Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

– Может быть, они погибли? – спросил Дауэс.

– Не думаю. – Хэй полагал, что китайские фанатики, требующие изгнания иностранцев из Китая, первыми поведали бы миру, что они убили иностранных послов, нашедших убежище в Запретном городе Пекина. Ведь именно в этом состояла цель их отчаянного бунта.

– Деликатнейшая ситуация. – Маккинли отодвинул свой стул подальше от стола и оказался спиной к Дауэсу и папским профилем к Хэю, обратив свой взор на электропроводку, пучком свисавшую с потолка и способную обвить дюжину Лаокоонов и их сыновей. – Брайан до конца года будет вещать об империализме, как он делал это до сих пор.

– Он готов говорить о чем угодно, лишь бы не о серебре. – Дауэс считался главным специалистом по Брайану в администрации Маккинли.

– Да пусть его. – Маккинли не проявлял никакого личного интереса к своим оппонентам, в отличие от всех известных Хэю политиков. Даже Линкольн любил порассуждать о характере Макклеллана[104]104
  Макклеллан, Джордж Бринтон (1826–1885) – генерал, возглавлявший в начале Гражданской войны армию северян. В 1862 году президент Линкольн отстранил его от командования за крайнюю медлительность и заменил генералом Грантом.


[Закрыть]. Но ведь в Маккинли и впрямь было что-то от папы римского. Он был настолько уверен перед самим собой в своей правоте, настолько убежден, что находится на том месте, где ему надлежит находиться, что он вообще почти не замечал тех, кто стремился занять его место. И разрешил преданному, бесстрастному и даже фанатичному Марку Ханне ограждать его трон от всяческих поползновений, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами.

– Мне кажется, в том, что касается филиппинских дел, мы можем слегка перевести дух. – Без всякого удовольствия Маккинли продолжал изучать электропроводку. – Я говорю это, прежде всего имея в виду выборы, – добавил он. Он взглянул на Хэя. Темные круги под глазами делали его похожим на сову, чьи обманчиво яркие глаза теряли способность что-либо видеть при дневном свете. – Судья Тафт[105]105
  Тафт, Уильям Говард (1857–1930) – 27-й президент США.


[Закрыть], я полагаю, удачный выбор.

Маккинли обратился к судейскому корпусу и предложил окружному судье из Цинциннати – снова штат Огайо, подумал Хэй, сам извлекший немалую выгоду из политического превосходства штата в делах союза, – отправиться на Филиппины. Хотя судья Уильям Говард Тафт не был, как он сам нервически признал, империалистом, Маккинли убедил его возглавить комиссию, которой поручалось хотя бы до некоторой степени восстановить гражданское правление на архипелаге, где по-прежнему шла жестокая война и Агинальдо продолжал утверждать свою законность в качестве первого президента Филиппинской республики, в чем его теперь поддерживают, как он объявил из своего укрытия в джунглях, демократическая партия и ее антиимпериалистический лидер Брайан. Очевидно, содействие Брайана заключению мирного договора 1899 года не дошло до Агинальдо.

– Как мы скроем от прессы проблемы, возникшие у судьи Тафта с генералом Макартуром? – Дауэс по-видимому не знал о приеме судьи Тафта в Маниле 3 июня, когда генерал, преисполненный проконсульского высокомерия, отказался лично встретить комиссию. Правда, на следующий день он снизошел до того, чтобы объявить комиссии, что ее существование бросает тень на установленный им режим и что он поэтому не одобряет установления гражданского правления на островах в какой бы то ни было форме, пока продолжаются военные действия.

Хэй стоял за немедленное отстранение Макартура от должности, не слишком отличившегося в качестве командующего и при том чересчур строптивого генерала. Маккинли пробормотал что-то себе под нос, и Хэй ясно уловил только одно слово – выборы, хотя Рут уже говорил раньше, что он будет счастлив объяснить своему зарвавшемуся подчиненному место военных в демократической стране. Хэй вспомнил жалобы Линкольна на генералов, умевших говорить с гонором Цезаря, но действовать с некомпетентностью Красса.

– Нам нужно предпринять что-то в Китае. – Более чем когда-либо Майор был похож на Будду.

– «Открытых дверей» больше чем достаточно.

