Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

Потом Джим, как она теперь его называла, довольный погрузился в ванну, а Каролина последовала инструкциям Маргариты, тщательно промываясь в фарфоровом тазу от Лоуэстофта холодным ячменным отваром, дабы не позволить некоему незнакомцу появиться в ее уже не девственном лоне.

Увидев, что Джим наблюдает за ее довольно-таки отработанными действиями, она объяснила:

– Маргарита меня полностью проинструктировала. Она акушерка, хотя, молю бога, чтобы в этом качестве она не понадобилась.

– Чего только не знают француженки, правда?

– Некоторые знают больше других. Но что касается главного, да, они знают много и знания эти переходят от одной к другой, от матери к дочери, из поколения в поколение.

– Американцы о таких вещах никогда не говорят.

– Вот почему так необходимы газеты. Мы даем людям пищу для разговоров. В том числе и о политике, – добавила она в присущей ей манере. Теперь, закутываясь в шелковый пеньюар, Каролина подумала, не влюблена ли она. Сомнительно. Ей не хватало главного: она не чувствовала ревности, глядя как он залезает в ванну. Китти имеет возможность любоваться этим обыденным, хотя и волнующим зрелищем ежедневно, она же станет свидетельницей чуда только по воскресеньям. И все же она не завидовала Китти. Иметь все время рядом с собой мужчину, даже столь хорошо сложенного и обаятельного, как Джим, не было мечтой, об осуществлении которой она молилась. Она слишком долго жила одна. Конечно, невинности она лишилась всего час назад, и кто знает, какой доселе скрытый огонь – почему секс связан с таким количеством иносказаний и метафор? – может вырваться из-под контроля и спалить ее страстью к этому телу и никакому другому? Je suis la fille de Minos, et de Pasiphaë [133]133
  Я дочь Миноса и Посифан (фр.).


[Закрыть], пробормотала она, сочтя любопытным, что великими воспевателями женской страсти были мужчины вроде Расина и Корнеля. Почти ничего не осталось от обжигающих гимнов Сафо, а другие дамы, обращавшиеся к этой теме, не выдавали секретов игры, если такая игра действительно существовала. Похоже, что все это изобретение праздных поэтов – мужчин, которым нечем было себя занять, в отличие от женщин, которым приходилось вынашивать и растить детей и вести дом, быстро терять красоту, предоставляя праздным мужьям свободу для изобретения любви. Каролина задумалась о многих знакомых женщинах, которые были влюблены и, вспоминая их страдания, она решила, что не все они лгали. Была боль или, по крайней мере, chagrin dʼamour[134]134
  Любовные страдания (фр.).


[Закрыть], что, наверное, еще хуже. Интересно, задумалась она, будет ли она когда-нибудь страдать по какому-нибудь мужчине, а, может быть, даже и женщине – нужно быть честной перед собой, все-таки она ученица мадемуазель Сувестр. Она в это не верила, она слишком привыкла просто быть собой, наблюдать за происходящим, служить объектом восхищения, смеяться над тщеславием, а разве ревность это не то же тщеславие, только с большой буквы? И все же, увидев полностью одетого Джима, это красивое тело, уже прикрытое одеждой, – а ведь она только начинала понимать, как оно действует ради ее удовольствия, – она почувствовала легкую боль из-за того, что не может начать все с начала и снять покрывала с божественного стержня, как она окрестила для себя этот абсолютно необходимый и на вид такой нелепый орган. Придется ждать – нетерпеливо? – до следующего воскресенья.

У фавна оказались удивительно мягкие губы, приятный контраст с царапающей кожей вокруг них. От него пахло хвоей и лошадью, на которой он ездил верхом.

– Вы с Китти должны прийти ко мне обедать, – сказала Каролина, провожая его к двери спальной.

– Мы оба? – удивился Джим.

– Супругов следует приглашать вместе, а не отдельно; так учит нас моя «Дама из общества».

– Ты бы хотела, чтобы Китти пришла сюда?

– Очень. – Каролина улыбнулась. – У нас с ней много общего.

