Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

– Но страна не стала еще католической. Это уже немало.

– В швейцарской деревне Хейдегг, штат Индиана, живут одни католики…

– Лютеране, – поправил Хэй, быстро узнававший главное, когда дело касалось голосов на выборах.

– Да и я сам склоняюсь теперь к католицизму, – назло сказал Адамс.

– Культ Девы Марии. – У Хэя началось неприятное сердцебиение. Ему привиделось, как он произносит речь перед двадцатью тысячами посетителей ярмарки и посередине речи падает замертво.

– Почему-то служанки-католички всегда беременны. Не могу этого понять, – сказала Клара.

– К счастью, паровой двигатель вроде того, что движет наш поезд, соединит разные расы в одно целое. Как идея Девы, а не культ Марии, объединила Европу двенадцатого столетия.

Абигейл прервала дядюшку, и Хэя восхитила ее смелость.

– Почему для ярмарки выбрали Сент-Луис?

Ответил Хэй, как Второе Лицо в Государстве.

– Это четвертый по величине город Соединенных Штатов. Он расположен в центре страны. Сентлуисцы утверждают, что их новый железнодорожный вокзал Юнион-стейшн – крупнейший в мире. И, наконец, покойный Маккинли, когда испытывал сомнения относительно того, чего ждет от него эта великая страна, говорил: «Я должен съездить в Сент-Луис». Этот город – сердце страны. И вот отцы города, чтобы отметить столетие покупки Луизианы – незаконной покупки, осуществленной Джефферсоном, – добавил Хэй к вящему удовольствию Адамса, – решили устроить самую крупную выставку в мировой истории. На ней будет выставлено, – добавил он зловеще, – бесчисленное множество динамо и других столь же скучных машин.

– Как интересно, – сказала Абигейл.

– Это замечательно, – сказал Адамс.

– Официант, – позвала Клара, – принесите еще говядины.

– Там будут все, – вздохнул Хэй.

4

Мистер и миссис Джон Эпгар Сэнфорд остановились в небольшом номере отеля «Блэр-Бентон» на Маркет-стрит, главной улице Сент-Луиса, неподалеку от вымощенной брусчаткой Фронт-стрит, известной здесь как набережная, потому что именно этим она и была, протянувшись на четыре мили вдоль реки, и использовалась и как порт, и как место для прогулок.

– Нам повезло, что мы получили хотя бы этот номер, – сказал Сэнфорд, осматривая спальню с одной кроватью на четырех ножках; он заметил неудовольствие Каролины. За исключением чрезвычайных обстоятельств, они не спали в одной постели. Когда Сэнфорд сообщил ей, что множество его клиентов-изобретателей и деловых спонсоров будут на ярмарке и что он, их патентный адвокат, должен быть под рукой, чтобы осматривать экспонаты и определять, чьи патентные интересы затронуты, Каролина согласилась, что он должен ехать. Все-таки была возможность дополнительных гонораров за бесшумные чайники, не бьющие током электрические розетки и двигатели, которые, говоря словами Лэнгли, «освободят человека от земного притяжения». Когда лучший репортер «Трибюн» заболел, Тримбл убедил Каролину, что она сама должна описать выставку или хотя бы церемонию открытия. И хотя Клара Хэй пригласила ее поехать с ними в салон-вагоне, Каролина решила избавить Хэев и Адамсов от общения с Джоном, который становился все мрачнее, что было не так уж страшно, но норовил все чаще жаловаться на жизнь, что было совершенно невыносимо.

Менеджер отеля лично показал им номер.

– На этой неделе в Сент-Луисе собралась вся Америка.

– Я вполне довольна, – вежливо поблагодарила его Каролина.

Пока Джон распаковывал вещи, Каролина делала первые наброски репортажа. Луизианская закупочная выставка, как звучало ее название полностью, занимала тысячу двести сорок акров, из которых двести пятьдесят находились под крышей – павильоны, залы, рестораны. Они мельком видели государственного секретаря и Клару, когда те проезжали по улицам ярко иллюминированного города. Пока Каролина трудилась за восьмиугольным столом со сверкающей столешницей из черного ореха, Джон просматривал свои бумаги и хмурился.