– Увы, Боксеры закрыли эти двери. Мы должны их снова открыть, полковник Хэй. Итак, Боксеры прежде всего. – Будда улыбнулся без какой-либо иной причины, кроме удовлетворенности совершенством свой просветленности. – Затем – буры.

– Да-да, буры, – нахмурился Дауэс. Он имел прямое отношение к избирательной кампании Маккинли. Китай далеко, буры экзотичны и будоражат воображение. Пока китайцы не убивают американцев, они никак не повлияют на исход выборов. Даже их злой гений, жестокая вдовствующая императрица, имела своих поклонников в популярных американских газетах. А вот бурами следовало заняться безотлагательно. Избиратели немецкого и ирландского происхождения ненавидят Англию. Буры для них – это добрые голландцы, сражающиеся за независимость против Англии. Поэтому все благонамеренные американцы настроены против Англии, кроме самых проницательных, к числу которых принадлежал и Хэй, которые видели в бурах примитивных христианских фундаменталистов, поднявшихся против цивилизации во всех ее проявлениях.

Маккинли склонялся к точке зрения Хэя. Но ему нужны были голоса ирландцев и немцев. Еще раньше, весной бурская делегация побывала в Вашингтоне. Хэй принял их со всей любезностью, на которую был способен. Дел посылал ему тревожные сообщения из Претории. Похоже, англичане могут проиграть эту войну. Старое предложение Хэя выступить посредником между воюющими сторонами потеряло актуальность. Англичане ничего не получат при любом посредничестве. Маккинли готов был выступить в роли беспристрастного посредника, но Хэй убедил его, что если выбирать между бурами и англичанами, то Соединенным Штатам, безусловно, нужно встать на сторону последних. Он напомнил президенту об английской поддержке во время войны с Испанией, когда Германия недвусмысленно угрожала американским силам на Дальнем Востоке.

– Я полагаю, мистер Дауэс, – Хэй смотрел прямо в глаза этому хрупкому человеку, что сидел за столом точно напротив него, – что роль английского ставленника должна быть всецело отдана мне и только мне, а президент должен стоять над схваткой, отстаивая американские интересы. – При этих словах Будда улыбнулся своей загадочнейшей улыбкой. – В том числе интересы немцев и ирландцев, – добавил Хэй; Будда по-прежнему улыбался.

– Мы должны быть очень осмотрительны, – сказал Маккинли. – Вы знали, что судья Тафт весит триста фунтов?

– Если верить газете «Сан», – задумчиво сказал Хэй, – все другие члены комиссии весят более двухсот фунтов каждый.

– Произведет ли это хорошее впечатление, Майор? – Дауэс, невысокий и худенький, по-прежнему сидел насупившись.

Маккинли как бы случайно похлопал себя по животу, обтянутому светло-коричневой жилеткой.

– Мне кажется, что в Азии меня чуть ли не все считают политическим гением. Толстые люди там очень высоко ценятся, а что касается филиппинцев, то они никогда раньше не видели таких толстых белых американцев, каких я к ним направил. Я думаю, что в ближайшие недели Агинальдо капитулирует…

– Перед весом американцев? – бросил Хэй.

– Мне не следует забывать о физических упражнениях, – печально сказал Маккинли.

Дауэс рассказал о настроениях Брайана. Он обрушится с нападками на то, как республиканцы управляют своей новой империей, но не на саму империю. Вопрос о серебре он спустит на тормозах, после того как конгресс в марте проголосовал за золотой стандарт американской валюты.

Кортелью доложил о приходе генерала Стернберга, начальника военно-медицинской службы. Хэй и Дауэс поднялись, чтобы уйти. Маккинли тяжко вздохнул.

– Может быть, империализм не будет темой предвыборной борьбы, если мы остановим эпидемию желтой лихорадки на Кубе.

– Не есть ли это результат ужасающей грязи?

Генерал Стернберг, входя в кабинет, услышал реплику Дауэса.

– Мы полагаем, что причина другая.

– Какая же? – спросил президент, горячо пожимая руку маленького генерала.

– Я направляю комиссию из четырех человек, чтобы установить причину, сэр. С вашего разрешения, конечно.

– Конечно. Мой опыт подсказывает, что нет ничего эффективнее комиссии. – Маккинли редко позволял себе рассуждения о правительственной рутине, ставшей предметом постоянных насмешек. Эта рутина, подумал Хэй, есть своего рода вывернутый наизнанку закон сохранения энергии. Если можно ничего не предпринимать, то почти наверняка ничего и не будет со всей прилежностью предпринято.