– Что ж, как знаешь. – Он тоже умел ответить с холодком, и это лишь облегчит их отношения, решила она и улыбнулась, услышав, как хлопнула входная дверь. Как только послышался стук двери, Маргарита, забыв про артрит, ворвалась в комнату, как ведьма на помеле и, громко рыдая, заключила Каролину в объятия. Она ее поздравляла, давала советы, напоминала, что можно и чего нельзя, и помнит ли она об этом и о том, и как все это было, это, это, это.

– Ну вот, все и случилось, Маргарита. – Каролина заговорила с ней по-французски; она чувствовала себя чуточку Жанной д’Арк при коронации дофина. – Наконец-то я святая, то есть женщина, я хотела сказать.

– Хвала Господу! – заголосила Маргарита.

Глава одиннадцатая

1

Джон Хэй смотрел на океан и думал о Теодоре Рузвельте; почти все напоминало Хэю о президенте, который вызвал его в чудовищную сумятицу дома в Ойстер-бэй для согласования политики по отношению к России; Россия отказалась принять ноту протеста, направленную президентом, с осуждением устроенного на пасху еврейского погрома в Кишиневе. Американское еврейство во главе с неким Джекобом Шифом[135]135
  Шиф, Джекоб Генри (1847–1920) – американский финансист.


[Закрыть] было готово к бою, по другую сторону готовился к схватке и Кассини в Вашингтоне. Президент, как и Атлантика, был подвержен приливам, бессмысленным приливам, заключил Хэй, управляемым исключительно капризами Луны. В неразберихе детей, пони, соседей было решено никаких официальных протестов царю не направлять, но обыграть в американской прессе отказ царского правительства принять послание по этому поводу.

– Думаю, страна пойдет за мной, если я решу прибегнуть к крайним мерам. – Рузвельт стоял у входа в дом, высоко задрав подбородок; подбородок и шея составляли одно целое и Хэю пришло на ум отвратительное сравнение с кровавым ростбифом.

– Вы имеете в виду войну с Россией? – Хэй с силой прижался спиной к стволу сикомора и это слегка приглушило неразлучную боль.

– Я мог бы повести людей за собой на такую войну…

– Не думаю, да никакой войны и не будет, верно? – Через год республиканцы соберутся на свой конвент, и Рузвельт отчаянно хотел, чтобы выдвинули его кандидатуру. Военный лидер во главе своих легионов в Маньчжурии – он мнил себя вторым Линкольном, который будет избран подавляющим большинством. Хэй жил теперь в вечном страхе перед Теодором и его непоседливостью, напоминавшей Атлантический океан в полнолуние при порывах северо-восточного ветра.

– Вы хорошо знаете, что я одобряю только прелестные маленькие войны… – начал Хэй.

Но короля Теодора захватил его обычный поток.

– Кто владеет провинцией Шаньси, тот господствует над миром. – Хэй страстно желал, чтобы Брукс Адамс родился немым или, что еще лучше, не родился вовсе. Теодор гнул бруксовскую линию, Хэй как всегда возражал, затем его точно осенило:

– Если вам нужна полезная маленькая война, для этого есть Колумбия.

– Надеялся, что вы назовете Канаду. – Рузвельт неожиданно засмеялся и перестал строить из себя императора. – Вы правы. У нас есть отличный повод послать в Боготу войска. Они такие лгуны. Я знаю, что вы готовы построить канал в Никарагуа, но Панама более подходящее место, и если колумбийцы не образумятся… – Волны Атлантики угрожающе накатывались на лужайки Сагамор-хилл; президент отправился на теннисный корт, а Хэй – искать утешения у Эдит Рузвельт.

Теперь Хэй снова пребывал в Ньюпорте, в доме, арендованном Элен и Пейном на летний сезон.

– Морской воздух пойдет вам на пользу, – так говорил даже Генри Адамс, уезжая во Францию; и морской воздух настолько подействовал на Хэя, что в то самое утро он написал прошение об отставке с поста государственного секретаря. Напряжение, связанное с попытками удерживать Теодора в рамках, было непосильным для больного человека. Рут для этого подходит куда лучше, к тому же Рут умел время от времени припугнуть Теодора, что Хэю было не под силу. Наконец, Рут собирался оставить пост военного министра, тем уместнее будет, если он, Хэй, отойдет в сторонку и позволит Руту занять его место надзирателя за Теодором.

