355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герман Балуев » Хроникёр » Текст книги (страница 3)
Хроникёр
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 04:47

Текст книги "Хроникёр"


Автор книги: Герман Балуев


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

4

Ольга, стиснув руками плечи, ходила по просторной кухне. Достав из казенного серванта фужеры, я откупорил бутылку. Ольга как-то походя ее подхватила и остановилась у раковины, выливая портвейн. Бутылку она бросила в мусорное ведро.

– А я вас ждала, – сказала она, снова зябко обхватив плечи. – Зачем вы принесли это ужасное вино? – Она улыбнулась, села и тронула мою руку. – Где тот Лешка Бочуга, о котором я слышала всякие россказни?!. Может, его и не было? Может, все это выдумки?

– Ольга, почему вы не выходите замуж?

– Интересный вопрос! – Смешок, улыбка... – Старые неприятны, а молодые глупы... – может быть так?

Мне не понравилось, как она на меня смотрит.

– Никто не любит?

– Никто! – сказала она с мерзлой улыбкой. Посидела, похлопывая ладонью по столу, и вышла. Со скрипом захлопнулась в ее комнату дверь.

Так. Ладно!.. Я пошел ночевать. Лег, вынув из чемодана роман Томаса Манна «Иосиф и его братья», который уже два года возил по командировкам. Слепила с потолка голая лампочка, три пустые койки лезли в глаза, и никак было не настроиться на теплоту восприятия мира Иосифом, который был, вероятно, первым, кто выплыл из тумана родового сознания и заметил свою отдельность.

Пересилив себя, я встал, выключил свет, лег, почти тотчас уснул и во сне увидел колодец в теплой ночи и отражающиеся в нем крупные звезды. Этот колодец со звездами стало вдруг заваливать тяжелым черным дымом. Колодец превратился в бомбовую воронку. С забитым и остановившимся дыханием я полез из этой воняющей взрывчаткой, заваливаемой дымом, свежеразвороченной бомбой ямы, всем судорожно рванувшимся наверх существом поняв, что персональный смысл жизни – сохранить жизнь и быть живым.

Я вылез из воронки и увидел, как смачно, жирно, жарко, скатывая клубы дыма под насыпь, горит наш эшелон. В траве ползали и кричали раненые. Их заваливало дымом. Я снова судорожно поискал маму и четырехлетнюю сестренку Алю, но их снова нигде не было: ни среди кричащих, ни среди неловко и молчаливо лежащих. Лежащие все были женщины в отпускных нарядных платьях и так же празднично одетые дети. Под ярким утренним солнцем это напоминало уснувший пикник.

То, что было, было невозможно, но все-таки это было. Я сунулся к спрятавшейся в траве девочке, которая белым бантом и платьицем и белыми носочками на загорелых ножках показалась мне похожей на Алю, и отпрыгнул, когда разглядел, что у нее нет головы...

Задыхаясь от валящего с насыпи смрада, я проснулся, отодвинул вместе со стулом полную окурков пепельницу, вытер слезы и снова уснул. И тотчас в меня вцепилась Аля. Это было уже на станции, куда я не помню как попал. Не то что не помню сейчас, забыл, – не помнил и тогда, в 1941 году. Станцию бомбили, и Аля сидела в яме, в которую я скатился. Она молча и страшно впилась в мою одежду руками и только тряслась. От ужаса она разучилась говорить.

