Текст книги "Империя"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

– Мы, в наших краях, не такие уж простачки.

– Я так и не думала. – Каролину радовало, что благодаря шоковой ситуации, в которой она оказалась, она не испытывала никакого влечения к Джиму. Он же излучал сексуальную энергию, как пресловутое динамо Генри Адамса. Ей придется его охладить, решила она, не вполне уверенная, чего требовал и что позволял этикет беременности. Доктор, которого она анонимно посетила в Балтиморе, был настолько заинтересован гонораром за предстоящий аборт, что она решила к нему больше не обращаться. Она выжидала и сама не знала, чего именно.

– Теперь ты вернешься в свой Америкэн-сити?

Джим кивнул. Хотя его губы выглядели очень соблазнительно, она предпочла смотреть на Блок-Айленд.

– В понедельник. Китти беременна.

– О, нет! – удивление Каролины было столь спонтанным, что она, показалось ей, выдала себя с головой.

Но Джим просто усмехнулся в ответ.

– Для этого, как тебе известно, люди и женятся.

– Откуда мне это известно? – Она видела в этой ситуации макабрический юмор. – Понятия не имею. – Она овладела собой. – Она нездорова? Я имею в виду – у нее бывают приступы тошноты?

Джим кивнул, не проявив большого интереса к этой теме.

– Всегда при этом бывает неважное самочувствие.

– И когда же… будет ребенок?

– В октябре, полагает доктор.

В том же месяце, когда придет и ее срок. Он, как петух, прыгнул из постели в постель, может быть даже в один и тот же день. Впервые она поняла, насколько опасны мужчины. Мало того, что они наделены физическим превосходством, еще и эта ужасающая способность зачинать новую жизнь одним небрежным тычком. Права была мадемуазель Сувестр. Лучше сапфический образ жизни, «белый брак» между дамами, чем эта потная черная магия.

В дверях появился Блэз.

– Обед готов. – На этот раз она была рада появлению брата.

– У меня нет аппетита, – сказала она правду и вошла в салон одновременно с ударом гонга в столовой. Гарри Лер взял ее за руку, как в котильоне.

– Понятия не имел, что бывают такие красивые конгрессмены. – В краткий миг истины она подумала, что Гарри Лер знает. Но, конечно, он не может знать, и сердце ее забилось спокойнее. Не разовьется ли в ней скрытность, которая может выдать ее?

– Вы имеете в виду мистера Дэя? – Каролина улыбнулась Мэми Фиш, и та кивнула ей по-королевски. – Это приятель Блэза.

– На редкость привлекательная пара, не правда ли? – Лер звонко засмеялся. Каролина тоже засмеялась, и в голове ее внезапно созрел план действий.

2

Точно в полдень Каролина вошла в Павлинью аллею отеля «Уолдорф-Астория», в этот час довольно пустынную. Светский Нью-Йорк предпочел обосноваться в пределах сотни миль от города, а работающий Нью-Йорк в основном прекратил работу. Пустота и покой громадных залов навевали тревогу. Таким был, наверное, Париж, подумала Каролина, когда Бисмарк стоял у ворот.

Под пальмой ее ждал Джон Эпгар Сэнфорд, несколько полысевший и посеревший с тех пор, как они в последний раз виделись в Вашингтоне в прошлом году; он, как обычно, доложил о своих неудачных попытках расшевелить Хаутлинга. Поскольку в любом случае она скоро вступит в права наследства, они прекратили дело.

– Вы не сообщили в своей телеграмме, зачем вы хотите меня видеть, но я решил, что это касается нашего дела, и захватил документы с собой. – Он держал в руке кожаную папку.

– Все в порядке, – сказала она и села напротив. – Это не по поводу нашего дела. – Она отрепетировала множество зачинов, но ни один не казался верным. Придется положиться на вдохновение, решила она, но сейчас, когда они встретились, пришло не вдохновение, а легкая паника.

Джон спросил про вашингтонских Эпгаров. Каролина сделала ложный шаг.

– Один из них даже избран в конгресс. Джеймс Бэрден Дэй. Мне кажется, его мать…

– Я думаю, это его бабка была из Эпгаров, – сказал Джон. – Я знал ее.

