачу в схватке с сестрой, которая, к его удивлению, по истечении восьми месяцев все еще держалась в деле, хотя и едва-едва. Теперь они общались через адвокатов. Анна считала, что ему следовало бы прийти с Каролиной к согласию, но Блэз был решительно против. Он будет бороться с сестрой до конца, который так или иначе наступит, к его сожалению, через пять лет.

– Кто построил арку? – Анна поспешила сменить опасную тему.

– Комитет, – сказал Блэз. – Национальное общество скульпторов.

– Стиль чисто американский. – Она улыбнулась, подставив лицо свету, огорчив Блэза отчетливыми морщинками; он нервничал. – А из чего сделана арка? Из мрамора? Камня?

– Из дешевого дерева и штукатурки, – сказал Шеф злорадно. – И масса белой краски.

– Но когда настанет зима…

– Она развалится, – мечтательно произнес Шеф.

– Объявлена подписка на воссоздание ее в мраморе. Это только модель. – Как новый молодой и к тому же состоятельный ньюйоркец, Блэз уже сделал пожертвование.

– Но арка вовсе не выглядит временной, – восхищенно сказала Анна.

– Это чисто по-американски, – сказал Шеф. Херст считал себя олицетворением Америки, да наверное он и был им, подумал Блэз. Все здесь было в равной степени новым, доморощенным, временным.

2

Государственный секретарь Хэй и военный министр Илайхью Рут сидели лицом друг к другу, разделенные письменным столом. Рут сменил Элджера в августе. Непревзойденный нью-йоркский адвокат и лукавый острослов, Рут один доставлял Хэю радость из всего довольно-таки унылого кабинета министров. Он был коротко стриженный, наподобие Юлия Цезаря, с темной челкой на лбу и скромными усиками. Черные глаза светились живостью и умом, молниеносная улыбка источала откровенность, но могла быть и убийственной.

– Если вам действительно нужны Филиппины, можете забирать их себе, – сказал Хэй. – У меня и без того забот полны руки.

– Да вовсе я их не хочу, мой дорогой друг. С меня одной Кубы довольно. – Рут закурил сигару. – Кстати, я сказал президенту, что все наши островные владения должны управляться государственным департаментом. Военное министерство не приспособлено управлять мирными колониальными правительствами. Куба, конечно, на самом деле не является колонией. – Рут нахмурился. – Хорошо бы нам придумать лучшее слово, нежели «владения», для наших…

– Владений? – Хэй улыбнулся, боли в спине отступили. Лето, проведенное в Нью-Гэмпшире, оздоровило если не израненную душу, то хотя бы позвоночник. – Придется признать их тем, чем они являются на самом деле.

– Я только что разделил Кубу на четыре военных округа, примерно так, как мы поступили на Юге в тысяча восемьсот шестьдесят пятом. В должное время мы оттуда уйдем, но что тогда будет с Кубой?

– Вы имеете в виду Германию? – В последнее время «германская угроза» многократно обсуждалась в кабинете министров; общее мнение сводилось к тому, что германский флот слишком уж вольготно чувствует себя и в Карибском море, и на Тихом океане, и все, или почти все, согласились на том, что если немцы получат хотя бы один порт в Карибском море, война станет неизбежной.

Недавнее открытие Майором доктрины Монро внушало оптимизм. Однако, как всегда говорил Генри Адамс, его семейный шедевр обычно с раздражением вспоминают лишь один раз в жизни целого поколения. Сейчас вынашиваются планы купить у Дании Виргинские острова; к сожалению, датчане, уверенные в том, что правительство Соединенных Штатов насквозь продажно, прониклись мыслью, что им придется заплатить соответствующим чиновникам. С грубым предложением подступались и к самому Хэю; он жестко ответил датчанину: «Вам придется сначала заплатить сенатору Лоджу. Это ключевая фигура и дорогая к тому же; он из Массачусетса, а сенаторы от этого штата до сих пор боготворят и копируют Дэниела Уэбстера[93]93
  Уэбстер, Дэниел (1782–1852) – американский политический деятель, в разные годы – конгрессмен, сенатор, государственный секретарь. Считается одним из корифеев ораторского искусства в США.


[Закрыть], который был на содержании у всех без исключения». Кэбота эта шутка отнюдь не привела в восторг. Адамс же целый день хохотал до упаду.

– Не думаю, что немцы добьются многого на этом берегу Атлантики. – Рут обвел указательным пальцем покрытый пылью портрет принца Уэльского в серебряной рамке. – Бедняга. Он никогда не будет королем.