Потом, пылающая в жару, с запекшимися белыми губами Аля лежала на затоптанном полу, у стены, в забитом беженцами вокзале. У меня одно было на уме: надо ее напоить. Но как? Как?! С замиранием сердца я взирал на привязанную к пустому баку жестяную кружку. Но не мог же я ее украсть?! И оттого, что я не мог ее украсть, я чувствовал себя дрянью, выродком. Я просто свихнулся на этой кружке. Кружка не отпускала мой взгляд. Истерзанный ею, я бросился за пути и стал метаться за пакгаузами по кукурузе, скуля и отчетливо понимая, что уж здесь-то и подавно нет никакой воды. Но что-то делать было нужно – хотя бы вот так истерично метаться по кукурузному полю. Лишь бы не видеть лежащее на заплеванном полу беспомощное Алино тельце. Я был раздавлен свалившейся на меня впервые в жизни – и сразу такой! – ответственностью. Нет, не сохранить свою жизнь и жить, а сохранить жизнь другого. Вот что надо для того, чтобы жить! Я кинулся назад через рельсы, но Али там, у стены, в углу, уже не было. Я никогда не видел более пустого места. Я почувствовал, как ужас вырвал из меня мою душу.

Я молча лазал по окнам инфекционного барака, куда санитары унесли мою сестричку. Вышла женщина в белом халате.

– Тебе чего, мальчик?..

Выслушала, ушла, вернулась:

– Мальчик, твоей сестры больше нет... Ты бы шел себе, мальчик!

Ощущение пустоты стало таким невыносимым, что я проснулся, увидел сидящую посреди комнаты на табуретке Ольгу и немного успокоился. В темноте белело ее лицо и подложенные под подбородок руки. «Вот и все! Больше ничего не надо. Чтобы человек был жив и вот так вот сидел», – с облегчением смутно подумал я, странным образом совмещая Алю и Ольгу. И, как мне показалось, сразу вслед за этой мыслью проснулся от одиночества. Посреди комнаты стояла табуретка. Ольги не было. Брезжил рассвет.

Я сходил на кухню, попил воды и вышел из дома. Было серо, зябко. Из-за Арала лезла краюха солнца. На крыльях «моего» самолета сверкала роса. Я вышел за поселок и обнаружил, что устье ущелья, в котором мы были вчера с Имангельды, рядом. Очевидно, он прокатил меня вокруг каньона, только во вчерашнем своем состоянии я не в силах был это воспринять.

По ровному месту, а затем вниз, по языку селя, были проложены доски, и мускулистая коренастая молодая деваха катала по ним тачку с пухляком. Она была в белом праздничном шелковом платье. Пыль стекала с ее лакированных черных туфель. Судя по всему, это была валявшаяся вчера ночью под дверями охотника изгнанная и вернувшаяся жена Имангельды.

Я подошел ближе. Она свезла вниз пухляк, поднялась с пустой тачкой, и я ахнул. Это была та самая поездная девица с синяком под глазом. Она прошла рядом, не пожелав узнать меня.

Я не услышал шагов и вздрогнул, когда из сумрака вышел Имангельды. Длинный бич, стекая с короткой толстой рукояти, полз за ним по пыли. Не поздоровавшись и даже не взглянув, охотник неслышно прошел мимо меня и остановился перед женой. Она бросила повалившуюся набок тачку и выпрямилась. Так они стояли друг перед другом, и я молил бога, чтобы он не начал бить ее на моих глазах.

Имангельды стоял в размышлении.

Женщина судорожно схватилась за тачку, бегом покатила ее, рьяно наполнила, орудуя лопатой, бегом понеслась обратно и, пробегая сгорбленно мимо Имангельды, вдруг выпустила сразу же опрокинувшуюся тачку, бросилась, веря и не веря в прощение, к мужу и припала к его коленям лицом.

Имангельды постоял задумчиво. Затем тронул рукояткой бича затылок женщины:

– Можешь возить.

Я был подавлен тем, с каким радостным и яростным порывом бросилась к тачке женщина. Казалось, сама жизнь ее осуществилась, нашла отнятый смысл.

Имангельды неслышно подошел ко мне.

– Плохо, кажется, сделал.

– Хорошо. Очень хорошо, Имангельды!

Темно стояла вода в глубине ущелья. Вдоль воды длинным валом темнели деревья. Но много было еще сухого галечного простора. И по нему рядами шли ямы, вырытые под осеннюю посадку Имангельды.

5

Как радостно чувствовать себя здоровым!.. Этим же утром я уехал на буровую Кабанбай. Она была ближе всего к поселку и стояла на берегу моря.

