Текст книги "Андрей Боголюбский"

Автор книги: Георгий Блок

Соавторы: Александр Кузьмин,Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 49 страниц)

12

В Вышгороде на княжом дворе несколько воинов о чем-то разговаривали между собой. Они посматривали на окна терема, но, видимо, не решались подняться по лестнице и войти к князю. Андрей их увидел.

– Иди, Яким, проведай – может, что случилось.

Кучкович кубарем скатился по лестнице. Возвратился он с седым, со шрамом через всё лицо воином Михно.

– Что у вас там? Воин развёл руками.

– Нехорошее, княже! Воины князя Юрия Владимировича с людьми боярина Петрилы напали на наших пастухов и угнали коней.

Андрей нахмурился:

– Что же вы их не отбили?

– Погнались за ними, княже, но их было много. Боясь твоей немилости, мы не обнажили мечей.

Андрей гневно наморщил лоб. Этот случай мог многое испортить в его отношениях с отцом.

– Сколько увели коней? – спросил он резко. Воин ответил не сразу.

– Сотни три, княже…

– Надо послать к отцу человека – пусть велит татей наказать, а коней вернуть.

Воин стоял, опустив голову, и, судя по его нерешительному виду, хотел сказать что-то ещё.

– Мечник Игорь ездил, княже, – начал он тихо. – Воины великого князя на двор его не пустили и нанесли бесчестье: ударили мечом плашмя. Сказывают люди, что они отправлены на двор к Петриле и на них поставлены уже клейма князя Юрия Владимировича.

У Андрея по скуластому лицу пошли пятна.

– Опять Петрило! – хрипло обратился он к Кучковичу. – Сказывал я отцу, чтобы прогнал он его от себя…

Вспомнив, что перед ним простой воин и не к лицу ему, князю, говорить худое об отце, Андрей умолк.

– Иди, – махнул он рукой, – да скажи людям, что сам переговорю с отцом… Постой! Возьми…

Сняв с пальца перстень, князь протянул его воину:

– Передай Игорю. Поведай, что обида его – моя, обида.

После ухода мечника князь с гневом рассказывал Якиму Кучковичу:

– Отец вызвал меня сюда помочь ему в борьбе с врагами. А у самого какие-то дела с Петрилой. Враг он мне, Петрило! И люди молвят о нём недоброе. Играет на руку Изяславу. Не люблю я его! Но меня с отцом не поссорит!

Кучкович угодливо кивал головой. Он боялся, что Андрей проведает о его встрече с Петрилой, и сейчас придумывал, как отвести беду.

– Истинно так, княже! Сколько раз думал я, почто терпишь ты от слуг отца своего обиды!

Андрей остановился:

– Ты что, Яким, тоже против отца? Кучкович выдержал пристальный взгляд и вытащил меч.

– Нет, я против злых его слуг… Вот, княже, клянусь на нём, – сказал он негромко, – лихого против тебя не мыслю.

Андрей махнул рукою:

– Спрячь.

Присев на стул, князь вытер платком лицо.

– Может, прав поп Фёдор, – произнёс он в раздумье. – В Залесье сейчас бегут и землепашцы, и мастера-горожане. Все, кто хочет мирной жизни. И для меня здесь добра не будет. Век буду мотаться по удельным княжествам, и живот мой будет зависеть от князей и князьков. К концу жизни, может, сяду, как отец, на великокняжеский стол в Киеве, и это всё… А что проку?.. Не для себя я ищу славы, а для Руси. А Русь сейчас немощная. Оборонять её надо. С юга и востока лезут половцы, с запада, того и гляди, двинутся шведы и немцы. Силы здесь, у отцова стремени, нам не собрать…

Он замолчал. Большая голова с гривой густых с проседью волос освещалась пучком свечей в серебряном канделябре.

Яким рукавом вытер вспотевшее лицо.

– Поедем, княже, отсюда подале, устали мы здесь от дел ратных. То половцы, то свои налезают. Нет покоя… – Взглянув на князя, он продолжал: – Заехал ко мне поп один. Приехал встречать епископа Нестора. Я и позвал его к себе. Сказывает, что в Ростове и Суздале ничего так не хотят, как иметь тебя своим князем. Денно и нощно молят святых угодников.