– Выставка – это, должно быть, рай для патентного адвоката, – сказала Каролина.

– Надеюсь. Хотя, – она уже видела, что над Джоном витает дух поражения, – теперь практически невозможно выиграть патентный иск. Каждый изобретатель регистрирует одно изобретение раз десять. Если вы угрожаете ему судом, он отказывается от трех патентов, но сохраняет еще несколько, чтобы сбить с толку суд и изобретателей-конкурентов.

– Отличная перспектива для адвоката – бесконечное сутяжничество.

– Стороны всегда приходят к согласию, – сказал Джон обреченно. – У тебя есть новости?

– Да. Я ходила к евреям, как сказал бы мистер Адамс. Этот конкретный еврей оказался янки по имени Уиттекер. Он правоверный пресвитерианец. Я попросила, как ты сказал, полмиллиона долларов по принятой процентной ставке.

– Почему он отказал? – Джон уже достаточно долго был мужем Каролины и научился за нее договаривать конец фраз, хотя не был еще допущен в ее постель. Единственная попытка выполнить супружеские обязанности окончилась ничем. Каждый принес извинения. Каролина, как ей казалось, убедительно исполнила роль преданной жены. Последовав против своей воли совету Маргариты, она зажмурилась и попробовала представить, что крупное мужское тело над ней принадлежит Джеймсу Бэрдену Дэю. Но запах был другой, как и кожа, и попытка проникновения непривычная. Она давно знала, что с воображением у нее нелады, что и доказала эта первая и последняя попытка, и она завидовала женщинам, которые могли переходить от одного мужчины к другому, как искатели в бесконечном людском архипелаге, занятые поиском мужчин, а то и женщин, по крайней мере в Париже, радуясь роскошной растительности и серебристым ручьям открытого ими острова. Она не была искателем, ее устраивали оседлый образ жизни и привычный приятный пейзаж. Попытка бросить дом, воплощенный в Джеймсе Бэрдене Дэе, ради Джона была сродни обмену оазиса на пустыню. Джон, лишенный права жаловаться, жаловался. Каролина, питавшая отвращение к морализированию, морализировала. Со временем тема была отставлена. Сексуальность Джона подавил финансовый крах. Он не мог думать ни о чем другом, хотя в последнее время то же самое можно было сказать и о Каролине.

– Мистер Уиттекер держался уклончиво. – Сначала Каролину это озадачило, потом рассердило. – Я назвала дату, март будущего года, когда мне исполнится двадцать семь. Я сказала, что не вижу причин, почему я не получу мою долю. Он сказал: «Есть некоторые затруднения». Я спросила: «Какие?» Он не объяснил.

– Разумеется, – зло сказал Джон. – Уиттекеры часто нанимают в качестве адвоката нашего друга Хаутлинга.

Каролину охватила вдруг ненависть к брату.

– Блэз делает вид, что его состояние непрочно…

– Или что его нет вовсе, или что существует опасность ареста имущества, или что твои права сомнительны. – Джон-адвокат был более предпочтительным собеседником, чем Джон-супруг. – Я встречусь с рядом моих клиентов за завтраком. Быть может, я сумею… – Он не закончил фразу. Он попробует одолжить денег; попробует и она.

– Я буду с Хэями. Сегодня днем он выступит с речью. Пожалуй… – Она тоже не закончила фразу.

Но у Каролины были иные планы. Вместо того чтобы заехать к Хэям, она отправилась гулять по набережной, залитой ярким весенним солнцем, в толпе приезжих из других городов. Местные жители реку, в основном, игнорировали, – она обратила внимание, что все дома повернулись спинами к прекрасному виду на широкую желтую реку, ничем не хуже Тибра, но гораздо более широкую.

Она остановилась возле салуна под названием «Якорь» и посмотрела вдоль набережной. Повсюду чернокожие разгружали пароходы и баржи. Возник образ Марселя, перенесенного в Африку.

Из салуна вышел Джеймс Бэрден Дэй в строгом официальном костюме.

– Какой сюрприз, – сказал он и посмотрел на часы. – Ты пришла точно вовремя.