В одиночестве Хэй отправился к себе в госдепартамент. Уже видны были признаки того, что правительство сворачивает свою деятельность на самые жаркие месяцы. Кроме спешащих куда-то с озабоченным видом военно-морских офицеров, на лестнице, ведущей в архитектурный шедевр с колоннадой по фронтону, никого не было.

Эйди был рад его приходу.

– Я пишу для вас очередную порцию писем об открытых дверях, мистер Хэй. Мне очень нравится это занятие.

– Не собираюсь вас от него отрывать. Есть ли новости из Пекина?

– Дипломаты как сквозь землю провалились. Похоже, что все они, – Эйди издал непроизвольный, надеялся Хэй, смешок, – погибли.

Хэй начал просмотр газет, сложенных на его столе; статьи о нем Эйди пометил красным карандашом, иногда со своими эпитетами на полях. Кроме «Джорнел», утверждавшей, что он является английским секретным агентом в кабинете министров и заклятым врагом свободолюбивых буров, пресса не уделила много внимания государственному секретарю. В большинстве заголовков мелькало имя кандидата в вице-президенты.

Хэй осторожно взял в руки свое «вежливое» серебряное перо, подарок Элен. По какой-то причине именно это перо, прикасаясь к бумаге, умело журчащими переливами восславить того, кому он писал, в жанре совершенного панегирика и без единой неверно взятой ноты. Это письмо, разумеется, было адресовано «Дорогому Теодору».

Сразу же, без паузы или раздумий, его перо заскользило по официальному бланку: «21 июня 1900 года. Поскольку все, кроме шума, осталось позади, я пользуюсь этим моментом прохладного утра самого длинного дня в году, чтобы принести вам мои самые сердечные поздравления». – Любым другим пером Хэй по всей вероятности добавил бы: «мои поздравления также Платту и Куэю, которые преподнесли всем нам вас, драгоценнейший подарок», но серебряному перу не хватало железной твердости и ироничности. «Вы удостоились высшего одобрения, которое страна могла вам выказать…» Хэй расчувствовался и прослезился: надо померить давление, подумал он, слезливость такого рода чаще всего говорит о подскочившем давлении. «… и хотя это не совсем то, чего хотели вы и ваши друзья», Хэй вдруг представил себе потного Рузвельта в качестве генерал-губернатора Филиппин, убивающего у себя на лбу москитов под огнем прячущихся в джунглях малайцев, «… я все же не сомневаюсь, что это даже к лучшему». В этом Хэй и его перо были единодушны. Вице-президент не в состоянии причинить какой-нибудь вред при столь властном президенте, каким является Маккинли. На бланке появилось еще несколько вежливых фраз. Мелкая неприязнь, которую он испытывал по отношению к Рузвельту из-за его, по наущению коварного Лоджа, бряцания оружием в связи с договором о канале, теперь куда-то исчезла. Генри обещал переубедить Лоджа, но из этого ничего не вышло. Серебряное перо вывело заключительные теплые слова. Хэй сам заклеил конверт. В эту минуту в кабинет заглянул Эйди.

– Я хотел послать мисс Сэнфорд копию письма Дела. Но ее нет в городе.

– Куда она уехала?

Эйди смотрел в окно и ничего не слышал. Хэй крикнул:

– Куда она уехала?

– На ваше письмо ответа микадо пока нет. – Эйди любил притворяться, что у него нормальный слух. – Вы же знаете, что Токио всегда долго тянет с ответом.

– Куда уехала мисс Сэнфорд?

– Из Порт-Артура тоже никаких известий. Спасибо и на том, что Кассини за границей. Наверное, царь готов признать законной его дочь.

– В качестве царской дочери? – Хэя всегда веселила некоторая туманность выражений Эйди.

Эйди открыл коробку гаванских сигар и предложил Хэю, тот взял сигару, как бы признавая свое поражение. Эйди зажег ему спичку и сказал, как если бы он все время слышал Хэя:

– Мисс Сэнфорд уехала в Ньюпорт, штат Род-Айленд. Она оставила адрес. Она остановилась у миссис Делакроу. У бабки своего сводного брата.