– У него прелестная жена. – На этом Каролина оставила опасную тему. – Вам должно быть… – Она не сумела закончить фразу.

Однако Джон понял, что она хотела сказать.

– Да, мне довольно одиноко. Несмотря на обилие Эпгаров вокруг, я забыл, что такое семейная жизнь.

– Есть еще мы, Сэнфорды.

– Фактически, Сэнфордов совсем немного. Блэз… – теперь осекся Джон.

Каролина не пришла ему на помощь. Тема оказалась мертворожденной.

– Я много думала о том, – сказала она наконец за отсутствием вдохновения, – что мне пора замуж.

– Полагаю, это совершенно естественно. – Джон не проявил ни удивления, ни интереса.

– Скоро уже я получу наследство. – Она выложила главный козырь.

– Да. Вы будете очень богаты. Из того, что мне известно, могу заключить, что Блэз не сделал того, что нас пугало. Есть несколько кредитов мистеру Херсту, но Херст расплачивается скрупулезно. А так ваше наследство в целости и сохранности. Я надеюсь, – Джон вяло улыбнулся, – на вас женятся не ради ваших денег…

– Как на одной из несчастных героинь Генри Джеймса? Нет, не думаю, что это входит в мои… расчеты, пока, во всяком случае. Скажите, а патентное право, это трудная специальность?

На лице Джона мелькнуло удивление.

– Да не то чтобы трудная. Просто на это трудно прожить. Я сменил фирму, это вы знаете. Но длительная болезнь жены… – Голос медленно замирал, уступая место неловкой паузе.

– Я знаю, Джон, вы пережили нелегкое время. Простите меня. Я вам искренне сочувствую, – добавила она, довольная, что ей удалось вдохнуть в свои слова теплоту. Он был ей приятен, нравилось ей и то, что она явно нравится ему. – Однажды вы оказали мне честь, – Каролина уставилась на пальму, как бы надеясь увидеть если не обезьяну, то хотя бы готовый упасть кокосовый орех, – сделав мне предложение.

– О, простите меня, – сказал Джон, побледнев и заикаясь. – Это было после… после…

– … того как она умерла. Жаль, что я ее не знала. Она была…

– … святая, – сказал за нее Джон.

– Именно это слово я и имела в виду. Я обдумала ваше предложение – на это, понимаю, ушло много времени. Сколько же? Не меньше четырех лет. Я принимаю ваше предложение. – Наконец это было произнесено.

Удивление, написанное на лице Джона, не было высшей данью восхищения, какое выпадало когда-нибудь Каролине. Быть может, она незаметно для себя постарела? Или он помолвлен? Она же ничего не знает о его жизни. А вдруг у него постоянная требовательная любовница, быть может, даже негритянка, живущая во Флашинге, как тайная жена Кларенса Кинга.

– Но… но… Каролина.

– Вы не можете сказать, что это вас удивляет. – Разговор ей уже почти нравился.

– Нет, нет. Но я даже не мечтал… я хотел сказать… почему именно я?

– Потому что вы сделали мне предложение. Помните?

– Но другие наверняка…

– Только Дел Хэй, но он умер. Вы и я, мы оба – живы.

– Не знаю, что и сказать. – У Джона был такой вид, будто кокос и в самом деле свалился ему на голову.

– Вы можете сказать «да», дорогой Джон. Вы можете сказать «нет». Я приму любое ваше решение. Единственное, что меня не устраивает, это неопределенность. Я против того, чтобы вы тщательно все взвешивали, как это принято у вас, юристов. Я хочу получить ответ сейчас, любой ответ.

– Да. Конечно, да. Но…

– Что но?

– Я потерял все. Мы, моя семья, я хотел сказать, мы полностью разорились два года назад, когда рухнул банк «Мононгахила комбайн», а потом ее болезнь…

– У меня достаточно денег для двоих, – мягко сказала Каролина. – Или будет достаточно уже совсем скоро.

– Но это неправильно, чтобы жена содержала мужа…

– Это абсолютно нормально. Такое бывает сплошь и рядом, даже в Ньюпорте, штат Род-Айленд, – добавила она для пущего драматизма.