– Я всегда прихожу вовремя. – Она взяла его за руку и они вместе пошли по набережной, как супружеская пара; фактически они ею и были. Каролина давно уже воспринимала как неподдельный дар судьбы то, что им не надо жить вместе день за днем и ночь за ночью, спать в одной супружеской постели, прислушиваться посреди ночи к плачу многочисленных детей, что составляло обычный удел всех супружеских пар. Иногда он был ей нужен не только по воскресеньям, но то была малая плата за само воскресенье и теперь Сент-Луис. – Где Китти?

– Сегодня все утро она председательствует на заседании комитета женщин-демократок, борющихся за право голоса для женщин. Потом вместе с дамами отправится послушать речь Хэя на открытии выставки. А я пойду с тобой.

– Или нет.

– Или нет.

Они занимались любовью в каролинином номере отеля. Джим нервничал, что его могут узнать. Но в фойе была такая толпа, что никто никого не мог не то что узнать – увидеть. К тому же, Каролина стала экспертом использования отелей. Когда они договаривались встретиться с Джимом, она заказывала номер на первом этаже, где были отдельные лестницы в разных концах коридора. Джим сказал, что если бы она была мужчиной, то скорее всего стала бы отличным генералом. Каролина с ним не согласилась.

– Я бы скупила, например, пшеницу и вызвала бы замечательный финансовый кризис.

Каролина наблюдала, как Джим одевается, зрелище почти столь же приятное, как и обратное ему. Он видел, что она за ним наблюдает, и сразу понял, что у нее на уме.

– Ты думаешь о деньгах, – сказал он.

– О том, что у меня их нет, – ответила она. – Джон затащил себя, то есть нас, в глубочайшую яму. А Блэз позаботился о том, чтобы мне отказались дать в долг.

Джим поморщился, зуб Каролининой расчески сломался в его жесткой медной шевелюре.

– Я сломал твою расческу. Извини. Почему тебе не дают в долг? В марте следующего года ты получишь свое наследство. Банкиры любят давать краткосрочные займы. Как Блэз может их остановить?

– Ложью. Через своих адвокатов. Распуская слухи, что его состояние непрочно.

– Но это же легко проверить. – Джим устроился в кресле-качалке, откинув голову на свежевыстиранный подголовный чехол. Весь Сент-Луис изрядно почистился на радость гостям со всех концов света.

Каролина вылезла из постели, начала одеваться.

– Со временем я смогу все это уладить. Но времени нет. Блэз оказал давление на кредиторов Джона. Если он не расплатится сейчас же, он будет разорен. – Хотя Каролине даже нравились слова «он будет разорен», представить, как это будет в действительности, она не могла. Что такое финансовое крушение? В ее собственной жизни было столько финансовых кризисов, разорилось столько ее друзей и знакомых, но все они как ни в чем не бывало завтракали по утрам и ходили друг к другу в гости. Разорение как таковое было ей непонятно. Но мысль о вынужденной продаже «Трибюн» была как нож к горлу, ощущение крайне неприятное.

– Ты будешь вынуждена продать газету Блэзу, – без обиняков сказал Джим.

– Я скорее умру.

– Что же остается?

– Кроме смерти?

– Кроме продажи. Ты должна последовать совету мистера Адамса и сохранить контроль…

– Если он это допустит.

Джим смотрел на ее отражение в зеркале, перед которым она ликвидировала ущерб, который Эрос наносит даже самой примитивной прическе.

– Почему бы не допустить крах Джона? Виноват он, а не ты.

– Потому что, мой милый, он знает, кто отец моего ребенка. – Каролина посмотрела в его лицо, появившееся рядом с ее лицом в зеркале, несколько меньшее, чем ее, благодаря перспективе, что она постигла из уроков рисования в школе мадемуазель Сувестр. Изумление, написанное на нем, доставило ей радость.

– Но ведь отец – он?

– Нет.

Воцарилась долгая тишина, внезапно прерванная смехом Джима. Он вскочил на ноги, как мальчишка, и обнял Каролину сзади, покрывая поцелуями ее шею, и ее только что приведенная в порядок прическа снова обратилась в руины.

