Текст книги "Андрей Боголюбский"

Автор книги: Георгий Блок

Соавторы: Александр Кузьмин,Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 49 страниц)

9

Словно на разворошённом муравейнике, перед собором Святой Софии суетились люди. Какой-то воин тащил, прижав к груди, визжавшего поросёнка. Группа пешцев, обнявшись, стояла вокруг костра и распевала воинскую песню. На снегу темнели кучи конского навоза, клочки сена, ветер перегонял пух, выпущенный из чьей-то боярской или купеческой перины.

Над людской сутолокой, подставляя свои стены влажному мартовскому ветру, громоздился розовато-белый собор. Алексей стоял перед ним, сняв шапку. Сбылась его мечта – он в Киеве. Сколько слышал он о киевской Софии от деда Кузьмы, от Прокопия, от других… Никогда ещё он не видел ничего подобного. Кругом пели и ругались люди, раздавалось конское ржание, визжал поросёнок, которого собирался колоть ратник… Алексей всего этого не слышал. Величественные стены, выложенные из широких рядов красного кирпича и камня, казалось, стояли здесь вечно. Какая громада!.. Не верилось, что она сделана руками таких же людей, как те, которые плясали здесь вокруг дымных костров, задавали коням корм; стоя на коленях на разостланном кафтане, играли в зернь.

Проведя варежкой по длинным спутанным волосам, Алексей вздохнул. Вот он, собор Софии! Трудно было сказать, чем он его покорил. Огромный тринадцатиглавый, опоясанный открытой галереей, стоял он в окружении каменных княжеских построек. Это были гридницы, где князь пировал с дружиной, жилые хоромы, где он жил со своей семьёй, многочисленные терема бояр. Так же как и собор, они были построены из красноватого камня и рядов плоского кирпича, украшены мрамором и мозаикой, блестели резными деревянными и белокаменными украшениями. Но все они только дополняли красоту храма.

Над тринадцатью полукруглыми куполами собора в синеве неба по-весеннему таяли облака.

Собор был открыт. Сквозь высокие дубовые двери Алексей вошёл внутрь. От столба к столбу пробирался он в полутёмном пространстве под хорами и вышел на залитую светом середину храма. С недосягаемой высоты зенита купола строго смотрел на него непомерно большими глазами величественный Спас в окружении архангелов в шитых жемчугом облачениях. Над алтарной преградой, на мерцающем золотом фоне вырастала огромная фигура Богоматери с молитвенно воздетыми тяжёлыми руками.

С волнением рассматривал Алексей изображение строителя Софии, князя Ярослава Мудрого, в богатом плаще и венце, с образцом храма в руке; по сторонам белели силуэты его жены и детей.

По украшенным мозаикой ступеням лестничной башни Алексей медленно поднимался на хоры. По стенам лестницы были написаны сцены охоты, скоморохи, музыканты, травля зверей и многое другое мирское, радовавшее глаз своей земной живостью. Казалось, что звери сейчас зашевелятся и сойдут со стен. Алексей не раз видел таких затравленных животных и пытался изобразить их чеканкой на серебре. Художник подметил в них то же, что и он, только киевлянин сделал это раньше.

Алексей долго рассматривал живопись, любуясь пружинисто изогнутыми телами зверей, праздничными нарядами царей и придворных, гибкими фигурами скоморохов. Он понял своего неведомого собрата-живописца, стремившегося уловить живой трепет земного мира. Владимирскому златокузнецу страстно захотелось ответить безвестному художнику, приложить к сокровищам и красоте этого храма какое-нибудь узорочье, сделанное его, Алексея, руками. Оглянувшись по сторонам, он вспомнил, что находится в лестничной башне собора, а не в мастерской, и улыбнулся.