– Не знаю, что и думать.

С облегчением она убедилась, что Джон начисто лишен сексуальной ауры. Ей он скорее брат, обычный американский брат, сочла она необходимым признать перед высшим трибуналом собственной совести. Блэз, наполовину брат, одержим тем же динамо, на которое она откликнулась в Джиме. А Джон Эпгар Сэнфорд был как Адельберт Хэй, он был приятен, не раздражал, но и ничего больше.

– Я смогу помочь вам деньгами, – сказала она без всякого кокетства, которое было бы в данной ситуации совершенно неуместно, даже если бы отвечало ее характеру.

– Это было бы ужасно. – Джон чувствовал себя не в своей тарелке.

– Честный обмен не грабеж, как говорят французы. – Каролина разглядывала пальмовые ветви у себя над головой. – Поэтому я постараюсь как можно точнее объяснить, что на что меняется. Я знаю, из всей нашей семьи вы самый светский, самый опытный человек. – Каролина высказалась несколько тяжеловесно, не будучи уверена в его реакции. – Вы превосходно вели мое дело против Блэза, и я вам очень признательна. – Тот факт, что Джон не сделал для нее практически ничего, не имел никакого значения, ей важно было показать, что она считает его светским человеком.

– Я сделал все, что было в моих силах… Блэз – трудный оппонент. – Джон был в растерянности.

Каролина забросила сеть дальше.

– Женившись на мне, вы получите не только поддержку, которая нужна вам в ваших… усилиях, но вы сможете стать и отцом моего ребенка. – Каролина подняла на него – так ей хотелось думать – лучистые глаза мадонны.

Джон побледнел.

– Конечно, при вступлении в брак мысли о семье, о продолжении рода, очень важны для меня. – Джон еще не понял.

– Нашего рода, – тихо сказала Каролина, раздумывая, как объясниться яснее.

– Да, конечно, нашего рода. Мы оба Сэнфорды. Поэтому вам не придется менять монограмму, не правда ли? – Он засмеялся безрадостным смехом. – Я всегда жалел, что у нас с женой, первой женой, не было детей, но ее болезнь… – Опять медленно замирающий голос.

– Я думаю, Джон, что я выразилась не вполне ясно, чего вы как адвокат никогда бы себе не позволили. – Теперь она чувствовала себя как одна из пожилых европейских дам Генри Джеймса, открывающих ужасную правду тугодумной американской инженю. – Я говорила не о вашем будущем гипотетическом отцовстве, а о своем близком уже материнстве… Если быть точной, это случится в октябре, вот почему я хотела бы выйти замуж на этой неделе; я уже навела справки в мэрии.

Джон шумно выдохнул, наконец понял.

– Вы… – однако весь запас воздуха поглотило удивленное восклицание.

Каролина не стала дожидаться, пока он снова будет в состоянии говорить.

– Да, я беременна. Я не могу открыть, кто отец ребенка, поскольку он женат. Могу лишь сказать, что он был моим первым и единственным любовником. Я чувствую себя, как один целомудренный испанский король, который… – Нет, она не могла пересказать любимую историю мадемуазель Сувестр о короле-аскете Филипе, который наконец лег в постель с женщиной и тут же заразился сифилисом. Для такой новеллы Джон еще не созрел.

– Он, то есть, отец – в Испании? – Джон изо всех сил пытался понять ситуацию.

– Нет, он в Америке. Он американец. Он бывал в Испании, – сымпровизировала она, надеясь вычеркнуть короля Филипа из судебного – или свадебного? – протокола.

– Понимаю. – Джон разглядывал кончики своих ботинок.

– Я отдаю себе отчет в том, что требую многого, вот почему я с самого начала сказала, что речь идет о честном обмене, выгодном каждому из нас. – Она подумала, как бы она поступила на его месте. Наверное расхохоталась бы и сказала «нет». Но она не была на его месте, и ей нелегко было соизмерить его приязнь к ней с нуждой в ее деньгах. Взаимодействие этих неизвестностей и решит дело.

– Вы будете по-прежнему его видеть? – Джон быстро переключился на важный для него момент.