– Откуда вам известны такие подробности? – Хэю было любопытно, осведомленность Эйди всегда его поражала.

– Кто-то ведь должен следить за тем, что происходит. В отсутствие двора и Сен-Симона.

– В нашей стране не один королевский двор.

– Но только один Ньюпорт, штат Род-Айленд. – Эйди без спроса тоже закурил сигару. Друзья методично и сосредоточенно наполняли кабинет ароматным дымом, уничтожая слабый запах летних роз, стоявших в многочисленных вазах. – Она оставила мне записку: она будет сообщать вам все, что услышит от Дела, и надеется, что вы сделаете то же самое.

– Да-да, конечно. – Боли в нижней части спины прекратились, это был зловещий признак. По неизвестным причинам Хэй всегда считал, что некоторая доза боли не только оправдана, но и свидетельствует о том, что организм сам себя корректирует, а все новое со временем начинает выходить из строя – это относится и к отоплению, и к водопроводу, и к электрическому освещению. Теперь же ощущалась общая слабость во всем теле, а также повышенная чувствительность к жаре, из-за чего появилась постоянная сонливость, не проходившая даже после сна. Он просто обязан как можно скорее уехать в Нью-Гэмпшир, иначе он просто не выживет, может быть, правда, произойдет и то, и другое, подумал он без страха, довольный тем, что он в состоянии пока получать удовольствие от вдохновенных недоразумений тугого на ухо Эйди.

Неожиданное появление в дверях военного министра Рута заставило Эйди вежливо, на манер Сен-Симона, удалиться, ни разу не повернувшись спиной к присутствующим и ни на мгновение не переставая пыхтеть сигарой.

Рут присел на край стола Хэя.

– Майор хочет, чтобы все американцы покинули Китай.

– Как это осуществить, если они окружены боксерами в Пекине?

– Я сказал ему, что это неразумно, если только одновременно не уйдут и русские, чего они делать не собираются. Его беспокоит, как эта ситуация отразится на выборах.

Хэй вздохнул.

– Я препоручаю Азию вам. Я препоручаю вам госдепартамент. Я удаляюсь…

– Вы отдаете слишком много.

– По крайней мере, я не оставляю на вас Тедди. – Хэй бросил взгляд на запечатанный конверт с письмом губернатору Нью-Йорка. – Он собирается побывать с речами во всех штатах.

– Любопытно, упомянет ли он хоть один раз президента. – Неприязнь Рута к Рузвельту была совершенно безличностной и спонтанной. В то же время в политическом смысле они отлично уживались: два практичных человека, нуждавшихся друг в друге. Тедди уже написал Руту, изложив свою версию конвента, и Рут прочитал это послание Хэю: «Четыре труднейших дня в Филадельфии». Выдвижение собственной кандидатуры звучало в его устах как победа на поле брани. – А что собирается делать Майор?

– Он поедет домой в свой Кантон, – сказал Хэй. – Он будет сидеть на крыльце, беседуя с людьми вплоть до дня выборов…

– … и прислушиваясь, не звонит ли телефон.

– Честно говоря, у нас не все в порядке на Филиппинах. – Рут перешел на серьезный тон. – Тафт нерешителен. Макартур упивается своей ролью военного проконсула.

– С генералом вы можете совладать.

– Я разжалую его в сержанты, если он не будет слушаться приказов, – ухмыльнулся Рут. Но я не в состоянии переделать характер Тафта. Если до ноября случится беда…

– Брайан все равно не будет знать, как ею воспользоваться. Президента переизберут, и я перестану быть конституционным наследником престола. Вы уверены, что не хотите занять мое место?

Хэй совершенно искренне – по крайней мере в эту минуту – желал оставить службу. Но Рут не хотел и слышать об этом.

– Мы с вами составляем отличную команду, – сказал он и взял «Вашингтон трибюн» из кипы газет со всех концов страны, сложенных на боковом столике. Когда-то сам Хэй точно так же готовил газеты для президента Линкольна. Но в отличие от Линкольна, который никогда не был журналистом, Хэй знал, что газеты нельзя принимать всерьез. Однако выдумщики, знал он, легко верят сказкам.

– Невеста Дела, кажется, развернулась во всю.

– Она говорит, что газета перестала приносить убытки, – сказал Хэй, – и что она этим приятно удивлена.

