Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

Среди других менее значимых кандидатов можно было назвать умную и жизнерадостную миссис Оливер Бельмонт, «первую настоящую леди, вышедшую замуж за Вандербильта, – говорила она с чувством удовлетворения, особенно если в комнате находился кто-нибудь из потомков старого буксирного адмирала, – и первая американская леди, получившая развод на своих условиях. Я была также первой американской леди, выдавшей дочь замуж за герцога Мальборо, за что, несомненно, буду страдать в загробной жизни. Но у меня были наилучшие намерения. И еще я, безусловно, первая американская леди, вышедшая замуж за еврея, моего дорогого Оливера Бельмонта. А теперь, – говорила она с безумным блеском в умных, темных глазах, что так восхищали Каролину, – я буду первой женщиной – не леди, – которая добьется, чтобы каждая американка получила право голоса. Потому что женщины составляют надежду этой страны. Если сомневаетесь, молитесь Богу, – сказала она Каролине при первой встрече, попытавшись привлечь ее к борьбе за женское равноправие, – и Она вам поможет». От Элвы Вандербильт Бельмонт Каролина была в восторге, но больше никто в мире великих не питал к ней добрых чувств. Она была чрезмерно вызывающа и слишком современна и потому не пользовалась популярностью, и при этом слишком богата и могущественна, чтобы ее игнорировать. Она определенно не стояла в очереди преемниц мадам Астор, да больше и не хотела занять ее место. Было время, когда Элва грозила заменить Плантагенетов-Асторов Тюдорами-Вандербильтами. Однако ей помешал развод и, что еще хуже, забота о благе общества.

Миссис Стайвезант-Фиш, общепризнанная наследница, встречала гостей в особняке Кроссуэй, построенном в колониальном стиле, где обеденная зала могла вместить двести человек, говорил Гарри Лер, тепло здороваясь с Каролиной.

– Значит, вам придется ликвидировать половину из Четырехсот семей, – сказала Каролина. – Кто же это будет? Леди или джентльмены?

– Мы не станем экспериментировать, да и Мортон нам не позволит. Его лимит для ланча – шестнадцать гостей.

Мортон, английский дворецкий, служивший у чрезмерного количества графов, подумала Каролина, удивленная, что миссис Фиш восхищает число его великих хозяев, тогда как краткость службы у каждого их них она игнорирует. Это был высокий напыщенный человек, относившийся и к миссис Фиш, и к ее гостям с презрением, которое они, возможно, заслуживали, но не должны были бы допускать. Каролине он не понравился.

Леди были сливками сезона, того же нельзя было сказать о мужчинах. Молодые и сильные катались на яхтах в бухте Хазард-бич или на автомобилях. Присутствовал, однако, Лиспинард Стюарт, он как будто сошел со страниц романа начала девятнадцатого столетия; он был элегантен, женствен и чудовищно скучен. Он вертелся вокруг Каролины, пока та медленно продвигалась в направлении миссис Фиш, которая поминутно заглядывала в обеденную залу, дабы убедиться, что величественного Мортона не заставляют ждать, коль скоро он объявил, что кушанье уже подано.

Миссис Фиш встретила Каролину с интересом, который можно было принять за теплоту, если бы не искушенность Каролины в светских войнах. Мэми Фиш была дамой заурядной внешности, но интересной и проявляющей интерес, с глубоко посаженными и широко расставленными глазами под густыми арками бровей; прочие части лица были не столь тщательно отработаны: челюсть крупна, но бесхарактерна, рот посажен грубовато, как если бы божество в роли художника – разумеется, женщина, сказала бы миссис Бельмонт – решило не портить несообразной красотой душевного спокойствия Мэми Фиш, которая еще в юности подцепила потомка одного из пуританских, и к тому же еще и голландских основателей этой страны, некоего Стайвезанта Фиша; Мэми на пуританском жаргоне любовно называла его «человеком, исполненным доброты». Как выяснилось, добрый человек предпочитал Ньюпорту и Нью-Йорку свой старый дом в Гаррисоне на реке Гудзон; этот порядок как нельзя лучше отвечал интересам миссис Фиш и все еще блестящего, хотя уже изрядно располневшего и растерявшего прежний блеск в глазах Гарри Лера.