– Я буду свободным человеком. – Хэй адресовал эти слова Атлантике, равнодушно поблескивавшей в ярких лучах июльского солнца. – Я смогу наконец радоваться жизни. – Он засмеялся вслух, вспомнив, что сказал Генри Адамс, услышав жалобы Хэя о том, что когда он уйдет с должности, он потеряет всякий интерес к жизни.

– Не волнуйтесь, мой милый, – сказал старый друг, не пряча злобных интонаций, – вы его уже потеряли.

Хэй медленно спустился по винтовой мраморной лестнице в мраморный вестибюль, вдохновленный палладиевской Виллой Ротонда. Полковник Пейн для украденного у Уитни сына снял лучшее, что было возможно. Хэй не любил полковника Пейна, но, к чести полковника, он и не навязывался семье Элен Хэй – Уитни. В Ньюпорте его никто пока не видел, так же, как и Уильяма С. Уитни. Каждый поддерживал враждебную симметрию путем отсутствия.

В обшитом деревянными панелями кабинете, похожем на ящик для сигар изнутри, Клара писала письма под портретом хозяина дома, железнодорожного магната, уехавшего за границу.

– Ты подал в отставку, – сказала она, не поднимая головы.

– Откуда ты знаешь? – Хэя больше не удивляла удивительная способность Клары читать его мысли.

– У тебя манера ходить на пятках, когда тебе кажется, что ты принял твердое решение. Я пишу Эдит. Следует ли мне уведомить ее о твоей отставке?

– Нет, нет. Теодор должен узнать об этом только от меня. – Хэй достал свое письмо президенту. – Это моя свобода.

– Да, дорогой. – Клара продолжала писать, и у Хэя было такое чувство, будто его обокрали. Он рассчитывал на драматический эффект.

– Не каждый день государственный секретарь уходит в отставку.

– Такое впечатление, что в твоем случае это происходит именно каждый день. Я бы хотела, чтобы ты и в самом деле со всем этим покончил. – Она размашисто подписала письмо и запечатала конверт, затем повернулась к нему всей массой своего тела. – Я хотела бы снова увезти тебя в Бад-Наугейм, показать врачам…

– Клара, именно это я и сделал! Мы можем уехать в Европу в следующем месяце. Эйди отлично управится с департаментом, живой я или мертвый, а президент…

– Как всегда тебя не отпустит. Ты ему нужен в будущем году, во время выборов. Тебе, увы, придется остаться. Конечно, морской воздух…

– … мне на пользу. Но как я выдержу еще один год стычек с сенатом и Кэботом? – Хэя передернуло при мысли об этом тщеславном неумном человеке, которого он когда-то считал своим другом.

– Придется его терпеть ради сестры Анны. Она стоит дюжины Кэботов…

– А он – это дюжина мерзких сенаторов в одном лице…

Элен вплыла в комнату абсолютно клариной походкой. Замужество сделало ее еще более крупной.

– Миссис Фиш устраивает прием в честь государственного секретаря в субботу. Так постановил мистер Лер…

– Какие собаки приглашены? – Хэй был не столько шокирован, сколько изумлен обедом для собак Четырехсот семейств. Римское падение нравов всегда было по вкусу его душе жителя фронтира. Тот факт, что этот декаданс возмущал Рузвельта, был лишь очком в его, декаданса, пользу, поскольку и в поведении Теодора стали проявляться симптомы упадка поздней Римской империи.

– Приезжает Элис. – Больше не было необходимости спрашивать, о какой Элис идет речь. Конечно, собирается приехать Элис Рузвельт. Пресса не могла ей нарадоваться, называла ее принцессой Элис. Она доставляла всем удовольствие, она шокировала, она пудрила нос на людях – настоящая дама такого себе не позволяет, даже укрывшись от всех; поговаривали даже, что она тайком курит сигареты. Ясно, что римский декаданс в последнее время захватил Белый дом, и президент даже пошутил в разговоре с Хэем, что и его самого обвинила в этом некая канадская дама, прочитавшая, что он выпил бокал шампанского на свадьбе Элен Хэй, тем самым погубив свою бессмертную душу.

