Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Джон, – неодобрительно отозвалась Клара.

– О, Кэбот и мне ненавистен. – Адамс перевел взгляд с умирающего Кинга на пламя в камине. – Я всегда его презирал, но наслаждался его дружбой. Я думаю, что проблема Лоджа в его застенчивости.

– Застенчивых сенаторов не бывает, – словно высек на мраморе Кинг.

– Застенчивость? – Хэю вечный раздражитель Лодж таким не казался. Но может быть это так, и он прячет свою застенчивость за бесконечными комментариями, прерываемыми внезапными актами предательства по отношению к друзьям.

– Да-да, застенчивость, – повторил Адамс. – Он по природе своей Яго, вечно прячущийся в тени, предпочитающий творить зло, нежели бездействовать…

– И бездействовать, нежели творить добро, – добавил Хэй еще один пункт к обвинению. – Если Кэбот – Яго, то Маккинли – его Отелло.

– Нет, нет, – твердо возразил Адамс, – все-таки Отелло доверял Яго. Мне кажется крайне маловероятным, чтобы наш Август из штата Огайо доверял Лоджу или даже замечал его. Нет. В роли Отелло я вижу Теодора. Они дополняют друг друга. Теодор это действо и похвальба, Кэбот – дьявольский расчет. Кэбот это риф, о который разобьется корабль Теодора.

– Мне Кэбот симпатичен, – Клара решила прекратить эту тему. – Он и Брукс женаты на сестрах. Практически он твой родственник, Генри.

– Это не рекомендация, Клара, для члена дома Атрея…

– Из Куинси, штат Массачусетс. – Кинг обожал подтрунивать над Адамсами. Их крайнее самомнение могло соперничать лишь с их убежденностью во всеобщей низости. Так или иначе, Хэй радовался, что он не представитель великого клана в четвертом поколении. Лучше быть своим собственным предком, своим собственным отцом-основателем. Интересно, что будет с Делом в двадцатом столетии, которое началось, по мнению Рута, первого января 1901 года? Хэй прожил в новом веке уже четыре месяца (королева Виктория поступила мудро, скончавшись через три недели после наступления новой эпохи) и был более чем когда-либо убежден, что не случилось бы большой беды, если бы он до него не дотянул. Делу же предстоит прожить в новом столетии не менее пятидесяти лет. Отец искренне желал сыну удачи.

2

Каролина встретила Дела в дверях своего кабинета, полного первых, всегда для нее дорогих, весенних жужжащих мух. Дел выглядел крупнее, чем до отъезда, грудь стала шире, обозначился живот, и, пожалуй, он стал чуточку выше. Они обменялись неловким рукопожатием. Мистер Тримбл смотрел на них, благожелательно улыбаясь. Он еще раньше дал им свое непрошенное благословение.

– Женщина не должна оставаться одна слишком долго, – говорил он, – особенно в южном городе вроде Вашингтона.

Каролина только что вернулась из Нью-Йорка, где она провожала Плона, отправившегося домой и обогатившегося двумя портсигарами.

Дел явился, чтобы повести ее обедать. Они смотрели друг на друга через бюро с выдвижной крышкой.

– Ты, действительно, была на стороне буров? – спросил Дел.

– А ты, действительно, тайно поддерживал англичан? – Пробританская политика Маккинли служила главной мишенью нападок Брайана, а творцом ее считался убежденный англофил государственный секретарь Джон Хэй и его столь же зловещий сын, назначенный американским генеральным консулом – разве это не непотизм? – в Претории.

– Да, – сказал Дел, чем немало удивил Каролину. – Но лишь тайно. Ни слова не сорвалось с моих дипломатически запечатанных губ. Я был сама осторожность, как мой отец.

– Мы были на стороне буров, потому что наши читатели – и рекламодатели – были или остаются на их стороне. Так или иначе, все позади. Твоя команда победила. Наша проиграла.

– И все подонки ирландского и немецкого происхождения вступили в демократическую партию, где им и место.

– Чем же ты теперь займешься?