– А я уже боялась, что нам так и не удастся заполучить вас.

– Миссис Фиш с неподдельным интересом разглядывала Каролину. – К Блэзу мы уже успели привыкнуть в Нью-Йорке. Но вы – загадка Вашингтона, города, где никто не бывает. Старая мадам Астор – она не вполне здорова, как вам известно, – считает вас бесценным пополнением общества. Но какого – хочу спросить?

– Скорее всего, вашингтонского, – предположила Каролина. – Но, если вы правы, там меня никто не видит.

– Какая разница, дорогое дитя. Может быть, вам понравится Чарльстон в сезон азалий или Новый Орлеан, где миссис Делакроу все еще держит рабов. О, она будет это отрицать! Но в той части мира итоги Гражданской войны так и не признали. Так же, как мы не признаем Вашингтон. Вы абсолютно уверены, что не хотите выйти замуж за одного из нас?

– Вопрос был задан с нарочитым растягиванием слов, характерным для миссис Фиш.

К своему удивлению, Каролина почувствовала, что краснеет.

– Ох, такой большой выбор. – Каролина кивнула в сторону мужчины, стоявшего поблизости, Джеймса Ван Алена, богатого вдовца, который выдавал себя за английского джентльмена, каких встретишь не столько в Лондоне, сколько на сцене бродвейских театров. Когда Ван Ален впервые увидел Каролину у миссис Бельмонт, он громко сказал: «Черт возьми!» – этих слов Каролина в обществе никогда раньше не слышала, а затем, удаляясь и не сводя с нее глаз, заявил: «Восхитительная девчонка, ей богу» и поднес к глазу монокль.

– Я думаю, – сказала миссис Фиш, – для вас нет ничего проще, чем стать невестой мистера Ван Алена.

– Я близорука, – заморгала Каролина. – Я его даже не разглядела.

– Но ведь вы собираетесь замуж за Дела Хэя. Видите, нам все известно. Когда он возвращается из Южной Америки?

– Южной Африки.

– Какая разница, дорогое дитя. А вот и Элен. И Пейн.

Каролина и Элен обнялись. У Пейна было перебинтовано запястье – результат игры в теннис.

– Если бы не рука, я участвовал бы сегодня в гонках. – С юношеской неприязнью он оглядел комнату, полную престарелых красавиц.

– Отец в Нью-Гэмпшире. Нью-Гэмпшире! – Элен выглядела еще жизнерадостнее, чем обычно. – Ему было велено провести там по меньшей мере два месяца, даже если его открытые двери захлопнутся.

– Есть ли у него вести от Дела?

– С прошлой недели ничего нового. Он посылает все дипломатической почтой. Поэтому не может сказать все, что ему бы хотелось. Но ясно одно: англичане терпят поражение. Поражение! Это ужасно!

В этот момент Мортон зловеще объявил, что обед подан, и миссис Фиш покорно и даже поспешно взяла под руку самого знатного из джентльменов и засеменила к своему месту за шератоновским столом красного дерева, который хотя и был сервирован на оптимальное, на взгляд Мортона, число гостей, все же оставлял гостьям достаточно места для размещения модных в этот сезон неохватных юбок, поскольку был раздвинут на максимально возможную длину. В центре стола в пандан китаизированной по моде внешности хозяйки красовалось затейливое сооружение из чистого золота в виде пагод и мостиков.

Каролину усадили – и она знала, что так и будет, – между Лиспинардом Стьюартом и Джеймсом Ван Аленом. Она с тоской вспомнила свой крошечный кабинет на Маркет-сквер и своих знакомых мух, живых и дохлых.

– Испытание хорошего повара, – объявил Джеймс Ван Ален, – пирог с треской.

– Повар миссис Фиш нас им угостит?

– О боже, мисс. Это не завтрак.

Лиспинард Стьюарт подробно объяснил ей свои родственные связи со Стюартами и почему его семья несколько изменила написание фамилии – чтобы не ставить в затруднительное положение английскую правящую династию, которая больше всего опасалась притязаний его семьи на их трон, «что по праву принадлежит нам, и они это знают».

– Какое же королевство принадлежит царствующему роду Лиспинардов? – спросила Каролина, вспомнив, наконец, правила ведения светской беседы.