После таинственного полумрака и тишины собора его ослепила глубокая синева киевского вечернего неба, фиолетовый снег на кровлях домов. На площади по-прежнему шумели люди, раздавалось бряцание оружия, конский топот. Многие ратники разместились по домам, и теперь из их отволочённых окошек и приоткрытых дверей тянул синеватый дымок. Но часть воинов всё ещё не нашла себе пристанища и оставалась под открытым небом.

Алексей подошёл к небольшой группе, собравшейся у костра. Говорили о том же, чем наполнено было и его сердце. Высокий, с редкой бородёнкой каменщик развёл руками:

– От отцов и дедов слыхивали мы, что Киев красно украшен всяким строением, но никто не чаял увидеть такое! Посмотрите, братья, София-то… И всё наш брат, русский мастер-делатель, сработал. На украшение земли…

Сидевшие у костра повернули головы к собору и замолчали. В прозрачных сумерках вечера, освещённый пламенем костров, собор выглядел ещё строже и прекраснее. Он властно напоминал о родине, о великой Руси, такой же могучей, так же неудержимо росшей и ширившейся, как росла, уходя в лиловое небо, громада чудного храма.

В синие мартовские ночи воздух как-то особенно чист и животворен. Вдыхая его полной грудью, Алексей чувствовал, как весь, до краёв, наливался молодой силой, как сердце наполняла безмерная радость жизни. Заложив руки за спину, шёл он вдоль тёмных, притаившихся в лунном свете изб и слушал. В одном доме плакал ребёнок, и молодая мать напевала ему песню; в другом слышались глухие мужские голоса. Рядом, со свеса деревянной кровли, со звоном рухнула на землю большая сосулька. Привычным движением Алексей дёрнулся к мечу, но остановился. Да, он стал воином. Только душа осталась прежней. Сегодня, когда осматривал собор Софии, затуманились глаза от его несказанной красоты. Оставил бы князю меч и коня и вернулся бы к дымному горну ковать со стариками сказочные узорочья. А Арина качала бы в зыбке сына и напевала им всем четверым песни. Хорошие песни, наши, владимирские…

10

И опять, по-весеннему мягко и широко, шумят могучие сосны с влажными от тёплого ветра стволами. Пролетают грачи и жаворонки, обгоняя медленно ползущие рати. Из-под копыт рослых коней летят комья мокрого снега. Впереди, над шапками воинов, плывёт, вздрагивая, княжеский стяг с вздыбленным золотым львом. Владимирское войско возвращается домой. Кто-то из воинов затягивает песню, её подхватывают другие. Широкая волна несётся спереди; кажется, что поют не только воины, но деревья и земля, освобождающаяся от оков зимы. Песня проходит по рядам ощетинившихся копьями войск, как волны ветра по колосящемуся полю. Не отдаться её могучей силе нельзя. В такт ходу коня покачиваются копья, сами собой рвутся из груди звонки. Заломив шапку, Алексей поёт о громкой дедовской славе, звонившей своими острыми мечами о царьградские щиты греков, склонившей к земле стяги половцев.

Недолго останавливались на привалах. Дни стояли ясные, дорога грозила вот-вот сломаться, белые ленты рек чернели проталинами. Все торопились поскорее увидеть родных и близких. За темневшими вдали левами, за поросшими мелким березняком да ольхою оврагами мерещился воинам златоглавый град Владимир, и никто не думал о том, как их тяжкий воинский труд круто повернул судьбу Руси: Киев склонился перед владимирской силой. И рядовые пешцы и военачальники не чуяли величия событий и говорили о своих повседневных делах, о том, что их ожидало завтра.

ГЛАВА X

1

За почерневшую Клязьму, за белые в проталинах поймы, за синие муромские леса плыл многоголосый владимирский звон и таял в белёсой дали. Вдоль улиц стояли разряженные горожане. В синеве неба по-весеннему улыбалось и играло солнце.

Следуя в конном строю за мечником, Алексей смотрел по сторонам. Мелькали знакомые лица горожан, каменщиков, тесляров [107]107
  Тесляр – столяр.