Джон Хэй говорил ей, что сомневается, останется ли Дел на дипломатической службе, но Хэй всегда говорил то, что хотел услышать собеседник. Он знал, что Каролина и мысли не допускала о том, чтобы стать дипломатической женой и переезжать с одного места на другое с каждым новым назначением.

Но Дел предпочел уклониться от прямого ответа.

– Ты увидишь сама, что будет дальше.

– Когда?

– Сегодня. За обедом.

Заинтригованная, Каролина села в семейный экипаж Хэев, который свернул с Маркет-плейс на Пенсильвания-авеню.

– Стало больше электрических машин, – заметил Дел. – И телефонных проводов. – Провода, как спагетти, тянулись во всех направлениях и яркое полуденное солнце отбрасывало на улицу тень, похожую на затейливую паутину. Деревья по обеим сторонам улицы покрылись первыми цветами. Апрель в Вашингтоне настолько напоминал Каролине парижский июнь, что она вдруг почувствовала тоску по дому – настроение, совершенно не подходящее для молодой дамы, которая целый год не видела своего жениха. Она заметила на его пальце перстень с опалом, попыталась представить себе обручальное кольцо на своем пальце, но вместо этого вспомнила Сен-Клу-ле-Дюк. Они договорились с Блэзом, что ни один из них туда не поедет, пока окончательно не решится проблема наследства. Маргарита готова была наложить на себя руки. Каролина стоически держалась.

– Я стоик, – сказала она невпопад. Но Дел в этот момент объяснял что-то вознице.

– Мы подъедем с южной стороны. – Сейчас они находились напротив безукоризненно восстановленного и заново декорированного фасада отеля «Уиллард». Чернокожие дети стояли на тротуаре с букетиками нарциссов и ветками цветущего кизила, бледно-розовыми и белыми.

– В Белый дом? – спросила Каролина.

– Да. Мы приглашены на обед к президенту. – Маленькие глаза Дела посверкивали; в один прекрасный день он будет таких же необъятных размеров, как его мать, подумала Каролина; будет ли она счастлива рядом с такой массой мужского тела?

Хотя южный вход в Белый дом планировался первоначально как парадный подъезд, в Вашингтоне ничего не делалось в соответствии с задуманным. Например, Капитолий, расположенный на холме, своим величественным фасадом смотрел на барачный поселок, а его мраморная задняя сторона выходила на Пенсильвания-авеню и незапланированный городской центр. Предполагалось, что город будет расти на запад и на юг, получилось же наоборот: он рос на восток и на север. К президентской резиденции был запланирован подход через парк со стороны реки с прекрасным видом на холмы Вирджинии на противоположном берегу, однако неожиданное главенство Пенсильвания-авеню вынудило обитателей превратить северный портик в парадный подъезд, и только тайным или частным визитерам рекомендовалось подъезжать через грязный в это время года парк к довольно-таки жалкому громадному входу, где витые лестницы выглядели так, словно были спланированы для республиканской коронации того типа, какой под открытым небом удостаиваются венецианские дожи на столь же помпезной лестнице.

Коридор внизу был пуст. Каролина как всегда изумилась небрежности во всем, что касалось Белого дома. Если не брать в счет единственного полицейского, который читал газету за дверью, в довольно темном коридоре они оказались одни.

– Как было бы легко, – прошептала Каролина, хотя если у стен нет ушей, то прежде всего у этих стен, – устроить государственный переворот.

– Кому это придет в голову? – Дела эта мысль искренне удивила. – Страна слишком велика.

– Но дом очень мал.

– Дом это ничто, – сказал Дел, когда они начали подниматься по скрипучим ступенькам. – А вот страна, действительно, велика для подобных затей.

В главном холле, как всегда полном визитеров, у ширмы Тиффани их встретил Кортелью.

– Президент примет вас в семейной столовой. Она тоже будет.

– Ей лучше? – спросил Дел.