– Нет. – Каролина лгала так редко, что это далось ей очень легко. Не пристрастится ли она теперь ко лжи и не превратится ли в некое подобие миссис Бингхэм?

– Что вы собираетесь делать с газетой?

– Продолжать издание. Если только вы вдруг не захотите сделаться издателем. – Это было вполне в духе миссис Бингхэм: Каролина и в мыслях не держала терять контроль над «Трибюн».

– Нет, что вы. Все-таки я адвокат, а не издатель. Должен сказать, что я еще никогда не сталкивался… с подобным делом. – Во взгляде его читалось беспокойство; клиент представлял для адвоката загадку.

– Я подумала о том, что беременные дамы всегда выходят замуж в последний момент.

– Да. Но за мужчину… который…

– Это для меня исключено.

– Вы влюблены в него. – Джон помрачнел.

– Не волнуйтесь, Джон. Я буду хорошей женой, насколько это в моих силах, учитывая мой характер, не очень расположенный к браку, особенно в его американском варианте.

– Я полагаю, вы захотите посмотреть мои книги…

– У вас хорошая библиотека?

– Мои бухгалтерские книги…

– Я не ревизор. У вас долги. Те, что смогу, оплачу сейчас. Когда получу наследство, погашу остальные. Я надеюсь… – Каролина вдруг подумала, не привести ли и в самом деле ревизора, и натужно рассмеялась. – Я полагаю, что ваши долги не превышают моих доходов.

– О, они гораздо меньше. Гораздо меньше. Все это так неловко, для нас обоих.

– Во Франции эти проблемы взяли бы на себя родственники, но я не могу себе представить Блэза, занимающимся моими делами. – Когда Каролина встала, Джон тут же вскочил на ноги: да, он в ее распоряжении, решила она. Пока все хорошо. Осталось только обговорить проблему супружеской постели. В ее планы не входило спать с Джоном, хотя ясно, что он предъявит свои супружеские права. Но пока она в безопасности: семейная история трудных, даже роковых беременностей поможет держать его на расстоянии. А потом, Каролина была уверена, она что-нибудь придумает.

Каролина взяла Джона за руку, как это сделала бы жена.

– Дорогой Джон, – сказала она, когда они шли по пустой и тихой Павлиньей аллее; слышалось лишь шуршание вентиляторов, мерно вращавшихся под потолком.

– Как будто все это мне снится, – сказал Джон.

– Именно это я и хотела сказать, – ответила Каролина. Никогда еще она столь ясно не отдавала себе отчета в происходящем.

3

Джон Хэй никак не мог привыкнуть к происшедшим в Белом доме переменам. Весь верхний этаж вмещал теперь чету Рузвельтов и шестерых их детей, и Хэю все время казалось, что их не шестеро, а целая дюжина. Вестибюль, который долгое время украшала ширма от Тиффани президента Артура, стал выглядеть, как внушительное фойе восемнадцатого века, встроенное в англо-ирландский сельский дом, смежные гостиные которого были доступны прямо из холла; видавшая виды деревянная лестница была заменена мраморной, по которой могли торжественно спускаться президенты. Западную лестницу снесли, чтобы расширить государственную обеденную комнату; на новом камине была надпись, запечатлевшая благочестивую надежду Рузвельта на то, что только такие же благородные люди, как он сам, будут всегда занимать этот республиканский дворец.

Когда привратники открыли двери, Хэй вошел в новое западное крыло, где удобно разместились правительственные кабинеты. Архитекторы удачно воспроизвели овальную форму Голубой гостиной, где устроили кабинет президента, выходивший на реку Потомак. У кабинета министров появилась наконец своя комната, а кабинет президентского секретаря отделял эту комнату от Овального кабинета суверена.

Стоя возле своего письменного стола, Теодор бросал медицинский мяч миниатюрному немецкому послу, своему закадычному другу, что доставляло немало неприятностей Хэю, поскольку Кассини был убежден, что Теодор и кайзер заключили тайный союз против России. Хэю приходилось не реже раза в неделю утешать российского посла. Новый французский посол Жюссеран оказался человеком более светским и менее возбудимым, чем его предшественник, а сэр Майкл Герберт, преемник Понсефота, стал едва ли не членом президентской семьи и каждый день катался верхом вместе с президентом возле речки Рок-крик. Кроме того, он был постоянным теннисным партнером президента, неловкость, шумливость, подслеповатость и горячность которого были чреваты всяческими неприятностями.