...Сквозь пот, заливающий лицо, я уже смутно видел поднимающиеся в наше поднебесье трубы; толкнул очередную изо всех сил, замкнул, и тут Иван хлопнул меня по плечу:

– Хорош, Алексей Владимирович! Отдыхай.

С облегчением я уступил ему рабочее место, разогнулся, вытер подолом рубашки лицо, подставил голую мокрую грудь потянувшему с моря ветру. Чего еще желать человеку?! Какое из наслаждений может сравниться с этим блаженством, когда отвалился на пределе изнеможения, рабочей боли, сладостно замер и... Все! Фу-у! Ничего больше не надо. Ну, быть может, – глоток воды.

Иван протянул мне флягу:

– Попей!

Он справлял работу верхового без видимого усилия. Массивный, мясистый, несмотря на молодость, уже слегка обвисший, толкал трубы бугристыми толстыми руками, и лицо его сохраняло всегдашнюю доброжелательность и внутренний покой.

С верхней площадки буровой, где мы работали, на три стороны была видна полупустыня, покрытая как бы разводьями мха – низкорослой, синеватого цвета кустарниковой травой, а на четвертую сторону – море. Первозданной синевы, яркое, чистое... С высоты казалось, что оно становится дыбом. Почти под нами плато кончалось и падало вниз восьмидесятиметровым обрывом. Под ним виднелась полоска чистейшего, посверкивающего ракушками, белого песка. На песок была вытащена плоскодонка Ивана, кое-как сколоченная из привезенных на самолете досок.

С платформы разбойно свистнули, оповестив нас: все! Плеть поднята! Мы с Иваном, перегнувшись через ограждение, посмотрели вниз, на каски склонившихся над керном геологов, которые осматривали и обнюхивали поднятый с четырех тысяч пятисот метров, из глубин перматриаса образец грунта. Среди профессионально любопытствующих мыкался и Дима Французов, на днях назначенный старшим механиком экспедиции, взволнованный этим и напряженно, даже испуганно, всматривающийся, вслушивающийся во все происходящее в экспедиции. Этот хрупкий и миловидный мальчик был новым приятелем Ивана. А старым приятелем Ивана оказался я. И Курулин, и я, и Иван, – мы все трое были с Волги, из Воскресенского затона. Но Иван был на двадцать лет моложе меня, так что я познакомился с ним только в свой последний приезд в затон, пять лет назад. Он там был «своим человеком» Курулина.

Когда я столкнулся с Иваном здесь, на буровой Кабанбай, то еле удержался от смеха: уж больно здоровенная веха встретилась на моем пути к Курулину, которого я, можно считать, нашел.

Поблаженствовав под душем, я оделся в свое, представительское: замшевые, молочного цвета, туфли, модный светлый костюм, – пусть встречают по одежке, ум демонстрировать мы пока подождем. Иван и Дима Французов отдыхали в тени за вагончиком, где на брезенте был развален арбуз.

– Садись, Алексей Владимирович, отдыхай! – Освобождая мне место, Иван с кряхтением подвинулся, колыхнувшись мускулисто-жирным, лезущим из распашонки телом. Руки его в предплечьях были нечеловечески, неприятно толсты. Громадные мышцы свисали мешками. Самостоятельно, казалось, дышал лежащий на брезенте живот. Коробящиеся мускулами плечи казались узкими. Бугрящаяся шея сужалась в срезанный скользкий затылок. Бесформенное, с толстыми чертами, малоподвижное лицо Ивана, как всегда, ничего не выражало. – Хорошо, Алексей Владимирович, а? – сказал он, прощупывая меня медвежьими глазками. – Климат хороший, море рядом, рыбка ловится... Говорят – «покорители пустыни», а мы тут, можно сказать, отдыхаем... Вот так, наверно, и должен человек жить!.. В свое удовольствие, верно? И чтоб деньги в это время в сберкассу помаленечку шли... – Посапыванием и движением выгоревших бровей Иван обозначил усмешку и возложил руку на плечи хрупкого Димы, отчего тот слегка перекосился. – Подтверждаешь мою мысль?