– Мои волосы!

– Мой ребенок! Эмма тоже моя!

– Ты радуешься, как племенной жеребец.

– Ну и что? Я признанный жеребец. Почему ты мне не говорила?

– Не хотела тебя волновать. Если ты еще раз притронешься к моим волосам, я… сделаю что-нибудь ужасное. – Каролина вновь прихватила шпильками свои искусно завитые локоны, твои собственные, как любила говорить Маргарита, причесывая хозяйку.

Джим вернулся к своему креслу. Он радовался, и Каролина не вполне понимала, чему. Странные все-таки мужчины. У Джима уже двое детей от Китти и один от нее.

– Есть еще?

– Что – еще?

– Дети, о которых мне следовало бы знать? Когда маленькая Эмма вырастет, она захочет познакомиться со своими полубратьями и сестрами.

Джим покачал головой.

– Во всяком случае, других я не знаю. – Он нахмурился. – Откуда знает Джон?

– Он не знает, что это твой ребенок. Ему известно лишь, что Эмма не его. Когда я обнаружила, что беременна, я сказала ему об этом, и он на мне женился. Это был обмен: мои деньги за мою респектабельность.

– Почему ты не сделала вид, что это его ребенок?

– Потому что фактически я с ним не спала.

Джим присвистнул, звук был приятный, деревенский.

– Ну, ты настоящая француженка, – сказал он наконец.

Каролину это определение не обрадовало.

– Ты будешь удивлен, поняв, насколько я американка, особенно в таких ситуациях. Я не собираюсь терять… – Но это, поняла она, еще не договорив, была пустая бравада. Она вполне может потерять «Трибюн». Она всерьез рассматривала возможность разорения Джона, но честь не позволяла ей этого допустить, не говоря уже о здравом смысле. Если она не выполнит свои обязательства по их сделке, он будет свободен развестись с ней или, что еще хуже, аннулировать их брак как несостоятельный и рассказать газетам правду.

– Быть может, мне поговорить с Блэзом? Похоже, я ему нравлюсь.

– Больше, чем ты думаешь.

В лицо Джима ударила кровь, оно стало пунцовым. Гидравлическая система, вызывающая покраснение лица, та же, с изумлением подумала Каролина, что вдыхает жизнь в мужской секс.

– Не понимаю, – сказал Джим, запинаясь, – что ты хочешь сказать.

– Значит, ты отлично это понимаешь. Он крутится вокруг тебя, как школьница. – Каролина встала из-за туалетного столика, закованная в броню на предстоящий день. – Соблазни его.

– Это чисто по-французски, – сказал Джим, приходя в себя.

– Нет. На самом деле это по-английски. Le vice anglais[147]147
  Английский порок (фр.).


[Закрыть], как говорится. Да и здесь это не такая уж редкость.

– Ты действительно хочешь, чтобы я…? – Джим не был в состоянии произнести непроизносимое в Америкэн-сити.

– Тебе это может понравиться. Все-таки Блэз гораздо красивее меня.

– Думаю, не смогу, даже ради тебя. – Джим осторожно обнял ее за талию и они направились к двери. – Но пофлиртовать с ним, пожалуй, попробую.

– Ох, уж эти американские юноши! – весело воскликнула Каролина.

– Я сделаю это за то, что ты подарила мне Эмму.

В фойе они столкнулись лицом к лицу с миссис Генри Кэбот Лодж, дамой строгой и любительницей осуждать других.

– Каролина, – сказала она, глядя на Джима.

– Сестрица Анна. Вы знакомы с конгрессменом Дэем? И миссис Дэй? – вдохновенно добавила она. И повернулась к Джиму. – А где же Китти? Она только что здесь была.

– Она оставила наверху сумочку.

Это миссис Лодж убедило.

– Вы собираетесь послушать Хэя? – спросила она.

– Не только послушать, но и записать – для «Трибюн».

– Теодор очень жесток к нему, заставил его приехать сюда. Ему лучше было бы остаться дома в Сьюнапи. – Сестрица Анна попрощалась с ними.

– Ты стала бы отменным политиком, – сказал Джим, когда они шли к Оливер-стрит, откуда специальные вагончики должны были отвезти их на выставку.