Хэй поклонился президенту и послу.

– Если я мешаю… – начал он.

– Нет, что вы, Джон. – Теодор метнул тяжелый мяч в фон Стернберга, который с легкостью его поймал. – Отлично, Спек! – Хэя всегда забавляло, как похож президент на своих многочисленных имитаторов, если не считать, правда, постукивания зубов, изобразить которое не удавалось еще никому.

Посол поздоровался с Хэем и удалился, захватив с собой медицинский мяч.

Рузвельт вытер лицо носовым платком.

– Кайзер прикидывается незаинтересованным. – Когда президент работал, он ничем не напоминал имитаторов, а сейчас предстояла работа. – Телеграмма у вас с собой?

Хэй протянул ему проект, который они составили вместе с Эйди. Четырьмя днями ранее хунта провозгласила независимость Панамы от Колумбии. Прибытие накануне, 2 ноября 1903 года, американских военных кораблей «Нашвилл», «Бостон» и «Дикси» припугнуло колумбийцев, которые иначе подавили бы этот мятеж. Присутствие американского флота было, по мнению президента, необходимо, поскольку американские граждане могли пострадать в ходе революции, которая по положению на 2 ноября еще не состоялась. Ни Рузвельт, ни Хэй не были вполне довольны этим довольно-таки расплывчатым объяснением, но все сложилось исключительно удачно. Начавшаяся 3 ноября революция закончилась на следующий день провозглашением Панамы, а сегодня, 6 ноября, Соединенные Штаты готовились признать это пополнение содружества государств, освободившихся наконец от владычества Колумбии.

– «Народ Панамы, – читал президент мрачным голосом, – в единодушном порыве, – мне это нравится, Джон, – разорвали политические связи с Республикой Колумбия…» Это звучит прямо по-джефферсоновски.

– Вы мне льстите.

– Это больше, чем эти зайцы заслуживают. – Рузвельт быстро дочитал телеграмму и вернул ее Хэю. – Отправляйте.

– Кроме того, я готовлю договор о канале, который нужно будет подписать до конца месяца. Затем, если Кэбот позволит сенату его ратифицировать…

– Кэбот потребует открытого голосования, и его собственный голос будет звучать громче всех. – Рузвельт был явно доволен. – Были кое-какие жертвы, – сказал он. – Рут только что сообщил мне. Убита одна собака, погиб один китаец. – Президент засмеялся и плюхнулся в кресло. Хэй тоже сел, тихо застонав от боли.

– Конечно, условия не будут слишком благоприятными для панамцев. – Он все время думал о том, сколько еще боли предстоит выдержать его телу, пока смерть не принесет спасительную анестезию.

– Они же получили независимость, не так ли? Мы сделали это возможным. Поэтому, полагаю, нам что-то причитается.

– Меня беспокоит будущий год.

Рузвельт кивнул и нахмурился, так было всегда, когда он задумывался о переизбрании или, точнее говоря, о своих первых президентских выборах.

– Антиимпериалисты не смогут нас обвинить. Нам нужен канал где-то на перешейке.

– Он мог быть в Никарагуа – без беспорядков, без нашего флота, без мертвых собак и китайцев, без всяких намеков на наш сговор с панамской хунтой.

– Конечно, сговор имел место. – Рузвельт ударил кулаком в левую ладонь. – Мы повсюду стоим за свободу людей, мы против глупых и отъявленных коррупционеров, вроде тех, что правят Колумбией…

– … а теперь и Панамой.

Хэй часто забывал, что за всем этим президентским шумом прячется очень хитрая и наблюдательная личность.

– Я всегда считал, что железные дороги могут не менее успешно справиться с задачей, чем канал, – сказал Хэй. – Его будет не только нелегко и дорого построить, с ним, если не сейчас, то в будущем, будут связаны политические неприятности. Да, конечно, – добавил он, предупреждая попытку президента его поддразнить, – я крупный инвестор железнодорожных компаний, но это не имеет никакого отношения к делу.