Но Кортелью в этот момент вводил их в маленький президентский лифт, затем закрыл за ними дверцы и остался снаружи. С тревожащим грохотом лифт начал подниматься. Каролина вцепилась в руку Дела: а вдруг машина застрянет? А вдруг они умрут от удушья, если помощь не подоспеет вовремя? По истечении срока – если не президентского, то пребывания в чистилище – лифт остановился и Дел повел Каролину в жилую часть дома. Один из немцев-лакеев открыл дверь в столовую, где был накрыт стол на четыре персоны. К удивлению Каролины, миссис Маккинли уже сидела на своем месте. Интересно, ее ввезли и усадили за стол, как куклу? Хорошенькое личико казалось нереальным. Как и многие другие женщины, чья жизнь сводится к болезни, она выглядела моложе своих лет.

– Мисс Сэнфорд, – голос оказался слегка гнусав и похож на воронье карканье, – я рада видеть вас снова. Садитесь здесь, рядом со мной. Майор сядет по другую руку от меня. Не знаю почему, но департамент мистера Хэя бывает так недоволен, когда муж и жена сидят за ужином рядом. Быть может, именно ради этого люди и женятся, кто знает?

– Не могу ничего сказать, миссис Маккинли. Ведь я не замужем…

– Да, – сказала Первая леди и улыбнулась. Улыбка была приятная, как у молоденькой девушки. – Вы прекрасная пара, да к тому же с деньгами. Известно ли вам, что Майор единственный честный человек, когда-либо избранный президентом? Мистер Кливленд пришел сюда нищий, как церковная крыса, но уйдя, смог купить себе настоящий особняк в Принстоне. Мы же с Майором после всех этих лет экономии сумели лишь выкупить наш старый дом в Кантоне, штат Огайо, и знаете, сколько мы заплатили?

– Откуда мне знать, – сказала Каролина, которая знала. В «Трибюн» была об этом статья.

– Четырнадцать тысяч пятьсот долларов, и Майору придется потратить еще три тысячи – а это все, что у нас осталось, – на приведение дома в порядок, чтобы, когда я плохо себя чувствую, например, летом мы могли там жить, а он мог бы по-прежнему быть президентом, ведь есть телефон и прочее. Вы играете в криббидж, дорогая?

– Нет, но я могу научиться.

– Вы просто обязаны. Юкер тоже хорошая игра. Я постоянно выигрываю. Это очень важно, чтобы у жены было чем заняться.

– У мисс Сэнфорд есть газета. – Дел хотел прийти Каролине на помощь, но допустил промах.

Миссис Маккинли спрятала гримасу в букете оранжерейных роз, стоявшем возле ее тарелки.

– Я никогда… таких вещей не читаю.

– Я тоже, – быстро ответила Каролина. – Я только издаю, а это очень похоже… на игру в криббидж, мне кажется, – добавила она бездумно. Зачем она здесь? Очевидно, чтобы получить одобрение Майора и его леди в качестве жены Дела; но разве это так важно?

Майор стоял в дверях столовой, большой и безмятежный, с искринкой в глазах – не от опиума ли, который он, говорят, принимает? На его левом шелковом лацкане красовалась розовая гвоздика в тон роз Айды. Каролина встала и поклонилась. Президент подошел к ней, взял ее руку в свою и нежно усадил на ее прежнее место. Его низкий красивый голос был слегка грубоват, как у супруги, но без плаксивой гнусавости.

– Я рад вашему приходу, мисс Сэнфорд. Садитесь, мистер Хэй. Айда… – Он мягко коснулся лица жены, она нежно поцеловала его руку. Каролина обратила внимание, как они оба бледны. Он едва не умер от воспаления легких после приема в Нью-Йорке, а у нее прошлым летом был нервный припадок. Каролина попыталась представить, что это значит – стоять во главе этой сильной и шумной страны, но у нее ничего не получилось.

Обед был простой и обильный, как обтянутый серой жилеткой живот президента, начинавшийся где-то очень высоко и делавший резкий изгиб вперед, что мешало ему близко придвинуться к столу, отсюда, без сомнения, и единственное пятно от сока в форме трилистника на черном сюртуке, свисавшем отвесными складками справа и слева от громадного живота подобно театральному занавесу, открывавшему центральную часть сцены. За куропаткой подали бифштекс, за ним последовали жареные цыплята, причем к каждому блюду подавали разные сорта горячего хлеба – сдобные булочки, кукурузные лепешки, жареные хлебцы и масло. Маслом были политы все кушанья, и Майор ел все подряд, тогда как Айда изредка брала себе кусочек чего-нибудь. Каролина с тревогой заметила, что Дел в еде не отставал от президента: оба явно были любители поесть. Неужели Дел станет таким же толстым? На будущее Каролины легла обширная тень, судьбоносная, как живот президента Маккинли.

