Текст книги "Андрей Боголюбский"

Автор книги: Георгий Блок

Соавторы: Александр Кузьмин,Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

ГЛАВА IV

1

По свежему, выпавшему за ночь снегу к княжескому терему подкатили епископские сани. У ворот застыли два отрока. Поддерживаемый чернецами, из саней вышел Леонтий. Ступил не на снег, а на ковёр, выстланный от крыльца терема за ворота. Леонтий шёл не спеша, хмурился, опираясь на кипарисовый посох, тот самый, которым ударил бунтовщика в Ростове. Чудом он тогда спасся. Князь-то должен был бы покарать ростовчан, а он сделал вид, что ничего не знает. Это для того, чтобы он, Леонтий, переехал во Владимир… Епископ остановился и посмотрел на недавно построенный собор.

– Собор-то, может быть, и хорош, но не иметь Владимиру своего епископа! – стукнул Леонтий посохом.

Князь увидел его в окно.

– Подай золотую цепь да меч святого Бориса, – сказал он своему ключнику Амбалу. – Нужно встретить грека как должно. Пусть вспомнит, что и на Руси есть свои святыни.

Отрок-дружинник открыл обитую алым сукном дверь, поклонился до земли:

– Дозволь, княже, допустить отца Леонтия!

В палату Леонтий вошёл медленно, скрестив руки на груди, низко опустив голову. Расчёсанные и смазанные маслом волосы кольцами ниспадали на плечи. Повернувшись, он перекрестился трижды на иконы, прошёл в красный угол палаты и сел под мерцающими огоньками лампад и свечей.

– Князь, люди твои в Ростове Великом чинят обиду своему духовному отцу!

Князь знал, что ростовчане прогнали Леонтия. Ответил он не спеша, стараясь придать своему голосу покорность и смирение:

– Прости их, владыко, неразумных! Не знают они, что творят. По скудости ума своего думали, что ты повинен в гладе. Говорят, хлеб ты у них скупил и продал на Волгу.

Леонтий опустил голову, хотел что-то сказать, но удержался.

– Во Владимире, рядом с князем, епископу было бы жить лучше.

– Воля патриарха нашего, чтобы епископская кафедра была не во Владимире, а в Ростове Великом, – возразил Леонтий.

Андрей понял, что Леонтий против него. Он не даст согласия иметь во Владимире кафедру. Разговор шёл вокруг да около. Князь и епископ словно на поединке прощупывали друг у друга слабые места.

Андрею не хотелось заговорить первым о соборе, который был построен русскими мастерами без греков, в отсутствие Леонтия.

– В Ростове Великом сгорели все церкви, пока я был в отъезде, – сказал Леонтий.

Андрей пригорюнился, тяжело вздохнул.

– Уж я слышал, отец! – с сожалением покачал он головой. – Вспылил на мирских людей, думал, кто из моих отроков, а это, сказывал мне Кучкович, монах во хмелю уронил свечку. Негоже чернецам упиваться винным зелием… Твои монахи сжигают храмы, а я со своими мирскими людьми их строю.

Епископ Леонтий помолчал, постукивая длинными пальцами по столу.

– Яким Кучкович… – повторил он задумчиво. Оправив на груди крест, Леонтий поднялся с лавки. – Князь, патриарх константинопольский хвалит твоё усердие в строительстве новых каменных храмов, но многие удивлены, что в этом деле не положился ты на испытанную премудрость многоопытных эллинских зодчих. Всему миру известно их мастерство, и все земные владыки считают за честь заполучить их к себе. Один ты пренебрёг…

Князь Андрей улыбнулся:

– Ты прав, отец. Слава греческих мастеров облетела все земли, и я не пренебрёг ими. Только я подумал: всё греки да греки, – пусть и русские попробуют себя в искусстве каменного строения. И не ошибся. Многие из владимирцев – искусные мастера. Видел собор Успения Богородицы?

Епископ Леонтий поднял глаза кверху, медленно перекрестился и вздохнул:

– Как бы Бог не наказал тебя, князь, за гордыню! Развалятся соборы, сделанные руками твоих язычников. Тогда останется на земле память о тебе, как о гордеце неразумном…

Поздно ночью Андрей пригласил Фёдора в свою опочивальню:

– Я всё ждал, что епископ Леонтий меня поймёт. Будет мне помощником, разъяснит людям, что Богородица возлюбила Владимир больше всех иных градов. Теперь ведомо мне, что Леонтий против Владимира.

Фёдор сидел нахмурившись. Видно было, что он разделяет негодование князя.

– Греки, княже, много сотворили нам добра, но теперь времена изменились. О Леонтии ты не сожалей. Не нужен он тебе. Хорошо книжную премудрость разумеющие епископы к нам не едут. Зачем они потащатся за тридевять земель в далёкую Русь, когда им и на родине найдётся место! Едут какие поплоше, вроде Леонтия… – Фёдор опустился перед князем на колени ц прижал к груди руку: – Прости меня, князь, позволь молвить слово! Не грека нужно во Владимир епископом, а своего, русского.

– Этого, Фёдор, не разрешит царьградский патриарх.

– Разреши, княже, я в Царьград съезжу. Встречусь с патриаршими людьми, отвезу вклад в Софию. Хоть Грамоты греческой и не разумею, а договорюсь. Сказывают, что с подарками там многого достичь можно.

Покусывая рыжеватую бороду, Андрей пристально посмотрел на Фёдора:

– Об этом нужно подумать.

2

Алёшка крепко подружился с сыном бочара Никитой, молодым каменщиком, который спас его от рук боярского тиуна Якова. Зимой они катались с крутого берега Клязьмы на рогожке, играли в снежки. Алексей привык к весёлому, озорному парню, умевшему высмеять и толстого купца, и высокого, тощего дворского, злого нелюдима, следившего за работами на княжеском дворе.

Приближалась весна. Синими вечерами сидели они у ворот дома и, глядя на редких прохожих, толковали о своих делах. Как-то днём они пошли на берег. Алексей понёс рыбакам изготовленные Николаем крючья для багров. Никита увязался за ним. На берегу дымились костры. В больших чёрных котлах над огнём грелась смола, которой обмазывали днища вытащенных лодок. Мимо берега ослепительно белым полем с крепко спаявшимися трещинами шёл лёд.

– Скоро взломается… – сказал Никита. – Сперва идёт сплошняком, а потом взломается.

Никита был прав. На их глазах во льду появились трещины, между ними видна стала чёрная вода. Льдины начали ломаться на отдельные куски. У поворота реки они с угрожающим шумом налезали одна на Другую, дробились на более мелкие куски, тонули, чтобы тут же всплыть вниз в водовороте бурой воды.

– Братцы, баба на льдине…

– Нет, парень…

– Да не всё ли равно… спасать нужно…

Все увидели, что на большой белой льдине мечется человек. Стоящие на берегу засуетились. Кто-то бросил на льдину конец верёвки, но он упал неподалёку от берега. Льдина со стоящим на ней человеком приближалась к тому месту, где стояли Алексей, Никита и ещё несколько человек. Теперь стало видно, что на льдине была женщина. Она держала за верёвку козу которая то прижималась к её ногам, то рвалась куда-то на край льдины.

– Родимые, помогите! – донёсся сквозь треск и грохот слабый голос.

– Да ты козу брось! Утопнешь с ней, шалая…

Видимо, женщина не слышала этого предупреждения и опять начала бороться с козой, которая вырывалась у неё из рук.

– Что же делать-то, а?.. – с каким-то исступлением шептал стоявший рядом с Алексеем рыбак. – Кабы к ней на лодке, – на лодке нельзя…

Лёд, на котором стояла женщина, вздрагивал от удара о другие льдины, из-под краёв выплёскивалась вода, и видно было, как он медленно приближается к повороту.

– Ну, братцы, ежели сейчас мы бабу не снимем, то жить ей осталась самая малость.

Ощущение нависшей над человеком опасности, которую невозможно было отвратить, порождало бессильную обиду и раздражение у стоящих на берегу.

– Как же ты её снимешь, – посмотри, страсть-то какая! На повороте лёд перемалывает, точно на мельнице.

Алексей посмотрел на сталкивающиеся льдины, мысленно прикинул расстояние от берега до плывущей посредине реки женщины, и по сердцу его хлестнуло каким-то новым, ещё неизведанным чувством. Голова кружилась при мысли о том, что вот сейчас он может спасти этого обезумевшего от страха человека…

Алексей отошёл в сторону, выбрал нетяжёлый шест.

– Остановись! – кричал ему с берега Никита.

Алексей чувствовал под ногами упруго погружающиеся в воду льдины, видел женщину, которая вдруг упустила козу, и ничего не слышал, кроме шуршащего льда. Сверху ярко светило солнце, по-весеннему тёплый воздух приятно ласкал лицо, и было совсем не страшно. Он удивился, почему до него никто не догадался побежать на помощь. «Это хорошо – я первый!» – подумал он с удовлетворением. Вот и льдина; испугавшись чужого человека, метнулась в сторону коза, но Алексей на неё не посмотрел.

– Побежали! – схватил он женщину за руку. – Возьми шест. Если провалишься, то держись за шест.

«Разводы небольшие, шест обязательно упрётся в льдины».

Последнюю фразу он не сказал, а только подумал, но ему показалось, что она услышала его и поняла. Они побежали к берегу, перепрыгивая с льдины на льдину: он впереди, она позади.

– Господи, а где же коза? – вдруг остановилась женщина.

– Иди, утонешь! – крикнул Алексей.

– Коза-то не моя, а игумена. Монастырская коза! – кричала баба.

Алексей до колен почувствовал холодную воду, хотел прыгнуть на другую льдину, но промахнулся. Цепенеющими от холода руками он ухватился за кромку льда, ногтями царапая гладкую поверхность, но его неотвратимо тянуло вниз, под лёд.

Бурая вода сомкнулась над его головой. «Что же это, конец?» – подумал он с ужасом. Последним усилием Алексей опять вынырнул, ухватился за уходящую вниз льдину.

– Алёшка, держись! – услышал он голос Никиты. Алексей думал, что Никита где-то далеко, но он стоял рядом, балансируя на колеблющейся льдине.

– Держи шест, леший…

Шест был не толстый, пружинил, но как хорошо было держаться за него руками! Алексей упёрся локтями и наполовину приподнялся из воды.

– Братцы, тяни его, тяни на берег…

Алексея вытащили. Он лежал на чьём-то полушубке, и Никита шерстяной варежкой растирал ему ноги. Тело постепенно наливалось теплом. Рядом, в толпе любопытных стояла спасённая женщина.

– Из-за тебя чуть не утоп хлопец!

– Уж я, горемычная, не знаю, как его и благодарить! Паренёк и с виду-то невелик, а силён. Помоги тебе Бог, хлопчик!

Баба поднялась на ноги и вдруг заголосила:

– Родимые, а коза-то утопла! Ведь коза-то монастырская, отца Фёдора!

Схватившись за голову, плача и причитая, баба начала рассказывать, что игумен монастыря послал эту козу Фёдору. Она вела её во Владимир, да случилась беда.

– Что же ты, не видела, что ледоход начался?..

– Родные мои, видела, да больно строг у нас игумен. Повелел идти, я и пошла. Что со мной теперь будет…

3

Как-то возвращаясь во Владимир из очередной поездки, Прокопий завернул в небольшое сельцо, расположенное на берегу Клязьмы. Была весна. Стояла мягкая, тёплая погода. Крестьяне поднимали ораницу [93]93
  Ораница – пашня.


[Закрыть]. Над жирными пластами парной, только что вспаханной земли кружили ранние грачи, выклёвывая червей. Неподалёку от дороги пожилая женщина перетаскивала тяжёлое рало [94]94
  Рало – соха.


[Закрыть] на соседнюю полосу. Ей помогала молоденькая девушка. Увидев всадника, женщина остановилась, заслонив рукой глаза от солнца. Прокопий придержал коня.

– Бог на помощь! – крикнул он им. Женщина хотела ответить, но вдруг запнулась.

Прокопий видел, как дрожащими руками она мяла кончик своего платка.

– Что молчишь? – спросил он, подъезжая ближе. – Али напугалась?

Только теперь он начал что-то припоминать. В высокой, худой крестьянке с потемневшим и сморщенным, словно печёное яблоко, лицом, с корявыми руками, он узнал беглянку, которую нашёл когда-то в лесной берлоге.

– Вот и встретились! – сказал он, спрыгнув с седла. – Привёл Бог.

– Привёл… – повторила женщина еле слышно.

– Ну как, свою ораницу пашешь аль чужую?

– Чужую, воин, чужую! Живём за суздальским попом Фёдором, в холопстве у него.

Прокопий почесал плетью за ухом.

– Как же в холопки-то попала?

– Коза у меня монастырская пропала. Мечник оглядел её с ног до головы. Женщина мало изменилась за время, прошедшее со дня их встречи. Девушка с любопытством и удивлением смотрела на Прокопия.

– Неужели твоя дочь? – спросил мечник.

– Да, воин, та самая, которую видел со мною в землянке в лесу.

– Выросла как! Красавица!

Девушка вспыхнула и закрыла лицо руками.

– Как зовут-то?

– Ариной, господин! – ответила мать с гордостью.

Какая-то печаль легла на сердце Прокопия. Он взял коня под уздцы:

– Прощайте!

– Может, заедешь к нам? – спросила женщина.

– Что же, можно заехать. Напоить коня и самому поесть, – сказал он, точно оправдываясь. – Хлеб-то есть?

– Нет, хлеб весь уже съели. Живём прошлогодней репой да желудями. Молодую крапиву с молоком варим…

Сухой дым от разожжённой печи медленно тянулся в волоковое оконце. Мечник сидел на широкой лавке, сцепив руки. В печи щелкали и потрескивали смолистые ветки. Глядя на освещённое огнём морщинистое лицо старой женщины, Прокопий вспомнил свою мать. Так же вот мыкала горе. Отец воевал, а она всю жизнь думала о том, чем накормить детей. Своего хлеба едва хватало до Рождества. А рядом, у боярина, в клетях и подклетях зимнего и летнего припасу заготовлено было на несколько лет… Воспоминания о далёком детстве, о страдалице-матери, которую он по-прежнему любил больше всего на свете, тёплой волной затопили его душу.

«Бежали от кабалы у Моизича, а попали в новую кабалу. Фёдор-то хорош, не чище Моизича, думает только о себе. Сказывают, епископом быть хочет…»

Прокопий ещё раз оглядел избу: маленькое, затянутое бычьим пузырём оконце, небольшая куполообразная печь с отверстием для дыма вверху, голые лавки, На которых спали, прикрывшись лохмотьями.

– Не богато у вас…

– Какое тут богатство, воин! Слава Богу, что живы. Она рассказала, как встречала икону и чуть не погибла.

– Спасибо, один человек из толпы вывел.

– Это, наверно, мастер Николай. Мне рассказывали, что одну женщину с ребёнком чуть в толпе не задавили, – он их вывел в сторону.

– Передай твоему Николаю спасибо.

– Передам.

– Сейчас, воин, сердце от другого стонет: дочь растёт холопкой.

Прокопий посмотрел на Арину. Она сидела на лавке, не поднимая головы.

Возвращаясь домой, он несколько раз ловил себя на том, что думает об Арине.

«Хороша!..»

Княжой мечник впервые пожалел, что он уже не молод, что на голове у него, как у старого барсука, затерялось несколько серебряных нитей.

4

В просторной горнице боярина Ивана Кучковича собрались гости. Приехал сосед-боярин с сыном, брат Яким с Петром Замятничем. Привезли незнакомого Ивану Кучковичу кавказца Амбала. На столе, накрытом алой скатертью, – серебряные блюда с мясом, серебряные ковши и чаши с мёдом и пивом. Приблизив хмурое лицо, хозяин шёпотом спросил брата:

– А это кто?

– Княжой ключник Амбал… Свой человек, не бойся.

– В вечной тревоге живу, брат! Не врагов пугаюсь – булгар там или кого другого, – своего князя! Чёрт меня дёрнул там, в Ростове, связаться с его милостником…

Тяжело вздохнув, боярин предложил гостям пить и есть. Яким пригубил ковш.

– Проклятый самовластец! – продолжал Иван Кучкович. – Другие князья сядут на княжение, смотрят из наших боярских рук… Покняжат – да в Киев али в другое место переберутся. А этот вершит дела, будто хочет здесь укрепиться. Множит силу земли.

Эка сила – холопы-рукомесленники да вшивые орачи-смерды…

– Собирается в поход идти на булгар волжских и камских, – сказал Пётр Замятнич.

Боярин Иван застучал кривым, как волчий коготь, ногтём по столу:

– Говорил я там, на площади: не выбирайте Андрея князем! Теперь вот и кусайте локоть!

Сын соседа-боярина посмотрел на Ивана удивлённо:

– Напраслину молвите, бояре… Неужто будет лучше, если у князя не будет ратной силы? Враги придут сюда и возьмут нас в плен вместе с нашими смердами.

На него зашумели:

– Ты ещё молод и молчи! Кто это нападёт на нашу землю? До нонешнего Андрея Юрьевича жили тихо…

Боярский сын замолчал.

– Строит соборы да отынивает города, приманивают к себе смердов да холопов, – продолжал Иван, – особенно всяких ремесленников. Был у меня кузнец. Парнишка, сын кузнеца, утёк. Работает мастером у князя. Кузнец мне самому во как нужен! А попробуй добудь его у князя! – Иван шумно вздохнул.

– Ну, уж это ты, боярин, зря! – возразил сосед. – Беглого своего холопа я из-под земли достану, только бы проведать, где он.

Иван вспыхнул и передразнил:

– «Только бы проведать»! У княжого мастера он. Пробовал я мальчишку вернуть – не смог. Князь наш что захочет, то и делает. Вы слышали, бояре, он и епископом Леонтием недоволен.

– Духовным владыкой?

– Леонтий говорит, что он зло замыслил не только против нас, бояр Ростова и Суздаля, но и против самого константинопольского патриарха! Хочет, чтобы и в делах церковных ему была полная воля. Епископом желает не грека, а своего, русского, да не в Ростове, а во Владимире. Недаром Успенский собор построил.

– Это, значит, кого-нибудь из своих попов посадит.

– Ну, патриарха ему не осилить, – возразил Пётр Замятнич. – Великая сила у попов да монахов! Ежели отлучат от церкви, все люди отвернутся. Прикажет патриарх закрыть все церкви… Будет яко еретик твой князь.

Оглянувшись на дверь, Иван Кучкович перебил его негромко:

– Нам, бояре, с князем Андреем не по пути. Мы хотим жить по своей воле: каждый сам себе господин. Подумать бы о другом князе… Чем Василько, сын Юрия, нам не князь? Мачеха Андрея сильно его любит. Греческая царевна мачеха-то… Брат Яким, ты их лучше знаешь, поведай нам.

– Не верю я детям князя Юрия, – ответил Яким тихо. – О мачехе мы с Петром говорили: горда она больно, грекиня-то. К ней не подступиться.

Гости замолчали, точно прислушиваясь к шороху деревьев под окнами.

Иван продолжал осторожно:

– Сказывал мне один верный человек про епископа Леонтия. Ездили к нему Мстислав и Василько. Леонтий обещал просить за них киевского митрополита. Среди нарочитых мужей есть люди, которые их тоже поддержат.

Бояре переглянулись.

– А Андрея?

– Ночь темна, – жёстко проговорил Пётр, – пошёл князь проверять охрану, да и упал с городской стены. Бывает и так. Все ходим под Богом…

Он засмеялся неестественно, зло искривив рот.

Дальше разговор не шёл. Наступила тягостная тишина, точно собравшиеся вдруг перестали верить друг другу. Сначала поднялся сосед с сыном, за ним вышел новый гость – Амбал. Оставшись с Петром и братом, Яким сказал с укоризной:

– Больно ты смел, Пётр! Боярин ухмыльнулся:

– Это от обиды. Устали мы от Андрея, привыкли здесь жить вольно. Не люб князь – покажем ему двери!

– Теперь, Пётр, другие времена.

– Знаю…

– А всё же ты будь осторожен. Разве мало у нас недругов!.. А слова твои запали мне на сердце… Только как это сделать?

– Вот об этом и подумаем.

Проводив Якима и Петра, Иван сам проверил охрану. Заглянул в караулку, где помещалась стража. В маленькой, душной каморке воротной башни слуги спали вповалку. В темноте тускло мерцала лампада перед иконой. Казалось, дружный храп десяти мужиков подпирал бревенчатый потолок клети. Остановившись в дверях, боярин подумал: I «Эка сила! Храпят, как кони…»

Растолкав крайнего, Иван приказал закрыть двери башни.

«Надо поискать надёжного человека, который расправится с Андреем. – Иван остановился, посмотрел на спящих. – Нет, из этих никто не сумеет. Нужно человека хитрого да сметливого».

5

– Вечером князь сидел у себя в покое, откинувшись на спинку стула. Вошёл слуга:

– Княже, казначей Паисий к тебе просится.

Андрей велел впустить. Паисий, громадный, широкоплечий, тревожной тенью скользнул через порог. Андрей поднял голову.

– Чего хочешь? – спросил он подозрительно.

– О князь, разреши мне, недостойному, упредить тебя о беде!

– Говори.

Паисий приблизился:

– В Ростове и Суздале, князь, есть у тебя враги.

– Что зря болтаешь?

– Истинно так, княже.

Андрей пристально посмотрел на Паисия. Казначей повалился в ноги, прильнул большим пористым носом к княжескому сапогу.

– Из бояр, княже! Из ростовских и суздальских. Андрей помолчал.

– Бояр много. Ты назови мне кто.

– Не знаю, князь, имён злодеев ещё не знаю. Во хмелю поведал мне боярский сын. Что он мне сказал, то я тебе и передаю.

– На кого надеются бояре? На соседних князей али [на недругов здесь, во Владимирской земле?

Паисий оглянулся на дверь:

– На братьев твоих, князь. На Мстислава и Василька.

– Врёшь! Хочешь поссорить меня с братьями!

Паисий испуганно перекрестился:

– Вот тебе крест, княже, истину говорю, как перед Богом!

– Разорения земли хотят… усобиц… – Андрей зябко повёл плечами. – Хотят, чтобы здесь, как и на юге, землю топтали вражеские полчища, а села и пат ни поросли кустарником и травою…

Внезапно поднявшись, князь спросил:

– Кто поддерживает бояр? Паисий молча опустил голову.

– Ну, говори, не бойся… Паисий снова повалился в ноги:

– Не поворачивается язык, княже!

– Говори!

– Епископ Леонтий.

– Ну хорошо, иди.

Опираясь на меч, князь поднялся. Он словно стал выше. Ноздри широкого носа вздрагивали. Горячей решимостью блестели карие глаза.