– Потому что я так ловко лгу? – Каролина нахмурилась. – Странно, я никогда раньше не имела такой привычки. Но появился ты…

– Яблоко в райском саду?

– Да. Когда змий искусил меня, я стала другой… Я согрешила…

Каролина была поражена вечерней красотой выставки. Громадные воздушные замки, освещенные миллионами электрических свечей, свет которых превращал прозаическое миссурийское небо в невиданное доселе зрелище. Вскоре партнеры разбились на другие пары. Теперь она была с Джоном, они обедали во французском ресторане с Генри Адамсом и его племянницей Абигейл. Конгрессмен и миссис Джеймс Бэрден Дэй обедали в немецком ресторане в обществе двух сенаторов от его штата, один из которых был преклонных лет и мог поступить по-человечески, уйдя в отставку или умерев, освободив место мужу Китти, как официально думала о нем Каролина. Он был креатурой, как говорили люди, легендарного Судьи, своего тестя. Каролина, правда, подозревала, что это далеко от правды, но никто не имел намерения в этом разбираться.

– Никогда не видел ничего прекраснее… – Адамс был в приподнятом настроении, Абигейл скучала. Каролина чувствовала физическую удовлетворенность. Джон предавался отчаянию: его клиенты ему не помогли.

– Но конечно, Мон-Сен-Мишель и Шартр… – начала Каролина.

– Это другое дело. Они простираются через века. А это похоже на восточную сказку. Кто-то потер фонарь и сказал: да будет город света на берегу Миссисипи. И вот он, вокруг нас. – На самом деле вокруг были самодовольные американцы из глубинки, наслаждающиеся изысками французской кухни. Каждая страна-участница открыла свой ресторан, и Франция, как всегда, шла впереди всех.

– Вопрос вот в чем: смотрим ли мы в будущее со всей его жужжащей энергией или это последнее прости американскому прошлому? – Адамс был необычно для него оживлен.

– Будущее, – сказал Джон. Каролина знала, что оно навевает на него мрачные мысли о приближающемся крахе. – У нас никогда еще не было таких достижений.

– Мы выдумали его, но это почти то же самое. Будут ли наши города такими, как этот, в тысяча девятьсот пятидесятом году?

– Города, как и соборы, простираются в веках. – Каролина кивнула Маргарите Кассини, которая только что осуществила то, к чему стремилась, – грандиозное появление под руку с пожилым французским дипломатом. – Если это так, то города станут ужасными…

– Как Шартр? – Адамс был необычно приветлив. – Я схожу с ума от выставок. Если бы реальная жизнь вот так выставляла всегда на показ только все самое лучшее. – Затем Генри Адамс заговорил о динамомашинах, а Каролина задумалась о деньгах. Она была близка к отчаянию.

Глава тринадцатая

1

Под вращающимся вентилятором Хэй изучал досье, принесенное ему Эйди. Эйди почти успешно делал вид, что его нет в комнате. Жара была невыносима, и Хэй не мог думать ни о чем, кроме Нью-Гэмпшира, который, казалось, теперь навсегда для него недостижим. Ему было велено выступить с речью в Джексоне, штат Мичиган, 6 июля 1904 года. Июнь почти закончился, и Вашингтон более, чем когда-либо, напоминал тропический город. Но Хэю пришлось торчать в кабинете за письменным столом, потому что президент переживал нечто вроде нервного припадка. Будет ли действительно выдвинута его кандидатура? А если будет, то выберут ли его президентом по его собственному праву? В той степени, в какой Хэй мог еще находить что-нибудь интересным, нежданный нервный срыв Теодора его до крайности забавлял. Как хотелось ему поговорить об этом приятнейшем повороте дел с Адамсом! Но Дикобраз сбежал во Францию, остановившись в Вашингтоне ровно настолько, сколько времени занял визит в Белый дом, заранее выяснив, что президент отсутствует, чтобы уговорить миссис Рузвельт съездить в Сент-Луис и насладиться преходящей красотой Всемирной выставки.