4

Однако начиная с весны Каролина снова несла убытки и это не доставляло ей никакого удовольствия. Она истратила кучу денег, освещая работу обоих национальных конвентов. Поскольку Херст вселил в каждого американского журналиста преувеличенное представление о его, журналиста, значимости, она была вынуждена заплатить бывшему корреспонденту «Нью-Йорк геральд» гораздо больше, чем могла себе позволить, за репортаж о филадельфийском конвенте, оказавшийся на удивление превосходным. Неужели Херст прав, утверждая, что каждый получает то, за что заплатил? Сейчас, устроившись на лужайке «коттеджа» мадам Делакроу, она читала напечатанный в «Трибюн» отчет о выдвижении 5 июля кандидатуры Уильяма Дженнингса Брайана в президенты на конвенте в Канзас-сити. В качестве напарника Брайан выбрал старого вице-президента еще при президенте Гровере Кливленде – Эдлая Стивенсона[106]106
  Стивенсон, Эдлай Юинг (1835–1914) – вице-президент США (1893–1897), дед Эдлая Стивенсона, кандидата в президенты США от демократической партии на выборах 1952 и 1956 гг.


[Закрыть] из Иллинойса. Каролина тщательно сличила отчет в своей газете с репортажами конкурентов. Хотя Херст энергично поддержал кандидатуру Брайана, о серебре почти не говорилось, а что касается антиимпериалистических взглядов Брайана, то империалист Херст о них едва упомянул. К счастью, Брайан и Херст были заодно, когда речь шла о «преступных трестах», что бы под этим ни подразумевалось, подумала Каролина, открывая новую газету Херста «Чикаго америкэн», официальная премьера которой состоялась 4 июля и которой оказались присущи и херстовская энергия, и чудовищное количество неточностей.

– Право, любопытно, – услышала она глубокий женский голос, – видеть молодую даму, поглощенную чтением вульгарной прессы, в белых перчатках, испачканных типографской краской.

– Перчатки можно снять. – Каролина швырнула внушительную кипу газет на газон и стянула перчатки. – Я обязана читать газеты моих конкурентов и совершенствоваться в своем вульгарном ремесле.

Взаимное любопытство наконец свело их вместе. Когда Каролина, вконец изможденная вашингтонской жарой, согласилась провести июль с миссис Джек Астор, миссис Делакроу написала ей, что она должна остановиться у нее как человека, наиболее близко соответствующего понятию ее бабушки. И Каролине пришлось перебраться от Асторов в великолепие Большого Трианона, возвышавшегося на Оукер-авеню над сверкающей прохладой Атлантики; напоенный запахом моря воздух быстро заставил забыть о нестерпимой вашингтонской духоте.

Миссис Делакроу была миниатюрна и худощава, лицо, испещренное морщинками, похожими на замысловатую паутину, обрамляли удивительно густые серебристо-седые волосы, столь изощренно завитые и ухоженные, что половина обитателей Ньюпорта была убеждена: она носит парик в подражание своей современнице мадам Астор. Но волосы, как и паутина, были ее собственные. Речь старой дамы отличалась стремительностью и забавно проглатываемыми гласными, напоминавшими о ее нью-орлеанском происхождении. Она подошла к Каролине с зонтиком, защищавшим ее бледную кожу от солнечных лучей; она казалась Каролине похожей на весьма целеустремленное привидение, спешащее как можно скорее сообщить плохие новости с того света.

– Пришел с визитом мистер Лиспинард Стюарт, наш сосед. Я сказала, что ты, по-моему, не расположена. Впрочем, если ты не имеешь ничего против…

– Вы можете всецело располагать мною.

– Чему-чему, а уж говорить девиц в Европе учат как следует. – Из-за кустов сирени возник слуга и поставил стул позади миссис Делакроу; она тут же села, даже не оглянувшись. – Мистеру Лиспинарду Стюарту принадлежит Белая Лоджия, что дальше по нашей улице. Он ужасный сноб.

– Как и все прочие здесь. Так мне говорили, – добавила Каролина; она дала себе зарок без нужды не отпускать критических замечаний.