– Твой отец подал в отставку.

– Я думаю, что она остановится в Каменном доме. Но ведь мы могли бы принять ее у себя…

– Это все, что ты можешь сказать на закате моей долгой карьеры? – Хэй понял, что его притворная меланхолия слишком похожа на настоящую, чтобы выглядеть убедительной.

– О, никуда ты не уйдешь. Ну право же, не уйдешь. Не говори глупостей, папа. Тебе же нечем будет заняться. Да и президент тебя не отпустит. Разве не так? – Элен повернулась к матери и та кивнула в ответ с невозмутимостью Сивиллы.

Хэй был огорчен, он действительно хотел выйти в отставку, но все было против него. Только смерть освободит его от занимаемой должности; правда, она не за горами.

– Вы обе не знаете чувства жалости, – сказал он.

– И еще ты должен вырвать для нас у Колумбии этот канал, – сказала Элен, поправляя прическу перед зеркалом. Она почти догнала мать комплекцией и в одежде предпочитала тот же яркий стиль. – Почему они ставят нам палки в колеса?

– Они тянут время, потому что в будущем году истекает срок французской концессии на канал, которая передана нам, и они хотят, чтобы мы снова за нее заплатили.

– Жулики, – сказала Элен, накручивая локон на палец.

– Мягко сказано. Нам, видимо, придется… вмешаться. Люди, которые живут на перешейке, ненавидят колумбийское правительство.

– Мы должны предоставить им свободу, – с чувством сказала Элен. Это самое меньшее, что мы можем сделать, самое меньшее.

– Вы с президентом одного мнения, – сказал Хэй. – Четыре раза за последние два года панамцы восставали против Колумбии…

– В следующий раз мы придем им на помощь, и тогда они смогут войти в союз, как… как Техас.

– Ну, конечно, не как Техас, – не вполне вразумительно сказала Клара.

– С нас хватает одного Техаса, – разумно заметила Элен. – Но если Панама захочет к нам присоединиться, мы не сможем им отказать.

– Или же мы заявим, – сказал Хэй, – что собираемся построить канал в Никарагуа. Одна только эта угроза заставит Колумбию пошевелиться. – Это была политика Хэя, и Рузвельт пока с ней соглашался. – Я подам в отставку, – повторил Хэй, выходя из комнаты. Женщины никак на это не откликнулись. Волосы Элен в беспорядке упали ей на спину, а Клара была полностью поглощена письмами.

В мраморном вестибюле Хэй вручил лакею письмо для отправки президенту в Ойстер-Бей, а лакей передал Хэю только что прибывшую от Золушки из Вашингтона сумку с почтой.

Увидев спускающегося по лестнице Пейна, Хэй отдал сумку лакею.

– Сегодня я прогульщик. Отнесите это в мою комнату.

– Приглашаю вас прокатиться, сэр. – На своего маленького тестя Пейн смотрел сверху вниз. – Только что прибыл мой «Папа из Толидо».

– Что-что?

– «Папа из Толидо», мой новый автомобиль…

– Звучит как название картины в музее Прадо.

– Пригласим дам? – Пейн бросил взгляд в сторону кабинета.

– Нет, – сказал Хэй. – Я больше с ними не разговариваю. Я подал в отставку, а они не хотят ее принимать.

– Давайте заедем к старой миссис Делакроу. Там сейчас Каролина и Блэз.

Слышал ли Пейн, что он ему сказал? Хэй размышлял об этом, идя за молодым человеком к подъездным воротам, возле которых стояло замысловатое, поблескивающее лаком чудо техники.