– Это какая-то ерунда, – сказал Хэй, но поскольку он забыл посмотреть на Эйди, тому не удалось прочитать эти слова по губам государственного секретаря. Хэй стукнул кулаком по столу, это был знак, что он собирается что-то сказать. Глаза Эйди вонзились в его губы. – Вполне очевидно, что он не американский гражданин.

– Конечно. И то, что с ним случилось, нас никак не касается.

– Но газеты…

– И президент.

Оба тяжко вздохнули. В мае морокканский бандит по имени Райсули похитил из некоего Соловьиного дворца некоего Айона X. Пердикариса, сына дамы из Южной Каролины и грека, ставшего американским гражданином. Американская пресса восприняла это похищение как вызов. Особенно неистовствовал Херст: что это за администрация, которая допускает, чтобы американского гражданина удерживали ради выкупа, особенно в той части мира, где когда-то, пусть на мгновение, господствовал гордый флот Томаса Джефферсона? И без того пребывавший в истерике из-за предстоящих выборов Теодор совершенно лишился рассудка. Он кричал Хэю и Тафту: война, война, война! Флот был приведен в состояние боевой готовности. Хэю было велено оказать давление на морокканское правительство. Хэй это сделал, а также частным порядком приказал провести расследование, кто же такой этот Пердикарис. Теперь доказательства лежали перед ним на столе. Мистер Пердикарис не являлся американским гражданином. Чтобы избежать военной службы во время Гражданской войны, он сбежал на отцовскую родину, в Афины, где должным образом зарегистрировался как греческий подданный и, таким образом, американским гражданином не был. Глава бюро гражданства государственного департамента Гейлард Хант ждал в приемной Хэя за дверью, получив дополнительные доказательства. Накануне, 21 июня, президент приказал Хэю потребовать немедленного освобождения Пердикариса, пригрозив в противном случае войной. Поскольку 21 июня было первым днем работы конвента республиканской партии в Чикаго, обезумевший Рузвельт считал, что зов военного горна вполне уместен.

– Пошлите Ханта в Белый дом. Пусть он объяснит… – Но Хэй знал, что мягкотелый Хант не сможет ничего втолковать Рузвельту в его самом имперском состоянии духа.

– Позвоните президенту. Скажите, что я иду.

– Хорошо, сэр. Надеюсь, вы поедете.

– Я хотел пройтись пешком. Но в эту жару…. – В последнее время не только ходьба стала невыносимо болезненной из-за непрекращающейся боли в пояснице, но и малейшее физическое усилие кончалось приступом ангины. Он сомневался, что дотянет до конца этого ужасного лета, и даже надеялся, что не дотянет.

Теодор был зловеще спокоен, когда Хэй появился в президентском кабинете с документами в руках. Тучный военный министр хотел выйти, но Теодор взмахом руки попросил его остаться.

– Телеграмма готова, Джон?

– Нет, мистер президент. – Хэй был формален в обращении, но не в поведении: почувствовав внезапную усталость, он без приглашения сел.

– Вы понимаете, что пока мы здесь сидим, конвент работает? – Знаменитые зубы нервно защелкали. – Мы следим за его работой по телефону в комнате заседаний кабинета. Из-за этого морокканского инцидента будет большая беда. Мы выглядим слабыми, нерешительными…

– Мистер президент, Пердикарис не является американским гражданином. Он – греческий подданный. Нас это не касается.

Тафт радостно просиял и хмыкнул, как положено полному общительному господину. Но вообще-то общительным Тафт не был. Это был заносчивый, вздорный, склонный к подозрительности человек. Но его знаменитая тучность почему-то всех к нему располагала.

– Слава богу, сорвались с крючка, – сказал он. – Сообщите прессе, чтобы они обращались к греческому правительству, а нас оставили в покое.

Просматривая собранные Хантом документы, президент, к изумлению Хэя, буквально закипал от гнева.

