Текст книги "Андрей Боголюбский"

Автор книги: Георгий Блок

Соавторы: Александр Кузьмин,Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)

LV

Убедившись в смерти князя, заговорщики надели княжеское вооружение и собрали своих на совет.

– Что нам теперь делать? А если из Владимира нагрянет на нас дружина княжеская?

– Пока ещё всполоха нет, пошлём сами к ним! – решил Кучкович.

Ехать во Владимир должен был Амбал, ему приказано было сказать: "Если кто-нибудь из вас что-нибудь на нас помыслит, то мы с теми покончим! Не мы одни придумали убить князя, есть и из ваших одной думы с нами…"

Весть об убийстве князя быстро облетела село.

Василько не было в этот день в Боголюбове, он остался во Владимире. Михно был с ним вместе.

Когда весть об убийстве князя достигла Владимира и Амбал передал владимирцам наказ заговорщиков, убитый горем старый мечник старался поднять дружину против убийц своего господина. Но среди дружинников не было преданных князю людей.

А владимирцы спокойно отвечали посланному:

– Кто с вами в думе был, тот пусть и будет!.. А наше дело сторона…

Такое безразличное отношение владимирцев к убитому ободрило его убийц, и они отдали всё имущество Андрея "на потоп и разграбление", согласно тогдашнему обычаю.

Труп князя был выброшен на огород.

Кузьма, один из преданных слуг покойного, ходил по селу и спрашивал встречных:

– Где мой господин? Курков надменно ему ответил:

– Вон там валяется, на огороде… Не смей его трогать! Коли тронешь, мы тебя убьём!

Опечаленный Кузьма нашёл труп своего господина и, припав к нему, начал горько плакать.

– Чего воешь? Пошёл прочь! Мы его бросим собакам, – сказал Ефрем.

– Ах ты, еретик! Какое слово вымолвил… А помнишь ли, жид, в каком платье пришёл ты сюда? Ты вот теперь в бархат одет, а князь лежит голый. Дай хоть прикрыть его чем!..

Ясин бросил ему ковёр и корзно.

Кузьма обернул тело убитого князя, взвалил себе на плечи и понёс к церкви.

– Отопри божницу! – крикнул он пономарю.

– Чего тебе надо? – ответил ему полупьяный церковник.

Верный слуга указал на тело своего господина.

– Чего ещё с ним вожжаться! Брось его в притворе!

Обрадованный этим позволением слуга положил князя в притворе, покрыл его корзном и, вне себя от горя, стал причитать над ним:

– Уже, господине, тебя твои слуги не знают! А прежде, бывало, гость придёт из Царьграда или из иных сторон Русской земли, и будь он хоть и латинин, христианин ли, поганый, ты, бывало, скажешь: "Поведите его в церковь и на палаты, пусть видят все истинное христианство и крестятся", и болгары, и жиды, и всякая погань – все, видевшие славу Божию и церковное украшение, плачут о тебе, а эти не велят тебя в церкви положить…

Долго ещё раздавались причитанья верного слуги.

Тело князя оставалось не погребённым целых два дня, оно по-прежнему лежало в притворе, и никто не смел до него дотронуться. Даже духовенство не решалось отворить храм и совершить над телом панихиду: так был велик страх перед злодеями.

На третий день явился в церковь игумен Козмодемьянского монастыря Арсений, монастырь этот был построен покойным князем. Обратившись к пономарям, он сурово проговорил:

– Долго ли нам смотреть на старейших игуменов? Долго ли этому князю так лежать? Отомкните божницу, я отпою его! Вложить его в гроб, пусть лежит здесь, пока злоба перестанет. Тогда приедут из Владимира и понесут его туда.

Пономари долго не соглашались, но грозный игумен настоял на своём.

– Помните, братие, что вы делаете?! Грех великий оставить человека без погребения… Земля еси, в землю и отыдеши…

Наконец согласились, отпёрли церковь, положили тело в каменный гроб и отпели по церковному уставу.

Свирепые убийцы не решились противиться Арсению, боясь народного волнения. Влияние маститого игумена на толпу было велико. Поэтому, согласившись на отпевание тела князя, убийцы не позволили предать его земле.

LVI

Тяжело пришлось приверженцам Андрея в первые дни после убийства. Народ воспользовался отсутствием главы и бросился грабить княжий двор, а равно и дома его приближённых. В особенности предали они расхищению жилища мастеров, призванных князем для украшения церквей. Толпа знала, что старый Мирон жил в доме их нового тысяцкого. Отсутствие Василько дало возможность толпе ворваться в его жилище. Выбитые ворота открыли доступ им на двор.

Смело вышла на крыльцо Марина.

– Что вам здесь надо? – спросила она. Озадаченные её вопросом, боголюбовцы молчали.

– Мужа моего здесь нет… – продолжала она, – а я беззащитна…

– Нам тебя и не надо!

– Мы не тебя ищем!..

– Статочное ли дело бабу обижать! – раздались голоса среди толпы.

– Так зачем же вы сюда ворвались?..

– Подавай нам старика, что у вас проживает!

– Дедушку Мирона! – испуганно вскрикнула Марина. – Да зачем он вам?

– Дело не твоё! Подавай, коли требуем!

– Да какое он зло причинил вам?

– Не смей миру противиться!.. Что мир порядил, то Бог рассудил… С ним не поспоришь…

Старый изограф услышал своё имя и вышел из избы.

– Вот он! Вот он! – зашумела толпа.

– Что вам от меня нужно? – строго спросил старик. Но вопрос его остался без ответа. Остервенелая толпа бросилась на старого изографа и разорвала его на куски.

Не помня себя от ужаса, Марина хотела защитить своего учителя, но была сбита с ног и упала с крыльца. Когда она пришла в себя, кругом царила тишина. Толпы уже не было, но следы разгрома виднелись повсюду.

Шатаясь, поднялась на ноги молодая женщина, ничего не помня из случившегося с нею, как вдруг вся картина убийства старого Мирона встала перед глазами. Она дико вскрикнула и опять упала без чувств на землю.

Снова придя в себя, она едва могла найти силы добраться до горницы и стала с нетерпением ожидать возвращения Василько, который должен был вернуться к вечеру.

С наступлением темноты неистовство убийц стало стихать. Грабёж княжего имущества и его приближённых прекратился. Марина снова вышла на крыльцо, с нетерпением ожидая мужа. Скоро показался и Василько.

Молодая женщина закричала от радости при виде его и бросилась к нему навстречу. Прерывающимся от волнения голосом рассказала она мужу о происшествиях в Боголюбове.

– Боже, какое несчастие! – печально прошептал Василько, знавший уже о смерти князя.

Убийство старого изографа поразило тысяцкого.

– Что ж теперь нам тут делать, когда нет в живых нашего князя? – задумчиво проговорил он.

Марина подхватила его мысль.

– Уйдём, милый, в Новгород! Там у нас родные, спокойнее жить будем…

– А князь Юрий опять меня к себе на службу возьмёт…

Супруги стали обсуждать, когда им отправиться в Новгород. Марина настаивала на скорейшем переселении.

– Пока не будет предано земле тело моего князя, я отсюда не уйду! – спокойно отвечал жене молодой тысяцкий.

В его голосе слышалась такая решимость, что Марина перестала настаивать на немедленном отъезде.

Ждать им пришлось недолго.

Вместе с телом князя они отправились во Владимир, оставаться в последнем было незачем, а потому, поклонившись праху Андрея Боголюбского, они продолжали свой путь к Новгороду.

С радостью встретили их Акинфий и Фока с семьёй.

– Что ещё выдумал – селиться отдельно! – сказал старик, узнав о намерении Василько жить в Новгороде. – Ты ведь наш, новгородец…

– Верно говоришь, дедушка! – печально ответил тысяцкий. – Ничто меня больше не связывает с Суздальской землёй, да и благодетеля моего нет в живых…

Все они поселились вместе в доме старого Акинфия, мирно доживавшего свой век среди близких ему людей, радуясь их счастью и пестуя детей, пока Господь не призвал его к себе.

LVII

Между тем во Владимире по получении известия о смерти князя начались убийства его приближённых и грабёж их имущества. Дома посадников, тиунов, иностранных строителей храмов были разрушены дотла.

Испуганно ожидало духовенство, как бы разъярённая толпа не бросилась также и на них. Все они не знали, на что решиться.

Только один священник, Никола Микулич, тот самый, который привёз с покойным князем из Вышгорода икону Богоматери, решился прекратить беспорядки, рискуя быть убитым чернью. Он надел облачение и, взяв на руки чудотворную икону, прошёл с нею по всему городу. Увидев святыню, грабители смутились.

– Сама Владычица на наши беззакония смотрит! – испуганно говорили они, падая ниц перед святыней.

Волнения повсюду утихали, грабёж в городе прекратился. Только теперь вспомнили владимирцы, что тело убитого князя до сих пор остаётся непогребённым. Толпою пришли они в Богородицкий монастырь и стали просить игумена Федула отправиться с ними вместе за телом князя. Трепещущий инок не знал, на что решиться.

– Мне его не выдадут! – смущённо говорил старик.

– Мы все пойдём с тобою! Не посмеют боголюбовцы отказать нам!

Игумен наконец согласился и вместе с уставщиком Лукою и многими владимирскими гражданами отправился в Боголюбово.

Уходя, владимирцы сказали Микуличу:

– Собери всех попов, облачитесь в серебряные ризы, станьте с образом Богородицы перед серебряными воротами и ждите князя!

Серебряными назывались ворота, выходившие на дорогу в Боголюбово.

Не посмели противиться желанию граждан стольного города боголюбовцы и немедленно согласились отдать тело, лежавшее уже шесть дней без погребения.

Гроб князя несли на богато украшенных носилках, но близких покойного никого не было. Преданный ему мечник Михно также был убит во время беспорядков.

Торжественно приближалось печальное шествие ко Владимиру. Толпы народа высыпали ему навстречу. Увидев княжеское знамя, наклонённое над гробом, народ заплакал. Он вспомнил суздальского князя, не раз водившего к победам, его благочестие и усердие к храмам Божиим.

Многие с плачем повторяли:

– Уж не в Киев ли уехал господин, в ту церковь, которую послал строить на дворе Ярославовом, говоря: «Хочу построить такую золотую, как эти ворота, пусть сохраняется память обо мне в отечестве!»

Андрей Боголюбский был погребён во Владимирском Успенском соборе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Существует предание, будто бы Всеволод Большое Гнездо приказал зашить в лыковые короба убийц князя Андрея и бросить их в Плавучее озеро, находящееся в трёх верстах от Владимира.

Тёмною осеннею ночью запоздалые путники, проезжая мимо этого озера, получившего среди народа название "поганого", часто слышат тяжкие стоны и видят мелькающие огоньки.

То всплывают короба, обросшие мхом, на поверхность озера.

Тяжело убийцам князя без погребения!

1909.

Александр Иванович Кузьмин
У золотых ворот

Повесть «У Золотых ворот» рассказывает о событиях в древнерусском городе Владимире в третьей четверти XII века. Это была эпоха, когда культурные традиции Киевского государства получили своеобразное развитие на Владимирской земле и послужили той основой, на которой позднее пышным цветом зацвели культура и искусство Москвы. В повести нашли отражение сложнейшие исторические события того времени. Дорога на Москву начинается во Владимире от Золотых ворот. Герой повести Алёшка, попав в город, становится мастером – «златокузнецом». Вместе с другими трудовыми людьми города он принимает участие в строительстве высокохудожественных памятников архитектуры.

ГЛАВА I

1

ечник Прокопий не спеша ехал лесной тропою. Кругом ель да осина, в низинах снегу выше человеческого роста. Лес сырой, неприютный. Кажется, сделай шаг в сторону и сгинешь. Уже много дней он был в пути, к дорожной жизни привык, а всё же иногда становилось как-то не по себе. Прокопий останавливал коня и чутко прислушивался. Могучий лесной шум волнами прокатывался по вершинам. Сюда, на Ростово-Суздальскую землю, Прокопий приехал тайно. Ещё совсем недавно он бывал здесь с княжой дружиной, открыто ездил по сёлам, в лесах охотился за диким зверьём. Теперь на этой земле сидели другие князья. Всё переменилось с тех пор, как шли из Ростова и Суздаля дружины князя Андрея.

На небольшой поляне, покрытой снегом, Прокопий спрыгнул с коня. Цепляясь за ветки кустарника, спустился по косогору в овражек, подошёл к роднику, выбивавшемуся из-под замшелого камня. Кругом лежал выпавший за ночь снег. Сквозь прозрачное стекло воды виднелись на дне почерневшие листья. Прокопий узнал этот родничок. Летом в нём вода студёная, нельзя опустить руку.

– Ну вот, мы скоро и приедем, – сказал он коню подтягивая седло.

Точно соглашаясь с хозяином, конь мотнул головой, переступил с ноги на ногу. Прокопий вскочил в седло. Не успел конь сделать и несколько шагов, как из заснеженного кустарника, испугавшись, вымахнула птица. Прокопий выдернул из-за спины лук. Показался высокий старик.

– Эй, что здесь делаешь? – крикнул Прокопий незнакомцу.

Человек не отвечал. Он как-то странно вытянул перед собой руки, покачнулся и вдруг рухнул в снег.

– Вставай, что с тобой! – тормошил Прокопий старика за плечо.

Тот лежал неподвижно. Мечник медленно стянул со своей головы шапку…

На снегу отчётливо виднелись следы лаптей. Прокопий пошёл, внимательно в них всматриваясь, ведя за собой коня. Следы вели к кустам орешника, спускались в мелкий овражек, поднимались по отлогому глинистому берегу. Вот здесь этот человек упал – ясно отпечаталась его фигура на снегу. Здесь, спускаясь с обрыва, он обломал ветки.

Сквозь поредевший лес, на полянке, Прокопий увидел голубоватую струйку дыма, поднимавшуюся из сугроба. Неподалёку стояли опрокинутые сани, лежал нарубленный для топки хворост.

– Кто здесь? Вылазь!

Послышался глухой протяжный стон. Прокопий нашёл ход и протиснулся в землянку. Измождённая, худая баба и девочка лежали на земляном полу.

– Чьи вы?

Женщина испуганно смотрела на незнакомца.

– Ну, что молчите! Худого не сделаю.

– Ой, лихо, воин! – наконец проговорила женщина. – Кой день во рту крошки не было. Мужик пошёл по воду, да что-то замешкался – уж не стряслось ли что, ведь еле ноги волочит… – Женщина прижала к себе девочку.

– Дочка? – спросил Прокопий. Девочка заплакала.

– Да ты не плачь, дурочка! – погладил Прокопий ребёнка. – Я не злодей и не разбойник.

Прокопий понял, что за человек умер сейчас в лесу. Жалость кольнула его сердце. Он смотрел, задумавшись, на девочку. «Не повернётся язык сказать, кормилец их уже отошёл в другой мир… А что делать? – Он внимательно взглянул на женщину. – От кого-то хоронится… утекли либо из монастыря, либо от боярина. Надо бы отвести к господину…»

– Что ты за человек? – спросила женщина, точно прочитав его мысли. – Если пришёл за нами, казни сейчас. Лучше смерть здесь в лесу, чем на боярском дворе!

– Стало быть, утекли от боярина?

– Утекли! – ответила она со злобой. – А тебе что?

Прокопий присел на лавку.

– А вот свяжу и отведу…

В словах его не было зла, и он знал, что никуда их не отведёт.

– Лучше казни здесь. У Моизича нам всё едино смерть.

– У Моизича? – удивлённо переспросил мечник. – У боярина Ефрема? – Прокопий свистнул. – Хороши! Стало быть, вы из-под самого Киева сюда прибежали… Закупы?.. [79]79
  Закуп – зависимый человек, взявший у феодала ссуду, «купу». Бегство Закупа от феодала превращало его в холопа.


[Закрыть] (Женщина молчала.) А ведомо вам, что беглого господин волен продать в рабство?

Она взглянула дерзко, с нескрываемой злобой:

– Ты нас не страши, воин!

– Боярин Ефрем – честной муж, слуга князя Андрея Юрьевича, – сказал Прокопий.

– Душегуб и насильник он! – возразила беглянка.

– Ты боярина бранными словами не поноси! – повысил голос мечник.

При тусклом свете, проникавшем в землянку, он рассмотрел нездоровый, землистый цвет лица женщины, чёрные, потрескавшиеся губы, руки, словно узловатые корни.

Прокопий вышел.

Из перемётной сумы он вынул хлеб и мясо и возвратился к беглянкам. Засапожным ножом разрезал Мясо на тонкие ломтики, затем не спеша принялся резать хлеб. Мать с дочерью напряжённо следили за Ним голодными, блестящими глазами.

– Отведайте, – сказал он. – Я зла против вас не мыслю. На нору вашу наткнулся случайно.

Женщина неуверенно взяла в руки хлеб и отдала девочке.

– Да ты и себе возьми.

– Спасибо на добром слове, воин.

– Ешь, ешь…

Прокопий рассматривал землянку, и тяжёлые воспоминания о собственном детстве омрачили душу. Женщина эта чем-то напомнила ему мать. Отец всю жизнь провёл в походах и только к концу своих дней заслужил княжескую милость.

Прокопий поднялся.

– Куда же ты так скоро?..

– Прощайте!

Он вышел. Мороз усиливался, щипал нос и заволакивал слезой глаза. Утонувшие в сугробах деревья стояли словно одетые в тёплые шубы. На высоком небе восковыми свечками зажигались звёзды. Прокопий рукавицей вытер бока Серому, подтянул ремень и вскочил в седло.

2

На рассвете следующего дня Прокопий выехал из леса. Перед ним лежало поле, на середине которого темнели избы, надвинув высокие белые шапки на затянутые бычьим пузырём подслеповатые оконца. На селе тишина. Изредка забрешет сонная собака, ей ответит другая, и опять всё стихнет.

В стороне от села стоял боярский двор. Высоким частоколом отгородил боярин свои хоромы. По углам ограды четыре сторожевые башни поднимают в небо свои острые вышки. Пятая башня, проездная, день и ночь охраняется дружинниками. Боярский высокий терем с затейливо украшенными переходами стоял посредине. Во дворе вдоль частокола теснились служебные постройки. Здесь и медуша – погреб для вина и мёда, поближе к терему – помещение для казны, скотница, хранилище для бортевого мёда [80]80
  Бортевой мёд – улей в дупле или в выдолбленной колоде.


[Закрыть], амбары для зерна. У реки небольшая баня, рубленная из толстых брёвен. Вокруг боярского двора раскинулись пакетные земли да пожни [81]81
  Пожни – травяной луг, укос.


[Закрыть] со стогами сена.

У околицы села, точно старый, обомшелый пень, притулилась кузня с дерновой, занесённой снегом крышей. Кузнец уже работал. Туда Прокопий и направил коня. В открытую дверь видно пламя, слышно, как тяжело дышит горн.

Всадник увидел мальчика.

– Скажи, где мне найти Кузьму. Не здесь ли?

– Дед Кузьма? Нет его в кузне.

– А где он?

– В избе.

Всадник тронул варежкой своё замёрзшее ухо.

– А ты не сродни ли ему?

– Внук. А тебе зачем?

– Много будешь знать – скоро состаришься!

В глазах воина зажглись озорные огоньки. Он двинул коня и чуть не наехал на мальчика. Тот не пошевельнулся.

– Ах, вот ты какой… не хочешь конному дать дорогу! Тогда ты и впрямь внук кузнеца. Пойдём, покажешь мне избу деда.

Увидев Алёшку с незнакомым человеком, дед Кузьма испугался.

– За чем пожаловал, добрый молодец? – поклонился он воину.

Дружинник усмехнулся:

– Али не узнаешь, мастер? Кузьма подошёл поближе.

– Батюшки-светы, никак Прокопий, сын Онтона? – дед засуетился, освобождая место на лавке. – Да ты садись, садись…

Дружинник, улыбаясь, подал руку деду:

– Узнал, значит…

– Да как не узнать! Я тебя ещё мальчонкой в Киеве помню, – говорил дед, покачивая головой и рассматривая воина. – Эко вымахал! Вылитый Онтон. Отец-то жив?

Прокопий молча снял шапку.

– Хороший был человек и храбрый воин, – сказал дед в раздумье. – Умер от болезни или от меча?

– От меча.

– Много сейчас меч переводит народу! Засевается Русь раздором, – тяжело вздохнул дед.

Взгляд старика остановился на мече, который воин держал перед собою, зажав коленями.

– Святые Козьма и Демьян, меч-то у тебя – моей работы?

Мечник вытащил сверкающий клинок из тугих ножен и протянул деду:

– Твоя, Кузьма. Достался мне от отца по наследству.

Кузнец бережно принял оружие:

– Сохранился… Теперь крестовину у рукоятки делаю по-другому – концы опускаю книзу. Удар от этого сильнее. Рубящая рука больший размах имеет…

Алёшка смотрел на воина. Ему нравилось худое, обросшее курчавящейся бородкой лицо, внимательные и быстрые глаза, рот, небольшой, но жёсткий и решительный.

– Силы у меня уже не те, – проговорил дед, возвращая оружие гостю. – В твои-то годы и потяжелей меч держал легко, а сейчас чую – ослаб.

Прокопий толкнул меч в ножны и вдруг улыбнулся, но как-то по-особенному ласково. Он стал похожим на весёлого деревенского парня.

– Ты из Киева, что ль? – спросил дед. – Каким ветром занесло к нам на Суздальщину?

Видя, что гостю неприятен этот вопрос, дед поправился:

– Как живут в Киеве?.. Ведь родом оттуда…

– Плохо. То княжит сын Мономаха Юрий Долгорукий, то Изяслав Мстиславич, его племянник. Киевские бояре ум свой растеряли, не знают, что творят. Сегодня целуют крест на верность одному, через неделю – другому. Сбились с толку…

– А простому люду от княжеской вражды одни обиды, – досказал дед.

Мечник не ответил. Алёшка тихонько влез на печку.

Здесь вкусно пахло ржаным тестом, которое подходило в квашне, тёплые камни навевали дрёму…

– А ты, воин, какому князю служишь? – спрашивал дед. – Князю Юрию али кому из сынов его – Андрею, Мстиславу, Васильку?

– Старшему сыну князя Юрия, князю Андрею

– Где же княжит сейчас Андрей?

– В Вышгороде, под Киевом.

– Так, так… – протянул дед. – Приехал ты ко мне с нуждою аль по пути завернул?

Он посмотрел на гостя с лукавой усмешкой. Прокопий наклонился к нему и что-то прошептал на ухо.