Президент говорил о предстоящей поездке по стране.

– Миссис Маккинли разделит со мной тяготы… – Он смотрел на нее с любовью. Она обгладывала куропатковую ножку.

– С нами будет ее врач. И, конечно, ваш отец. Вообще-то я хотел взять с собой весь кабинет министров. Не все могут приехать сюда, в Вашингтон, чтобы посмотреть на нас …

– Мне кажется, что приезжают все, – хмуро заметила миссис Маккинли.

– Да что ты. Мы сами поедем к ним. Меня огорчают эти избирательные кампании, когда я сижу на крыльце своего дома в Кантоне. А я хочу… я люблю поговорить с людьми.

– Я этого терпеть не могу. – Айда намазала маслом кукурузную лепешку. – И никогда этого не любила. Они всегда чего-то хотят от моего драгоценного.

Президент игнорировал это облигато.

– Получаешь представление, о чем они думают; сидя здесь, это невозможно узнать. И еще получаешь возможность поговорить с ними по душам, без посредничества газет.

– Тебе известно, что мисс Сэнфорд – издательница одной из этих газет, милый? Я посоветовала ей научиться играть в юкер. Гораздо лучшее занятие. И деньги можно выиграть, если вы рискнете, хотя это грех. – На лице Айды вдруг мелькнула хитреца.

– Мне нравится ваша газета, мисс Сэнфорд. Почти всегда, – добавил Майор, весело блеснув своими глазищами.

– Нам нравится ваша администрация, мистер президент. Почти всегда.

Маккинли расхохотался.

– После этой поездки мы будем нравиться вам чаще.

– Президент намерен выступить против трестов, – вступил в разговор Дел.

– Как полковник Брайан? – не сдержалась Каролина.

– Скорее, как полковник Рузвельт. – Вежливость не покинула Майора.

– Я бы сказал – как президент Маккинли. – Дел совсем очарован Майором, подумала Каролина. – Президент подойдет к этой проблеме со всей решительностью. Он хочет говорить о тарифе. Он хочет добиться взаимовыгодной торговли.

Айда зашипела на Дела. Выражение лица президента не изменилось. Дел продолжал говорить.

– Он собирается наконец бросить вызов сенату…

Айда начала шипеть громче. Когда Каролина повернула голову в сторону хозяйки, Маккинли быстрым отработанным движением накинул на голову жены испачканную маслом салфетку, но не быстрее, чем Каролина успела увидеть раскрытый в отвратительной гримасе рот и белки широко открытых закатившихся глаз. Под салфеткой по-прежнему раздавалось шипение.

– Надеюсь, вы не напишете об этом в своей газете. – Маккинли положил себе на тарелку порцию испанского омлета, который подали, когда Каролина начала уже молиться об избавлении от еды.

– Конечно нет, мистер президент. Я отлично понимаю всю конфиденциальность того, что здесь происходит. – Шипение сменилось гортанными звуками.

– Каролина умеет хранить тайны, сэр, – сказал Дел. Однако он нервничал.

– Я в этом уверен. Но не сказал бы этого о мистере Херсте. – Маккинли покачал головой; он говорил с набитым ртом. – Вы читали «Нью-Йорк джорнел»? Я не только самое ненавистное существо на американском континенте – это точная цитата – несмотря на мое переизбрание, но и…

– Вы побили Брайана даже в его родном штате…

– Но я проиграл Нью-Йорк, недобрав тридцать тысяч голосов. Теперь они пишут, что если от неугодных людей можно избавиться, только убив их, то пусть начнут убивать.

– Это чудовищно! – Каролина была шокирована, еще более ее огорчило то, что она пропустила статью. Дел объяснил почему.

– После первого выпуска Херст снял статью. Она не попала в поздние выпуски. Хоть раз Желтый мальчишка сообразил, что зашел слишком далеко, даже для него. И Блэз… – добавил Дел. Миссис Маккинли затихла.

