Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

– Я же говорил, – едва не выкрикнул Рузвельт, повернувшись к Хэю, – что это была ошибка – назначать адвоката в военное министерство, да к тому же адвоката корпораций.

– А что в этом плохого? – невинным тоном спросил Рут. – Кем, по-вашему, был президент Линкольн?

– В самом деле, кем? – перепалка привела Хэя в восторг. – Конечно, Линкольн только начал зарабатывать деньги, защищая интересы железнодорожных компаний, когда его выбрали президентом, а вы, мистер Рут, пользуетесь репутацией лучшего адвоката нашего времени.

– Не преувеличивайте, – еле слышно прошептал Рут со смиренным поклоном.

– Вы оба просто чудовища! – внезапно рассмеялся Рузвельт. Начисто лишенный чувства юмора, он обладал врожденным умением сглаживать отношения, которые могли, пользуясь его излюбленным словечком, стать «напряженными». – Но так или иначе, к вице-президентству я не стремлюсь, чего другие, прежде всего Платт, добиваются для меня…

– Он просто готов на все, – согласился Рут, – чтобы выставить вас из штата Нью-Йорк.

– Здорово! – маленькие голубые глаза, прятавшиеся за пухлыми щеками, блеснули. – Если Платт хочет от меня избавиться, значит я очень хороший реформатор.

– Или просто всем осточертевший.

Рузвельт вскочил на ноги и уже шагал, – точно отправляясь на войну, подумал Хэй. Актерство было у него в крови.

– Я слишком молод, чтобы четыре года подряд слушать, как сенаторы выставляют себя дураками. У меня нет денег. Мне надо дать образование детям. На восемь тысяч долларов в год я не могу позволить себе то, что могли Мортон и Хобарт. – Остановившись у камина, он спросил Хэя: – Как чувствует себя Хобарт?

– Он дома. В Паттерсоне, Нью-Джерси. Он умирает. – Президент уже предупредил Хэя, что, в соответствии с конституцией, государственный секретарь вскоре, в отсутствие вице-президента, станет преемником президента в случае его смерти. Мысль эта приятно взволновала Хэя. Что касается бедняги Хобарта, то Хэю оставались только мирские молитвы, а также вполне практическая мысль о том, что, если вице-президент умрет, Лиззи Камерон сможет вернуться в Тейлоу-хаус на Лафайет-сквер на год раньше, чем планировалось, осчастливив этим Дикобраза, который все еще находится в Париже, исходя колючками по Лиззи, которая в свою очередь влюблена в американского поэта, что моложе ее лет на двадцать. И точно так же, как она заставляла страдать Адамса, поэт заставлял страдать ее; таким образом поддерживался извечный любовный баланс: он любит ее, она любит другого, который любит себя. Хэй был счастлив, что все, касающееся любви, осталось для него позади. У него не было адамсовского неистощимого пыла, не говоря уже о здоровье.

– Я предложу в губернаторы вас, мистер Рут, если сам не буду баллотироваться. – С этими словами Рузвельт бессмысленно подпрыгнул на месте.

– Я забыл вам сказать, что вы сама доброта, – с притворной скромностью сказал Рут. – Но ведь сенатор Платт вам наверняка уже объяснил, что я неприемлем для его организации.

– Откуда вы знаете? – Иногда Хэю казалось, что лукавый от природы Рузвельт чудовищно наивен.

– Просто я иногда интересуюсь состоянием собственных дел, – с деланной наивностью сказал Рут. – Я слышу, что говорят люди. К счастью, я не хочу быть губернатором штата Нью-Йорк. Я не хочу знать Платта ближе, чем знаю сейчас, и, как и адмирал Дьюи, я не люблю Олбани.

– Но адмиралу нравится губернаторский особняк, – сказал Хэй.

– Он простой воин с простыми вкусами. Я сибарит. Так или иначе, губернатор, вы будете счастливы узнать, что я перед вами капитулировал. В следующем месяце ваш друг Леонард Вуд будет назначен военным губернатором Кубы.

– Здорово! – Короткие ручки зааплодировали. – Вы не пожалеете об этом решении. Он самый достойный. А кто станет первым генерал-губернатором Филиппин?

– Может быть, вы?

– Велико искушение. Но захочет ли президент меня искусить?