В этот вечер в «Вязах» Берк-Роше устраивал танцы. Когда миссис Делакроу объявила, что собирается пораньше домой, Каролина ушла с ней вместе.

– Завтра, – сказала она, – мне предстоит провести утро на телефоне – я должна поговорить с Вашингтоном.

– В молодые годы я танцевала ночи напролет. Я всегда была влюблена.

– Я не влюблена, миссис Делакроу. Поэтому по ночам я сплю… и разговариваю по телефону.

– Мы умели радоваться жизни. Телефонов тогда, конечно, не было. – Они устроились в маленьком кабинете, смежном с гостиной. Хотя стоял конец июля, ночь была прохладная и в камине горел огонь. Миссис Делакроу налила себе бренди, Каролина предпочла воду «Аполлинер». Старая женщина рассмеялась. – Мэми всецело под каблуком этого дворецкого. Он убедил ее, что во всех знатных домах Англии эту воду подают кипяченой.

– Я бы на ее месте тоже кипятила.

Миссис Делакроу достала миниатюрный портрет на слоновой кости.

– Это твой отец с моей дочерью.

– Я думала, что у вас только один его портрет – в военной форме.

– Дело в том, что когда я разглядываю этот, я никогда не смотрю на твоего отца. Я вижу только Дениз. Она была так счастлива. И по ней это видно.

Но Каролина, как и старая женщина, видела только то, что хотела видеть, – не хорошенькую, хотя и довольно банальную молодую женщину, а круглолицего молодого человека с миниатюрным ртом, которого она не знала и не могла связать с краснолицым крикливым мужчиной, каким он был в годы ее юности.

– По-моему, они оба счастливы, – сказала Каролина нейтрально и протянула портрет хозяйке.

– Твоя мать приехала однажды летом в семьдесят шестом году. Она была очень красива.

– Она тоже была счастлива, как вы думаете?

– Моя дочь умерла, произведя на свет Блэза. – Паутина на лице старой женщины внезапно разгладилась: попалась муха? и паук, вечно бдящий, оказался тут как тут? – Твоя мать тогда была ее лучшей подругой.

– Все это было до моего рождения. – Каролине не понравилось направление, которое принимал разговор. – Отец никогда не говорил – со мной, во всяком случае, – о своей первой жене. Он редко говорил и о моей матери. Поэтому и Блэз, и я – сироты.

– Да. – Миссис Делакроу скрестила колени, едва видимые под бледной муаровой ночной рубашкой. – Поразительно, что Эмма умерла той же смертью, что и Дениз, – родами.

– Эмма. Наконец вы назвали ее по имени. Теперь скажите мне, она и в самом деле была темная, роковая женщина? Почему о ней так говорят? – Каролина буквально метнула свой вопрос собеседнице; старая женщина заморгала глазами, но тут же парировала:

– Твоя мать убила мою дочь, и в этом суть и причина этой тьмы.

Каролина замечала, что женщины часто падают в обморок из-за слишком туго затянутого корсета или имитируя отчаяние. Она подумала, не настал ли ее черед проэкспериментировать – из чисто политических соображений грохнуться на пол.

– И каким же образом это… убийство или то, что вы под этим подразумеваете, было совершено?

– Дениз предупредили, что она не может родить. Твоя мать поощрила ее родить ребенка от человека, за которого твоя мать уже тогда хотела выйти замуж, за твоего будущего отца полковника Сэнфорда.

Каролина обнажила зубы, что, надеялась она, в неясном свете пламени камина можно было ошибочно принять за сладкую девичью улыбку.

– Я не нахожу в этом ничего темного или рокового. Только ваши предположения. Как одна женщина может поощрить другую родить ребенка, если обе осведомлены о последствиях?

– Была некая дама – я называю ее так с иронией, – которая считалась специалисткой. Эмма послала за ней. Эмма заставила ее сказать – заплатив ей за это, – что Дениз выживет. А так как моя дочь очень хотела ребенка, она его и родила. И умерла, а ее муж женился на …

– Тьме тьмущей?

– Да. Потом родилась ты, и вскоре умерла она, и это было достойным отмщением, о котором я всегда мечтала.