[Закрыть], гончаров, щитников, но он искал глазами деда Кузьму и мастера Николая. В толпе незнакомых девушек высматривал Арину. Уже не одна владимирка, увидев мужа или сына, пробивалась сквозь народ и шла у стремени. Алексей сзавистью смотрел на счастливые и смущённые женские лица и вздыхал.

Войско проходило мимо высоких рубленых теремов, перевязанных переходами, крытых крутыми тесовыми кровлями, мимо окованных железными скобами ворот и раскрытых лавок. Повсюду у стен и в переулках стояли люди в нарядных одеждах, некоторые держали на шитых полотенцах караваи хлеба с врезанной в верхнюю корку солонкой. Женщины вытирали слёзы.

В стороне от дороги Алексей наконец увидел своих. Дед Кузьма стоял, опираясь на берёзовый посошок, и улыбался, подняв к небу невидящие глаза. Одет он был в старый, подпоясанный лыком полушубок, из которого клочьями торчал мех. На ногах белые онучи и новые лапти. В новых лаптях был и мастер Николай.

Увидев своего ученика, Николай радостно замахал руками, наклонился к деду. Ощупывая посохом дорогу, Кузьма двинулся вперёд. Алексей отъехал в сторону, спрыгнул с коня. Обхватив внука руками, дед уткнулся ему в грудь:

– Милый, и не чаял дожить до твоего прихода! Кузьма ощупывал лицо внука, его рука бежала по груди, плечам, на бедре наткнулась на рукоятку меча.

– Вот ты и с мечом, Алёшенька! – сказал он улыбнувшись. – Скольким воинам за свою жизнь сделал я кольчуг и отковал мечей, а внуку и не пришлось…

Алексей обнял стариков. Маленькие и высохшие, с длинными белыми бородами, они головами едва достигали его плечей. Алексей прижал их к груди:

– Мы теперь заживём! И мечи будем работать и всё другое, что нужно.

Старики жались около него, как малые дети, а он чувствовал себя большим и сильным.

– Заживём…

2

Опять в Успенском соборе в стольном городе Владимире шла торжественная служба. Князь Андрей Юрьевич, нарочитые мужи – бояре, дружина и союзные князья благодарили Божью Матерь владимирскую за победу, одержанную над Киевом.

В тёмном углу одного, особенно усердного молельщика монахи ударили по шее: показалось, что он выковыривал из оклада драгоценные камни. Увидев это, Яким Кучкович обернулся к своему брату и сказал со вздохом:

– До чего в оскудении народ нынче дошёл! При князе и при всех попах хотел ограбить Богородицу…

Иван схватил Якима за руку:

– Да это мой тиун Яков!

– Может, обознался?

– Он самый, бес!

Поманив пальцем своего слугу, Яким указал глазами на тиуна, стоявшего в стороне, почёсывая шею:

– Задержи и приведи на мой двор…

– Я его подержу в подвале, постращаю! Он нам поможет, – сказал Яким брату, выходя из собора.

– Что ты задумал, Яким?

Яким посмотрел на брата, и тот всё понял.

– Боюсь я… – протянул он плаксивым голосом. – Холоп-то мой, меня сразу и схватят.

– Некому будет хватать. Я смотрю, ты храбр только языком, а как до дела дошло, так и скис!

Алексей тоже был в соборе. Стало душно. Он начал пробираться к дверям. После собора легко и привольно вздохнул на свежем воздухе. Оглянулся по сторонам. Над белокаменной громадой лестничной башни мерцала зелёная звезда. Из тёмной арки соборной двери вместе с клубами пара всё ещё выходили богомольцы.

«Церковь вроде и невелика, а сколько народу вмещает!» – подумал Алексей.