Лакей помог Хэю усесться на переднее сиденье рядом с Пейном, который проявил не больше интереса к отставке Хэя, чем женщины его семьи. Наверное, я уже умер, подумал Хэй, и все просто из вежливости не говорят мне об этом. Наверное, все это я вижу во сне. В последнее время сны Хэя стали все больше походить на реальность – и это было противно, а жизнь наяву все больше казалась сном и была не менее отвратительна. Конечно, ему просто приснилось, что юный Теодор стал президентом, и что он только что посетил его в Сигамор-хилл, и Тедди обсуждал с ним вероятность или даже желательность войны с Россией. Такие вещи происходят только во сне. В реальной жизни действуют настоящие президенты, вроде Линкольна и Маккинли, и настоящие государственные секретари, вроде Сьюарда, а не он, Джонни Хэй из Варшавы, штат Иллинойс, в маскарадном костюме, едва повзрослевший, с пробивающимися усиками, погоняющий жалкую повозку по раскисшей грязи главной улицы Спрингфилда, а не в элегантной машине, стремительно мчащейся на резиновых шинах, так что кажется, будто паришь в воздухе, и авеню Бельвю проносится мимо с ее дворцами, более уместными в раю – или хотя бы в Венеции – но не на грешной земле.

Когда «Папа из Толидо» доставил государственного секретаря к особняку Делакроу, люди его узнали, приветствовали поднятием шляп, а он вежливым кивком головы отвечал прохожим, которые почтительно отнеслись к нему – или к его должности? Если человек уже умер, то откуда ему это знать: ведь все как во сне, когда спящий сознает, что все, что он видит, происходит во сне. Вопрос этот показался ему очень важным, надо будет спросить Генри Адамса, который наверняка знает и это.

В гостиной его встретила Каролина с пачкой газет в руках.

– Вы застали меня за моим рукоделием, – сказала она.

– Оно и мое тоже, – сказал Хэй. – Только я дал зарок не прикасаться к нему до сентября.

– Если бы я могла. – Каролина поздоровалась с Пейном как родственница, которой она могла стать, и Хэй подумал, как сложилась бы семейная жизнь ее и Дела. Он был убежден, что Дел не захотел бы, чтобы она издавала газету, и он был столь же убежден, что Каролина не бросила бы это занятие. Он давно понял, что у этой молодой женщины очень сильная воля, и если было какое-то качество, которого он сам бы не желал в своей жене, то это именно сила воли Каролининого толка, очень похожая на мужскую, в отличие от Клары, которая умела быть твердой, но чисто по-женски, по-матерински.

– Миссис Делакроу принимает дам из Луизианы, а Блэз играет в теннис с мистером Дэем.

– Рифмуется с Хэем, кто же такой мистер Дэй?

– Джеймс Бэрден Дэй. Он тоже из Эпгаров. Член палаты представителей.

– Почему же он не дома, не обхаживает своих избирателей, как все народные трибуны? – Хэй с вожделением смотрел на кресло, но гул женских голосов неподалеку заставил его остаться в вертикальном положении; он не мог себе позволить лишний раз сесть и встать.

– Он хотел встретиться с Херстом в Нью-Йорке. Херст в будущем году собирается стать президентом. Его раздирают амбиции.

– Он женился на хористке, – сказал Пейн, вращавшийся до свадьбы в шикарном мире Бродвея.

– Это будет потрясающая Первая леди, – торжественно заявила Каролина.

– Ну и страна! – оживился Хэй, пока не появились дамы из Луизианы.

Миссис Делакроу постарела, говорила она всем, но Хэю она показалась не изменившейся за последние тридцать лет, на протяжении которых они время от времени встречались.

– Я изменилась до неузнаваемости, – сказала она, протягивая руку Хэю и снимая другой широкополую шляпу.

– Вы нисколько не изменились, – сказал Хэй. – Но вот шляпа выдает свой возраст.

– Как грубо! Ей только десять лет. – Раздался хор одобрительных возгласов дам, разбиравших чашки с чаем с подноса, поданного гувернанткой-ирландкой. – Садитесь, мистер Хэй. У вас усталый вид.

– Это все «Папа из Толидо», – сказал Хэй, опускаясь в кресло.

– Папа? – Миссис Делакроу испуганно посмотрела на гувернантку. Католицизм, Хэй это знал, всегда был деликатной темой в присутствии слуг.

– Мой новый автомобиль, – объяснил Пейн.

– Блэз тоже здесь. Разве это не замечательно? – Миссис Делакроу адресовала эти слова Пейну, однокашнику Блэза.

– Но ведь он постоянно вас навещает. – Семейная жизнь самого Пейна была столь насыщена драматическими ситуациями, что он отказывался воспринимать чужие семейные драмы.