Яким умолк. Он выжидающе глядел на Андрея.

– Это я не от тебя первого слышу.

– Люди истину молвят, княже… Прости меня, худого, за дерзость, послушай доброго совета: поезжай в Суздаль!

– Я и сам бы рад, Яким, да как это сделать? Ведь против воли отца не пойдёшь. А он велит сидеть здесь.

Кучкович начал рассказывать сбивчиво, торопясь, словно боялся, что князь перебьёт и не даст высказаться до конца:

– Был я на базаре и слышал – юродивый один рассказывал о чуде в женском монастыре: икона Богородицы из Царьграда – по преданию, писанная евангелистом Лукой, – являет великие знамения. Ночью отходит от стены и становится посредине церкви. Что-то хочет поведать нам Богородица… Андрей нахмурился.

– Не люблю лжи, Яким! – укоризненно покачал он головой. – Оскудел монастырь, вот монахини и хотят привлечь богомольцев – о славе монастыря хлопочут.

Яким заметил, как в глубине карих глаз Андрея вспыхнули весёлые огоньки.

– Икона отходит от стены? – спросил Андрей. – Постой, постой… может, потому, что не хочет оставаться в Вышгороде?..

К Андрей задумался; улыбка медленно сползла с его лица.

– А ведь мудро придумано! Это поп женского монастыря Кузьмище. Не иначе как его дело. Он загадал, а я, князь, не приложу ума к его загадке.

– Уж в народе многие знают об этом знамении, князь.

Андрей заходил по комнате.

– Хитёр Кузьмище, ой, как хитёр!.. Это поважнее, чем три сотни коней, украденных Петрилой. Готов до земли поклониться тому, кто первый рассказал об этом чуде! Помог, помог… Говоришь, что в народе об этом знают? (Яким самодовольно кивнул.) Иди, Яким, скажи, чтобы всем говорили о чуде.

13

Тихо и неприметно протекала жизнь Алёшки у мастера Николая. После случая с боярским тиуном Мальчик притих.

– Ты бы шёл погулять, – говорил ему мастер.

– Нет, дяденька, я лучше посижу дома и посмотрю, Как вы работаете.

Он с любопытством присматривался к работе учителя. По восковой модели или в формах, вырезанных в камне, Николай отливал медные и серебряные вещи.В последнее время он изготавливал медные боевые гири. Алёшке очень хотелось узнать, кто этими гирями будет вооружён, но Николай посмеивался.

– Помолчи, Алёшка! Поживёшь – увидишь…

– Вот бы этими гирями боярина Ивана и его слуг… Николай на эти замечания мальчика не отвечал!

Учитель склонял голову над работой. Он брал два куска воска, лепил модель одной половины гири, затем другой. Железным резцом вырезал на каждой половинке рисунок. Иногда на эту восковую модель накладывал в виде узора жгутики из провощённой пеньковой верёвки. Видя, с каким вниманием ученик присматривается к его работе, Николай охотно рассказывал ему, что нужно делать:

– Готовую восковую гирю обольёшь жидкой глиной и высушишь. В печи на огне вытопишь из формы воск и в оставленную вверху дыру нальёшь жидкую медь…

Алёшке не терпелось. Он хотел сам отлить гирю. Однажды, когда Николая не было в избе, Алёшка взял два одинаковых куска воска и начал лепить. На воске остались следы пальцев, жгутики из пеньки не приставали к воску и отваливались. Прищурив глаза, Алёшка смотрел на вылепленный им уродливый комочек. «Дело вроде как не хитрое, а не получается… В руках Николая эта работа казалась лёгкой».

– Сделаю, обязательно сделаю… – шептал Алёшка. Но жгутики не держались.

– Хотел сам сработать? – услышал он сзади. – В подарок Прокопию?

Алёшка покраснел и быстрым движением руки смял свою неудачную работу.

– Ничего, Алёшка, выучишься. Скоро только сказки сзываются, а для работы нужно ученье. Смотри…

В несколько приёмов Николай сделал восковую модель.

После этого случая понял Алёшка, что ремеслу наскоком не научишься.