Он натянул шапку и остановился. Нужно было бы идти домой, но не хотелось в такой тихий и ясный вечер забираться в избу. Алексей знал, что в эту ночь ему опять не уснуть. Только вчера возвратилась рать из похода. Пришлось неотлучно быть на княжом дворе, отбирать оружие для починки. Сегодня первый вечер его. На что ему этот вечер, если рядом нет Арины? Он с нетерпением ожидал её всё это время, а она не пришла… Может, уже забыла?

Неожиданно он услышал сзади жаркий шёпот:

– Алёша, а я тебя ищу…

– Арина…

Она бросилась к нему, прильнула, уткнувшись лицом в грудь:

– Милый! А я всё сердце выплакала, ожидаючи. У неё с головы соскользнул платок, и Алексей широкой шершавой ладонью гладил мягкие шелковистые волосы, заплетённые в тугую косу.

– Аринушка, горлинка… – шептал он.

Арина молчала, и он слышал, как в груди её билось сердце. Медленным движением она поправила платок накрыв им голову.

– Возвратился! – сказала она, оглядывая его, точно не веря своему счастью.

Он взял её за руку, и они пошли, счастливые, не замечая никого, занятые только друг другом.

С этого вечера они встречались почти каждый день. Окончив работу, Алексей поспешно умывался, надевал свою праздничную рубаху, спешил к Арине. Вдвоём бродили они по заброшенным, безлюдным тропам за Золотыми воротами, по поросшим буйной вербой оврагам-чертороям. Он – широкоплечий, могучий, словно дуб, она – как тонкая, осыпанная цветами яблонька. Часто Арина останавливалась, закинув голову смотрела в глаза Алексея.

– Алёша, милый! – показывала она рукой на одетые бледно-зелёными клейкими листочками берёзы, на первые весенние цветы. – Посмотри, хорошо-то как!

Она склоняла ему на плечо голову, а он смотрел в весенние дали и ничего не видел, переполненный светлой радостью.

– Ты бы зашла к нам в избу… Старики очень хотели тебя видеть, особенно дед Кузьма.

Он рассказал, что дед последнее время всё хворает и сейчас, наверно, тоже лежит. Арина смущённо молчала.

– Ведь ты же была у нас, – продолжал Алексей. – Уважь стариков!

– Приду я… Только что люди, потом скажут? Алексей с силой потянул её за руку и обнял:

– А что нам люди, Арина! Было бы добро… Люди никогда не скажут плохого о хорошем.

Она улыбнулась:

– И то, Алёшенька, пойдём!

Дома, в полумраке просторной избы, дед Кузьма лежал на лавке, а Николай, сидя около него на опрокинутом бочонке, плёл лапти и что-то рассказывал. Увидя вошедших, старики смущённо умолкли. Опираясь ослабевшей рукой, дед Кузьма поднялся с трудом.

– А-а, гостья к нам залетела!.. – протянул он, улыбнувшись. – В добрый час! А мы тебя вспоминали…

Мастер Николай убрал разложенный на лавке инструмент:

– Садись, Аринушка…

Арина присела на краешек. С болью смотрела она на старика, на его слепое лицо, не освещённое привычным блеском глаз. Она подумала, что дед Кузьма похож на растение, выросшее без воздуха и солнца в подвале. Весной, когда в подполе прорастала случайно оставленная репа, ростки её были прозрачными и хрупкими. И вся изба, после радостных, залитых солнцем лесных полян, походила на тёмное, мрачное подполье. «Господи, и мне жить здесь!» – подумала она невольно.

Кузьма поднялся.

– Вижу я, что люба ты Алёшке, – сказал он, ощупью пробираясь в угол комнаты. – И он тебе люб. Вот я и захотел перед смертью оставить тебе память.

Арина посмотрела на Алексея. Он стоял, перебирая концы своего пояса, высокий и широкоплечий, точно подпирая тёмный, закопчённый потолок.

Дед Кузьма вернулся с чем-то маленьким, завёрнутым в тряпицу:

– Это от нас тебе, девонька, – от Николая и от меня.