– Но только когда здесь нет Каролины. Но теперь они помирились. – Миссис Делакроу посмотрела на Каролину и улыбнулась.

– Отнюдь нет. Просто под вашей кровлей мы отставляем на время наши разногласия. Мы любим вас, а не друг друга. И еще я вижу в этом мое отмщение.

– Да, да. – Миссис Делакроу снова улыбнулась Каролине и села напротив Хэя, а дамы из Луизианы сгрудились вокруг рояля, словно собираясь петь.

– По-прежнему вопрос о наследстве? – спросил Хэй, которому Дел когда-то рассказал о путанице в завещании Сэнфорда, столь же глупом, как и сам Сэнфорд, ровесник Хэя.

– Да. Но через два года по этому мистическому условию я вступлю в права наследницы…

– Единица, похожая на семерку? – Хэй вспомнил этот зловещий пункт.

– Именно. Когда мне исполнится двадцать семь, единица наконец станет семеркой, и мое станет наконец моим.

– Ты должна выйти замуж, – нахмурилась миссис Делакроу. – Тебе уже слишком много лет, чтобы жить одной.

– Боюсь, я останусь старой девой.

– Ни в коем случае! – Миссис Делакроу перекрестилась от дурного глаза. – Пейн, почему бы тебе на ней не жениться?

– Но я женат, миссис Делакроу. На дочери мистера Хэя.

– Я совсем забыла.

– Но мы не забыли, – сказал Хэй улыбнувшись. – Это еще свежо в памяти.

– Такая замечательная свадьба, – сказала Каролина.

– Ты должна поехать в Новый Орлеан, Каролина. Там масса молодых людей, желающих жениться и остепениться.

– Молодых, – сказала Каролина. – В моем-то возрасте? – Хэй задумался, почему эта красивая молодая женщина находит удовольствие, выставляя себя дамой в летах и не вполне привлекательной. Быть может, она, как она сама говорила, и в самом деле принадлежит к этим странным творениям природы, старым девам. Он всегда сомневался, выйдет ли она замуж за его сына. Она была слишком занята собой, слишком – холодна? Но как можно применить это слово к этой очаровательной молодой женщине? Просто она слишком самостоятельна, а мир к такой самостоятельности непривычен.

– Ты ждешь слишком долго, – такова была расхожая мудрость миссис Делакроу.

В дверях появились Блэз и молодой конгрессмен. На них были белые хлопчатобумажные рубашки, фланелевые брюки; с них градом лил пот. Значит, я уже чудовищно стар, если конгрессмены кажутся мне школьниками, подумал Хэй.

– Не смейте сюда входить! – приказала миссис Делакроу.

– Марш переодеваться, оба!

Молодые люди исчезли, к явному огорчению дам из Луизианы.

– Я хочу пригласить вас, – сказал Пейн, обращаясь к миссис Делакроу, – прийти на обед на яхту дядюшки Оливера.

– Ненавижу лодки, – твердо отрезала миссис Делакроу. – А вот молодые, уверена, с удовольствием придут. Верно, Каролина?

– О, конечно. Я обожаю лодки. – Она неожиданно встала. Хэй обратил внимание, что она изорвала кружевной носовой платок, который все время держала в руках. Может быть, она тоже нездорова? Или все эти разговоры о старых девах так на нее подействовали?

– Я сейчас, – сказала Каролина и выбежала из комнаты.

– Их примирение – радость моей жизни, – торжественно заявила миссис Делакроу.

– Смешно, не правда ли? Семейные ссоры всегда касаются денег, – сказал Хэй, у которого были свои проблемы с богатеньким тестем.

– А из-за чего еще ссориться, – неожиданно спросил Пейн, сам жертва семейной ссоры, причина которой совсем не касалась денег.

– Любовь без взаимности, – сказал Хэй и с удовольствием заметил, что его зять покраснел. Хэй всегда подозревал, что полковник Пейн влюблен в своего шурина Уитни, и эта взрывоопасная по своим возможным последствиям любовь не нашла выхода. Оливер Пейн постепенно позволил ей превратиться в ненависть, и эта ненависть проявилась с адекватной испепеляющей силой.