– У некоторых из нас есть больше поводов для снобизма, чем у других. Мистер Стюарт холостяк, за которого все хотят выйти замуж. Но я полагаю, что он останется в нынешнем состоянии беспорочной невинности, как говорили монахини в годы моей юности, пока в один прекрасный день его не призовут в высшие сферы в качестве жениха самого Иисуса Христа.

Каролина не могла понять, была ли эта шутка старой дамы намеренной. Как бы там ни было, она расхохоталась.

– Мне казалось, что Иисуса могут интересовать только невесты.

– Мы не должны, – сказала миссис Делакроу торжественно, – подвергать сомнению неисповедимые пути Всемогущего. – Кончиком зонта она переворачивала страницы валявшихся в траве газет. – Ты первая молодая особа из тех, кого я знаю, кто читает первые полосы газет.

– Я первая молодая особа из ваших знакомых, кто издает газету.

– Вот уж этим я не стала бы хвастать.

– Хвастать? Я надеялась на ваше сочувствие.

– Можешь не рассчитывать. – Миссис Делакроу была очень собой довольна.

– Ни к кому никакого сочувствия?

– Даже к себе самой. Мы имеем то, что заслужили. – С первого дня старая женщина обращалась с Каролиной как с родственницей и ребенком. – Однако того, что я заслужила, ты мне дать не можешь. – Она прекратила ворошить газеты и разочарованно вздохнула. – Здесь этого нет.

– Что вы искали?

– «Городские сплетни». Ничего другого я не читаю. Очень важно знать, что думают о нас слуги. Именно это и печатается в том листке!

– Я предпочитаю то, о чем они умалчивают.

Миссис Делакроу осторожно поправила светло-желтую шляпу с откинутой назад кружевной вуалью. Золотые украшения небрежно болтались на ее груди.

– Разумеется, те, о ком не пишут, добродетельны и потому совершенно не интересуют наших слуг.

– Или они платят полковнику Манну, чтобы их имена не упоминались в заметках «Экскурсанта».

– Ты цинична! – голос миссис Делакроу звенел, как склянки на острых скалах под домом. – Это все от газет! Они пачкают не только белые перчатки, но и душу.

Каролина подняла перчатки. Они действительно испачкались.

– Придется снова переодеваться, – сказала она со вздохом.

– Не торопись, скоро все равно переодеваться к обеду. – Каролина с облегчением обнаружила, что в Ньюпорте нужно было менять туалеты не более пяти раз в день, если, конечно, не играть в теннис, не скакать верхом и не кататься на яхте. В Париже светский минимум состоял из семи перемен туалетов. В результате такого облегчения Маргарита чувствовала себя, как в раю: ее приводила в восторг морская прохлада и около тысячи французских гувернанток, нанятых по сю сторону разделительной линии, что отделяла ньюпортские «виллы» от старого города, обитателей которого Гарри Лер прозвал «нашими подставками для ног», буквально переведя фразу, брошенную когда-то Людовиком XIV. Хотя подставки для ног ненавидели эти светские ноги, они мрачно им прислуживали те восемь недель июля и августа, что составляли ньюпортский сезон; после заключительного бала у миссис Фиш в честь праздника урожая громадные дворцы заколачивались на остающиеся десять месяцев года и Ньюпорт снова переходил во владение подставок.

– Почему ты ссоришься с Блэзом? – Внезапно миссис Делакроу приобрела неприятное сходство с увядшей версией своего внука.

– Мы ссоримся только по поводу денег. Обычное дело, я полагаю, и вполне объяснимое.

– По поводу денег возможны разногласия, но не ссоры. Ты могла бы оказать на него благотворное влияние.

– Нужно ли ему благотворное влияние? Я полагаю, – мстительно заметила Каролина, – что мадам Де Бьевиль выполняет роль in loco parentis[107]107
  Лицо, заменяющее родителей (лат.).


[Закрыть].

Миссис Делакроу потребовалась вся ее выдержка, чтобы не улыбнуться.

– Я in loco parentis. Я последняя его родня по крови, кроме тебя, разумеется.

– Но я молода, неопытна, я все еще девушка, а Блэз – человек светский, и им руководит мадам, когда вас нет рядом, конечно.

– Теперь ты надо мной смеешься. – У вдовы появилось вдруг девичья хитреца в глазах. – Но ведь ты гораздо лучше приспособилась к нашей жизни, чем Блэз. Ты очень осмотрительна в выборе друзей…

– Девушки не выбирают. Нас выбирают.