– Я не верю вашей истории, миссис Делакроу, и не могу понять, зачем вы рассказываете мне, вашей гостье, остановившейся у вас совсем ненадолго, такие ужасные вещи, делая вид, что сами верите в то, что говорите.

– Почему же ненадолго. – Старая женщина подлила себе бренди. – Я рассказала тебе, потому что не могу рассказать это внуку.

– Вы боитесь Блэза?

Седая голова, посверкивающая бриллиантами, склонилась в кивке.

– Я боюсь. Я не знаю, как он поступит, узнав правду.

– Поскольку он родился на свет абсолютно лишенным совести, он никак не поступит. Ему это будет неинтересно.

– Ты к нему несправедлива. Видишь ли, он так на нее похож. – Неожиданно из ярких черных глаз хлынули слезы. – Я смотрю на него и ко мне возвращается Дениз. Я бросила ее. Как все мы всегда бросаем мертвых до того момента, когда… Забыв мое дитя, дав ему уйти, я сохранила только один-другой портрет, не очень похожий, и вот она вдруг возвращается ко мне, живая и молодая, и я смотрю на нее – на него – и не верю своим глазам. Как будто это происходит во сне. Я вижу те же глаза, волосы, кожу, слышу тот же голос…

– Но Блэз ярко выраженный мужчина.

– Любимое дитя для родителя не имеет пола, и у тебя будет счастье или несчастье в этом убедиться. – Миссис Делакроу стянула перчатку с левой руки и, скомкав ее, вытерла слезы. – Он мой наследник, хотя я и не так богата, как думают люди.

– Все равно неплохо. Быть может, вы сумеете его убедить отдать мне мою долю отцовского наследства.

Старая женщина принялась одно за одним снимать свои крупные старомодные кольца с бриллиантами, это был медленный и сложный процесс, поскольку пальцы скривил артрит.

– Я и тебя не забуду в моем завещании.

– Я надеюсь, что когда вы соберетесь написать завещание, вы не спутаете, как отец, единицу с семеркой. – Каролина знала: ничто не может сравниться с самодурством старого человека, когда он решает важную проблему, касающуюся денег.

– Блэз нехорошо с тобой обошелся. Не знаю почему. Но я подозреваю, почему. Он откуда-то знает, что произошло.

– Если бы он знал, – Каролина покачала головой, – он бы давно уже мне сказал. И потом, если бы он знал, ему, я думаю, было бы безразлично. Он живет только для себя.

– Твой отец знал. – Миссис Делакроу слышала теперь только то, что хотела слышать. – Он так и не отважился повидаться со мной, да я бы и не стала с ним говорить. Он обосновался во Франции, чтобы оставить позади и меня, и то, что он сделал, и то, что сделала она.

– Я устала. – Каролина встала. – И я в дурном расположении духа. – В гневе ее английский звучал несколько архаично. Ей очень хотелось произнести настоящую французскую тираду.

– Убеждена, что не из-за меня, дорогая. – Старая дама снова была отменно вежлива и уверена в себе. Она сложила кольца в ридикюль и поднялась. – Я разоткровенничалась с тобой, чтобы, когда я умру, ты рассказала Блэзу всю эту историю.

– Я предлагаю вам, – сказала Каролина, – записать свой рассказ и сделать частью вашего завещания. Пусть он узнает в тот момент, когда получит деньги. Если хотите, я помогу вам изложить его французским александрийским стихом. Этот размер более всего подходит для этой… театральщины.

– Это не театр, мое дитя. Я только хочу, чтобы ты…

– Как вы можете чего-то от меня хотеть, если я дочь этого, по вашим словам, темного рока?

К изумлению Каролины, миссис Делакроу перекрестилась и прошептала что-то по-латыни.

– Я верю в искупление.

– Я должна искупить некие прегрешения моей матери? – Каролина тоже бездумно перекрестилась.

– Я думаю, да. Ты и Блэз – это все, что осталось от Сэнфордов, настоящих Сэнфордов, я хотела сказать. Вы должны помириться. Это один из путей.

– Я могла бы придумать что-нибудь менее рискованное.