Каролина стояла над рукомойником в ванной, ее рвало. Было такое ощущение, что ее сейчас вывернет наизнанку, настолько сильны и продолжительны были спазмы. Она никогда, решила она, не покончит с собой, приняв яд. Спазмы постепенно прекратились, она протерла лицо одеколоном, заметив, как припухли и покраснели глаза.

Внезапно рядом возникла Маргарита.

– Что с тобой?

– Дорогая моя, уж ты-то из всех людей могла бы не задавать этого вопроса. – Каролина положила полотенце. – Я беременна, – сказала она. – На пятом месяце. – И прежде чем Маргарита успела вскрикнуть, Каролина твердо прижала ладонь к ее рту. – Молчи! – прошептала она по-французски.

Блэз в купальном халате зашел в комнату Джима, смежную с его комнатой. Дверь в ванну была открыта, его партнер по теннису стоял под душем, зажмурив глаза. Когда дело касалось водопровода, миссис Делакроу не разделяла предрассудков большинства обитателей Ньюпорта, которые считали, что горячая вода представляет собой роскошь, только если кто-то приносит ее в металлических баках из размещенной в подвале кухни наверх по бесчисленным ступенькам. В каждой спальне ее Большого Трианона была своя ванна с наполированными до блеска медными аксессуарами. Блэз задумчиво смотрел на своего партнера; как он мечтал быть таким же высоким и стройным. У него были короткие мускулистые ноги, у Джима – длинные и стройные, как и вся его классическая во всех отношениях фигура, даже героическая, достойная быть музейным экспонатом, если, конечно, найдется достаточно крупный фиговый лист.

Джим открыл глаза, увидел Блэза и безотчетно улыбнулся.

– В Вашингтоне мы не смогли купить такого душа, – сказал он. – Где только Китти не искала.

– Наверное, их делают на заказ. – Блэз отвернулся, Джим выключил воду и взял полотенце. – Как тебе понравился Брисбейн?

Пока Херст с молодой женой пребывал за границей, Артур Брисбейн управлял не только газетами, но и политической карьерой Херста. Шеф хотел познакомиться с Джеймсом Бэрденом Дэем, того же хотел и Дэй. Конгрессмены-демократы, они могли быть полезны друг другу. К сожалению, Дэю удалось побывать в Нью-Йорке, лишь когда Херст оказался за границей. Блэз устроил ему встречу с Брисбейном и пригласил поехать с ним в Ньюпорт; Дэй согласился и приехал один, без жены. Каролина, похоже, была рада гостю, и Блэз мог теперь увидеть сестру в новом свете, когда они с Дэем как профессионалы говорили о политике. Конечно, она рассуждала куда разумнее Херста, которому, она сама это говорила, стремилась подражать, зная, как это раздражает Блэза.

Джим быстро оделся – по старой привычке, объяснил он.

– Я все время в движении: из пансиона на пикник, оттуда на вокзал, у меня нет времени одеваться, думать, заниматься чем-нибудь, кроме политики.

– Не представляю себе такой жизни.

– А я не представлял – и даже сейчас не представляю, что значит быть настолько богатым. – Его глаза обежали спальню, обставленную в стиле подлинного Большого Трианона.

– Это все равно что родиться с шестью пальцами вместо пяти. На это не обращаешь внимания, пока не напомнят другие. Так какого ты мнения о Брисбейне?

Джим расчесывал свои мокрые кудри и тихо стонал от боли, когда расческа врезалась в колтуны.

– Он не так хорошо разбирается в политике, как ему кажется. Особенно в политике нашей, Запада и Юга. Он считает Брайана дураком…

– Это не так?

– Я вижу, что ты считаешь всех нас, с Запада, деревенщиной, особенно когда заманиваешь в такой дом, как этот, но мы знаем об этой стране кое-что такое, что неведомо шестипалым людям, – засмеялся Джим.

Теперь засмеялся Блэз и не удержался от вопроса:

– Если вы так много знаете, почему мы все время обходим вас на выборах?

– Деньги. Дай мне то, что Марк Ханна давал Маккинли и дает Рузвельту, и я тоже буду президентом.

– А ты бы хотел?

Мальчишеская голова повернулась к позолоченному зеркалу, в котором отразились обе головы. Джим посмотрел на отражение Блэза в зеркале.