В деревне дед Кузьма также занимался иногда литьём. У него, как и у Николая, имелся глиняный тигель – горшок, где он расплавлял металл на горне, имелась глиняная ложка– «льячок», насаженная на небольшую деревянную ручку. Этим льячком дед черпал металл из тигля и, подогрев его ещё раз на огне, наливал в литейную форму. Очень часто для изготовления формы дед Кузьма брал изделие другого мастера. Он выдавливал его изображение в мягкой протёртой глине. Податливая глина запечатлевала на себе все линии металлического предмета. В полученное углубление дед наливал расплавленную бронзу. Несмотря на старания деда сделать хорошую форму, литьё его было грубым.

Алёшка знал, как трудно сделать хорошую форму. Затаив дыхание следил он за движением рук мастера Николая. Освещённые неровным светом горящей лучины, руки мастера выцарапывают на камне какой-то сложный узор из тонких, хитро сплетённых линий. Алёшке кажется, что руки мастера дрожат, что эти крепкие, с крупными плоскими ногтями пальцы сейчас сорвутся куда-то в сторону и весь рисунок прочертят одной грубой, ненужной линией. Но опасения его напрасны. На камне вслед за резцом остаются тонкие плетёные узлы, появляются сказочные птицы и львы. Рукавом холщовой рубахи Алёшка смахивает с уставших глаз слезинку.

Утром, едва завиднеется затянутое бычьим пузырём оконце, Алёшка уже на ногах. Завернув ноги онучами ю надев лапти, он бежит в сарай за углём. Ждёт с нетерпением, когда Николай начнёт плавить серебро в тигле и наливать его в форму. На камне-то получилось вчера очень хорошо, а вот что выйдет на серебре? Подняв руку, мастер льёт из льячка огненную струйку через маленькое отверстие в форму. Сухое, с подпалённой бородой лицо его сурово. В глазах – внимание.

– Серебро-то, оно Алёшка, дорогое. Это тебе не железо: поехал на болото, накопал руды, сварил в домнице – и работай. Серебро – его привозят издалека… Во дворе яркий свет солнца слепит глаза. На открытых местах уже стаял снег, и только в тени в оврагах да ямах держатся ещё небольшие бурые кучки. Красная девица – весна приехала незаметно на сошечке, на бороночке, на бороздочке, на овсяном колосочке, на пшеничном пирожочке…

Увлекательно литейное дело! Как хорошо быть I Мастером! Все тебя уважают, каждому ты нужен. Алёшка представляет себе, как станет он известным всему городу златокузнецом…

В открытую дверь слышен голос:

– Алёшка! Иди.

Очнувшись от своих дум, мальчик возвращается в избу. За столом Николай бережно, чтобы не повредить форму, развязывает верёвку и снимает верхнюю крышку Серебро застыло тёмной полосой. Николай переворачивает форму, и из неё на доски стола с мелодичным звоном падают половинки серебряного запястья. Весь рисунок разделён продольной линией на две полосы: в нижней – узор из хитрого плетения линий, в верхней, более широкой, – сказочное дерево с птицами по бокам. На другой половинке запястья птицы, клюющие яблоки, и лев.

Хорошо умеет работать Николай! Хоть Алёшка и не видал таких птиц, с длинными шеями, и голова у льва человеческая, – а всё же хорошо! Смотришь на такой рисунок – и в сердце вспыхивает какая-то радость. Вот какие вещи умеет делать старый мастер…

Ласковыми смеющимися глазами смотрит Николай на своего ученика. Он видит, что в сердце Алёшки зажглась любовь к ремеслу. Нужно будет ещё кое-что показать мальчишке, придёт время – станет на свою тропу.

– Труд наш тяжкий, – говорит Николай, поглаживая Алёшку по русой голове. – Работаешь, а не всегда сделаешь удачливо. Но ты не робей…

ГЛАВА II

1

В один из жарких летних дней князь Андрей переправился через Оку.

Несколько недель подряд с дружиной своей он был в пути. Из Вышгорода выехал тайно и увёз из женского монастыря чудотворную икону.

В городе Владимире народ ждал его несколько дней. На дворах и улицах сидели и стояли ремесленники и приехавшие из окрестных деревень смерды, боярские слуги и воины. Люди тихо переговаривались между собой.