– Не может же королева Виктория жить вечно. Она была королевой всю мою жизнь, да и вашу тоже. Она подливает себе виски в вино.

– Этим и объясняется ее живучесть. На Кубу будет назначен Леонард Вуд.

– Генерал-губернатором?

– Какой бы титул ему ни присвоили, – кивнул Рут. – Он собирается устроить на Кубе генеральную уборку. В буквальном смысле собрать мусор. Отправить детей в школы. Дать им конституцию, в соответствии с которой голосовать будут только собственники.

Хэй втянул в себя дым сигары Рута: кубинская, определил он, высшего качества.

– Никто не сможет нас обвинить в экспорте демократии. Бедняга Джефферсон думал, что он победил, но мы все теперь гамильтоновцы[94]94
  Гамильтон, Александр (1775–1804), государственный деятель США, лидер партии федералистов, идеолог сильной власти федерального правительства и ускоренного промышленного развития США.


[Закрыть].

– Из-за Гражданской войны.

Эйди приоткрыл дверь и просунул в кабинет свою элегантную голову.

– Они идут, мистер Хэй, – тихо сказал он.

– О ком это вы? – спросил Хэй.

Высокий скрипучий фальцет возгласа «Здорово!» немедленно установил одного из них.

– Мне следовало вас предупредить, – сказал Рут, обнажая зубы в предвкушении удовольствия.

– Приближается Теодор… – Хэй потянулся к бюро и, точно задраивая люк, если пользоваться морским термином, закрыл крышку.

– Со своим открытием…

Дверь распахнулась и в ее проеме возникла внушительная фигура молодого губернатора штата Нью-Йорк и осанистая фигура старого адмирала Дьюи.

– Вы оба здесь! Мы были у министра Лонга. Это так удобно, что вы все трое в одном здании. Вы выглядите потрясающе, Хэй.

– Я и чувствую себя… здорово, Теодор. – Захлопнув крышку бюро, Хэй не без труда поднялся. Он намеревался пожать правую руку адмирала, но ему протянули левую.

– От рукопожатий в Нью-Йорке у меня отнялась рука, – сказал адмирал. Он был невысок ростом, загорелый и с белоснежными волосами и усами.

– Герой дня, – сказал Рут почтительно.

– Дня? Столетия! – выкрикнул Рузвельт.

– Которое заканчивается менее чем через два месяца. – Хэй был рад поставить Теодора на место. – А затем все мы погрузимся в пугающую неизвестность двадцатого века.

– Который начнется не через два месяца, а через год и два месяца, – уточнил Рут. – Первого января тысяча девятьсот первого года.

– Вы наверное правы, – начал Хэй, но его перебил Рузвельт.

– Почему пугающую? – Губернатор снял очки и принялся их протирать шелковым носовым платком. – В двадцатом столетии, когда бы оно ни наступило, мы будем в зените нашего могущества. Вы согласны со мной, адмирал?

Дьюи смотрел в окно на Белый дом.

– Я не думаю, что быть президентом так уж трудно, – сказал он.

Все трое были слишком изумлены, чтобы откликнуться в своем или каком-нибудь еще духе.

– Это точно как на флоте, я хотел сказать. Вам приказывают, и вы выполняете приказы.

– Кто же, по вашему, будет вам приказывать, президент Дьюи? – Рут пришел в себя первым.

– О, конгресс. – Адмирал засмеялся. – Конечно, я моряк, и у меня нет политических убеждений. Но кое-что об этом мне известно. Моя жена, она завтра станет моей женой, в восторге от этой идеи. А также ее брат Джон Р. Маклин. Как вы знаете, он глубоко погружен в политику. В штате Огайо.

Во время этого поразительного заявления – точнее говоря, размышления вслух – Хэй наблюдал за Рузвельтом. На этот раз зубы Теодора прятались за губами и усами. В голубых глазах застыло изумление, пенсне съехало на нос.

– Дом, конечно, очень соблазнительный. – Адмиральским взмахом руки Дьюи показал на Белый дом. – Но теперь у меня есть свой дом – 1747 на Род-Айленд авеню. Дар народа, который я только что перевел на имя моей будущей жены.

Хэй лишился дара речи. Впервые в американской истории была проведена подписка с целью вознаградить домом американского героя. Когда в бедности умер генерал Грант, в редакционных статьях писали о Бленхеймском дворце и Эпсли-хаусе, которыми благодарная Британия одарила своих победоносных военачальников. Разве не обязаны Соединенные Штаты сделать то же самое для своих героев? Вскоре после возвращения адмирала Дьюи ему был подарен дом в столице, отвечающий его достаточно скромным требованиям: в столовой должно помещаться не менее четырнадцати человек – то было адмиральское представление об оптимальном количестве гостей. И вот теперь он беспечно расстался с народным подарком.