– Я в этом уверена. – В угасающем свете поленьев комната окрасилась в розоватые тона, и миссис Делакроу резко помолодела, а паутина куда-то исчезла. – Блэз в Ньюпорте, – сказала внезапно помолодевшая старая женщина, беря Каролину за руку. – Он остановился в Каменной вилле Джейми Беннета. Бедняга Джейми по-прежнему пребывает в парижской ссылке. Но ты это и без меня знаешь. Он сдает свой дом каждое лето. Блэз снял его на август.

– Простите, что из-за меня он не остановился у вас.

– Нет, нет. Я хочу, чтобы здесь жила ты. Он и так недалеко.

– Для меня, пожалуй, это слишком близко. – Но миссис Делакроу уже вышла из комнаты.

На следующее утро Каролина в одиночестве отправилась на Бейли-пляж, где ей элегантно отдал честь фельдмаршал с золотыми галунами, чьей обязанностью было с первого взгляда определять членов клуба и их друзей. Как ему удавалось отличать их от посторонних, оставалось загадкой для всего Ньюпорта. Но действовал он безошибочно, и маленький пляж с намытыми темно-зелеными и тускло-красными водорослями оставался самой эксклюзивной полоской песка в мире и одновременно, заметила Каролина, самой зловонной. Ночью армада португальских военных кораблей атаковала пляж Бейли, и сегодня их переливчатые, вздувшиеся, студенистые останки выбросило на светлый песок. Хотя помощники фельдмаршала, мальчишки – подставки для ног, как сказал бы Гарри Лер, изо всех сил чистили пляж, корабельных обломков под сияющим небом было гораздо больше, чем членов клуба.

Каролина зашла в крытый павильон, арендуемый миссис Делакроу; неподалеку на песке уже расположилась компания миссис Фиш; женщины были в утренних платьях. Сегодня о купанье не могло быть и речи, но Гарри Лер, подобно морскому богу, был одет в соответствии со своей родной стихией. Верхняя часть его изумрудно-зеленого купального костюма-декольте обнажала алебастрово-белую грудь и шею, а румяное лицо было едва видимым под причудливой кепкой с козырьком цвета бургундского вина, защищавшим его лицо от солнца не менее надежно, чем зонтик, под которым пряталась Каролина. Но вот его ноги были предметом восхищения всего пляжа. Купальный костюм заканчивался чуть выше крупных впалых колен, скрытых прозрачными чулками песочного цвета, закрывавшими также полные икры – ну точно как у Людовика XIV, снисходительно говорил он. Каролине они, правда, больше напоминали ноги парижских цирковых наездниц. Но так или иначе он был чудом мужского обаяния и столь же индифферентен к ухмылкам мальчишек – подставок для ног, убиравших с пляжа липких медуз, сколь и горд тем восхищением, с которым его круг взирал на него. Гарри Лер был оригинал, что он и продемонстрировал Каролине к неудовольствию миссис Фиш и ее компании.

– Такая красота! – воскликнул он. – И в одиночестве на пляже Бейли!

– Чью красоту вы имеете в виду, мистер Лер? Вашу или мою?

– Вы надо мной смеетесь. Хотя мне это льстит. – Он залился звучным, искренним смехом и сел рядом с Каролиной на песке, скрестив ноги. Ноги и в самом деле красивы, решила Каролина; но у природы привычка вечно все делать шиворот-навыворот. Блэзу, который отчаянно хотел отпустить усы, это никак не удавалось, в то время как миссис Бингхэм, которой усы были ни к чему, вынуждена ежедневно изводить их мазями. Каролина с удовольствием обменяла бы свои ноги на ноги Гарри, потому что они слишком тонки на современный вкус. В школе постоянные сравнения с подтянутой красотой Дианы-охотницы ничуть ее не утешали. – Вы могли бы пользоваться здесь огромным успехом. Вам это известно?

– Разве я им не пользуюсь? Этим самым успехом. В отведенных мне пределах, конечно.

– Ну, разумеется, вы это вы, и успех принадлежит вам от рождения и благодаря вашей внешности. Только я получше бы вас одел. Побольше Дусэ, поменьше Уорта.

– Поменьше Уорта, побольше денег?