Высокая, худая крестьянка сидела на земле у городских ворот с маленькой девочкой. Расположившимся рядом с нею бабам мать рассказывала тихим голосом:

– Бежали мы из-под Киева. Муж помер в одночасье в дороге – вот нам с дочерью и пришлось мыкать горе. Невмоготу стало жить. Монастырские слуги всё отбирает. Может, икона поможет. Вот дочь голодная, – показала она на девочку, – есть просит, а чем я её покормлю?

Услышав колокольный звон, все поднялись, заторопились. Вместе со всеми двинулась к воротам и крестьянка.

– Где же икона, родимые?

За попами, которые шли по пыльной дороге, торжественно везли в санях украшенную белыми полотенцами икону. Над ней в поднявшемся облаке пыли поблёскивали на солнце стяг и целый лес копий. Баба хотела пробиться к иконе и показать её своей девочке. Но какой-то боярин взмахнул плетью:

– Куда лезешь, холопка!

Баба почувствовала, что теряет силы, но её подхватил под руки и вывел из толпы мастер Николай:

– Поберегла бы себя…

– Милые вы мои, а где же дочка? – всплеснула руками мать.

Высокий горожанин ощутил под ногами что-то мягкое и нагнулся:

– Братцы, ребёнка раздавили…

Взявшись за руки, несколько человек раздвинули толпу, а горожанин поднял ребёнка.

– Девочка?

– Девочка.

– Никак померла?

– Нет, ещё дышит. Только напужалась сильно.

– Вон её мать у канавы, отнеси к матери. Женщина схватила девочку:

– Милая моя доченька… Пойдём отсюда… Обняв ребёнка, она вышла на свободное место и чутъ не попала под ноги коню.

– Что вы, ума лишились здесь, во Владимире? Мать подняла голову и обомлела: на сером в яблоках коне сидел молодой, с русой курчавящейся бородкой воин. Тот самый, что вызволил её из леса.

2

Князь стоял на площади перед отцовой церковью, У наспех сколоченного длинного стола, уставленного Чарками и чашками, блюдами со всякой снедью. Попы и дьяконы служили молебен о благополучном совершении путешествия, просили у Богородицы милостей для земли Ростово-Суздальской.

Князь, слушая пение, стоял с обнажённой головой.

После молебствия он пригласил бояр – нарочитых мужей и дружину к столу. Степенно выступая друг за другом, строго по чину, бояре подходили к князю а кланялись. Ростовцы и суздальцы строго следили, чтобы не подошёл кто из владимирцев. Недаром они называли их людьми новыми, маленькими, в отличие от «больших» – ростовцев и суздальцев.

Князь заметил эту ревность «больших» и ухмыльнулся.

– Почему не вижу детей деда моего, владимирцев? – спросил он у боярина Ивана Кучковича.

Боярин погладил рукой бороду и ответил гордо:

– Городок их, княже, молод весьма! Пусть переждут.

– Куда им, княже! – поддержал старшего брата Яким Кучкович.

Андрей хотел возразить, но умолк, увидев, как настороженно отнеслись к разговору другие бояре. Князь решил приглядеться к нарочитым суздальцам и ростовцам.

На другой день с рассветом дружина вместе со многими боярами покинула город. По пыльной дороге шли дружинники, а впереди везли икону. Сзади ехал Андрей, за ним – его младшие братья – князья Василька и Мстислав, дети и, наконец, дружина.

Взошло солнце. Дорога шла по вершинам береговой гряды Клязьмы. Отсюда были видны широкие леса, уходившие синими далями к краю неба. Над серебряной рекой таял туман, в прибрежных кустах разноголосо заливались птицы. Не хотелось Андрею покидать город. Когда ехал сюда, думал остановиться во Владимире, здесь же в церкви и поставить икону. Вовремя понял, что восстановил бы этим против себя суздальских и ростовских бояр.

«Слаб ещё, а бояре сильны, шагу не могу сделать без них», – думал он с огорчением.

Тихо позванивал о конское стремя княжеский меч.

Неподалёку от Андрея, в конном строю, в первом ряду ехал мечник Прокопий.