Рузвельт рассеянно крутил глобус, стоявший возле его письменного стола.

– Суть в том, Джон, что мы сделали нечто очень полезное для нашей страны. Наш флот сможет свободно и быстро курсировать между Тихим океаном и Атлантикой.

– Вы видите в будущем многочисленные войны? – Внезапно Хэй пожалел, что позволил президенту отговорить его в июле от отставки.

– Да. – Высокий резкий голос сменился вдруг низким и для его хозяина почти медоточивым. – Я предвижу также нашу миссию – править, как это делала когда-то Англия, но в масштабах мира…

– Всего мира?

– Может сложиться и так. Но очень многое зависит от того, что мы за люди – сейчас и в будущем. – Лицо его исказила гримаса. – Наш народ поразили слабость, любовь к комфорту, недостаток мужества…

– Вы по-прежнему должны вдохновлять нас своим примером.

– Именно это я и пытаюсь делать. – Рузвельт был абсолютно серьезен. Хэй вспомнил слова Генри Адамса: «Голландско-американский Наполеон». Почему бы и нет? А как иначе начинаются империи?

– А теперь, мистер президент, я должен подвести под наши последние приобретения юридические подпорки.

– Генеральный прокурор сказал мне, что не следует допускать, чтобы наши великие достижения пострадали от тех или иных соображений легальности. – Рузвельтовский смех показался Хэю более всего похожим на лай сторожевого пса.

Когда Хэй поднялся, комнату вдруг заполнил темно-зеленый дым, сквозь который проблескивали золотые звезды. На мгновение ему показалось, что он теряет сознание. Но Теодор тут же оказался с ним рядом, поддержал его.

– Что с вами?

– Ничего, спасибо. – Кабинет президента принял свой прежний вид. – У меня часто кружится голова, когда я резко встаю со стула. Но странная вещь, мне показалось, что я в кабинете мистера Линкольна. Эти темно-зеленые стены и золотые звезды по числу штатов, которые пытались отделиться.

Рузвельт проводил его до двери, крепко сжимая своей пухлой рукой руку старого государственного секретаря.

– Я вижу его иногда.

– Президента?

Рузвельт открыл дверь в комнату секретаря.

– Да. То есть, я отчетливо его представляю. Это бывает обычно ночью, в коридоре, в дальнем конце на втором этаже…

– Восточное крыло, – кивнул Хэй. – Там стоял бачок с охлажденной водой, у двери в его кабинет. Он поглощал огромное количество воды.

– Посмотрю в следующий раз, когда его увижу. Он всегда очень печален.

– У него было для этого много поводов.

– В сравнении с его проблемами мои – ничтожны. Это так странно, соизмерять себя с ним. Не думаю, что я нескромен, когда говорю, что я на голову выше большинства политических деятелей нашего времени. Но когда я думаю о его величии… – Рузвельт вздохнул. Это был совершенно нерузвельтовский звук. – Вам следует отдохнуть, Джон.

– Как только будет подписан договор, я уеду на юг.

– Здорово! – Рузвельт снова стал своим лучшим имитатором.

4

Громкий гулкий звук удара металла о ствол дерева заставил Каролину и Маргариту подбежать к окну их дома в Джорджтауне. Каким-то образом автомобиль съехал с Эн-стрит на тротуар и врезался в самую крупную из Каролининых магнолий. За рулем сидела Элис Рузвельт в шляпе с перьями, надвинутой буквально на глаза, а рядом хорошенькая и насмерть перепуганная Маргарита Кассини делала руками движения, которые Каролина не могла назвать иначе как заламыванием рук, что было свойственно ее собственной Маргарите, склонной к театральным жестам.

Каролина выбежала на улицу, где пожилой негр старался открыть заклинившую дверцу со стороны Элис.

– Тормоза! – в голосе Элис звучали обвинительные нотки. – Они же не работают. Виноват твой шофер.

– Когда отец узнает, это будет моя вина. – Маргарита вышла из машины. Каролина помогла негру высвободить республиканскую принцессу, которая тут же подвинула шляпу на место, выпрыгнула на землю, поблагодарила негра и распорядилась:

– Скажите полицейским, пусть заберут этот хлам в российское посольство на Скотт-сёркл. Самый уродливый дом. Ошибиться невозможно.

– Мой отец… – начала Маргарита.

– Твой отец? Мой отец! Вот в чем проблема. После того что произошло, он не позволит мне купить машину. – Элис повела Каролину в ее собственный дом, а Маргарита Кассини тем временем давала негру подробные инструкции.

– Я совершенно его не понимаю. Иногда мне кажется, что он живет в другом столетии. Я выбрала восхитительную двухместную машину. Потрясающую! Он сказал «нет». Никогда. Женщины не должны водить машину, курить и голосовать. Насчет голосования я, конечно, согласна. Это просто удвоит число голосов, но не изменит результат. И все равно… Ну, как тебе замужем?

Они зашли в гостиную в задней части дома, окна которой выходили в небольшой сад, где в это время года росли только зловещие хризантемы. Деревья сбросили листву, а в маленьком пруду всплыл брюхом кверху, скорее всего, из-за переедания, крупный карась.

– Тихо. В общем, как раньше. Джон, в основном, в Нью-Йорке по делам юридической конторы. Я, в основном, здесь из-за газеты и, конечно, ребенка.

Двухмесячная Эмма Эпгар Сэнфорд оказалась не столь шумным ребенком, но пока еще не самым приятным обществом, хотя ее присутствие в доме было благотворным. Каролина, презрев совет Маргариты, кормила дочь грудью и с изумлением обнаружила, что грудь заметно увеличилась и отяжелела. Впервые в жизни она соответствовала моде большого тучного мира.

Маргарита Кассини вошла в гостиную без всякой театральности. Каролина восхищалась ее красотой, но вряд ли чем-то еще. Тень Дела пристала к ней мистическим образом. Каролина слышала разговоры о том, что расколовшийся пополам на тротуаре в Нью-Хейвене опал был подарком княжны Кассини. Очевидно, борьба вымысла с правдой нескончаема. Маргарита прямиком направилась к открытой коробке шоколада от Хайлера, главного вашингтонского кондитера. В каждом доме заказывали свою смесь, и Каролина ввела в моду белый шоколад, новшество, породившее споры в тех кругах, где жадно выискивала светские новости ее «Дама из общества».

– Не ешь шоколад. Растолстеешь, – сказала Элис. – Я никогда не ем десерт. Только мясо с картошкой, как отец.

– Будешь такой же плотной, как он, – сказала Маргарита, и в ее лице появилось вдруг что-то монгольское – или татарское? – или это одно и то же? Дружба между мадемуазель Кассини и Элис была притчей во языцех, отнюдь не только в кругах «Дамы из общества». В конфликте, возникшем между Россией и Японией, президент Рузвельт склонялся на сторону японцев – к возмущению Кассини, который кричал в присутствии Каролины:

– Этот человек – язычник! Мы – христианская нация, как и Соединенные Штаты, а он поддерживает диких желтых язычников.

В Белом доме с печальным видом осуждали жадность русских. Администрация была готова принять предложение японцев об аннексии русскими Маньчжурии, если при этом им разрешат захватить Корею. «Трибюн» пыталась сохранять объективность, но все же стараниями Тримбла склонялась на сторону России. Президента это бесило. В центре новой комнаты заседаний кабинета министров он прочитал Каролине длинную лекцию о приливах в истории под портретом Линкольна, который выглядел удивительно отстраненным и от сидящей женщины, и от энергично марширующего президента. В последнее время Кассини принялся, пожалуй, чересчур тепло целовать на приемах руку Каролины, а Маргарита поблагодарила ее за газетную поддержку. «Так стало трудно, – вздыхая, жаловалась Маргарита, – теперь, когда я дуайенша дипломатического корпуса». После смерти Понсефота Кассини стал старшим главой миссии в Вашингтоне. В качестве его хозяйки дома Маргарита первой являлась на все официальные сборища, а тем временем дочь президента вопреки отцу подружилась с Маргаритой, и все потому, как выяснила Каролина, что президент запретил ей купить тот красный автомобиль; тогда Элис стала ездить на машине русского посла. Прошлым летом Элис и Маргарита, как полярные исследователи, под шумное одобрение публики проехали до Ньюпорта, хотя и к ужасу шарахающихся с дороги пешеходов и других автомобилистов. После сегодняшней аварии Каролина была убеждена, что в отношениях Элис и Маргариты произойдет перемена погоды. Кассини больше не даст им свою машину, а японцы одолеют Россию. Случайные связи, как любил говорить Брукс Адамс.

– Что мне надеть завтра в английское посольство? – спросила Элис, открывая сумочку и доставая сигаретницу; как лихой клубный завсегдатай, она закурила. При виде этого Каролина всякий раз испытывала шок и однажды сказала об этом.

– Но ведь теперь, когда я закурила, – заявила Элис, – все будут делать то же самое.

– Но ты же не куришь под крышей отца своего.

– Я курю в окно, с этим он примирился. Так что мне надеть?

– Темно-синий вельвет с кружевным воротником… – начала Каролина.

– Я больше не одолжу тебе мои соболя. – Маргарита разламывала шоколад, извлекая мягкую начинку.

И миссис Рузвельт, и Элис обожали изобретать затейливые наряды, которые им не принадлежали, а затем давали пресс-секретарям Белого дома описания этих сказочных платьев, о которых с замиранием сердца будут писать во всех газетах на страницах, отведенных светской жизни. Ни та, ни другая не могли себе позволить дорогие наряды; из них двоих Элис была несколько состоятельнее. Когда Каролина раскусила эту ведущуюся в Белом доме игру, Элис попросила ее помочь выдумывать наряды, которые Каролина описывала потом на страницах «Трибюн» к вящему изумлению тех, кто на самом деле видел, что было на двух рузвельтовских дамах.

Служанка на все руки внесла поднос с чаем. Каролина собиралась перебраться в дом побольше и нанять то, что Эпгары назвали бы настоящим штатом прислуги, но долги Джона поглотили ее годовой доход; к счастью, газета начала, хотя и скромно, но процветать, и она могла позволить себе достаточно удобную жизнь в качестве миссис Сэнфорд из Джорджтауна, но не подлинной миссис Сэнфорд, которой она станет не раньше 5 марта 1905 года, ровно через пятнадцать месяцев. Того хуже, она подозревала, что у Джона есть еще долги, о которых он не рассказал. Но еще хуже, она подозревала, что Блэз знал, насколько несостоятелен ее неожиданный жених, то есть муж, потому что предложил совсем недавно продать ему «Трибюн», если она к этому расположена. Она не была расположена, сказала она ему, и вместе со всем Вашингтоном смотрела, как обретает форму его дворец на Коннектикут-авеню, соперничающий своим мраморным великолепием с дворцами на Дюпон-серкл, где правили Лейтеры, а теперь Паттерсоны[136]136
  Паттерсон, Элеонора Медилл («Сисси») (1884–1948) – член клана газетных магнатов Паттерсонов, издательница газеты «Вашингтон таймс-геральд».


[Закрыть], чья дочь Элеонора, известная под прозвищем Сисси, неугомонная девятнадцатилетняя особа, появилась под руку с самым элегантным членом палаты представителей Николасом Лонгвортом[137]137
  Лонгворт, Николас (1869–1931) – конгрессмен (1903–1913, 1915–1931), муж Элис Рузвельт, дочери президента Теодора Рузвельта.


[Закрыть] из Огайо, рано облысевшим щеголем лет за тридцать. Один день говорили, что он женится на Маргарите Кассини, на следующий – на Элис Рузвельт, а еще через день – ни на ком, «потому что он, поведала его мать газетчикам, прирожденный холостяк».

Каролина разливала чай, поддерживала разговор, в чем в общем-то не было необходимости в присутствии Элис, которая говорила без умолку, особенно когда испытывала вдохновение позлословить, а Лонгворт в настоящий момент был ее мишенью. Пока Маргарита заливалась румянцем на свой татарский манер, а Элис довольно грубо высказывалась о палате представителей, Сисси Паттерсон делилась с Каролиной своими проблемами. Лицо Сисси было похоже на мордочку рыжего пекинеса с маленьким розовым носом; похожи были и заплаканные глаза.