– А для чего еще нужны деньги? Я как Людвиг Баварский. Я ненавижу убожество повседневной жизни. Оно иссушает мою душу. Но у меня нет денег, как и у вас. Как и у всех здесь. – Его голубые глаза под козырьком сузились. – Я зарабатываю тем, что развлекаю других. Это, безусловно, легче, чем потеть в конторе.

– Труднее, мне кажется. – Каролина с удивлением почувствовала, что Гарри Лер ей интересен как личность. Или она пала жертвой его знаменитого – или бесславного – обаяния?

– О, это легче, чем вы думаете. Большинство людей дураки, как вам известно, и лучший способ жить с ними в согласии и заставить их себя любить заключается в том, чтобы потакать их глупости. Они хотят, чтобы их развлекали. Они хотят смеяться. И они простят вам что угодно, пока вы доставляете им эти радости.

– Но когда вы состаритесь…

– Я скоро женюсь. И решу этим свои проблемы.

– Вы уже выбрали… ту, которая удостоится такой чести?

– Вы ее наверняка знаете, – кивнул Лер. – Но вы, конечно, подумали…

Внимание Лера отвлекло приближение двух молодых людей. Один худой, даже сухопарый, другой меньше ростом, коренастый и мускулистый. Именно второй заставил Лера нахмуриться.

– Как вы думаете, его ноги красивее моих?

– О нет! – тактично возразила Каролина. – Он слишком мускулист, ну прямо жокей. И ноги у него, как у жокея, слегка кривоваты, тогда как ваши отменно прямые.

– Вы должно быть дальнозорки, коль скоро разглядели его так подробно. – Лер улыбнулся ей злой женской улыбкой.

– О, я знаю его во всех подробностях. Дело в том, что это мой брат.

– Блэз Сэнфорд! Ну конечно. – Лер был взволнован. – Как я его не узнал. Такой привлекательный, такой элегантный.

– Если вам нравятся помощники конюхов из Англии, то он привлекателен, но я бы не назвала его элегантным.

– А второй уж точно элегантен. Он похож на аиста, но у него интересное лицо.

– Боюсь, дорогой Лер, что это еще один из моих братьев. Пляж сегодня полон ими, как обломками португальских военных судов.

Молодые люди подошли к ним, и Лер ошеломил Блэза своим кокетливым шармом; здороваясь за руку со старшим сводным братом Каролины, князем Агрижентским, которого звали Плон, он низко поклонился. Плон выглядел лет на двадцать пять, хотя ему было тридцать семь; он развелся с женой, родившей ему пятерых детей, и все они, судачили в Жокейском клубе, где все всем всегда известно, каким-то чудом были его собственные.

– Плон хотел сбежать из Парижа. Я хотел сбежать из Нью-Йорка. Вот мы и сняли виллу старого Джейми. Она вся заплесневела, – добавил Блэз, пристально глядя на Лера, словно он был за это в ответе.

– Слуги не проветривают Каменную виллу как следует. Потому что хозяин никогда здесь не появляется. Я должен представить этих двух прекрасных юношей миссис Фиш…

– Я с ней знаком, – отрезал Блэз.

– Фиш это poisson? [109]109
  Рыба (фр.).


[Закрыть]– спросил Плон своим глубоким голосом.

– У нас в Америке забавнейшие имена… – начала было Каролина.

– А Лер это вовсе не menteur [110]110
  Лжец (фр.). Имя Лер слегка созвучно английскому liar.


[Закрыть], – сказал Лер, подхватывая реплику Плона. Молодые люди засмеялись и Лер триумфально удалился в Фишландию.

– У нас в Париже тоже есть такой, – задумчиво сказал Плон. – Не знал, что такие водятся в Америке.

– Тебе следует больше путешествовать, cheri[111]111
  Дорогой (фр.).


[Закрыть]. – Каролина наградила его сестринским поцелуем, чего не удостоился Блэз. – Здесь есть все. В том числе самый эксклюзивный пляж в мире.

– Он всегда похож на помойку? – Плон потер нос, словно пытаясь отогнать запах.

– Человеческую помойку, – уточнил Блэз.

В эту минуту на дорожке, тянувшейся во всю длину клубного здания, появилась миссис Джек. На ней был так называемый теннисный костюм: белые теннисные туфли, черные чулки, белая шелковая блузка и смелая короткая юбка, под которой виднелись короткие спортивные штаны; матросская шапочка была снабжена двумя вуалями, что создавало впечатление москитной сетки. Увидев молодых людей, миссис Джек откинула обе вуали, чтобы они могли ее видеть.