– Мечника Прокопия к князю! – крикнул какой-то боярин.

Прокопий пришпорил коня. Прижимая шапку к груди, подлетел к Андрею:

– Что повелишь, господине? Андрей Юрьевич поманил его ближе:

– Скачи вперёд, мечник, выбери место для ночлега.

Прокопий поклонился.

– Княже, княже, посмотри, что сзади! – крикнул мечник.

Андрей повернулся и тоже остановил коня. Остановилась дружина. По подножию холма, где лепились избяные срубы Владимира, расстилался туман. Облитый розовыми лучами город, казалось, повис в воздухе и вот-вот готов был подняться ещё выше, к небу. Князь снял шапку, обнажив копну густых, подёрнутых сединой волос.

– Владимир – детина моя и отчина моя. Посмотрите, братья, Бог показывает нам, как люб ему Владимир!

В десяти верстах от города, на высоком холме, где синяя Нерль соединяется с Клязьмой, на месте, выбранном Прокопием, князь велел остановиться на отдых. Дружинники забили колья, натянули верёвки, разбили просторный шатёр. В стороне, у кашеваров, запылали костры, густой сизый дым потянулся к небу.

Пока все хлопотали, Прокопий спустился к реке, на ходу скинул кафтан. Повернувшись лицом к солнцу, прижав руки к груди, он постоял молча, о чём-то думая, а потом с размаху бросился в воду. Дружинники видели, как Прокопий переплыл на противоположный берег, нагой сидел на прибрежном камне, подставив спину лучам солнца. Когда возвратился к шатру, сказал с улыбкой:

– Хороша водица в Нерли!.. Искупайтесь! Несколько воинов направились к реке.

После трапезы князь объявил, что дальше сегодня не поедут, заночуют здесь.

К вечеру Андрей вышел из шатра. Дружинники заметили, что сегодня он был как-то особенно задумчив.

Над рекой плыли ночные шорохи. На западе чуть желтело и гасло небо. Воины стали тесным кольцом и слушали мечника Прокопия. Он рассказывал о походах «князя и об одной битве, где какой-то немец-воин ударил княжеского коня рогатиной.

– В самую гущу ворогов попал князь. Одного просквозил копьём, другого мечом срубил. Вижу, что он от своих оторвался, хочу к нему пробиться, а не могу. Впереди стена немцев… А тут этот немец… Как ударил он коня рогатиной – конь на дыбы! Князь припал к его шее, шепнул на ухо: выручай! Он и вынес его к нам. Вынес – и тут же пал…

Прокопий замолчал. На суровом лице его играли отблески пламени. Умные, немного косые глаза из-под насупленных бровей смотрели задумчиво и по-необычному ласково. Воины тоже молчали. Все обернулись в сторону реки, где на фоне вечернего неба, на вершине холма, виднелась фигура князя. Он то ходил взад и вперёд, то подолгу стоял, точно прислушиваясь к ночным шорохам.

Прокопий смотрел на живое трепещущее пламя и чему-то улыбался. В кустах за Нерлью прокричала болотная птица. Всё было тихо, лишь потрескивал костёр. Утонувшая в синеве река по-прежнему наполняла ночь своим неумолчным шумом. Глинистый обрыв и чуть колеблемые в водной глубине звёзды, красный отсвет костра – всё это напоминало о далёких и давних походах.

– Конь, он как человек, всё понимает… – сказал задумчиво Прокопий.

Мечник Михно добавил:

– В бою нужен конь, но ещё нужнее простой воин – конный али пеший. И князь без воина, конника али пешца, ничего не сделает.

Прокопий посмотрел на то место, где только что стоял князь. Где-то рядом на дереве заухало. Все вздрогнули. Сидевший у костра воевода Борис Жидиславич перекрестился:

– Не к добру это! Див-птица [86]86
  Вероятно, филин.


[Закрыть] кличет. Недоброе это место!

Прокопий покачал головой:

– Кто знает, боярин, – все под Богом ходим. Иногда и див кричит по-пустому…

Утром Андрей вышел из шатра и объявил, что явилась к нему во сне Богородица с хартией [87]87
  Папирус, пергамент, рукопись.


[Закрыть] в руке. Поведала, что дальше ехать не хочет.