– Мудро ли это? – спросил Хэй. – Народ подарил этот дом вам.

– Вы совершенно правы. И это означает, что я могу поступать с ним, как я пожелаю, а я хочу, чтобы им владела миссис Хейзен, которая завтра станет миссис Дьюи. А вообще, – продолжал адмирал без малейшей паузы, – я думаю, что нужно ждать, когда народ скажет, что он хочет видеть вас президентом, прежде чем самому что-либо говорить и делать. Вы согласны со мной, губернатор?

Крик Рузвельта показался Хэю сродни визгу курицы при виде повара с ножом в руке.

Первым как всегда пришел в себя Рут.

– Я убежден, – произнес он невинным тоном, – что мысль о себе в роли президента даже не приходила в голову полковнику Рузвельту, которого интересует не должность как таковая со всеми ее атрибутами или помещение, к нему прилагаемое. Конечно нет. Для губернатора главное – это сама служба. Разве я не прав, полковник?

Снова стали видны громадные зубы Рузвельта, но он отнюдь не улыбался; он стучал ими, как кастаньетами, и Хэя передернуло от звука ударяющихся друг о друга покрытых эмалью костяшек.

– Разумеется, вы правы, мистер Рут. Я ставлю перед собой некие практические цели, адмирал. В данный момент, будучи губернатором, я собираюсь обложить налогом компании, пользующиеся льготами, чтобы…

– Но разве ваше законодательное собрание не говорит вам, что вы должны делать? – Невзрачное и унылое лицо адмирала повернулось в сторону губернатора..

– Нет, не говорит. – Зубы стучали теперь как выстрелы из пистолета. – Я говорю им, что они должны делать. Тем более, что в большинстве своем они продажны.

– Вы позволите вас цитировать, губернатор? – Убийственная улыбка Рута привела Хэя в восторг.

– Нет, мистер Рут. У меня и без того хватает неприятностей…

– Губернаторский особняк в Олбани очень комфортабелен, – сказал адмирал задумчиво; похоже, проблема жилья не выходила у него из головы.

– Почему бы вам в таком случае не стать губернатором штата Нью-Йорк? – предложил Хэй. – Когда в будущем году кончится срок полковника Рузвельта.

– Понимаете ли, я не люблю Нью-Йорк. Я из Вермонта.

Хэй поспешил переменить тему разговора, какой бы заманчивой она ни была. Все-таки адмирал был героем, сотворенным Маккинли, и порочить его – все равно что порочить администрацию.

– Как вы полагаете, сколько нам понадобится времени, чтобы совладать с бунтовщиками на Филиппинах?

Трудно было сказать, улыбается ли адмирал за своими громадными усищами, похожими на снежную тропинку на его застывшем лице.

– Целую вечность, наверное. Понимаете ли, они нас ненавидят. Да и поделом. Мы обещали их освободить, но не сдержали слова. Теперь они сражаются с нами за свою свободу. Это все так просто.

Рузвельт едва сохранял спокойствие.

– Вы не считаете, что Агинальдо и его убийцы поставили себя вне закона?

Адмирал смотрел на Рузвельта почти осуждающе.

– Агинальдо был нашим союзником, когда мы воевали с испанцами. Он был моим союзником. Он очень умный парень, и вообще филиппинцы гораздо способнее к самоуправлению, чем, скажем, кубинцы.

– Именно такой будет в следующем году позиция демократов, – сказал Рут.

– Проклятые предатели! – взорвался Рузвельт.

– О, не думаю, что вы правы, – тихо сказал Дьюи. – Здравый смысл тоже кое-чего стоит, губернатор.

В дверях вновь возник Эйди.

– Адмирал Дьюи, репортеры ждут вас в кабинете министра.

– Благодарю. – Дьюи повернулся к Рузвельту. – Так вы согласны со мной, что, если говорить о президентстве, нам следует выжидать, пока народ нас не призовет?

Сдавленный крик Рузвельта был ему ответом. Любезно улыбнувшись, адмирал Дьюи распрощался с тремя государственными мужами. Когда дверь за ним закрылась, Хэй и Рут залились непристойным смехом, а Рузвельт троекратно стукнул ладонью по столу государственного секретаря.

– Величайший болван из всех флотоводцев, – выдавил он наконец.