– Каролина, – позвала она. – Иди сюда и приведи молодых людей. – Каролина сделала, как ей приказали. Молодые люди понравились миссис Джек, а она им, особенно когда они узнали ее имя; они слушали ее имперскую, хриплую, в духе Комеди Франсез, болтовню. – Вы как раз мне и нужны. Вы оба играете в теннис?

– Да, но… – начал Блэз.

– Отлично, – сказала миссис Джек. – Я бросила теннис ради бриджа, когда мой муж увлекся теннисом. Теперь он снова играет в бридж и даже устраивает вечеринки бриджа. Поэтому я пойду на корт с этими двумя прекрасными молодыми людьми. Как это умно с твоей стороны – обзавестись таким количеством братьев.

– Сводных братьев.

– Еще лучше. К ним можно испытывать полурасположение. – Сказав это, миссис Джек удалилась.

– И такие есть у нас в Париже, – сказал Плон, – но она очень стара.

– Ты имеешь в виду мадам Астор. А это ее невестка. La Dauphine[112]112
  Супруга наследного принца (фр.).


[Закрыть]. Тебе с ней будет смешно. Она ненавидит все вокруг.

– Она вполне ничего, – сказал Плон. – Она… умеет радоваться жизни?

– Не забывай, что это Америка, Плон. Здесь леди ведут себя безукоризненно. – В тоне Каролины слышалось предупреждение.

– Знаю, – грустно сказал Плон. – Мне незачем было приезжать.

Половина гостей в доме Асторов играла в теннис, другая половина – в бридж. Миссис Джек выбрала в партнеры Блэза; Плон остался с Каролиной. Он был как всегда добр, рассеян и нищ.

– Когда Блэз узнал, что мой кошелек… vide, как это сказать по-английски?

– Пуст.

– Вот именно. Он предложил оплатить мой приезд сюда на лето. И вот я здесь.

– Ищешь новую жену?

– Мы пока еще католики. Разве не так?

– Да, конечно. Но всегда находится способ это уладить.

Плон покачал головой, вперив взгляд в элегантную фигуру миссис Джек и наблюдая за ее довольно посредственной игрой.

– Может быть, я мог бы давать уроки тенниса, – сказал он. – Здесь играют неважно.

Они праздно беседовали, устроившись в тени громадного бука. Время от времени полковник Астор появлялся на террасе и несколько озадаченно смотрел на жену. Это была эксцентричная личность с густыми усами и крупной залысиной впереди, гармонировавшей с безбородым подбородком. Говорили, что счастливее всего он бывает на своей яхте «Нурмахал», вдали от миссис Джек. С тех пор, как миссис Бельмонт столь решительно проложила новую заманчивую тропу через пустырь общества, размахивая не булатным мечом, а разводом, сегодня впервые стала реальностью перспектива развода даже для одного из Асторов. Считалось, что Вандербильты все еще стоят на несколько ступенек ниже на золоченой лестнице, но то, чего добилась Элва Вандербильт Бельмонт, могла теперь добиться и Эва Уиллард Астор.

– Развод скоро станет обычным делом. – В голосе Каролины звучала назидательность, вошедшая у нее в привычку с тех пор, как ее стали воспринимать всерьез как авторитетного газетного издателя.

– Но не во Франции. Не у нас, – сказал Плон. – Мне нравится ваша миссис Астор.

– Ты хочешь ее соблазнить? Все-таки ты до мозга костей француз.

– А ты стала до мозга костей американкой, – грустно ответил ее сводный брат. – Мне сказали, что этот забавнейший тип, с которым мы говорили на пляже…

– Приятный мужчина?

– Милейший человек… Что он продает богатым американцам шампанское. Я бы тоже мог этим заниматься. В винах я хорошо разбираюсь. – Он заморгал своими бездонными глазами, и Каролина вдруг поняла, что перед ней глаза ее покойной матери. Миссис Делакроу вдохновила ее на поиски соответствий и скрытых пружин.

– У тебя глаза нашей матери, – сказала она.