– Но ты каким-то образом заполучила семью Хэя. Элен души в тебе не чает. Она приезжает сегодня с Пейном Уитни. Конечно, остановятся они в разных домах. Слава богу, мы пока еще не французы. Блэз здесь бывает, но кроме очаровательной мадам де Бьевиль, у него нет друзей…

– Нет друзей? Почему же, а Пейн, а Дел Хэй, когда он здесь, и все эти йельские сокурсники…

– У него на уме один Херст с его газетами.

– Как и у меня. Я иногда думаю, что наша кормилица давала нам чернила вместо молока.

Миссис Делакроу закрыла уши ладонями.

– Я этого не слышала!

Появился слуга с двумя полупрозрачными чашками бульона на серебряном подносе.

– Выпей, – сказала старая женщина. – Тебе нужно подкрепить силы. Надо готовиться к изнурительному сезону.

– Вы были столь добры, пригласив меня. – Каролина проникалась к своей хозяйке все большей симпатией. Она предполагала встретить пышущего огнем дракона, но приглашение было проявлением запоздалого любопытства, если не искренней приязни; первое из двух казалось Каролине куда более обещающим. Сама она тоже испытывала любопытство, и по многим причинам.

Пока разговоры о прошлом не возникали. Портрет Дениз Сэнфорд висел в гостиной, она выглядела очень молоденькой, и если бы не слегка удивленное выражение лица, очень похожей на Блэза. Портрета отца, Уильяма Сэнфорда, не было.

– Я его убрала, – сказала миссис Делакроу. Ты бы хотела его получить?

– Конечно.

– Он изображен в военной форме. Во время войны он сражался на стороне янки.

– Вряд ли так уж сражался, – не сдержалась Каролина.

– Это лучшее, что я о нем слышала. Мы поддерживали контакты только из-за Блэза, он мой последний внук, последняя родня, если не принимать в расчет Новый Орлеан – там я в родстве едва ли не со всеми.

– Тяжкое бремя!

Миссис Делакроу взяла Каролину под руку и они медленно шли по лужайке в направлении розовых мраморных ступенек.

– Мэми Фиш ждет нас к ланчу, она просто сгорает от нетерпения с тобой познакомиться.

– Не могу сказать того же о себе.

– Скажи ей это! Это будет для нее потрясением. Она считает себя самой интересной женщиной на свете, и сейчас, когда старая мадам Астор начала увядать, Мэми хочет занять ее место или скорее это Гарри Лер хочет сделать ее нашей некоронованной королевой.

– Волнующая перспектива, – пробормотала Каролина, размышляя, нельзя ли из этого сделать заметку и послать в «Трибюн» – разумеется, анонимно.

Они вошли в кабинет с украшенными лепниной стенами; мраморный бюст Марии Антуанетты вожделенно смотрел в окно, словно проголодавшаяся королевская овца на сочную траву газона.

– Когда у меня в гостях была миссис Лейтер, она спросила, не работа ли это Родена.

У Каролины всегда вызывало смех любое упоминание богатой чикагской дамы, которая с грандиозным успехом выбросила на брачный рынок трех прекрасных девиц, самая привлекательная из них вышла замуж за лорда Керзона, ныне вице-короля Индии, где вице-королеву величали не иначе как «Лейтер Индия»[108]108
  Leiter – лидер (нем.).


[Закрыть].

– Я, конечно, объяснила миссис Лейтер, что Роден увековечил всю королевскую семью, начиная с Карла Великого. Она сказала, что ее это не удивляет, поскольку он ваял только лучших представителей рода человеческого. И еще она сказала, – миссис Делакроу издала звук, больше всего напоминающий храп, – что я должна посмотреть бюст руки ее дочери работы Родена.

Миссис Делакроу предложила съездить в Казино, деревянный, крытый дранкой сельский дом, своего рода деревенский центр одетого в мрамор Ньюпорта, малый Трианон для якобы простого народа. Здесь на кортах с травяным покрытием играли в теннис, в Пиацце Подковы целый день играл оркестр Муллалая, пока ведущие активный образ жизни дамы чинно прогуливались, иной раз целой компанией, на свежем воздухе, а столь же энергичные мужчины ходили под парусами; что касается малоэнергичных, то они удалялись в библиотеку, где наслаждались свободой от дам, простого люда и книг.