– Говорили, что Нельсон тоже был не семи пядей во лбу, – задумчиво сказал Хэй; замешательство Рузвельта было ему приятно, потому что именно он приписывал себе все заслуги за славные победы Дьюи и его продвижение по службе.

– Будем надеяться, – сказал Рут с легкой тревогой в голосе, – что, разговаривая с журналистами, он будет помалкивать насчет Филиппин. Будем также надеяться, – тут он расплылся в улыбке, – что он не забудет сказать им про дом.

– Да он просто не в своем уме, – воскликнул Рузвельт. – Раньше я этого не замечал. Конечно, он слишком стар.

– Мы с ним одних лет, – мягко заметил Хэй.

– Вот именно! – протрубил Рузвельт, пропустивший слова Хэя мимо ушей.

– Однако в данный момент Дьюи вероятно может быть выдвинут в президенты демократической партией.

– И Маккинли снова победит, – сказал Рузвельт. – Кстати, джентльмены, меня совершенно не интересует в будущем году пост вице-президента. Если меня выдвинут, предупреждаю вас, я откажусь.

– Милый Теодор, – на лице Рута сверкнула улыбка, похожая на луч солнца, отраженный арктическим льдом, – никто и не рассматривает вас в качестве возможного кандидата, потому что – разве это не очевидно? – вы не годитесь для этой должности.

Ну вот, подумал Хэй. Теперь Теодор расколет партию и мы потеряем штат Нью-Йорк.

Но Рузвельт стоически выдержал удар.

– Я знаю, меня считают чересчур молодым, – произнес он еле слышно, что было для него нехарактерно, – да к тому же с моей репутацией реформатора я не по душе Марку Ханне и ему подобным…

– Губернатор, никого не пугают ваши реформы. – Рут был неумолим. – «Реформы» – словечко, которое обожают журналисты и в которое верит редактор журнала «Нейшн». Но практические политики всерьез его не воспринимают.

– Мистер Рут, – теперь голос Рузвельта поднялся до верхнего регистра, – вы не можете отрицать, что я приструнил боссов в штате Нью-Йорк, что я …

– Вы отказались от завтраков с сенатором Платтом, это верно. Но если вы вздумаете снова баллотироваться, вы как всегда будете действовать с ним заодно, потому что вы необычайно практичный человек. Потому что вас распирает энергия. Потому что вы восхитительны. – Адвокатская слава Рута объяснялась его способностью нагнетать свидетельства, или красноречие, и затем, к замешательству оппонента, обратить и то, и другое в вывод, прямо противоположный ожидаемому. – Я считаю само собой разумеющимся, что в один прекрасный день вы должны стать президентом. Но не сегодня, и даже не завтра – из-за вашего пристрастия к слову «реформа». С другой стороны, в тот день, когда вы перестанете щеголять этим ужасным словечком, столь отвратительным слуху любого добропорядочного американца, вы вдруг обнаружите, что эта сияющая блеском награда падает, как манна небесная, в ваши алчущие руки. Но пока мы живем в эпоху Маккинли. Он дал нам империю. Вы… что ж, вы, – если бы воздух мог кровоточить, то острая, как бритва, улыбка Рута превратила бы его в алый экран между ним и ошеломленным Рузвельтом, – доставили нам множество радостных моментов. «В одиночку на Кубе», как выразился мистер Дули, ссылаясь на вашу книгу о недавней войне. Вы преподнесли американскому народу адмирала Дьюи, подарок, за который мы не устанем вас благодарить, а народу не позволим забыть. Вы произносите малоприятные слова в адрес надменных корпораций, чьим юрисконсультом мне довелось служить. Ваши злобные тирады пробирают меня до глубины души. Вы вдохновенно расписали безобразия, творимые страховыми компаниями. О, Теодор, вы неистощимы, как рог изобилия! Но Маккинли дал нам половину тихоокеанских островов и почти все острова Карибского моря. Никакому нью-йоркскому губернатору с этим не потягаться. Действуя в тесном единении со своим богом, Маккинли дал нам величие. Ваше время придет, но не в качестве вице-президента у этого великого человека. Да и слишком рано уходить из активной жизни и бросать энергичное реформаторство, не говоря уже о жизнерадостном истреблении диких животных. Вам следует повзрослеть, научиться понимать точку зрения, не похожую на те простые истины, которыми вы прониклись и которые вы публично и искренне высказываете. Вам предстоит научиться понимать наши великие корпорации, чья неуемная энергия и изобретательность принесла нам богатство…