– Это еще более странно, – ровным голосом сказал президент, – учитывая, что мистер Херст только что прислал ко мне одного из своих редакторов извиниться за то, что они писали обо мне во время избирательной кампании.

Когда убили губернатора штата Кентукки, не знающий удержу Амброз Бирс, лихой сотрудник Херста, написал четверостишие, которое буквально потрясло всю страну:

 
Тщетны поиски пули,
пробившей Гебела грудь.
Ее не найти, она в пути —
Отправить Маккинли в последний путь.
 

– Херст хочет быть кандидатом демократов в девятьсот четвертом году, – сказал Дел. – Он считает, что Брайан попытал свой последний шанс, и теперь он займет его место.

– Желаю ему удачи. – Маккинли был в благодушном настроении. Каролина сомневалась, такой ли он добродушный, каким хочет казаться, или он просто великолепный актер. – Так или иначе, я выхожу из игры. Я не стану больше баллотироваться.

– Это огорчит отца, – сказал Дел. – Он надеется уговорить вас на третий срок[119]119
  XXII поправка к конституции США, ограничившая срок пребывания президента в должности двумя четырехлетиями, была принята в 1951 году.


[Закрыть].

– Лучше поставить на этом точку. – Маккинли повернулся к жене. Увидев, что ее шею и плечи уже не сводит судорога, он снял с ее лица салфетку.

– Нет ничего более занудного, чем разговоры о тарифе. – Айда продолжила то, на чем она остановилась.

– Так давайте больше не будем об этом. – Майор улыбнулся ей и подал знак лакею принести первый из нескольких пирогов.

– Я хочу, чтобы мой второй срок не был политически ангажирован. Я хочу сделать то, что необходимо сделать, без оглядки на переизбрание.

– Бедный Марк Ханна, – пробормотала Каролина.

Маккинли не без удивления отдал должное проницательности Каролины.

– У него будут некоторые проблемы. Но я решение принял.

– Он болен. – В голосе Айды слышались довольные нотки. Она положила себе кусок яблочного пирога; приступ не лишил ее аппетита. Знает ли она, что с ней произошло? Или она просто не заметила, как дичь внезапно сменилась десертом?

– Как вы думаете, – спросила Каролина, – есть ли какие-нибудь шансы, что кандидатуру Херста выдвинут?

Маккинли покачал головой.

– Он слишком неразборчив, слишком аморален, слишком богат. Но если ему каким-то образом удастся купить выдвижение своей кандидатуры, его все равно никогда не выберут. Смешно, что он называет меня самым ненавистным человеком в Америке в то время, когда я пользуюсь немалой популярностью, а ненавидят именно его.

– Немалой ненавистью, – сказала Каролина.

– Немалой ненавистью, – повторил Маккинли и повернулся к Делу.

– Ты рассказал мисс Сэнфорд?

– Нет, сэр.

– Рассказал отцу?

– Пока не говорил никому.

– Это была моя идея, – сказала Айда, пристально глядя на Каролину.

– Что вы имеете в виду, мистер президент?

– Я назначаю Дела заместителем личного помощника президента; учитывая, что когда мистер Кортелью уйдет, получив повышение, Дел займет его место.

Дел покраснел от удовольствия.

Каролина сразу же оценила эту странную симметрию.

– Должность, которую занимал Джон Хэй, когда приехал в Вашингтон с президентом Линкольном.

– Это совпадение кажется мне удачным. – Президент улыбнулся, протер губы салфеткой, оставив капельку масла на наполеоновском подбородке.

– Как давно это было. – Айда жила сегодняшним днем, если вообще отдавала себе отчет во времени.

– Но если заглянуть далеко вперед, то через тридцать восемь лет ты станешь, как твой отец, государственным секретарем.

– Это будет, – Маккинли сделал паузу не столько для подсчета, сколько изумившись полученной дате, – в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Какими мы станем тогда?