– О да. Почему бы и нет?

– Но у тебя нет шести пальцев.

– Мне нужны друзья с шестью пальцами. – Джим сел на край постели и начал завязывать шнурки. – Только когда случается настоящая беда, власть денег решает не все. Есть масса рабочих, фермеров, большая их часть будет на нашей стороне. Вот почему меня интересует Херст. Он учредил свои Демократические клубы, и это лучший способ привлечь их к себе, но боюсь, что он настолько поглощен другим – использовать клубы для выдвижения его кандидатуры – а в этом мало проку для нас, для партии, пока, во всяком случае.

– Ты думаешь, у него есть шансы?

– Он слишком богат для нас, демократов, – Джим покачал головой. – Ему было бы лучше с вашим братом. Но эти его газеты совершенно рассорили его с респектабельной публикой. Что до меня, то я хочу, чтобы Брайан снова попытал счастье, хотя…

– Он проиграет.

– Газеты превратили его в некое подобие нашего национального дурачка, – грустно сказал Джим. – Они это делают всегда, когда кто-то пытается помочь трудящемуся человеку.

Блэз так и не научился определять, где у политика кончается правда и начинается рассчитанное лицемерие. Действительно ли этот красивый богоподобный юноша, провинциальное божество, скорее Пан, чем Аполлон, принимает близко к сердцу заботы трудящегося человека, цены на хлопок, таможенный тариф? Или это просто шум, который он должен поднимать, своего рода брачное пение птиц, чтобы получить то, к чему он стремится? Блэз не стал доискиваться до истины. Вместо этого он напомнил Джиму, что Херст помогал созиданию из Брайана популистского, если не популярного героя.

– Значит, шестипалые хозяева страны еще не до конца его испортили. У Брайана есть и богатые поклонники.

– Да, это наша удача. Херст сделал для нас много полезного – неважно почему. – Джим встал, и Блэз вспомнил, что сам он до сих пор не одет. Он направился к двери в свою комнату.

– Мы обедаем на борту океанского лайнера у Пейна, – сказал он. – Сказал ли Брисбейн, что ты далеко пойдешь в мире политики?

– Сказал, – засмеялся Джим. – И даже объяснил, почему.

– Потому что у тебя голубые глаза.

– Именно. И Херст такой же сумасшедший?

– В чем-то еще более.

– Мы не должны спускать с него глаз, – сказал Джим, выходя из комнаты и направляясь вниз к гостям.

– Холодных голубых глаз.

– Особенно со всех шестипалых.

Вопреки мольбам Маргариты, Каролина отправилась в гости на яхту.

– Я должна выглядеть абсолютно безукоризненно, пока…

– Пока… что?

– Я делаю то, что должна делать. – Этот ответ вызвал поток беззвучных, слава богу, слез. На самом деле у Каролины еще не родился план, как избежать грядущей катастрофы. Она должна сохранять хладнокровие, говорила она себе, не делать ничего сгоряча и, уж конечно, не говорить никому.

Отец ее будущего ребенка, прогуливавшийся по палубе на корме яхты, выглядел очень импозантно на фоне острова Блок-Айленд за его спиной. Другие гости в ожидании обеда собрались в главном салоне. Хотя Каролина старательно избегала Джима, она не могла отказать себе в свежем воздухе. У нее в жизни не кружилась голова, а теперь она страшилась именно этого. Ощущения в ее теле были ужасны, и это еще мягко сказано; всякое могло случиться.

– Мне, должно быть, не следовало приезжать. – Джим улыбнулся. – Но Блэз настоял, а я у него в долгу – за мистера Херста, или, скорее, мистера Брисбейна.

– Я рада, что ты здесь. – Каролина изо всех сил старалась казаться оживленной. – Искренне рада.

– Я не представлял себе, как живут эти люди.

– Велико искушение?

– Нет. То, чем я занимаюсь, куда интереснее. Мне никогда не бывает скучно, а эти люди…

– Устраивают обеды для своих собак.

– Я только что познакомился с мистером Лером, – поморщился Джим.

– От этого нет спасения…

– Эта бедная девушка, на которой он женился…

– Ты это заметил?