Долго после этого во Владимире рассказывали ещё об одном чуде: в повозку с иконой запрягли коней, а кони ни с места. Повозникам помогали дружинники, коней били плетьми, манили хлебом, а они словно вросли в землю.

На этом месте, на впадении Нерли в Клязьму, князь велел остановиться. Сказал, что здесь будут ставить Богородице белокаменный храм и новый город.

Город сей он нарёк Боголюбовом.

3

Часто среди ночи князь поднимался, не зажигая свечи, отворял окно терема и смотрел на Владимир. Город спал. Облитые лунным светом в густой зелени вишнёвых садов, прижимались к холмам тесовые крыши домов. Здесь и там поднимались вверх рубленые башни высоких боярских теремов. Княжой город был обнесён твёрдым поясом земляных валов, увенчанных рублеными стенами. Как быстро он рос! Укреплённый дедом Андрея – мудрым Владимиром Мономахом, город был ещё не велик. По краям обрывистых оврагов и клязьминской кручи горбились его обросшие седым бурьяном валы и сизые бревенчатые стены. Крепость царила над широким простором поемной и лесной дали. У се подножия струилось серебро Клязьмы, а за ней к синим лесам уходили заливные луга со светлыми, как невиданные очи, озёрами. Князь Мономах хотел сделать Владимир маленьким Киевом. Там, на его княжеском дворе в селе Берестове, недалеко от города, стоял храм Спаса. И здесь, на живописном холме над Клязьмой, он поставил небольшой кирпичный храм Спаса. Вот он стоит за забралами [88]88
  Стена крепости.


[Закрыть] крепости, суровый и тёмный, расчерченный чёрными лунными тенями…

Жители города, бежавшие из Киева, спугнутые с насиженных гнёзд княжескими усобицами, называли Пригородные места и урочища Владимира киевскими именами. Крепость – Печерним городом, речки были Названы Лыбедыо и Ирпенью. Нашлась даже своя Почайна.

Андрей видел пустой двор отца, который князь Юрий приказал отстроить, боясь нового недовольства киевлян и думая о возврате на север… «Отец, отец! Всю жизнь рвался к златокованному престолу Киева.. Зачем связался с недругами, зачем окружил себя такими, как злокозненный Петрило? Они ищут нашей ссоры… Вот мерцает сине-зелёными тенями твоя белокаменная церковь Георгия… Как светла она и прекрасна по сравнению с чёрно-коричневой глыбой – дедовской кирпичной Спасской церковью! Верно сделал, что не послал в Киев за мастерами. Там и от новых храмов всё ещё пахнет греками и стариной. Не то – галичские да немецкие делатели. Белы их храмы, как новый снег, и украшены величаво и светло…»

При князе Юрии на восток от Мономаховой крепости, вдоль суздальской дороги, вырос посад. Острым клином лёг он меж Лыбедью и Клязьмой. Андрей решил оградить избяной город ремесленников могучими валами. Пусть спокойно куют оружие и множат богатства Руси… Они – соль земли. И отец и дед стремились умножить эту силу, лаской и угрозами селили в города ремесленников и купцов.

Андрей думал о своей столице с любовью и гордостью. Тревожили сердце думы о ростовских боярах и князьях других земель, которые станут на пути.

«Ну что же, мы поборемся…»

Андрей вспоминал, как увёз из Вышгорода икону тайно, под покровом ночи.

«Пришлось пойти на этот грех… Сколько ещё нужно будет свершить, чтобы укрепить и возвеличить столицу!.. Икона Божьей Матери здесь, во Владимире, а епископ по-прежнему живёт в Ростове. Нужно бы Владимиру своего епископа…»

Посвежело. Андрей поёжился от ночной сырости. Он мало знал нового ростовского епископа, владыку Леонтия. Его недавно назначил константинопольский патриарх. Андрей встречался с епископом несколько раз, но поговорить по душам не было случая. Князь вспомнил, что есть верный человек из попов, которому он может довериться. Это поп Фёдор, к которому ездил в прошлом году мечник Прокопий.

«Их и пошлю, – подумал он решительно. – Попа Фёдора и мечника. Пусть Фёдор потолкует с Леонтием».