– Это все портит, – сказал он наконец. – Все! Я рассчитывал, что ваша решительная телеграмма всколыхнет конвент, страну и весь мир, возвестив, что ни одному американскому гражданину нигде на земном шаре не может быть причинен ущерб, за который не последовали бы кровавые репрессии, а глупый клерк из вашего ведомства раскапывает эту… чепуху! Нет! – И без того высокий тон перешел в крик. – Он родился в Америке. Его родители американцы. Это факты. Откуда мы знаем, что все здесь написанное правда? – Президент швырнул бумаги Хэю. – Этого мы не знаем. Придется проверять. Это значит, что наша миссия в Афинах начнет рыться в архивах, чтобы установить, отказался ли он от гражданства. Это требует времени. Слишком много времени. Я хочу, чтобы телеграмма была отправлена сегодня американскому генеральному консулу в Танжере. Понятно?

– Разумеется, понятно. – Хэй встал.

– Юридически… – начал Тафт.

– Я не адвокат, судья Тафт. Я – человек действия. Джон, напишите ее получше, эту телеграмму.

– Я буду классически лаконичен, как подобает директору компании «Вестерн юнион».

Хэй был уже у двери, когда Теодор его окликнул.

– Заприте досье на ключ, пока расследуется эта история.

– Но… – попытался что-то сказать Тафт.

– И не забывайте о своем здоровье, Джон, – крикнул президент вдогонку.

– Уже вспомнил, Теодор, – сказал Хэй, выходя из кабинета. Он уже придумал текст, который будет годиться даже для заголовка в херстовских газетах.

В своем кабинете Хэй лично продиктовал свою инструкцию генеральному консулу в Танжере: «Пердикарис живой или Райсули мертвый». Телеграфист пришел в восторг.

– Замечательно, сэр! Пусть эти черномазые знают, почем фунт лиха.

– Вот именно, – сказал Хэй. – А какой ритм! Не понимаю, зачем я бросил поэзию. – Он вернулся в свой кабинет и запер досье на Пердикариса в стол. От Линкольна до Рузвельта спираль не всегда шла вверх.

2

Штаб-квартира комитета «Уильяма Рэндолфа Херста – в президенты» располагалась в отеле «Джефферсон» в Сент-Луисе. Сам Херст занимал апартаменты над скромным одноместным номером рядового делегата от штата Небраска Уильяма Дженнингса Брайана.

Блэз с трудом прокладывал себе дорогу через переполненные приемные, за которыми находился командный путь Херста, – просторные комнаты, предназначенные для выставки торговых образцов, с видом на реку вдали. Жара была невыносимая, запах пота, табачного дыма и виски угнетающ. Блэз старался не дышать, пробиваясь сквозь толпу делегатов и приспешников, пользующихся херстовским гостеприимством.

Он постучал в последнюю дверь, она чуть приоткрылась. В проеме появилось озабоченное лицо Брисбейна; удовлетворенный, по-видимому, несомненной голубизной глаз Блэза, он впустил его внутрь.

Несмотря на жару, Херст был в черном сюртуке без единой складки, в отличие от испещренного морщинами лба; Херст разговаривал по телефону.

– Мои делегаты от Иллинойса законные, – сказал он в трубку, взмахом руки приветствуя Блэза. Десяток политиканов без пиджаков сидели в разных концах комнаты, читали газеты, делали подсчеты количества делегатов-сторонников. Судья апелляционного суда Нью-Йорка Элтон Б. Паркер был кандидатом консервативного крыла партии, возглавлявшегося Огастом Бельмонтом после кончины Уитни.

Даже на Блэза произвела впечатление эффективность политических операторов Херста. Хотя руководство партии на востоке страны считало Херста неприемлемым кандидатом, он сумел добиться такой поддержки на американском Юге и Западе, что у него были шансы добиться выдвижения в том случае, если Паркер не пройдет при первой баллотировке. В данный момент мандатная комиссия конвента столкнулась с дилеммой двух делегаций от штата Иллинойс. Одна была сформирована чикагским боссом Салливаном, другая состояла из сторонников Херста.

– Разыщите Брайана. Он ненавидит Салливана. Он это прекратит. – Херст повесил трубку и посмотрел на Блэза. – Я не могу пробиться к Брайану. Он остановился в этом же отеле. Но он не хочет меня поддержать…

– Он не поддержит и Паркера, – как бы в утешение сказал Брисбейн.