– Мы уйдем, дорогой. Мы отправимся на небо к крошке Кэти. И избавим всех от нашего присутствия. – Миссис Маккинли отложила салфетку. – Мы будем пить кофе в Овальной гостиной. – Президент помог ей встать, Каролина и Дел сопровождали державную чету с обеих сторон. – Я рада, что вы с Делом поженитесь. – Так Айда дала свое благословение и назначению, и браку. Каролина искренне порадовалась за Дела. Поженятся они или нет, она желала ему добра и понимала, что это был величайший день в его жизни. Как Линкольн возвысил молодого Джона Хэя из массы никому не известных людей и ввел в историю, так теперь Маккинли возвышал его сына.

В Овальной гостиной уже был накрыт кофейный столик.

– Когда ты приступишь к своим новым обязанностям? – Каролина помогла президенту усадить еле державшуюся на ногах Первую леди в зеленое вельветовое кресло.

– Осенью, – сказал Дел.

– После моей поездки по стране. – Маккинли медленно покачивался в зачехленном кресле-качалке, как бы помогая должным образом разместить в необъятном желудке обильный обед. – Мне рассказать отцу или ты предпочитаешь сделать это сам?

– Лучше вы, сэр.

– Нет, – твердо сказала Каролина. – Дел обязан сам хоть раз открыться отцу.

– Твоя дама – прирожденный политик. – Это был высочайший комплимент, на который был способен Майор. Он улыбнулся Каролине, и ее вновь поразила красота его простого лица. С годами добрый нрав не сделал внешность президента скучной и заурядной, напротив, от него стало исходить почти божественное сияние – почти, потому что, в отличие от богов, в Уильяме Маккинли не было ни гнева, ни злобы, ни зависти к счастью смертных, а только постоянное благостное сияние уютного нимба вокруг крупной головы, а его закругленный подбородок отражал полуденное солнце в масляном пятнышке, которым он был помечен, словно священным бальзамом.

3

Николэя усадили у камина в кресле с прямой спинкой. Потертый клетчатый плед закрывал нижнюю часть того, что скоро должно было превратиться в скелет, но уже сейчас выглядело именно так. Неухоженная длинная седая борода. Почти ослепшие глаза, прикрытые от солнца зеленым козырьком. Хэй не находил в старике ничего от молодого секретаря, который убедил президента Линкольна взять с собой юного Джонни Хэя в Вашингтон в качестве помощника. «Мы не можем взять с собой весь Иллинойс», – жаловался Линкольн. Но Хэй все же стал сотрудником Белого дома, кабинет и кровать он делил с Николэем, который был пятью годами его старше. Позже, по завершении героической эпохи – Хэй всегда воспринимал ее как американскую Илиаду, – они вместе в течение десяти лет писали историю Линкольна. Затем Николэй получил синекуру в виде должности судебного исполнителя Верховного суда, вскоре заболел и вышел в отставку. Теперь он жил с дочерью в маленьком доме на Капитолийском холме, на обочине американского настоящего, но в центре его прошлого.

Хотя Николэй нисколько не напоминал человека, которым он когда-то был, Хэй, несмотря на свои многочисленные недуги, по-прежнему ощущал себя тем юношей Джонни Хэем из прошлого, который просто приклеил бороду и загримировался под престарелого государственного мужа и тем обманул всех, кроме самого себя. Он знал, что обречен навсегда быть таким, каким он был – молодым и желанным – и, слово, которое он не любил, – очаровательным, даже когда приходилось очаровывать собеседников.

– Надеюсь, твоя работа продвигается, – Хэй показал на письменный стол, где лежали кипы книг и бумаги. Николэй писал еще одну книгу о Линкольне, сделав недавно перерыв для путешествия по Нилу.

– Пытаюсь работать. Но голова уже не та. – Хэя всегда поражало, что Николэй, баварец по происхождению, так и не избавился от немецкого акцента.

– Не только у тебя.

– О тебе этого не скажешь, Джонни. – За спутанной бородой короля Лира мелькнула улыбка молодого Николэя. – С годами ты становишься все более похож на лисицу…

– Лисица тоже уже не та, Нико. Собаки почуяли ее след. Я слышу рожки охотников. – Хэй всегда был мастером элегических метафор.