– Говорят. – Плон посматривал на коленки миссис Джек, время от времени мелькавшие, когда она стремительно носилась по корту.

– Какая она была?

– О ком ты? – Все внимание Плона было обращено к корту.

– Эмма. Твоя мать. Моя мать.

– О, это было так давно. Она, как и ты, была американка.

– Плон, ты, действительно, так глуп, или это твой способ очаровывать американских дам?

Красивое лицо с орлиным профилем повернулось к ней, он улыбнулся, блеснув превосходными зубами.

– Какой толк очаровывать собственную сестру? Или в вашем Ньюпорте есть что-то египетское?

Каролина оставила эту сомнительную галантность без внимания.

– Как ты думаешь, могла Эмма…

– … убить первую миссис Сэнфорд? – Плон по-прежнему смотрел на площадку, где миссис Джек наконец-то, наверное впервые в жизни, выиграла сет. – Браво! – крикнул Плон. Миссис Джек обернулась с присущим ей неизменным раздражением, но, увидев стройного восхищенного француза, слегка поклонилась.

– Ты заслужил, по крайней мере портсигар, – кисло заметила Каролина, – за внимание.

– Боюсь, мне нужно нечто большее.

– До тебя дошли слухи?

– Только то, что известно всем. Полковник Астор зануда, он предпочитает своей жене яхту. У них сын, так что свой долг она выполнила…

– Я имею в виду Эмму!

– Да что ты цепляешься за прошлое? Ну ладно. Для меня она всегда была предметом обожания. Когда мы куда-нибудь выходили вместе, я всегда надеялся, что люди примут ее за мою возлюбленную. Да-да, я знаю. Я француз до мозга костей. Мне было четырнадцать, когда она умерла, и я был не по годам взрослый.

Каролина попыталась представить себе Плона-мальчика и темную даму с портретов, в открытом экипаже проезжающих по Булонскому лесу, но у нее ничего не вышло.

– Конечно, у меня было предубеждение к твоему отцу. Я находил его чистым… чистым…

– Американцем?

– Именно это я и хотел сказать. Он был чистым американцем, хотя напрочь лишенным энергичности – нелепое сочетание, считали мы. Но маман делала все, чтобы мы сблизились. Она была очень слаба последние месяцы, особенно после того…

– Как родилась я.

– Да. Она угасала прямо на глазах. Мы были очень огорчены, брат и я, видеть ее в таком состоянии.

– Только огорчены?

– Таковы уж мальчики. Сердечность приходит позже.

– Если вообще приходит.

– Маман не могла никого убить.

– Тогда откуда этот слух, который в очередной раз обрушился на меня прямо здесь?

Плон чисто по-французски театрально пожал плечами и скрестил ноги.

– Слухи вечны, как мир. Нет, cherie, если кто-нибудь и убил первую миссис Сэнфорд, – в чем я сильно сомневаюсь – то это был твой мерзкий отец, который был способен на все.

Каролину словно током ударило.

– Я не верю тебе, – это было все, что она смогла сказать.

– Мне все равно, чему ты веришь. – Темные глаза смотрели на нее с выражением ей прежде незнакомым. Может быть, это Эмма, подумала она, что столь пристально смотрит в глаза своей дочери?

– Теперь ты вдруг отдаешь должное его энергии. – Каролина отвернулась. Глаза Плона стали внезапно ни человеческими, ни зверскими, они выражали иную природу, некую субстанцию, не способную ни на какие чувства.

– На это его энергии должно было хватить. – Плон зевнул. – Но что было, то было. Это чисто по-американски, – усмехнулся он вдруг, – все время думать о прошлом.

Каролина с ужасом почувствовала внезапную привязанность к князю Агрижентскому, совершенно не похожую на порочную привязанность к ненавистному врагу – Блэзу.

– Я ухожу, – сказала она.

Миссис Джек уже была в доме. Она стягивала теннисную вуаль, ее бледное лицо мило раскраснелось; маленький мальчик с невыразительным лицом стоял рядом, вцепившись в руку гувернантки.

– Каролина, это мой сын. Ему девять. Скажи «здравствуйте» мисс Сэнфорд.

Мальчик вежливо поклонился.

– Здравствуйте.