Арина приняла маленький узелок, не зная, развернуть его здесь или там, у себя дома. Мастер Николай помог ей. Раскрыв тряпицу, бережно вытащил два трёхбусинных серебряных кольца, которыми владимирские девушки украшали причёску. Арина посмотрела на стариков затуманенными слезой глазами и опустила голову.

С этого дня в избе кузнецов открыто начали говорить о будущей свадьбе. Алексей по-прежнему работал у горна вместе с Николаем, больной дед Кузьма помогать им не мог. Лёжа на лавке, старик часто впадал в забытьё, метался, размахивая руками, бредил, называя имена то боярина Ивана, то епископа Фёдора, то Алексея. Посматривая в его сторону, Николай качал головой:

– Не жилец он у нас, Алёша! Погляди-ка – тает, словно воск. Сказывал мне вчера: «Чтобы свеча наша не погасла, надо Алёше жениться». Тогда помрёт спокойно. На Владимирской земле будут ещё кузнецы из дедова рода. Ты бы подумал, Алёша, – сказал Николай со вздохом. – Заслали бы к Арине сватов, сыграли бы свадьбу…

Алексей по-прежнему часто ходил к Арине в деревню, не боясь, что деревенские парни его поколотят. Иногда он приводил её к себе. В избе, пропахшей дымом и кислым тестом, было темно и неуютно, на полу валялся мусор и угли. Когда входила Арина, все чувствовали, точно с полей ворвался свежий, напоенный запахами цветов ветер. Новым берёзовым веником Арина выметала пол, убирала со стола, мыла горшки и поправляла солому, на которой лежал дед Кузьма.

Алексей видел, с каким нетерпением старики ждали её прихода. Если Арина задерживалась, то к нему приставали с расспросами.

Одно только удивляло Кузьму и Николая: с того времени, как Арина начала бывать у них в доме, к ним почти не заходил Прокопий. Старики сожалели об этом, а Алексей, переполненный счастьем, вспоминал о своём друге редко.

Наконец Алексей попросил у Николая и Кузьмы благословения.

– Давно пора, внучек! – сказал дед Кузьма. – Приспело время. Не беда, что мы бедные. В доме и у бедняков счастье, если живут в мире и согласии.

3

Ночью прошёл дождь. В кадку, поставленную с вечера Алексеем, с тесового свеса избы шлёпались звонкие капли. Вчера дед Кузьма просил истопить баню, и нужно было набрать дождевой воды.

Поднявшись с лавки, Алексей посмотрел на спящих стариков, неслышно вышел за дверь. Нужно было затопить печь.

Во дворе, в тёмных, налитых водой лужах, порывистый ветер гнал тени облаков. Поёживаясь от утренней сырости, Алексей побежал на край огорода к покосившемуся срубу. Скоро из маленьких отволочённых окошек и щелей бани потянулся кверху синий дымок. Казалось, что чёрная тесовая крыша висит над срубом, покачиваясь на клубах дыма.

Когда Алексей возвратился в избу, старики были на ногах. Николай расставлял на столе хлеб и ложки, а дед, согнувшись над ларем, вытаскивал свои праздничные чистые порты.

– Куда ты собрался, дед? – удивлённо спросил его Алексей.

Дед положил на лавку рубаху и штаны:

– Вот попарюсь в последний раз, соберусь, а завтра и помирать! Я уже щитника просил гроб сделать.

Алексей и Николай переглянулись.

– Не дело ты говоришь, Кузьма! – начал Николай. – Внука женить нужно, а ты – «помирать»! Успеешь.

Облизывая языком сухие губы, дед промолвил:

– Нет уж, до свадьбы мне не дотянуть… – Потом попросил внука: – Помоги, Алёша, дойти до бани.

Старик оперся ему на руку, и они вышли во двор. Алексей рассказывал деду о новом княжеском заказе, о том, что княжой дворский обещал расплатиться за прежние работы. Старик слушал, устало кивая головой.