– Ты можешь спрятаться в норе. – Николэй трясущейся рукой натянул на себя плед. Рука была белая, бескровная, мертвая. – Я рад за твоего мальчика.

Хэй согласно кивнул, спрашивая себя, почему его это не радует. В последнее время, после Претории, сын нравился ему, как никогда раньше, но он никак не мог смириться с тем, что сын станет таким точным и очевидным его замещением. Когда сын начал восхождение по лестнице славы, отец должен будет освободить ему сначала место наверху, а затем и саму лестницу.

– Дел далеко пойдет, – сказал он. – Я никогда не думал, что в нем есть нужные для этого качества, но президент увидел и видит. Дел стал президенту как сын.

– Но не тебе? – Нико смотрел на Хэя, который разглядывал старую, потускневшую от времени литографию Линкольна с двумя его секретарями, Николэем и Хэем. Неужели он был таким молодым?

– Да, да, и мне тоже. Но он больше похож на мать… Как бы там ни было, он в начале пути, мы – в конце.

– Ты – нет, – спокойно сказал Нико. – Я – да. Я умру в этом году.

– Нико… – начал было Хэй.

– Я полагаю, что впереди ничего больше нет. А ты?

– Я стараюсь об этом не думать. Ничего особенного нет и сейчас, вот что я скажу.

– Религия… – начал Николэй, но тут же замолчал. Оба смотрели на безучастные языки пламени.

– Я наконец еду в Калифорнию. – При мысли об этом настроение Хэя поднялось. – Мы отправляемся завтра. Президент, министр почт, я и еще сорок человек. Мы попробуем заново перебинтовать раны Юга, затем поедем в Лос-Анджелес, там увидим фиесту, оттуда в Сан-Франциско, где к нам присоединятся остальные члены кабинета, кроме умницы Руга, который сказал, что не может оставить военное министерство, откуда он управляет нашей далеко раскинувшейся империей. Ты думаешь, это мудро?

– Что мудро? – Николэй не вполне уловил, что имеет в виду Хэй.

– Империя, которую мы сколотили. Как ты считаешь, – Хэю действительно было интересно, что ответит Нико, – одобрил бы это Старец?

Нико ответил не задумываясь.

– Старец – нет. Владыка – да. Двойственность ума была ему привычна.

– Но действовал он, следуя единому принципу.

– Да, но он всегда очень долго размышлял, перед тем как начать действовать. Осторожный Старец и жесткий Владыка спорили между собой беспрерывно, и наконец в роли арбитра появлялся мистер Линкольн и принимал решение.

– Майор тоже долго думает, прежде чем принять решение.

– Майор – не Линкольн.

– Конечно, нет. Но он по-своему так же незаменим. Я думаю, что мы действовали правильно. Я убедился в этом, когда был в Англии и увидел, какое процветание, какую цивилизацию принесла им империя. Теперь они зашатались. Мы должны подхватить то, что выпадает из их рук.

Нико в упор посмотрел на Хэя.

– Мистер Линкольн никогда не хотел, чтобы мы были чьими-то хозяевами.

– Пожалуй, ты прав. – Хэй давно уже перестал думать о том, как воспринял бы Линкольн современный мир. – Но дело сделано. У нас уже связаны руки.

– Когда Дел перебирается в Белый дом?

– Осенью. Он будет работать вместе с Эйди в государственном департаменте, пока я в отъезде… Он собирается жениться на дочери Сэнфорда.

– У Хэев в руках всегда волшебная лоза для поиска денег.

– Не забывай, что Дел еще и Стоун…

– Ты доволен?

Хэй ответил утвердительно. Он действительно был доволен.

– Они поженятся осенью. А Элен выходит за сына Уитни…

– Какой путь прошли мы от Иллинойса.

– Да уж. – С возрастом Хэй все чаще задумывался, как иначе могли сложиться обстоятельства. Никакая лестница не казалась ему привлекательнее той, по которой он взобрался, почти без усилий, почти на самый верх. – Не думаю, чтобы я когда-нибудь хотел стать президентом. – Он адресовался поленьям в камине.

– Конечно, хотел. Ты забыл самого себя?

– Наверное, забыл.

