Текст книги "Хроникёр"

Из поездки на северные буровые вернулись обитающие в одной комнате со мною «министры» – так называла уборщица трех пожилых экспертов из республиканского министерства. Посмеиваясь, потирая руки, подмигивая: «Мы на него надеялись, создали ему все условия, в культбудке на буровой ночь промаялись, а он и сам, вслед за нами, на буровую удрал... Как же так, Алексей Владимирович?! Производите впечатление серьезного человека, а на деле?.. Один на один с дамой, целый дом в его распоряжении... Что теперь она обо всех нас подумает?! – Дмитрий Миронович, старший из «министров», встопорщил мочалу бесцветных бровей и развел полными короткими ручками. – Как мы выглядим в ее глазах?!»

Павел Евгеньевич и Семен Григорьевич были и повыше ростом и поволосатее. Но все трое они сливались для меня как бы в одно лицо. В нечто домашнее, добродушное, лысоватое, то и дело весело, предвкушающе потирающее руки. Они были переполнены слепой радостью жизни. Они, все трое, уже прошли свой страдный путь по буровым, по топям, по комарью – от мастеров до главных инженеров трестов. И теперь, на грани (а может быть, уже и за гранью) пенсионного возраста были собраны в министерстве как экспертная («пожарная» на их жаргоне) команда, вылетающая на место, чтобы поставить высококвалифицированный диагноз, дать высококвалифицированный совет. Речь их была легка, тонка и слегка легкомысленна. Как будто все трое уже сказали все твердое, резкое, грубое, что им следовало сказать на их веку. И теперь наслаждались речью как искусством, переосмысляя привычное, рассматривая предмет с неожиданной стороны. Так, себя они уподобили крупному банковскому вкладу, с которого стране идут проценты, реальная сумма которых, по их прикидке, уже составила около трехсот миллионов рублей. То есть их совокупный опыт дал государству нефти на эту сумму. И я подумал, что у них есть основание вести себя легкомысленно. Хотел бы я иметь такую солнечную, плодотворно-веселую старость.

Я сидел на табуретке, а они втроем привычно и споро готовили корейское кушанье «хе».

– Когда с вашей жизни, Алексей Владимирович, пойдет большой процент, – дав понаслаждаться свободным разговором Дмитрию Мироновичу, сказал Павел Евгеньевич. Он поднял глаза от блюда и посмотрел на меня поверх очков, – и вы сочтете, что пришла пора готовить кушанье «хе», приступайте к делу следующим образом. Приезжайте на Аральское море и, дождавшись сентября, ловите сонного золотого сазана. Изловив его, отделите от него спинку, разделите ее мякоть на волокна... – Павел Евгеньевич, надрав целое блюдо белых нежных волокон, обрызгал их из бутылки. – Полейте все это уксусом, – сказал он, комментируя свои действия. – Переложите чесноком, заправьте помидорами...

– Алексей Владимирович уже и так... как это? – распрямившись, выпучился на меня занимательнейший Семен Григорьевич. – Ха-ха!.. известен. – Лицо у Семена Григорьевича было, как печеная картошка, – в хаотических вялых морщинах. Он сбросил эти морщины к губам и заложил широкую, какую-то площадную улыбку. В нем пропадал первоклассный клоун. – Мы ваши произведения, как выяснилось, читали. – При слове «произведения» он надел на лицо маску огромной печали, затем брызнул морщинами. – Так что уже и сегодня, я полагаю, он может ловить... как это? – Он растерянно порыскал глазами и взглянул на меня оторопело. – Ха-ха!.. сазана. – Он посмотрел на меня вопросительно, примерил маску безудержного смеха, затем маску углубленной серьезности, затем маску легкой грусти. Остановился на этой, склонился и грустно стал резать хлеб.

– Ну вот. Прошу! – сказал Дмитрий Миронович, игнорируя гримасы Семена Григорьевича и доставая из холодильника запотевшую бутылку водки.

В глубоком блюде, замешанное на мелко нарубленном чесноке, присыпанное луком, окаймленное по краю дольками мясистых помидоров, возвышалось грудкой белых, свежих, еще пахнущих морем спинок, тающее на языке, как бы обдающее тебя изнутри холодком и свежестью «министерское» кушанье «хе».

– Как оцениваете, Алексей Владимирович? – Дмитрий Миронович встопорщил брови, свисающие, как пучки морской травы.

– Божественно, Дмитрий Миронович! Вкус прямо-таки какой-то праздничный. Холодком обдает и еще, знаете ли...

– «Холодком обдает»... – сказал Дмитрий Миронович, озабоченно оглядывая своих сподвижников. Все трое они как-то нехотя потускнели, усилием согнали с лиц лучезарность и благодушие. Причем Дмитрий Миронович выявился как твердокаменный, Павел Евгеньевич как язвительный, а Семен Григорьевич как грустный человек. – Я об экспедиции спрашиваю! – Дмитрий Миронович смотрел на меня, не мигая. – Говорят, вы уже и на буровой поработали... В робе!.. Трубы толкали... Зачем?

