Текст книги "Бесславные дни (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

   Время обеда. Время гнилой баланды. Но даже её мало, всегда мало. Флетчу Армитиджу не было до этого никакого дела. На то, чем кормили в лагере военнопленных парка Капиолани, он набрасывался яростнее, чем на самую изысканную еду в ресторане на материке.

   Чтобы понять, почему так, Альбертом Эйнштейном быть необязательно. Флетч на себе прочувствовал действие теории относительности. Когда постоянно хорошо питаешься, даже самый роскошный ужин покажется просто приятным. Когда же ты голоден, когда еды всегда не хватает, любая пища, от которой в иные времена будешь воротить нос, покажется прекрасной.

   Раньше нормальной еды было в избытке. Флетч думал о том, что у него скоро начнет расти брюхо. Сегодня же, каждая щепотка риса продлевала жизнь. Насколько? На минуту? На пять минут? Кто знает? Но даже тогда он предпочел бы стейк на косточке виду Джейн, на которой не было ничего, кроме улыбки.

   Он подумал, как у неё дела. Осталась ли в Вахиаве или улетела, спасаясь от наступавших японцев? Выяснить это у Флетча, разумеется, не было никакой возможности. Не знал он также, что в этой ситуации лучше. Япошки с радостью обстреливали колонны беженцев и, в конце концов, желающих становиться у них на пути не осталось. Если бы были, Флетч бы сейчас не стоял в строю посреди лагеря для военнопленных.

   На руку ему села муха. Он попытался её прихлопнуть, но муха улетела. Затем в ухе снова зажужжало, на этот раз где-то над головой. Слышал это не он один. Кто-то указал на запад, в сторону делового центра Гонолулу. Ещё кто-то сказал:

   – Это ещё что за хрень?

   Так как самолеты заходили со стороны солнца, выяснить, чьи они, какое-то время не представлялось возможным. Затем кто-то воскликнул:

   – Ебите меня семеро, если это не В-25!

   Не успел солдат закончить говорить, как Флетч понял, что он был прав. Ни у одного другого самолета не было такого изящного корпуса и двух хвостов. Флетч пожалел, что на Гавайях не было парочки эскадрилий этих машин, вместо неуклюжих "Дугласов В-18", у которых не хватало ни скорости, ни брони, чтобы нормально сражаться. Затем он подумал о том, что бы это изменило. Япошки и их разнесли бы прямо на земле.

   И лишь после этого Флетч задумался над тем, что американские бомбардировщики делали в небе над оккупированным японцами Оаху. Он оказался далеко не единственным таким тугодумом. Кричать вокруг начали не сразу, практически одновременно с ним самим. Через несколько секунд орал, размахивал руками и хлопал друг друга по спине, уже весь лагерь.

   Ещё через десять секунд застучали расположенные вокруг лагеря японские пулеметы. Повинуясь уже выработанному рефлексу, пленные бросились в грязь. Спустя несколько секунд, Флетч решился поднять голову и посмотреть, что же произошло. Японцы стреляли не по пленным. Они целились в бомбардировщики.

   – Дебилы тупорылые, – произнес лежавший рядом сержант. – Самолеты слишком высоко, из этих пукалок их не достать.

   – Пусть тратят патроны, – ответил на это Флетч. – Они хотя бы не по нам бьют. – Сержант кивнул.

   Самолеты продолжали лететь на восток, в сторону Даймонд-Хед. Теперь Флетч уже думал не только о том, что они здесь делали, но и откуда взялись. Из Сан-Франциско долететь они не могли. Не могли же они добраться до Оаху без возможности вернуться обратно. Могли ли эти здоровые махины взлететь с авианосцев? Флетч не знал. Он же не моряк. Но он был готов спорить на что угодно, что принес их не аист.

   Моряков в этом лагере было совсем немного. Некоторые из них клятвенно заверяли окружающих, что армейские бомбардировщики никак не могли взлететь с короткой палубы авианосца. Но объяснить их появление в небе Оаху они не могли. Вскоре споры утихли.

   Долго восторженные крики не продлились. Какой-то капитан, армейский, а не флотский, заметил:

   – Погодите, япошки с нами ещё поквитаются за то, что мы кричали своим.

   – Разумеется. Они же потеряли лицо, – согласился с ним другой офицер.

   Флетч посчитал это весьма вероятным. Что может быть более ошеломляющим, чем вражеские бомбардировщики в небе над островом, который ты считал своим? "Нежданчик, парни", – подумал Флетч. О престиже японцы заботились гораздо сильнее, чем американцы.

   Очередь на ужин снова медленно пришла в движение. Стоявшие в ней люди поднимали из грязи тарелки, которые они выбросили, когда падали наземь, спасаясь от японских пулеметов. Они спорили, которая из них чья, ругались на тех, кто наступил на чью-то посуду. Дело серьезное, ведь оно касалось еды.

   Никаких стейков на косточке ни Флетчу, ни остальным в парке Капиолани не досталось – лишь рис да зелень, которая в равной степени могла быть и овощами и простой травой, и ни тем, ни другим. Он одновременно и ненавидел эту еду и обожал её. Но каким бы отвратительным ни был ужин, после него он чувствовал себя гораздо лучше. На какое-то время вопли организма о голоде удалось приглушить до едва слышного стона.

   Повсюду пленные насвистывали и напевали "Звездно-полосатое знамя", "Прекрасную Америку", "Боже, храни Америку" и прочие патриотические песни. В голос никто не пел. Даже напевать мотив было опасно. Флетч восхищался теми, кто демонстрировал свои чувства, стараясь, при этом, не разозлить оккупантов. Он не сомневался, что и остальные чувствовали то же самое. Зачем нарываться?

   Единственный авианалет был для японцев не более чем неприятным происшествием. Он напоминал Гавайям – и Токио, – что американцы всё ещё сражаются. Но они пока не способны прогнать Японскую Империю с Тихого океана. "Плохо дело – думал Флетч, обозревая забор из колючей проволоки. – Очень плохо".

   Лейтенант Сабуро Синдо был не из тех, кто демонстрирует свои чувства на людях. Но сейчас он был настолько зол, что даже не пытался что-то скрыть. Старшие офицеры говорили, что нападения вражеской авиации до утра можно не ждать. Он готовился именно к этому. Он и остальные пилоты его эскадрильи, ждали их на авиабазе Халеивы.

   Они совершенно не были готовы к тому, что вечером, перед закатом, в небе вдруг появится вражеский бомбардировщик, выбросит свой смертоносный груз и улетит на юг. Если бы прилетело три самолета, а не один, им бы удалось разгромить весь аэродром. Но хватило и одного. "Зеро" не могли взлетать, когда вся полоса испещрена воронками.

   – Isogi! – торопил Синдо водителя бульдозера. Солдат коснулся пальцами фуражки, показывая, что и так торопился. Из выхлопной трубы бульдозера вырвался синий клубок вонючего дыма. Грейдер спихнул в воронку гору земли. Огромная тяжелая машина проехалась по засыпанной воронке, утрамбовывая грунт, оставляя на нем глубокие гусеничные следы.

   Чтобы заровнять тут всё лопатами понадобилась бы пара дней. И Синдо это понимал. Но хоть солнце уже и закатывалось за горизонт на западе, оно всё ещё светило и всё было уже готово. Каждая прошедшая минута уменьшала их шанс на месть.

   Двигаясь, словно при замедленной съемке, бульдозер отъехал назад.

   – Пошли! – выкрикнул Синдо, обращаясь к своим людям. Все побежали к истребителям. Как только Синдо скрылся в кокпите и закрыл "фонарь", техник дернул стартер. Зарычал оживший двигатель "Зеро". Следуя указаниям сигнальщика, он вывел самолет из укрытия на взлетную полосу.

   Синдо добавил оборотов двигателю. Разгоняясь, самолет пару раз подскочил на кочках, оставленных бульдозером, но взлетел он без проблем. С нетерпением лейтенант дождался, пока взлетят остальные. Собравшись вместе, они устремились на северо-восток в погоню за скрывшимися бомбардировщиками.

   Где они? Синдо не знал. Приходилось положиться на выучку, чутье и доклады с земли. Обмануть могло, что угодно. Подвести могло, что угодно и он прекрасно об этом знал. Если так и случится... Если так и случится, ничего, кроме ровной глади океана он не увидит, пока в баках не закончится топливо.

   Синдо был вынужден отдать должное американцам. Они заставили всех на Оаху скакать, словно блох на раскаленной сковороде. "Включая меня", – с горечью подумал он. Он до сих пор не понимал, как и где американцы собирались садиться. Поверить в то, что они намерены сесть на палубу, он отказывался, хотя признавал возможность того, что именно с палубы они и взлетели. Неужели они отправятся в океан, надеясь на удачу? Слишком уж сильная вера получалась.

   – Вон там, господин лейтенант! – раздался в наушниках возбужденный голос, прервавший его размышления. – Это не они, вон там, чуть ниже, на 10 часов?

   – Hai. – Голос самого Синдо звучал, на удивление, спокойно. Он зафиксировал курс американских самолетов и передал его на Оаху. Это может помочь японским авианосцам и самолетам обнаружить корабли, с которых взлетели В-25. Закончив с этим делом, он сказал:

   – Разберемся с ними.

   Сделать это будет непросто. День клонился к закату. К тому же, бомбардировщики тоже их заметили и пошли на снижение. У них был хороший запас хода. Они не настолько быстры и маневренны, как "Зеро" (за исключением не такого бронированного истребителя "Хаябуса", более маневренных самолетов, чем "Зеро", не существовало вообще), но времени зря не теряли.

   У них тоже есть зубы. Хвостовые стрелки открыли огонь по эскадрилье Синдо. Стреляли они из крупнокалиберных пулеметов. Один "Зеро" получил несколько пробоин и упал в море, окутанный столбом дыма и пламени. Одной из причин высокой маневренности этих самолетов было то, что они обладали довольно тонкой броней. Когда в них попадали, за скорость приходилось платить.

   Синдо приблизился к В-25 и открыл огонь. У него стояли пулеметы обычного полевого калибра. Он попал, точно попал, однако бомбардировщик продолжал лететь как ни в чём ни бывало. Прочная конструкция и толстая броня, хоть и снижали скорость, но свои преимущества у неё тоже были.

   В море упал ещё один "Зеро". Синдо выругался. Кто кого здесь должен сбивать? Он зашел в хвост другому самолету. В этот раз он начал стрелять из 20мм пушек. Пара точных попаданий из них могла сбить кого угодно. Вот, только, попасть было сложновато. Стреляли они медленно, к тому же, боезапас был ограничен.

   "Ближе, давай", – подумал лейтенант. Это первое правило пилота истребителя. Подлети ближе и не промажешь. Издалека стреляли только новички и бездари. Когда впереди появляется противник, его не нужно бояться. Его нужно уничтожать.

   Американцы тоже прекрасно об этом знали. Мимо Синдо полетели трассеры. Однако им приходилось целиться, а это непросто. Он выровнял нос в сторону В-25 и нажал на гашетку. Фюзеляж вражеского самолета покрыли пробоины. В какой-то момент Синдо подумал, что повторится то же самое. Но самолет завалился на бок и рухнул в океан. Но даже тогда, он оставил в воде лишь размытое масляное пятно, а не загорелся, как "Зеро". Ещё одним преимуществом американской техники были бронированные топливные баки.

   В воду упали три В-25 и один "Зеро", после чего Синдо скомандовал отступление. Если эскадрилья намерена вернуться на Оаху до темноты, уходить нужно сейчас. Бомбардировщики продолжали лететь на северо-восток, словно направлялись прямиком в Калифорнию. Всё равно, им туда не добраться. Однако Синдо продолжал терзаться мыслью, что именно они задумали.

   Возвращаясь на Оаху, он думал ещё и о том, почему не сразу удалось их обнаружить. Подлетая, он увидел, что техники аэродрома Халеивы выставили вдоль взлетно-посадочной полосы автомобили с зажженными фарами. Посадка вышла далеко не идеальной, но он справился.

   Сигнальщик помог завезти машину в ангар. Синдо заглушил двигатель, выбрался из самолета и поспешил в штабную палатку, где находилась рация. Ему хотелось знать, сумели ли японские авианосцы найти американскую эскадру.

   С ним отправились несколько пилотов. Через пару часов они услышали неприятные известия. Не японские авианосцы нашли американцев, а подлодка США нашла "Сорю". Янки, видимо, рассчитывали, что японцы бросятся в погоню и припрятали у них на пути подводную лодку. Синдо напряженно слушал, ожидая сообщений о потоплении корабля. До самой полуночи никаких новостей не поступало. Затем сообщили, что корабль получил в борт две торпеды, но взорвалась только одна. Если бы сдетонировали обе... Но этого не произошло и "Сорю" уковылял в безопасное место.

   Следом за ним отправился и "Акаги". Преследовать американскую эскадру было некому. Ради сохранения кораблей и экипажей от этого пришлось отказаться.

XI

«ДУЛИТТЛ ГРОМИТ ГАВАЙИ, – кричали газетные заголовки. – ОН ЗАСТАЛ ЯПОШЕК ВРАСПЛОХ!». Но, лишь дочитав до четвертого абзаца, становилось ясно, что шесть из шестнадцати бомбардировщиков В-25 были сбиты. Вся остальная статья представляла собой оду героизму летчиков, которых спасли в водах Тихого океана и, в чуть меньшей степени, восхваление храбрости экипажей эсминцев, которые их подобрали.

   Джо Кросетти это прекрасно понимал. Как и все остальные курсанты авиабазы ВМС в Пенсаколе, он хотел лететь вместе с Джимми Дулиттлом и его храбрыми пилотами. На самом деле, он по-черному завидовал летчикам. Ему казалось нечестным, что они полетели, а он нет! И всё это лишь потому, что они летали уже много лет, а он только сейчас поднимался в небо...

   То, что каждый третий самолет оказался сбит, а каждый второй член экипажа погиб (погибшие были даже в тех самолетах, что успели добраться до точки сбора), его нисколько не волновало. Не волновало это и самих летчиков. Они все были добровольцами. В газетах об этом писалось открыто. Джо не мог даже представить, чтобы кто-нибудь отказался от участия в подобной операции.

   Он продолжал говорить о рейде даже, когда стоял на взлетной полосе около "Стирмана", который должен был поднять его в небо. Как и все прочие тренировочные самолеты, этот биплан был выкрашен в ярко-желтый цвет, чтобы никто не мог спутать его с чем-либо другим. Те, кто не летал на "Стирманах", называли эти самолеты "желтыми психами", и в этом прозвище была лишь доля шутки. Эти машины были опасны не только для тех, кто ими управлял, но и для остальных вокруг.

   – Мистер Кросетти, если вы, наконец, перестанете думать о Гавайях и вернетесь сюда... – заговорил летный инструктор, лейтенант из Питтсбурга, по имени Ральф Гудвин.

   – Есть, сэр. Виноват, сэр. – Джо ни капельки не чувствовал себя виноватым. – Представляете рожи япошек, когда на них обрушились наши?

   У Гудвина были холодные голубые глаза и скупые движения.

   – А вы представляете своё лицо, когда я влеплю вам выговор за то, что попусту тратите своё и моё время?

   – Никак нет, сэр.

   – Ладно. Забирайтесь внутрь. Пробежимся по настройкам.

   – Есть, сэр. – Джо забрался на заднее сидение "Стирмана". Высоту кресла можно было регулировать, как в парикмахерской, подгоняя его под рост конкретного курсанта. Тот, кто сидел здесь до него, должно быть, был высокого роста, потому что Джо пришлось поднять кресло сантиметров на десять выше. Рядом он повесил рюкзак с парашютом.

   Лейтенант Гудвин, тем временем, занял место пилота.

   – Готовы там? – спросил он.

   – Почти, сэр. – Джо взял небольшое зеркальце и закрепил его на верхнем крыле самолета. В машине, за рулем которой был кто-то другой, возможно, необходимости в нем не было. Закрепив зеркало под нужным углом, он сказал: – Готов!

   – Ладно. Тогда пройдемся по списку.

   – Есть. – Джо надеялся, что инструктор не заметил отсутствия у него какого-либо энтузиазма.

   Судя по тому, как тот хмыкнул, этот факт от него не укрылся.

   – Делать это нужно каждый раз, как ваш зад оказывается в самолете. Каждый раз. Если вы что-нибудь забудете, как только вы об этом забудете, то винить сможете только себя. "Стирман" – весьма терпеливая машина, любая другая быстро вас убьет. Но ни один самолет не прощает глупость. И раз уж вам не нравится проводить проверку, её проведу я, тем более, моя шкура тоже на кону.

   Уши Джо загорелись, он пробормотал:

   – Да, сэр.

   – Ладно. – В голосе Гудвина не было слышно злости, лишь раздражение. – Двое из трех курсантов ведут себя так же. Впрочем, и они привыкают. Пройдемся по списку.

   Они проверили всё, начиная с крепления ремня безопасности Джо, и заканчивая педалями, рукояткой газа и индуктором двигателя. Всё работало так, как и должно было.

   – Всё в порядке, сэр, – сказал Джо сквозь рёв семицилиндрового двигателя.

   – Тоже так думаю, – согласился Гудвин. – Выводите машину на полосу "запад-3" и сообщите диспетчерам, что мы взлетаем.

   – Есть, сэр. "Запад-3". – Джо медленно и осторожно вывел самолет на указанную полосу. Самолет должен летать, а не кататься по земле. Ездить должны машины. Джо обменялся формальностями с диспетчером в башне. Затем он осмотрел взлетную полосу и убедился, что никто кроме него не взлетал и не садился. Здесь многое было похоже на автомобильное движение: если не следить за сигналами светофоров, очень быстро пожалеешь.

   – Вроде чисто, сэр, – сказал он Гудвину. Без одобрения инструкция он взлетать не собирался.

   – Да. Взлетайте, мистер Кросетти.

   Джо прибавил оборотов. Рёв двигателя стал громче и ниже. "Стирман" покатился по взлётной полосе. По идее, биплан был одним из самых удобных в управлении самолетов, но Джо так не думал. Даже находясь на земле, он следил за индикатором скорости. Когда стрелка достигла нужного значения, он дернул штурвал. "Желтый псих" поднялся в воздух.

   – Нежнее, мистер Кросетти, нежнее, – сказал Гудвин. – Не надо так дергать штурвал.

   – Есть, сэр. – Самому Джо казалось, что взлетел он хорошо. Он же всё-таки, взлетел, или нет?

   – Это, как учиться водить машину, – продолжал Гудвин. – Несколько часов тренировок и уже не нужно думать, что именно следует делать. Руки и ноги сами всё сделают. Это становится второй привычкой, если, конечно, не убьешься раньше времени.

   Джо был согласен с таким сравнением. Ему стало понятно, что он ещё не так хорош, как думал. Он вспомнил, как нервничал, когда только сел за руль. Несколько не самых идеальных виражей, сопровождаемых ехидными комментариями инструктора, спустили его с небес на землю.

   Но он же летал! Хоть он ещё и не достиг каких-то успехов, но он летал и учился всему, чему нужно, так что, вскоре он сможет сбивать япошек. Сейчас под фюзеляжем самолета простирался аэродром Пенсаколы, леса и болота вокруг него, синие воды бухты и даже был виден Мексиканский залив за ней. Птицы видели всё это каждый день. "Стирман" был лучше любой птицы (даже оснащенный пулеметами, он не мог конкурировать с похожими машинами, вроде британского самолета времен Первой Мировой "Сопвич Кэмел", но Джо об этом не думал).

   Приказ на посадку прозвучал раньше, чем он рассчитывал.

   – Спокойнее, – произнес Гудвин. – Нежнее. Представьте, что жонглируете яйцами. Девяносто процентов курсантов ошибаются на последних десяти метрах. Если точно будете знать, где земля, станете Чарльзом Линбергом.

   – Не хочу я быть Чарльзом Линдбергом, – бросил Джо. До нападения японцев на Гавайи Линдберг делал всё, чтобы удержать США от вступления в войну. Все знали, что сочувствовал нацистам. После 7 декабря он резко стих.

   – Ладно, станете Джимми Дулиттлом, – примирительно сказал лейтенант Гудвин.

   – Так гораздо лучше.

   Дулиттлом Джо не стал, по крайне мере, пока не стал. При посадке "Стирман" сильно подпрыгнул, аж зубы щелкнули. Инструктор что-то сказал, Джо надеялся, что в диспетчерской этого не слышали. Наконец, он обуздал непокорного зверя и заглушил двигатель.

   – Ну, как сэр? – спросил он, разрушая неожиданно опустившуюся тишину.

   Гудвин быстро восстановил непроницаемое выражение лица.

   – Ну, мистер Кросетти, могу лишь сказать, что вам нужно учиться. Видал я парней вашего возраста, которые делали всё гораздо лучше, но видал и тех, кто летал гораздо хуже. Предстоит много работы, но думаю, вы достигнете желаемого.

   Джо знал, чего хотел достичь: он хотел отправиться туда, где недавно был Джимми Дулиттл. Он совершил авианалет. Джо хотелось в одиночку отбить Гавайи. Но он не мог. И он это понимал. Но именно этого он и хотел.

   За успешное завоевание Гавайев полковник Мицуо Фудзикава получил повышение. Но, несмотря на то, что командир полка, в котором служил Такео Симицу, носил на околышах воротника три звезды вместо двух, он выглядел каким угодно, но не счастливым. Вместе с остальными Симицу стоял в строю на газоне парка. Его лицо ничего не выражало, он смотрел прямо перед собой. Со стороны казалось, что он вырезан из дерева.

   Всё равно, не поможет. Симицу это нутром чуял. После того, что случилось несколько дней назад, солдатам уже ничто не поможет.

   Полковник Фудзикава расхаживал взад-вперед. Симицу видел картину трехсотлетней давности, на которой даймё охотился с копьем на тигра в Корее. Высокородный человек был одет в забавный доспех и высокий шлем с гибким навершием. Симицу помнил всю композицию, но сильнее всего ему в память врезался полный ярости взгляд тигра. До сей поры он ничего подобного не видел.

   Даже перестав ходить, Фудзикава был, кажется, готов зарычать и броситься вперед. Вместо рыка, он заговорил ровным спокойным голосом, который пугал ещё сильнее, чем яростные крики.

   – Вы себя опозорили, – говорил полковник. – Опозорили! Слышите? Слышите?

   – Hai! Слышим, господин полковник! – хором ответили солдаты. В некотором смысле, Симицу ими гордился, но лишь в некотором, потому что, неважно, как они кричали, ничего хорошего из этого получиться не могло.

   – Позор! – повторил Фудзикава. – Вы опозорены, я опозорен, вся японская армия, весь японский флот на Гавайях покрыли себя позором. И знаете, почему?

   Разумеется, все знали, почему. И Симицу знал. Но никто не произнес ни слова. Складывалось впечатление, будто, если не говорить об этом вслух, то ничего и не было.

   Но полковник Фудзикава не постеснялся раскрыть глубину их падения.

   – Из-за американцев – из-за американцев! – мы потеряли лицо. Они бомбили Оаху, торпедировали наш корабль. Почти все бомбардировщики сумели сбежать. Это позор. Это унижение. Самое настоящее унижение.

   Весь полк как один покаянно склонил головы. Симицу тоже поклонился, но не переставал думать, в чём он-то виноват? Что мог сделать с бомбардировщиками пехотный капрал, кроме как спрятаться и надеяться, что его не убьёт? Ничего.

   Командир полка продолжал:

   – Капитана рыбацкой лодки выловили после того, как он заметил американцев и те его потопили. Из-за того, что он не заметил на тех кораблях дальние бомбардировщики, он покончил с собой. Командующий ПВО не сумел сбить ни одного самолета и тоже покончил с собой.

   Вот, теперь, полк действительно испугался. Сеппуку – это единственный способ избежать позора после поражения. Уйти из жизни не только почетно, это намного лучше, чем жить под осуждающими взглядами окружающих. Но как далеко может зайти подобная форма искупления грехов?

   – Рядовым выстроиться в два ряда лицом друг к другу, – приказал Фудзикава. – Шевелитесь, бесполезные вы болваны!

   Солдаты перестроились. Все уже поняли, что будет дальше. Будет неприятно, но могло быть и хуже. Фудзикава сам решит, когда всё закончится.

   – Сержанты и капралы, встать лицом друг к другу.

   Симицу не позволил себе проявить страх. Он через это уже проходил. А кто не проходил? Ну, кроме офицеров. В отличие от рядового состава, считалось, что офицеры – порядочные люди.

   Когда Симицу повернулся лицом к капралу Киёси Аисо, командиру другого отделения того же взвода, то он заметил, что его лицо тоже ничего не выражало. Этот капрал служил уже очень давно, ему уже было в районе сорока лет. Но обветренная кожа и бугрившиеся под гимнастеркой плечи говорили о том, что с годами он становился только крепче.

   Фудзикава прокричал:

   – Теперь вы будете бить друг друга по лицу! По очереди!

   Капрал Аисо был старше, значит, ему бить первым. Симицу приготовился. Аисо влепил ему пощечину. Несмотря на готовность, Симицу покачнулся. В голове загудело. Он помотал ею, пытаясь прийти в себя. Лицо Аисо не выражало ровным счётом ничего.

   Он встал по стойке смирно и замер в ожидании. Симицу ударил его по лицу. Голова Аисо дернулась в сторону. Он тоже замотал ею. Симицу замер.

   – По той же щеке или по другой? – вежливо поинтересовался Аисо.

   – По какой будет угодно. Разницы нет, – ответил Симицу.

   В этот раз Аисо ударил его левой рукой, удар пришелся с правой стороны. Левая рука старого солдата оказалась такой же крепкой, как и правая. Симицу тоже поинтересовался, куда может ударить. Аисо лишь пожал плечами. Симицу был правшой и ударил его той же рукой.

   Обычно сержантский состав бил только рядовых, чтобы те не тормозили и всё делали как надо. Сегодня досталось и им. Между рядами ходили офицеры.

   – Сильнее! – кричали они. – Жестче! Кто тебя учил так бить? Какой из тебя солдат?

   Как бы ни старался Симицу держать концентрацию, лицо Аисо двоилось перед глазами. Он надеялся, что в глазах старого солдата выглядел точно так же. Всё его лицо горело. Во рту ощущался привкус крови, он не был уверен, что из носа не текла кровь или сопли. Возможно, всё сразу. Аисо старался не бить его по ушам, Симицу отвечал тем же. Это не означало, что удары туда не попадали. Ладонь Симицу начала ныть от постоянных пощечин.

   Он не знал, сколько это будет продолжаться. Рядовые начали падать. Офицеры подходили к ним, били ногами и ругались. Никто даже не думал притворяться, не в этот раз. Лишь когда даже полированный сапог не мог поднять бойца на ноги, его оставляли лежать на земле.

   Наконец, полковник Фудзикава презрительно прокричал:

   – Довольно!

   Капрал Аисо вскинул руку для очередного удара. Симицу уже было неважно, ударит он или нет. После стольких пощечин, ещё одна ничего не решит. Однако Аисо остановился. Он закачался. Изо всех сил он старался удержать равновесие. Ему явно не хотелось упасть на глазах собственного отделения. Учитывая, что почти все они остались стоять, упасть для капрала означало потерять лицо.

   Ему казалось, что он уже его потерял. Ему даже хотелось опозориться. Тогда больше не пришлось бы испытывать это противное чувство.

   – Идите, умойтесь, – приказал Фудзикава. – Вы отвратительны. Ваш внешний вид позорит японскую армию.

   "И кто в этом виноват?" – мелькнула в голове Симицу вялая мысль. Но он никогда бы не сказал этого вслух, даже если бы янки принялись потрошить его кривым ржавым штыком. Дисциплина важнее всего. Поклонившись капралу Аисо – тот ответил таким же поклоном – Симицу постарался переключить своё внимание, или то, что от него осталось, на подчиненное ему отделение.

   Все уже стояли на ногах. Кто из них падал, он не понял. Спрашивать Симицу не стал. Упавший терял лицо. Весь полк его потерял. Весь гавайский гарнизон его потерял. Зачем дополнительно унижать отдельного солдата?

   Выпрямившись и высоко подняв головы, они вернулись в казарму. Там они выстроились в очередь к умывальнику, чтобы умыть лица, прополоскать рты и почистить окровавленные гимнастерки.

   – Я думал, у меня голова отвалится, – не без гордости произнёс Сиро Вакудзава.

   – Все так думали, – сказал Симицу. Бойцы дружно закивали. Капральское звание обычно освобождало от подобных проявлений насилия. Но не в этот раз. Он был весь избит, как и остальные. Никто не мог сказать, что он остался в стороне. Никто не мог сказать, что он сумел избежать наказания. Сегодня, он такой же, как все.

   – Если американцы снова явятся, мы будем готовы, – сказал ефрейтор Фурусава.

   – Разумеется, будем. Кому захочется снова всё это переживать? – Вакудзава умудрялся сохранить веселое настроение даже после побоев.

   – Что американцы намерены делать? – спросил кто-то. Симицу в это время умывался, холодная вода и обжигала и освежала, поэтому он не знал, кто именно спрашивал. Солдат продолжал: – Они не могут устроить ещё один такой же налет. Фурусава прав. Мы их размажем.

   Симицу отошел от мойки, фыркая, словно кит. Он помотал головой, разбрызгивая повсюду капли воды, что в очередной раз доказывало, насколько ужасно он себя чувствовал.

   – Если американцы снова явятся, это будет уже не одиночный налет, – сказал он. – Они бросятся сюда всей толпой, как разъяренные псы и попытаются отбить Гавайи обратно.

   Несколько бойцов его отделения снова кивнули. Те, кто из-за побоев сделать этого не смог, сказали коротко:

   – Hai.

   Обязанность по написанию отчета по нападению американцев на японский гарнизон Оаху легла на плечи коммандера Мицуо Футиды. Сам он отнесся к этому не просто как к обязанности. Прежде чем сесть перед чистым листом бумаги, он посоветовался с Минору Гэндой. Гэнда был одним из немногих, с кем Футида мог говорить прямо.

   – Не так уж всё и сложно, – сказал Гэнда. – Они поступили так, как мы меньше всего от них ожидали, вот и всё. Нельзя быть готовым к тому, чего не ждёшь.

   – Это-то как раз понятно, – ответил Футида. – Но что мне писать на остальных сорока девяти с половиной страницах?

   Улыбка Гэнды здорово омолодила его.

   – Убедите генерала Ямаситу и капитана Хасэгаву, что этого больше не повторится.

   Футида поклонился, не вставая.

   – Domo arigato, – сказал он, приправив свои слова максимальным сарказмом. – Лучше не стоит. Если подобное повторится, нам придется покончить с собой. – Он не шутил, по крайней мере, частично. Весь гарнизон погрузился в болезненную оргию самоистязания. Если американцам снова удастся их провести... прольется очень много крови.

   – Они продолжат шнырять вокруг островов. Вопреки нашим ожиданиям, сдаваться они не намерены, – сказал Гэнда. – Авианалеты с кораблей, подлодки, может, даже гидросамолеты.

   – Нужно найти способ вовремя их пеленговать, – сказал Футида.

   – Лодки наблюдения вроде неплохо справляются? Со шкипером той лодки обошлись слишком жестоко. Зачем винить его в том, что он не заметил В-25, когда их никто не заметил?

   – Лодки наблюдения не так эффективны, – настаивал Футида. – Их можно обойти, шкиперы могут что-то упустить. Понимаю, мы все ошибаемся, но мы должны были знать, что собирались делать американцы до того, как они это сделали.

   – Как? – задал резонный вопрос Гэнда.

   – Не знаю. Но выясню. Наши инженеры узнали, что за устройство американцы уничтожили в Опане перед отступлением?

   – Чем бы оно ни было, оно не сработало. Мы застали их врасплох. Пока не начали падать бомбы, они о нас и не подозревали. Ведь вы сами сигнализировали "Tora! Tora! Tora!", давая всем понять, что внезапность была нами достигнута.

   – Нет, это был мой радист Мидзуки, – ответил Футида.

   – Я думал, вы моряк, а не жалкий юрист, – заметил Гэнда.