– Он ждет чуда. – Херст сел на длинный выставочный стол. – Чуда не будет. Для него, во всяком случае.

– Каковы ваши шансы в первом туре? – Блэз уже сделал собственные подсчеты.

– С Иллинойсом у меня двести шестьдесят девять голосов, а у Паркера двести сорок восемь – без Иллинойса.

В комнату вошел Джеймс Бэрден Дэй, без пиджака.

– Я только что был у Брайана. Он направляется на конвент. Он будет бороться за утверждение ваших делегатов.

Люди в комнате зааплодировали, Брисбейн даже сплясал джигу.

– Но поддержит ли он меня? – спросил Херст.

Дэй пожал плечами.

– Пока он никого не поддерживает. Его цель – остановить Паркера.

– Это могу сделать только я. – Глаза Херста блестели. Он метнул злобный взгляд на Дэя. – Понимает ли он это? В состоянии ли он понять, что остаюсь один я?

Вместо Дэя ответил Брисбейн.

– Он все еще думает, что стоит ему появиться на трибуне, как ему все будет прощено.

– Предложи ему все, чего он пожелает.

– Попробую. Но он в плохом настроении. – Джим вышел. Он даже не заметил Блэза. Так действует на всех политика, стоит в нее погрузиться. Такую же полную отрешенность он видел только в казино, когда открытие карт или швыряние игральных костей настолько поглощает людей, что отвлечь их от этого не может даже конец света.

Впустили очередную группу делегатов, Херст встретил их с магистерским величием. Взорвет ли он партию, если не добьется выдвижения своей кандидатуры? Конечно, нет, сказал он: это партия простых людей, и он никогда не повернется спиной к тому, что по сути является американским народом. Только демократическая партия может сохранить спокойствие в мире, которому угрожает воинственный Теодор Рузвельт. Произвели ли на него впечатление заверения президента о том, что с помощью одной телеграммы он освободил американского гражданина, похищенного в той варварской стране? Херст пренебрежительно назвал это «дутой сенсацией». Блэзу эта новообретенная респектабельность Херста казалась столь же комичной, как какой-нибудь скетч Вебера и Филдса.

Брисбейн отвел Блэза в сторонку.

– Его выдвинут, если только Брайан…

– А что с Брайаном? – Ему действительно было любопытно, но Блэзу не хватало политического чутья, и карточный азарт мало что для него значил.

– Все дело в его тщеславии. Несравненный лидер девяносто шестого и девятисотого годов бродит в кулуарах конвента, как заблудшая душа, и в его силах только одно – помочь Шефу победить или погубить его.

– Он предпочтет его погубить, чтобы в ноябре Паркера побил Рузвельт, и тогда в следующий раз, через четыре года, Брайан вернется и распнет человечество на своем золотом кресте. – Блэз был очень горд тем, что ему удалось вычислить то, что было абсолютно очевидно Брисбейну. Тот только кивнул.

– Все выглядит примерно так. Но если ему удастся утвердить херстовских делегатов от Иллинойса, то потеряно еще не все.

В комнату с важным видом вошел Джон Шарп Уильямс. Херст постарался показать, как он ему рад. Брисбейн сказал:

– Я слышал, что ты покупаешь газету сестры.

– Пытаюсь купить. Прежде всего, ради этого я и приехал. Впрочем, приехать стоило не только из-за этого. Моя сестра гораздо больше меня интересуется политикой. Она будет писать о конвенте. Ты же знаешь, она сама пишет для своей газеты.

– Не только она одна, – кисло заметил Брисбейн.

4 июля политик из Сан-Франциско, друг покойного сенатора Джорджа Херста выдвинул кандидатуру младшего Херста. Блэз сидел на галерее огромного душного зала в ложе прессы вместе с Каролиной и Джоном Сэнфордами. Шестифутовый портрет Херста занимал добрую половину сцены, пока оркестр исполнил сначала «Америку», а затем в знак важности Юга для миллионера-популиста – «Дикси». Хотя Томас Э. Уотсон был в тот же день выдвинут кандидатом от популистской или народной партии, он привлек на сторону Херста множество политических деятелей-демократов южных штатов.