– Я полагаю, что в силу необходимости, – помолчав, ответил я и отодвинул от себя это самое «хе».

– Так! – Дмитрий Миронович опустил глаза и побарабанил короткими, в желтых веснушках пальцами. – А мы на досуге, как уже доложил тут Семен Григорьевич, припомнили некоторые ваши публикации. – Он уставился из-под своих кустов на меня. – Вы работаете, как подрывник. Вам надо что-то всегда взорвать, показать миру: вот-де какой нонсенс!.. И вот вы приехали сюда, и здесь ничего такого не оказалось. – Он выжидательно помедлил. – Я не вижу здесь, у нас, на плато Устюрт, вашей темы...

– Но это было бы еще полбеды... – подкинул я, веселея.

– Да. Это было бы еще полбеды. Но вы, нам кажется, растерялись. Сами стали создавать для себя ситуации. Толкали на жаре чуть не до обморока трубы: вот-де как тяжело! Настоящее смертоубийство!.. Хотя для молодого, привычного к физической работе человека собрать в пучок эти самые трубы – это, понимаете ли... – он нахмурился и посмотрел в стол, – пустяк!

– Но даже не в этом дело... – сказал я.

– Но даже не в этом дело! – твердо повторил Дмитрий Миронович. – Я понимаю, если бы какой-нибудь мальчишка из газеты... Ну, что ж, пощупать своими руками работу... Но вы же солидный, не первой молодости мужчина!.. И потом: здесь ставится глобальный по своему характеру эксперимент. Вы хоть поняли, что здесь происходит?.. А вы встречаетесь со случайными, понимаете ли, людьми, которые, конечно же, не могут вам дать того представления, которое... – Он побарабанил по столу пальцами. – Уже почти неделю здесь, а все еще не удосужились зайти к начальнику экспедиции. Ведь вы его гость!.. – Он вопросительно посмотрел на Семена Григорьевича, и тот изобразил строгость. – И потом: существуют же какие-то нормы субординации!.. А вы даже не удосужились зайти к Сашко и представиться. Кто вы?.. Приезжает, ни слова не говоря, лезет, понимаете ли, на буровую! – Дмитрий Миронович с неодобрением покосился на Павла Евгеньевича, который спокойно продолжал завтракать, и тот, прервав это занятие, поднял взгляд и посмотрел над столом.

– Даже по правилам техники безопасности, – скрипуче сказал он скучающим голосом, – лезть на буровую... постороннему человеку...

– И потом, – сказал Дмитрий Миронович, и Павел Евгеньевич, еще чуть в нерешительности помедлив, вернулся к завтраку, – вас бы как-то грамотно ввели в курс дела. Помогли бы понять, почему вы не видите здесь столь любезного вам истерического конфликта. Да потому, что умная организация производства сделала его невозможным. Очевидно, вы предполагали развернуть этот ваш конфликт на фоне героизма, преодолений и жертвенности. Но и этого здесь, как вы видите, нет. Мы с вами находимся в так называемом труднодоступном районе, а где вы здесь видите бытовые лишения, организационную неурядицу, неустойчивость кадров? Ничего этого нет!.. – Дмитрий Миронович посмотрел на Семена Григорьевича, и Семен Григорьевич изобразил в мою сторону крайнюю степень недоумения. – Стабильный и квалифицированный коллектив, высокие нормы выработки, высокая – соответственно – зарплата, двухквартирные домики, то есть обеспеченность жильем, обеспеченность каждого инженерно-технического работника служебной машиной, свой профилакторий на берегу моря, благоустроенное общежитие, смена вахт самолетами, неплохое снабжение... – Дмитрий Миронович вынул платок и вытер шею. – Так вы скажите хоть что-нибудь, Алексей Владимирович! – несколько раздражаясь и разводя короткими полными руками, воскликнул он.

Я подумал.

– К Сашко у меня вопросов нет.

Дмитрий Миронович досадливо крякнул.

– Трудный вы человек, Алексей Владимирович! – сказал он с сожалением.

– Чем же трудный?.. Тем, что не досаждаю просьбами и расспросами?

– А и досаждали бы! Ничего страшного, – назидательно сказал Дмитрий Миронович, и Семен Григорьевич сделал смеющееся лицо. – По крайней мере, вам помогли бы поставить правильную точку зрения. Людей бы порекомендовали... с кем полезно вам побеседовать. Подвезли их, может быть, даже сюда... А то: ну как вы можете оценить происходящее в экспедиции? Кто вы? Нефтяник? Геолог?.. Нет! То в поселке вас видят, то вы куда-то исчезаете. И никто не знает, что у вас в голове.

– А хотелось бы знать?!

– Конечно!.. Почему бы и нет?.. В конце концов, то, что делается здесь, на плато, – это наше детище, результат наших коллективных усилий. И разумеется, Сашко не хотелось бы, чтобы в силу вашего незнания, недопонимания или странных свойств вашего характера он и все мы оказались бы перед фактом опубликования...

– Он что же, просил на меня воздействовать?

Дмитрий Миронович недовольно засопел, а Павел Евгеньевич, вновь отвлекшись от завтрака, сказал, подняв глаза и глядя низко над плоскостью стола:

– Он поделился с нами своим беспокойством.

Он молодой человек и молодой еще руководитель. И мы посчитали, что будет лучше, если мы предварительно побеседуем с вами, поможем наладить, так сказать, плодотворный контакт. – Закончив вытирать шею, Дмитрий Миронович вытер лысину, а затем вытер лицо. – Вы хоть нам по секрету скажите, что вас интересует?

– В то время, когда происходит бурение, люди еще и живут. Меня интересует содержание их жизни.

– Замысловато! – подняв глаза над столом, саркастически пустил Павел Евгеньевич.

– И потом!.. Люди – разные. – Дмитрий Миронович повернулся к Семену Григорьевичу, и тот изобразил озабоченность. – Одни в восторге от этой жизни, другим она уже до чертиков надоела.

– А мне подход Алексея Владимировича нравится, – неожиданно сказал Семен Григорьевич и повернулся ко мне своим истинным – умным – лицом. – Содержание жизни!.. Сашко хотел вопросов. А ну-ка ему такой вопрос!

Дмитрий Миронович поглядел на коллегу, крякнул.

– Так что, Алексей Владимирович? Договорились? – Он посветлел лицом, обмяк, добродушно похлопал меня по плечу и пододвинул мне отодвинутую мною тарелку. – Не от Сашко, а персонально от каждого человека зависит содержание его жизни, – изрек он назидательно и благодушно. – У вас вот, скажем, была возможность использовать... хе-хе!.. плодотворно наше отсутствие, так вы...

Он осекся.

В дверях кухни, прислонившись спиной к косяку, стояла Ольга.

– Алексей Владимирович, поехали купаться, – потупив глаза, сказала она скромно.

– A-а?.. Ха-ха!.. Кхм!—одобрительно косясь на меня и разворачиваясь на табуретке, заскрипел на все лады Дмитрий Миронович. Сопя, некоторое время разглядывал Ольгу. – И поедете? Ха-ха, – покосился он на меня плотоядно.

– Поеду.

Он гмыкнул одобрительно. Семен Григорьевич проводил нас маской смеха сквозь слезы. А Павел Евгеньевич потускнел, нахмурился и уткнулся в тарелку.

Мы вышли на голое пекло улицы.

– Требуется ваш совет, Алексей Владимирович, – опустив глаза и морща в улыбке губы, сказала Ольга. – Зовут замуж. Местный товарищ уже сделал мне предложение... – Она остановилась и посмотрела на меня испытующе. – Так что будем делать?

– Надо соглашаться, конечно, – сказал я, испытывая нелепую детскую оскорбленность. Как будто всю жизнь обманывался, и вот – открылись глаза.

– Ну зачем же так? – сказала она. Усмехнулась. – Вы же сами хотели выдать меня замуж.

– Смотря за кого! А у вас... этот... он кто? Французов, что ли, механик?

– Старший механик! – сказала она с улыбкой.

– Ну так чего вам еще? Соглашайтесь!

– Господи! Да что вы кричите?.. Черт, у вас лицо посерело! – испугалась она. – А ну-ка, скорей в тень!

В тени я вытер платком лицо, стараясь пересилить себя и относиться хладнокровно и к этому мутному сладенькому мальчишечке, и к польщенной Ольге, которую я каким-то звериным взглядом высмотрел за ее дежурным выражением: «давайте-ка, мол, вместе посмеемся!»

– Значит, вы против?

– Да нет же, черт! Я-то что? Мне он, что ли, предложение сделал?

– А к чему тогда столько волнений? Одобряете – большое спасибо! Больше мне ничего не было нужно.

– И вот что. Пожалуйста! Не выношу, когда над людьми издеваются. Каков бы он ни был, но он же искренен. Я уверен! За что же его так?

– Как?

– Прекрасный парень, детдомовец, честен, наивен. Одним этим он заслуживает уважения.

– Все! Договорились!—звонко сказала Ольга. – Обещаю отнестись к нему серьезно. Вас устраивает?

– Да.

– В обед купаться поедем?

– Да.

– Договорились! – Она поднялась на крыльцо конторы экспедиции и, прежде чем скрыться, улыбнулась. – Умоляю, не стойте на солнцепеке!