– Думаю, да, – сказал Рут, отлично зная, как и Хэй, что чем дальше Маккинли сможет сплавить Рузвельта, тем спокойнее ему будет – при всем его добродушии. Рузвельт в любой момент может получить Филиппины теперь, когда кровавая миссия умиротворения завершена. Десятки – некоторые утверждают, сотни – тысяч туземцев убиты, и хотя генерал Отис постоянно обещает сломить сопротивление мятежников, Агинальдо все еще в бегах, и это раскалывает Соединенные Штаты в наступающем году президентских выборов, и скоро последует ответ Марка Твена Редьярду Киплингу, как рассказал Хэю их общий друг Хоуэллс. А пока старый лодочник с Миссисипи, обосновавшийся ныне в Хартфорде, штат Коннектикут, заявил в газетах, что американский флаг со звездами и полосами следует заменить другим, украшенным черепом и костями, что явится официальным признанием новой роли Соединенных Штатов – международного стервятника, питающегося падалью.

– Майор сказал, что вы были бы идеальным губернатором, когда кончатся военные действия, – сказал Хэй.

– Я мог бы принести там пользу, – сказал Рузвельт задумчиво: он любил войну, что свойственно романтикам, имеющим о ней смутное представление. Один день под пулями на Кубе это не Антитам[95]95
  Антитам – место одного из самых кровопролитных сражений (1862) Гражданской войны в США.


[Закрыть], мрачно подумал Хэй, где в течение часа погибли пять тысяч человек. Все полагали, что, поскольку отец Рузвельта столь успешно уклонился от участия в войне, сыну из чувства стыда придется вечно искупать отцовский грех. Хэй так и не мог решить, как он относится к Рузвельту: то ли он ему очень нравится, то ли глубоко неприятен. То же и Адамс: «Рузвельты появляются на свет, – заметил он как-то, – и ничему не желают учиться», в отличие от Кэбота Лоджа, явившегося плодом адамсовского несовершенного воспитания.

– Берегите себя, губернатор. – Рут встал и потянулся. – Столько всего предстоит сделать. Там сейчас ужасно мрачное настроение. – Он взмахнул рукой в направлении оранжереи Белого дома, видневшегося сквозь стекло с грязными подтеками. – А в будущем году выборы.

– Мрачное настроение? – Рузвельт снова подпрыгнул. Для человека такой тучности он в отменной физической форме, подумал Хэй, для которого каждое вставание со стула превращалось из-за боли в проблему, требующую тылового обеспечения.

– Да, – подтвердил Хэй. – Пока вы наслаждались обществом Платта и Куэя, а также архитектурными изысками губернаторского особняка в Олбани, мы – кабинет и Майор – в течение шести недель изъездили всю страну. В связи с выборами в…

– Огайо и Южной Дакоте. Я сам из Дакоты. Когда я… – У Рузвельта все и всегда вращалось вокруг «я».

Рут поднял руку.

– Мы сами прочитаем «Завоевание Запада». Боже правый! Вы не только наш Дэниел Бун[96]96
  Бун, Дэниел (1734–1820) – герой американского фронтира, освоения «Дикого Запада».


[Закрыть], но еще и наш Гиббон[97]97
  Гиббон, Эдуард (1737–1794) – английский историк, автор классического труда «Упадок и крушение Римской империи».


[Закрыть]!

Рузвельт выпятил нижнюю губу и она вместе с усами дрожала на фоне обнажившихся зубов.

– Ненавижу иронию, – сказал он наконец с неподдельной искренностью.

– Она не причинит вам вреда, – сказал Рут. – Дело в том, что рабочие союзы доставляют нам все большее беспокойство, особенно в Чикаго. Мы еле пробились в Огайо, где президент приложил особые старания, и хотя Марк Ханна истратил даже больше денег, чем обычно, Джон Маклин обеспечил демократам внушительную победу в Кливленде.

– Из двенадцати штатов, где проходили выборы, мы победили в восьми, – оживился Рузвельт. – Против нас голосовали только подонки…

– В нашей собственной партии, – вставил Хэй.

– В каждой партии свои лунатики. – Этот афоризм Рузвельт придумал недавно и радостно делился им с миром. – К счастью для нас, демократов возглавляет Брайан. Он только что победил в своей Небраске, состряпав коалицию. Это означает, что его выдвинут, а это означает, что победим мы.