Каролина, однако, заявила, что ей нужно – она чуть было не произнесла неприличное слово «поработать», но быстро вспомнила расхожий эвфемизм – «написать несколько писем» и заняться туалетами. Миссис Делакроу оставила ее в покое и села в экипаж одна, если не считать бедной родственницы мисс Эспинолл, выполнявшей в разгар сезона функцию компаньонки. Остальную часть года мисс Эспинолл тихо предавалась стародевическим радостям сельской жизни штата Луизиана.

Маргарита приготовила изысканный костюм от Уорта; само совершенство, если не считать, что ему было уже три года – факт, который не спрячешь от острых глаз ньюпортских дам. Но с репутацией эксцентричной особы Каролина могла себе позволять некоторые вольности. К тому же она ведь Сэнфорд, и разве ее не пригласила миссис Делакроу, считавшаяся смертельным врагом ее матери Эммы?

Считавшаяся? Каролина устроилась в кресле, обтянутом потертым Обюссоном, и смотрела на море, где сновали лодки и яхты с надутыми парусами; ей вдруг пришла на ум богохульная мысль о беременных монахинях – несомненное влияние хозяйки дома. Какие на самом деле чувства испытывала эта старая женщина к ее матери? Что она на самом деле думала о дочери ее матери? И зачем это настойчивое приглашение, которое она вынуждена была принять к неудовольствию миссис Джек Астор? Тем не менее они были довольны обществом друг друга; несмотря на разгар сезона, других гостей в доме, на удивление, не оказалось. Смутные упоминания луизианских родственников, не приехавших ввиду слабого здоровья, навели Каролину на мысль, что она своим присутствием затыкает некую брешь и приглашение явилось лишь скоропалительной импровизацией. Но в любом случае приятно было очутиться в громадном пустом мраморном дворце. Слуги вымуштрованы, иными словами – невидимы, когда в них нет нужды; к несказанной радости Маргариты многие из них были французы. Спасительная прохлада, залитые солнцем и ароматом роз комнаты, мебельный лак с лимонным запахом и неизменный, пропитанный йодом морской воздух.

Многое можно сказать о прелестях праздности и богатства, подумала Каролина, аккуратно раскладывая на паркете первые полосы девяти газет, составлявших ее ежедневное чтение. Сейчас все они уже воспринималась ею как старые знакомые. Она знала, почему одна газета неизменно раздувает каждую победу буров в Южной Африке: жену и дочь издателя не приняли при Сент-Джеймсском дворе, а другая – пишет только о победах англичан, что объяснялось давней любовной связью редактора с английской дамой, муж которой был владельцем аукциона в Нью-Йорке. Каролина могла даже предсказать, как та или иная американская газета откликнется на любое важное событие. Только Херст время от времени ее озадачивал, потому что он был своего рода художником, ртутным, непредсказуемым и склонным к измышлениям.

О самом Ньюпорте писали две нью-йоркские газеты, в других о нем практически не упоминалось. Ньюпорт попал в заголовки газет благодаря Уильяму К. Вандербильту, который проехал на автомобиле из Ньюпорта в Бостон и обратно за три часа пятьдесят семь минут, покрыв расстояние в сто шестьдесят миль. Она запомнила эти цифры. Они дадут ей прекрасную тему для разговора на ланче у миссис Фиш, где Гарри Лер играл роль постоянного мажордома. Старая мадам Астор охладила свой светский пыл, она предпочитала теперь оставаться в своем коттедже и принимала только самых преданных. Власть, говорили все, переходила в руки миссис Фиш, хотя миссис Огден Миллс, урожденная Ливингстон, была неоспоримой ньюпортской эрцгерцогиней, и когда мадам Астор выпустила скипетр из рук, она была обязана, хотя бы в силу своего демократического герба, его подхватить. Когда ее спросили, что она думает о Четырехстах семействах, миссис Миллс холодно сказала: «Фактически в Нью-Йорке есть только двадцать семейств». У миссис Миллс был один замечательный, даже уникальный, дар; в ее присутствии все чувствовали себя не в своей тарелке. «Бесценный дар», мрачно заметила миссис Делакроу, не обратив внимания на вечно испуганное выражение лица старой девы Эспинолл, своей неизменной спутницы.