Дима страдальчески улыбнулся.

– Подтверждает! – шевельнул бровью Иван. – Наотдыхаю в пустынях тысяч десять, – сказал он в мою сторону, – построю где-нибудь в Минусинске дом...

– А в затон?

– А что теперь в затоне делать?! – спросил Иван с не понравившейся мне интонацией. – В Минусинске, знаешь, какие помидоры растут? – сказал он Диме, преувеличенной серьезностью интонации обозначая насмешку. – Вот с этот арбуз!.. Не верит, – сказал он мне. Протянул руку и помял Димино плечо. – Как же с тобою быть? – спросил Иван. – Тому, что я говорю, ты не веришь. Арбуз я купил, ты не ешь... Пренебрегаешь! – Иван с недоумением оглядел чистенькую фигурку Французова. – А ведь это я его сделал начальником, – сказал он мне. – Подкатились: «Ехай на курсы, будешь у нас старшим механиком». Шутники, а?.. «А вот, – говорю, – Дима. Какой из него работник? Давайте спишем его в начальники!» – Иван качнул мясистой лапой тонкое тело Французова и шевельнул в мою сторону бровью: дескать, какова шутка, а? —Дима едет, учится, прибывает. И выходит, что он теперь мой начальник. Как же так, Дима, а?.. Я тебя сделал ученым, и выходит – на свою шею? – Иван погрузил зубы в мякоть арбуза. – Из моих рук ничего не ешь, одеваться стал, как жених! – Он отбросил корку, растер ладонью арбузный сок по голой груди и посмотрел на море, которое лоснилось, подернутое солнечным легким жирком.

– Я же тебя просил!.. – сказал, опустив глаза, Французов.

– Ну, ну, ну, ну! – Иван обеспокоенно обхватил плечи Димы своей ручищей, притиснул его к себе, как обиженного ребенка. —А чего я такого сказал?.. «Одеваться стал, как жених». Ну и что? У нас каждый имеет право одеваться красиво!

– А вас тоже вдохновил наш эксперимент? – успокоившись и освободившись из объятий Ивана, стеснительно осведомился у меня Дима.

– «Вдохновил», а! – шевельнув бровью в сторону Димы, зычно сказал мне Иван. – Бурим, бурим – ни до чего добуриться не можем, а он все вдохновлен!

– Так вот и интересно знать, почему? – мило загоревшись, возразил Дима. – Геологи говорят, должна быть нефть, а нефти нет... Как же так?.. Может, геологи ошибаются?.. Говорят, ищем нефть неорганического происхождения. Но я все-таки не понимаю, из чего она тогда произошла... Теперь стали говорить о кочующей нефти. Так, может, она откочевала, а мы тут землю впустую дырявим...

– Ага, – сказал Иван. – Ее тут никогда не было, а потом она откочевала!

– Нет, я серьезно!

– Нам за погонные метры платят: знай бури и получай деньги! – шевельнул бровью Иван. – А его результат волнует! Какой же ты после этого начальник?

Тут я заметил, что затонская заваруха сказалась и на Иване. В нем появилась злость.

За буровой зафыркали машины геологов, и я вскочил, чтобы ехать с ними в поселок. Иван поймал меня за руку, и впечатление было такое, будто меня мягко схватил железный шкворень. Иван поднялся и ласково взял меня под локоть. Удивительно, что он был с меня ростом. А со стороны – человек-гора! Расширяющийся к бедрам, на коротких толстых ногах, он приводил в некоторое содрогание одним видом своей каменной силы. Он был чемпионом то ли республики, то ли страны по самбо, и я чувствовал какое-то даже удушие, когда представлял противника в его дремучих руках.