– Если только адмирал не услышит не подлежащий сомнению призыв благодарной нации, – сказал Хэй, с трудом поднимаясь со стула, – и выставит свою кандидатуру против той самой империи, которую он под вашим руководством, Теодор, для нас завоевал. Вот тогда это будут прелестные большие выборы.

– Это будет кошмар, – сказал Рут.

– Этого не будет, – сказал Рузвельт.

В проеме двери вновь возник Эйди.

– Полковник Рузвельт, адмирал Дьюи спрашивает, не согласитесь ли вы подвергнуться, – Хэй подумал, что сегодня Эйди по какой-то неведомой причине больше чем обычно крякает по-утиному, – некоему действу фотографического свойства, которое прозвучало вроде бы как – в нашем телефоне сегодня появились какие-то странные морские звуки, как в морской раковине, когда вы подносите ее к уху…

– Мистер Эйди абсолютно глух, – сказал Хэй, отворачиваясь от Эйди, чтобы тот не смог ни расслышать, ни прочитать сказанное по губам.

– Как же это прозвучало? – глаза Рузвельта заблестели. Он обожал все формы рекламы.

– Биограф, губернатор.

– Биограф? – удивленно переспросил Хэй.

– Так называются движущиеся фотографии, – объяснил Рузвельт, направляясь к двери. – До свидания, джентльмены.

– Не предпринимайте ничего, губернатор, – просияв, сказал Рут, – пока не услышите не подлежащий сомнению глас народа.

– Вы, – сказал Рузвельт, погрозив кулаком Хэю, – вместе с Генри Адамсом в ответе за этот издевательский иронический тон, который ничем не отличается от… желтой лихорадки, этот ваш нескончаемый цинизм, – и скрылся за дверью.

Хэй посмотрел на Рута.

– Тедди скорее забавен, чем глуп.

– «Нескончаемый цинизм», – засмеялся Рут. – Он приезжает в Вашингтон кандидатом в вице-президенты при поддержке Платта и Куэя, двух самых продажных политических боссов во всей Америке.

– Не сомневаюсь, он собирается их добродетельно предать во имя честного правительства и, разумеется, реформы…

– Признаюсь, предательство без цинизма это признак высшего политического мастерства, – задумчиво сказал Рут.

– И уж конечно, признак оригинальности. – Хэй направился к двери. – Мне нужно зайти к Майору.

– А мне пора приниматься за работу. – Рут открыл дверь и отступил, пропуская вперед старшего члена кабинета министров. Хэй задержался в дверях. Эйди сидел за столом спиной к ним и, следовательно, погруженный в непроницаемую тишину. Хэй повернулся к Руту.

– Вам известно, кого Майор хочет сделать вице-президентом?

– Только не говорите, что Тедди…

– Никогда. Он хочет, – Хэй следил за выражением лица Рута, – вас.

Рут остался безучастным.

– Меня хочет Национальный комитет республиканской партии, – сказал он, четко выговаривая каждое слово. – Не знал, что президент прислушивается к их мнению.

– Вот уж, нет.

– До следующего лета, – сказал Рут, – еще очень далеко, как и до вашего, не моего, двадцатого столетия.

За спиной Эйди Хэй заключил с Рутом пари на десять долларов, что новое столетие начнется первого января 1900 года, а не годом позже, как утверждал Рут.

3

Свадьба Каролины и Дела была отложена на год, до его возвращения из Претории. Да, она приедет в Южную Африку его навестить. Нет, она не хочет официальной помолвки. «Девушка делает это ради матери, а я сирота». Вот о чем они договорились в просторной карете, которой государственный секретарь пользовался в дни свадеб и похорон.

Под легким дождичком они пересекли площадь Фаррагут-сквер[98]98
  Фаррагут, Дэвид Глазго (1801–1870) – американский адмирал, первым в истории США удостоенный этого звания. Во время Гражданской войны одержал важную победу над южанами в заливе Мобайл (1864).