После бани Алексей проводил его, одетого во всё чистое, в избу и положил на лавку. Дед лежал, скрестив руки на груди, далёкий от всего, что делалось в избе. Только теперь Алексей понял, что дед Кузьма говорил правду. Бледное его лицо сделалось совсем восковым, глаза ввалились, губы посинели. Старик кузнец лежал строгий, словно сошедший с иконы, которую видел Алексей в княжеской церкви в Боголюбове.

На другой день в избу стали заходить соседи. Сняв в дверях шапку, крестились у порога, молча подходили к умирающему. Приходили проститься кузнецы и плотники, каменщики и злато кузнецы, гончары и кожевники.

Деда Кузьму положили на «покойную лавку», под голову постелили пасхальный столешник – чистую скатерть, которой был накрыт стол на Пасху. На божнице мигала свеча.

Соседки-старухи в красном углу накрыли стол белой скатертью с красной перетканкой по краю, положили каравай хлеба и деревянную солонку. Чтобы душа деда омылась и легко отправилась в дальний путь, на столе рядом с восковой свечой поставили чашу с чистой водой.

В тихом шёпоте людей Алексей слышал много похвального деду. Умелец был, что и говорить, – знал своё дело. Немало поработал. Не одному ратнику спас жизнь своей кольчугой и крепким мечом. Моргая глазами, щитник говорил Николаю:

– Всё Федорец виноват! Кузнец его, окаянного, догонит на том свете – он ему покажет! Кабы не пытка на епископском дворе, старик жил бы да жил…

Изба огласилась причитаниями женщин. Высокая чёрная старуха вышла вперёд. Подперев щёку ладонью, начала тихо, постепенно повышая голос:

 
Сударь ты наш, родимый батюшка,
Куда же ты, батюшка, это собрался?
В какую, батюшка, путь-дороженьку?
 

В голосе её уже слышалось едва сдерживаемое рыдание:

 
И кто к тебе, батюшка, приходил на думушку?
И кто тебя, батюшка, уговаривал?
 

Алексей вышел во двор.

Хоронить деда Кузьму собрался чуть не весь город. Проводить старого оружейника в последний путь пришли и княжие воины, которым он много поделал оружия и доспехов за свою долгую жизнь. Плотники и тесляры принесли долблёную дубовую колоду, вниз положили сено, стружки, несколько берёзовых веников, которыми мели пол. Всё накрыли холстом. Старухи обрядили умершего в саван, запеленали в широкий холст. Отроки и воины подняли колоду на плечи и вынесли на улицу. Как белая ладья, плыл гроб деда над толпой владимирского люда. Старого мастера несли на воинское кладбище.

Рядом с Алексеем шёл мечник Прокопий. Суровое лицо было спокойно. Когда один из отроков споткнулся о камень, мечник встал на его место и подставил плечо под гроб.

Спустились по скользкой, глинистой улице в овраг, медленно потянулись кверху. Толстый буйноволосый дьякон о чём-то переговорил со священником, откашлявшись, затянул басом, остальные подхватили. Алексей слушал, не вникая в слова, тяжело переставляя ноги. В голове ещё никак не могла уложиться мысль, что дед умер. Когда он подошёл помочь воинам нести гроб, на него посмотрели удивлённо:

– Что ты, разве можно родного?

На кладбище, густо поросшем травой и кустарниками, с небольшой берёзы, стоявшей окно свежевырытой могилы, с шумом поднялась стайка воробьёв. На кучу жёлтой глины поставили гроб, священник начал службу.

Печальный обряд был краток. Застучали о крышку гроба комья земли. Алексей подошёл и бросил горсть…

– Вот и похоронили деда! – сказал Алексею Никита, когда они возвращались домой…

Алексей ему не ответил.

Арина шла позади в толпе женщин. Алексей стал на обочину канавы, пропустил всех, а затем взял её за руку, и они пошли вместе.