– Меня вот что интересует, – сказал Иван, ласково направляя меня в сторону моря. – Ну, надел ты, Алексей Владимирович, мое тряпье, залез на вышку, три часа за верхового потолкал трубы. И какой же ты из этого делаешь вывод?

– Что трубы тяжелые, – пошутил я.

– Так... «Что трубы тяжелые...» – Иван остановился, медленно опустил взгляд, как бы оценивая мой костюм, а затем быстро и колко вскинул глаза.

На веревке между вагончиками раскачивались черные вялящиеся усачи и стукались друг о друга.

Иван мягко сдавил мой локоть, и мы двинулись с ним к обрыву. Взяли в сторону от предупреждающего дощатого ограждения и вышли на край чинка, который стометровой корявой стеною отвесно падал вниз. С замиранием сердца я заглянул в пустоту. Далеко внизу игрушечно морщилось яркое зеленоватое море. Черным стручком виднелась лежащая на белой полосе песка Иванова плоскодонка. Ветер напирал в грудь.

– Я вот что хочу знать: ты зачем сюда приехал? – посапывая и поддерживая меня под локоть, спросил Иван.

– То есть как это – зачем?! По делу. – Я повернулся к нему лицом.

– По какому делу?

Мне не понравилось, каким тоном он со мной говорит.

– А что это, позвольте узнать, за вопросы?!

– А это вот какие вопросы... – медленно сказал Иван. – Ты уже раз, на Волге, Курулина погубил. Теперь сюда явился. Я тебя и спрашиваю: зачем?.. Не трубы же ты толкать приехал – к нему. Так ведь?

– Так.

– И рыщешь по буровым, я тоже думаю, не случайно.

– И это верно.

Он даже не толкнул, а тронул плечом мою грудь.

Мне показалось, что стала опрокидываться буровая вышка, к которой я стоял лицом. Обмершей и похолодевшей спиной я отчетливо увидел раскрывшуюся подо мной глубину, запекшиеся бугры, выступающие из стены чинка... Время остановилось, и в этой временной неподвижности я неторопливо и с любопытством всмотрелся в простоватое малоподвижное лицо бывшего чемпиона по самбо, надеясь на его реакцию, а также на то, что он еще не все мне сказал. Лицо его выражало внимательность, и это меня почти успокоило, оставив лишь тревогу за него, Ивана, – как он справится с тем, что ему предстоит?

– Ты зачем его преследуешь?! – спросил он, когда я оперся спиной на подставленную им твердую ладонь.

Мы постояли молча: он – вопросительно глядя на меня и уютно посапывая, а я – запрокинувшись над пропастью, чувству я хребтом его жесткую спасительную руку.

– Не надо, ладно? – попросил он, когда мы достаточно помолчали. – А то ведь... – Он на мгновение ослабил под моей спиною ладонь, и мое тело омерзительно ослабело от ужаса. – Хочешь, я тебе вяленой рыбки в Москву пришлю?

Он резко выпрямил меня, и я с облегчением отшагнул от обрыва.

– Я же должен был сказать, что «стоп! Не ходи дальше, Алексей Владимирович, опасно!» – вглядываясь в мое лицо, объяснил свои действия Иван.

Я плюнул и на неверных ногах пошел к буровой.

– Ты зря сердишься, – тупо ставя свои короткие тяжелые ноги, с трудом догнал меня Иван. – Курулин для меня как отец... Я себя-то никогда не давал в обиду. А – отца?.. Даты сам подумай, Алексей Владимирович. Да ты что!

– Я приехал вовсе не для того, чтобы делать Курулину неприятности! – сказал я резко.

– Верю! – Иван покряхтел и сжал мой локоть. – Ты, конечно, хочешь, как лучше. А получается, как хуже. Вот ведь в чем беда. Может, и не твоя тут вина, а все же лучше от тебя подальше. В затоне мы как старались?! А ты приехал и все развалил... А тут? Стране нужна нефть – мы ищем нефть! Мы молотим без простоев, и нам, пожалуйста, все: и деньги, и уважение. И нами довольны, и нам хорошо. И вдруг ты приезжаешь... Чем это снова кончится? Нам это надо?.. Нет.