[Закрыть] и подъехали к дому на Кей-стрит, что принадлежал миссис Вашингтон Маклин, которая вместе со своей невесткой миссис Джон Маклин в качестве вице-королевы правила вашингтонским обществом, что было бы не под силу любой Первой леди, даже если бы она не была эпилептичкой. Старший Хэй решил не присутствовать на дневном приеме в честь дочери миссис Вашингтон Маклин, Милли, ставшей супругой адмирала Дьюи. Как глава демократической партии штата Огайо и владелец газеты «Цинциннати инквайерер», Джон Маклин, ныне зять адмирала, был бельмом на глазу администрации. Но Дел не видел оснований отказываться от приглашения, а что касается Каролины, то она сгорала от нетерпения познакомиться с мистером Маклиным, коллегой-издателем. Их пути в вашингтонских джунглях пока еще не пересеклись. Ведь Каролина была поглощена собственными проблемами все лето, оказавшееся, как и предупреждал кузен Джон, тропическим. Но к счастью, и Каролина сама этому немало поразилась, она превозмогла жару, как и обещала. Она не бежала в ужасе в Ньюпорт, штат Род-Айленд или в Бар-Харбор, штат Мэн. Огнедышащий сезон она делила между Джорджтауном и Маркет-сквер и в середине июля заметила, что город стал чисто африканским. Президент удалился на озеро Шамплейн. Члены конгресса разъехались по домам, а добропорядочная публика сбежала на прохладные северные курорты. Но она никогда еще не получала от Вашингтона такого удовольствия. Первым делом надо было вникнуть в дела газеты. Юридическое маневрирование Хаутлинга и кузена Джона шло своим чередом. Стратегия Хаутлинга состояла в том, чтобы дело вообще не двигалось – и оно не двигалось. А тем временем Тримбл обучал Каролину газетному делу, которое имело очень малое отношение к новостям, и еще меньшее – к бизнесу, если иметь в виду прибыль. Правда, тираж понемножку начал расти, благодаря отважному подражательству Херсту. И «Пост», и «Стар» посылали репортеров взять у нее интервью, но она отказалась с ними говорить.

В городе, где власть основывается на известности, ее считали эксцентричной особой – богатая молодая женщина наперекор правилам играет в газетного издателя. Ее не огорчало то, что о ней пишут. Теперь она знала не понаслышке, что написанное в газете никогда не следует принимать всерьез. Возможно она не имеет представления о том, как обеспечить газете успех, но она по крайней мере научилась читать газеты. К тому же Тримбл обнаружил неожиданный, хотя и неподдельный интерес к коррупции городских властей, и хотя Каролина сомневалась, что эта тема представляет значительный интерес для публики, она поощряла его к разоблачению как можно большего количества преступлений. Одновременно она всякий раз бурно радовалась, когда из реки вылавливали тела красавиц, зачастую буквально истерзанных в клочья в порыве преступной страсти. Теперь она экспериментировала с живыми младенцами, выброшенными на помойку, особенно после того, как ее попытки вызвать сочувствие горожан к брошенным собакам и кошкам кончились неудачей.

– Сколько ты, по-твоему, продержишься? – спросил Дел. Прямо перед ними на постаменте восседал отлитый в металле адмирал Фаррагут с подзорной трубой на коленях. Дальше, за пределами площади, на Кэй-стрит показался дом Маклинов.

– О, надеюсь бесконечно долго. – Их карета пристроилась в хвост длинной вереницы экипажей перед особняком на Кэй-стрит.

– Но ведь газета теряет большие деньги?

– Фактически она приносит крохотную прибыль. – Она не объяснила, что эту прибыль приносят визитные карточки, и сейчас, когда приближается новая сессия конгресса, заказов стало поступать больше, чем обычно. – Да к тому же я делаю это для развлечения, самой себя и других.

Дел изо всех сил попытался не нахмуриться и вместо этого скосил глаза. Каролина уже знала все гримасы его лица, их было немного, и почти все ей нравились. После своего дипломатического назначения он стал держаться более уверенно и даже смело. Он был копией своей матери.

– Ты находишь в этом городе массу преступлений. – Дел старался говорить нейтрально. – Читателям это, по-видимому, нравится.

– Да, здесь совершается много преступлений. Однако по существу, – Каролина нахмурилась, уже не впервые при этой мысли, – какая разница, рассказываешь ли людям о том, что в самом деле происходит вокруг, или игнорируешь реальную жизнь города и просто описываешь деятельность правительства так, как оно этого хочет?

– Ты реалистка. Прямо-таки как Бальзак или Флобер…

– Скорее, как Херст. Херстовский реализм заключается в том, чтобы все выдумывать, потому что он хочет завладеть всем, и если вы выдумали подробности убийства или войны, то тогда это уже ваше убийство, ваша война, не говоря уже о ваших читателях, вашей стране.

– Вы тоже выдумываете?

– Мы, то есть я фактически ничего не делаю. Я как королева Виктория – поощряю, даю советы или предупреждаю. Мы иногда печатаем то, что не берут другие…

– Есть ведь такое понятие, как хороший вкус…

Каролина рассмеялась.

– Хороший вкус это враг правды!

– А кто же друг правды?

– В Вашингтоне они не водятся, я их во всяком случае пока не встречала. Надеюсь, моя специфическая metier[99]99
  Профессия (фр).


[Закрыть] тебя не шокирует. – Сказать, что Дел был человек консервативный, значило сказать все.

– Нет, нет. Просто ты не такая, как все.

– Ты намерен преуспеть в…

– Дипломатии?

– В Претории. – Оба засмеялись и вошли в «шикарный особняк», как всегда писала «Трибюн» о доме с танцевальной залой, в центре которой стояла ослепительная миссис Вашингтон Маклин, а по бокам ее дочь Милли, красивая маленькая женщина, посверкивающая бриллиантами, и счастливый седой жених с золотыми эполетами и лицом, точно вырубленным из тикового дерева. Хотя Каролина пока еще почти не бывала в вашингтонских «лоточных» домах (название произошло оттого, что эти новые богачи чаще всего сделали свои миллионы при помощи промывочного лотка на каком-нибудь золотоносном ручье на Западе), она по репортажам собственной газеты знала многих местных знаменитостей, постоянных обитателей Вашингтона, зачастую переселившихся с Запада, построивших себе новые дворцы вдоль авеню Коннектикут и Массачусетс, этих двух великих проспектов модного Уэст-энда. Но и она сама была сенсацией, знатная то ли северянка, то ли европейка, особа, приобретшая унылую провинциальную газету и превратившая ее в откровенно и шокирующе желтую. Никто не понимал мотивов ее поступков. Все-таки она дочь Сэнфорда, вроде бы помолвлена со столь же богатым юношей Делом Хэем, а проводит целые дни на Маркет-сквер, возится с убийствами, а с недавних пор еще и с коррупцией на гражданской службе, вечерами сидит дома, куда не приглашают практически никого из коренных или лоточных вашингтонцев, да неизвестно приняли бы они приглашение столь подозрительной личности.

Каролина предпочитала общаться с европейцами, особенно с Камбоном[100]100
  Камбон, Жюль (1845–1935) – французский дипломат, посол Франции в США (1897–1902).


[Закрыть], французским посланником и недавно возведенным в дворянское звание британским послом лордом Понсефотом[101]101
  Понсефот, Джулиан (1828–1902) – английский дипломат, посол Англии в США (1889–1902).


[Закрыть]. Хотя она считала дважды разведенного посла России князя Артура (ну конечно, Артуро, а не Артур, говорила она) Кассини забавным и, разумеется, галантным мужчиной, она, следуя совету миссис Хэй, держалась подальше от него и его прелестной шестнадцатилетней «племянницы», которая на самом деле была его дочерью от бывшей актрисы, поселившейся в российском посольстве в качестве гувернантки молодой девушки. Вашингтонские газеты не уступали в жестокости вашингтонским сплетням. Из уважения к Кларе Хэй Каролина избегала Кассини и Маклинов. Сейчас, входя в позолоченную залу, она чувствовала некоторое головокружение. Богатство Хэев, Адамсов, Лоджей не выставлялось напоказ, они жили в обстановке приглушенного великолепия, эти пленники хорошего вкуса и поклонники утонченных плодов цивилизации, Маклины же демонстрировали все неисчерпаемое богатство того самого «лотка». Не без чувства вины Каролина отметила, что ей доставляет большее удовольствие это пиршество вульгарности, чем то, что она видела раньше.

Каролина и Дел медленно продвигались к хозяевам в гостевой очереди. Адмирал был сама любезность.

– Передайте мистеру Хэю, что я оценил его письмо.

– Обязательно, сэр.

– Мистер Хэй будет? – спросила Милли, очень хорошенькая для сорока девяти лет, отметила Каролина.

– Насколько я знаю, он сегодня у президента, – не моргнув глазом солгал Дел, и Каролине понравилось, насколько хорошо он приспосабливается к миру, в котором ему предстоит прокладывать себе дорогу.

– Мы надеялись видеть президента у себя. – Новоиспеченная миссис Дьюи расплылась в широкой улыбке, обнажив пожелтевшие зубы. Громадные кукольные глаза были пронзительной голубизны.

– На Филиппинах кризисная ситуация, – пробормотал Дел.

Маленькая, с имперскими повадками, миссис Вашингтон Маклин с любопытством разглядывала молодую пару.

– Мы редко вас видим, мистер Хэй, – сказала она. – А вас не видим вовсе, мисс Сэнфорд, – добавила она нейтральным тоном. Весь ее стиль удивительно напоминал старшую миссис Астор.

– Надеюсь, это можно исправить, – сказала Каролина.

– Я тоже надеюсь на это. – Едва заметная улыбка ничуть не осветила лицо, целиком скрытое тенью от широкой ленты, усыпанной бриллиантами, натянутой в полудюйме от маленьких глаз. – Хотя я не собираюсь пребывать здесь вечно.

– Вы уезжаете в Кливленд, чтобы восстановить силы?

– Я собираюсь на небеса, чтобы искупить грехи.

Вскоре Каролина столкнулась лицом к лицу с самим Джоном Р. Маклиным. Он был высок ростом, с ясными прозрачными глазами, как у сестры, и аккуратно подстриженными усиками.

– Вот вы какая, – сказал он, наклонив голову к лицу Каролины. – Пришло время нам поговорить. Если только вы не станете просить у меня денег. Я ссужаю деньги лишь в кругу семьи.

– Очень мудро. – Каролина экспромтом процитировала Гете в немецком оригинале: стихотворение, в котором говорилось об отцовских обязанностях.

Маклин вздрогнул от неожиданности и закончил цитату тоже по-немецки.

– Откуда вы знаете, что я говорю по-немецки?

– Вы же учились в Гейдельберге. Видите? Я стараюсь разузнать все о своих коллегах-издателях.

Маклин даже заикал от удовольствия, глаза его увлажнились – или это ей только показалось?

– Желудок, – сказал он, – переизбыток собственных кислот. Давайте скроемся от всех этих людей в библиотеку.

Они устроились возле камина, в котором потрескивали крупные поленья. Пламя отражалось в темно-синих кожаных переплетах, расставленных, точно солдаты на плацу, на полках красного дерева.

– Вы не добьетесь успеха со своей газетой. – Он налил ей бокал шампанского, себе – содовой. Дверь в библиотеку была плотно прикрыта. Заметив, что глаза Каролины устремлены к двери, он засмеялся: – Два издателя не могут скомпрометировать друг друга.

– Будем надеяться, что мистер Хэй столь же практично воспримет наше уединение.

– Говорят, он очень милый юноша. Вы же знаете, мы все из Огайо. Клара Стоун уж точно оттуда. А Джон Хэй вообще ниоткуда. Он как цыган, которому удалось украсть не лошадь, а власть.

– А как иначе добывается власть, если не отнимается у кого-то еще? – с некоторым раздражением спросила Каролина. – Понимаю, конечно, иногда власть передается по наследству. Ну, скажем, вы унаследовали «Инквайерер»…

– Вы считаете меня праздным наследником! – засмеялся Маклин. – Это что-то новое. Я строил, опираясь на наследство, как ваш друг Херст, вы могли бы сказать. – Дрова в камине вспыхнули дьявольскими всполохами. Маклин некоторое время молча и пристально смотрел на Каролину. – Я не стану спрашивать вас, зачем вы этим занялись, – сказал он наконец. – Я сам устал от подобных расспросов. Если люди не понимают, почему вы, почему мы это делаем, – сейчас, когда он рассуждал в доверительном тоне коллеги-издателя, он показался ей необычайно привлекательным, – то объяснить это невозможно. Но коль скоро вы молодая красивая наследница, вознамерившаяся выйти замуж за Дела Хэя, то мне все же придется спросить: сколько времени вы собираетесь… оригинальничать?

– Столько же, сколько и вы, полагаю.

– Я мужчина. Мы выбираем жен и вид бизнеса, который нас привлекает. Ни одна дама из тех, кого я знаю, не позволяла себе в юные годы, не будучи замужем, делать что-либо в этом роде.

Каролина смотрела на белесый дым, возникший вместо сполохов пламени.

– Почему вы так стремитесь стать президентом? – спросила она вдруг.

– Откуда вам это известно?

– Ложная скромность, мистер Маклин. Почти девическая. Вы отвечаете мне так, как могла бы ответить я. Почему вы стремитесь к этому столь сильно, что бросаете вызов президенту в его собственном штате и терпите поражение, хотя заранее понимали, что именно этим все и кончится?

Маклин снова начал икать, громче даже, чем потрескивали дрова в камине.

– Я не думал, что проиграю. Мы шли почти вровень. В родном штате почва для него на редкость благоприятная. Но вся эта затея с империей не пользуется популярностью в народе.

– Зато народу нравится процветание, и президент хорошо это понимает. Эта его война положила конец тяжелым временам, и даже фермеры жалуются меньше обычного, а отсюда следует, что Маккинли снова победит Брайана. – Как гордилась бы мадемуазель Сувестр: одна из ее учениц беседует с мужчиной на равных.

Маклин смотрел на нее с изумлением.

– У меня сложилось впечатление, что вас интересует лишь отвратительное содержимое нашего городского морга.

– Уж не считаете ли вы меня гробокопателем и некрофилом? – засмеялась Каролина. – Если говорить честно, то содержимое морга мне совсем не по душе. Но мне любопытно, как еще вчера живой человек оказывается вдруг на мраморном столе, и я делюсь своим любопытством с читателями, увы – немногочисленными.

– Мистер Хэй, я имею в виду Хэя-старшего, должно быть, откровенен с вами.

– Я откровенна со всеми. – Каролина встала. – Мы чересчур долго здесь находимся. Я скомпрометирована. Наверное, мне полагается закричать?

– Я был бы этим крайне польщен, а миссис Маклин могла бы гордиться мною. – Маклин тоже поднялся. Они стояли около камина. Над каминной полкой висел восхитительный поддельный Рубенс. Две точно такие же картины Каролина видела в Нью-Йорке. Европейские изготовители фальшивок, облапошивая американцев, пренебрегают элементарной осторожностью. – Меня крайне удивляет ваш интерес к нашей политической жизни. Большинству юных… большинству женщин это не свойственно. Как это случилось?

– Я училась в хорошей школе. Нам внушили, что все следует подвергать сомнению. Именно этим я и занимаюсь. Итак, мистер Маклин, кто из нас – «Инквайерер» или «Трибюн» подвергнет сомнению войну?

– Войну? – заморгал Маклин. – Какую войну?

– Филиппинскую войну за независимость, какую же еще? Похоже, мы ее проигрываем.

– Проигрываем? Скорее всего вы не видели утреннюю телеграмму «Ассошиэйтед пресс». Генерал Отис пленил президента так называемого филиппинского конгресса и обеспечил безопасность центральной части Лусона. Война, о которой вы говорите, вот-вот закончится.

– Агинальдо по-прежнему на свободе. Но все это вы знаете лучше меня. – Не вполне искренне Каролина прикинулась почтительной молодой особой. – Я просто надеялась, что кто-нибудь все-таки объяснит, почему переполнены морги на этих островах.

Маклин взял ее за руку, внезапно превратившись в нежного заботливого отца.

– Ни одна молодая женщина, какую я когда-либо встречал, не знает столько, сколько знаете вы. Но вы не ухватываете сути всей этой…

– Сути?

Маклин кивнул. Они были уже у двери.

– Я вам ее тоже не открою. Вы и без этого слишком умны.

Дверь распахнулась, и в ее проеме показалась миссис Джон Р. Маклин, дама с крошечным подбородком, голубыми глазами и смуглой кожей.

– Вы оба ведете себя просто скандально, – приветливо сказала она.

– Скандалы – наша профессия, – отшутился Маклин. – А теперь, молодая леди, позвольте задать вам последний вопрос.

– Только при мне, – сказала миссис Маклин оживившись.

– Конечно, дорогая, – ответил ее муж. Он повернулся к Каролине. – Вы собираетесь продать газету Херсту?

– Нет. И если только смогу, не продам ее моему брату, то есть сводному брату Блэзу.

– Если только сможете? – Маклин пристально смотрел ей в глаза, точно вглядывался в циферблат часов, чтобы убедиться, верное ли время они показывают.

– Блэз заморозил мою долю наследства. Я могу не получить то, что мне причитается, до тысяча девятьсот пятого года. А до тех пор я вполне могу остаться без денег… – Каролина заметила, что миссис Маклин гораздо сильнее шокировал разговор о деньгах, чем мысль о романтической интрижке мужа с молодой женщиной. Но реакция Маклина оказалась мгновенной.

– Если вам когда-нибудь понадобятся деньги для «Трибюн», приходите ко мне, – сказал он.

– Папа! – Смуглое лицо миссис Маклин стало вдруг пепельным. Голубые глаза едва не вылезли из орбит.

– Мамми! – в тон ей откликнулся Маклин, сменив княжеское величие на домашнюю простоту нравов их семейного бизнеса. Он взял жену за руку. – Разве ты не видишь, что для меня лучше всего помочь этому милому ребенку издавать «Трибюн» на мои деньги, чем допустить, чтобы газета досталась этому выродку…

– Папа! – с громовой укоризной воскликнула миссис Маклин.

– Мне знакомо это слово, – сказала Каролина. – Я слышала его на Маркет-сквер, – добавила она скромно.

– … Уильяму Рэндолфу Херсту, – закончил Маклин и повел обеих дам в бальную залу.

Каролину приветствовали ее новые друзья из дипломатического корпуса. Жюль Камбон, жизнерадостный сверчок, всегда был рад видеть свою, как он считал, соотечественницу. Сам он любил называть себя американским холостяком: мадам Камбон отказалась сопровождать его в вашингтонскую глухомань. Лорд Понсефот, адвокат, превратившийся в дипломата, служил в Вашингтоне уже десять лет и знал всю подноготную столичной жизни лучше государственного секретаря, любил повторять Хэй. У него было широкое лицо, казавшееся еще более широким из-за пышных бакенбардов, белизна которых лишь подчеркивалась крупным лицом цвета красного вина. Понсефот заделался знатоком юридических тонкостей управления международными каналами. Когда-то он был причастен к строительству Суэцкого канала, а теперь снова, совместно с Хэем, готовил протоколы, регулирующие управление каналом, который Соединенные Штаты собирались прорыть через центрально-американский перешеек. Как только Атлантический и Тихий океаны соединятся, военно-морская мощь Америки удвоится, а британская, как об этом перешептывались в кулуарах сената, сократится наполовину.

– Мы полны надежд, – говорил старик сбившейся вокруг него группе правительственных чиновников. Конгресс пребывал на каникулах, и лишь немногие народные избранники явились приветствовать героя Манильской бухты. Понсефот поклонился Каролине.

– Мисс Сэнфорд. Мы вели профессиональный разговор и тотчас его прекратим.

– Ни в коем случае! Продолжайте. Теперь это и моя профессия. «Трибюн» уже одобрила договор Хэя-Понсефота.

– Вот если бы то же самое в следующем месяце сделал сенат. – На самом деле редакционная статья «Трибюн», написанная Тримблом, высказалась в том смысле, что поскольку Соединенные Штаты строят, а также оплачивают канал, они должны иметь возможность обеспечивать его безопасность, что отрицалось договором, основанным на конвенции США и Англии 1850 года. Как только Понсефот начал излагать позицию своего правительства в отношении международных каналов, к ним подошла жена адмирала Дьюи, пышно разряженная кукла, которая, по мнению Каролины, наконец-то нашла себе подходящий кукольный дом. Она принялась объяснять Каролине:

– Мы не могли жить в том жалком домишке на Род-Айленд авеню. Поэтому я купила Бовуар, прелестный дом на Вудли-лейн. Вы знаете это место?

Каролина не знала.

– Это и город, и деревня в одно и то же время. Не могу дождаться момента, когда начну его обустраивать. С давних пор у меня хранится огромное количество прелестного бело-голубого дельфтского кафеля, который я наконец-то смогу использовать.