– А вот я не забыл. Амбиции сжигали тебя. Ты два раза пытался баллотироваться в конгресс. Конечно, уж не ради общества, которое ты бы там нашел.

– Может быть, ты прав. – Хэй ответил на почти риторический вопрос Нико. – Да, я довольно сильно подзабыл самого себя. И все равно очень странно: в течение года я был первым конституционным наследником президента. Так что я довольно высоко взобрался по той лестнице, по которой хотел или не хотел взобраться.

– У Маккинли отменное здоровье, – засмеялся Нико и зашелся в кашле.

– В отличие от моего. После этого путешествия я уезжаю в Нью-Гэмпшир до конца лета. Мы все будем там. Дел и Каролина тоже. – Хэй взглянул на висевшую на стене литографию. – Ты его видишь во сне?

Нико кивнул.

– Все время. И тебя тоже. Таким, каким ты был. Молодым.

– И что там происходит?

– Обычные сны, какие видят перед уходом. – Хрупкие пальцы Нико потянули жесткую бороду. – Дела идут кувырком. Я не могу найти важные документы. Я роюсь в его бюро. Я не могу разобрать почерк, и президент нервничает, и беда…

– «Эта большая беда», – кивнул Хэй. – Он никогда не произносил слов «Гражданская война». Да и слово «война» тоже. Только – «Большая беда» или «Этот мятеж». Как он выглядит во сне?

– Печальным. Я хочу помочь ему, но не могу. Я в отчаянии.

– А я уже давно не вижу его.

– Ты не был так близок с ним … в конце, как я.

– Не говори так! Но какое это имеет отношение к снам? Я вижу сны ночи напролет, и почти все, кого я встречаю в них, уже умерли. Но его я не вижу. Не знаю, что бы это значило.

Нико пожал плечами.

– Если он захочет, то придет.

Хэй засмеялся.

– Когда в следующий раз его увидишь, скажи ему, что я его жду.

– Обязательно, – сказал Нико с немецким висельным юмором, – скажу ему лично. На небесах. Там, где заканчивает путь наш брат – политик.

4

Блэз и его однокашник Пейн Уитни миновали четырехугольник, очерченный праздничными знаменами в честь встречи выпускников разных факультетов. Это их третья встреча, и Блэз согласился приехать только потому, что Каролина сказала ему, что здесь будет Дел Хэй, первый из их выпуска, добившийся едва ли не мировой известности. «Тебе будет завидно», – сказала она ехидно. Они все собирались встретиться в Нью-Хейвене, а затем она с Делом и Пейном должны были отплыть на громадной яхте Оливера Пейна; потом она и Дел поедут в Сьюнапи, штат Нью-Гэмпшир, где Хэй-старший ублажал свои недуги в кругу семьи. Когда Блэз рассказал Шефу о встрече йельских выпускников, тот сказал: «Постарайся расположить к себе Хэя-младшего».

В разгар лета в Коннектикуте стояла тропическая жара, воздух был напоен ароматом роз, пионов и виски: выпускники прикладывались к фляжкам, переходя от одной группы к другой. Блэз все время думал, почему пребывание в Йеле не вызывало в нем особых восторгов.

– Ты слишком спешил начать самостоятельную жизнь, – сказал Пейн, словно вторгаясь в его мысли. – Ты должен был остаться и закончить… – Пейн не стал продолжать не столько из чувства такта, сколько из-за отсутствия в его лексиконе приличных слов, способных выразить его отношение к Херсту. Для однокашников Херст оставался воплощением дьявола.

– Закончил – не закончил, какая разница? – Блэзу трудно было возразить. Они находились у входа в псевдоготический университетский городок. За деревьями начиналась Чейпел-стрит и находился их отель «Нью-Хейвен хаус». Подъехал трамвай. Мужчины в соломенных шляпах и женщины в широкополых шляпах и цветастых платьях вышли из вагона и поспешили в кампус. Дел с однокашниками все еще были в гостинице; там будет шампанское, сказал он Блэзу, дабы «отпраздновать мою победу над бурами и англичанами».

– Ты партнер Херста? – спросил Пейн, когда они переходили улицу, запруженную колясками и электрическими автомобилями, движущимися в колледж.