Я остановился и выдернул свой локоть из железных пальцев Ивана.

– Я здесь в командировке, на работе. Тебе это ясно?!

– Мне это ясно, – сказал Иван. – Я это дело обдумал. Тебе написать надо? Так что ты о нас напишешь?! Это же слова только: «Эксперимент, эксперимент!» А на деле: пустые метры даем! Я тебе по секрету скажу: обмишурились наши ученые. Есть только то, что есть, – обычная нефть! А здесь ее нет. И все! – Иван положил мне на плечо тяжелую руку. – Я составил тебе программу – похвалишь меня потом!.. Значит, так: я организую тебе рыбалку, Имангельды организует тебе охоту. Затем главное: сажаю тебя в самолет, и ты летишь к моему другу Станиславу. Он начальник аварийно-спасательного отряда, глушит фонтаны, и там ты получаешь то, что тебе и надо, – нефть! Причем в самом живописном исполнении. У читателей потом встанут волосы дыбом!.. Ты видел, как фонтан выбрасывает буровую? Ревет – за километр говорить невозможно. Из ракетницы подпалят его – столб огня дыру прожигает в небе! И это же не просто тебе катастрофа. Это – ткнулись в месторождение! Народу богатство добыли! Со всех сторон – для тебя!.. Ну как? Ничего я придумал? – Иван дружески пожал мне локоть. – Я же тоже хочу, чтобы было у тебя все хорошо... А у нас что? Пустые метры!

На сияющем новом мотоцикле с коляской подъехал и развернулся Дима Французов. Аккуратно и как-то любовно подстриженный, в модных туфлях, в джинсах с медными пластинами и наклейками, в свежевыглаженной рубашке с карманчиками и погончиками, он заметно выделялся среди, будем откровенны, слишком уж опростившихся на лоне природы буровиков. Сандалеты на босу ногу, в любое время одни и те же замызганные штанцы, расстегнутая, распущенная, чтоб продувало потное тело, рубаха; разъевшиеся, медлительно-расторопные, как медведи, – весьма выделялся среди них своей фигурой танцора изящный, скромный, скорбноликий Французов.

– Разоделся, как парикмахер! – шевельнул бровью Иван. – И знаешь, с чего?.. Влюбился!.. Но самый смех – в кого! Сто рублей даю – отгадаешь!

– Неужто в начальника экспедиции?!

Иван сплюнул.

– Шутник ты, я посмотрю. – Он помедлил, решая, стою ли я столь деликатного разговора, еще сплюнул и сказал: – В дочку Курулина. Ты сам подумай: вот он, а вот она!

Я почувствовал, что поймался. Усилием сдвинул себя с места, деревянно дошел и сел в коляску мотоцикла. Да что это в самом деле?! Кто она для меня, эта Ольга?... Дочь моего товарища... И все?.. И все!

Как-то машинально я принюхался к сидящему рядом со мною Французову. От него свеже несло каким-то нестерпимым перегнойно-душистым одеколоном. «Да что это с вами, Алексей Владимирович?!» Я выпрямился в коляске и, не глядя на Французова, приказал:

– Поехали!

– Не опрокинь Алексея Владимировича! А то, смотри, уши оборву, – топорно улыбнулся Иван. Подтолкнул дернувшийся мотоцикл, но тут же остановил его, схватив за багажник. Склонился ко мне: – Так я не понял: ты меня понял?

– Я тебя понял.

– А рыбу я тебе прямо в Москву пришлю! – Одной рукой удерживая рокочущий мотоцикл, другой он указал мне на раскачивающихся на веревке рыб. – Приятелей угостишь: пусть уважают!.. Цимес! Солнцем пахнет... Ладно, пошел!

Он подтолкнул рванувшийся мотоцикл, и мимо грохочущей дизелями буровой мы вынеслись в половодье пустыни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю