Текст книги "Бесславные дни (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

   Кто же их предал? Очевидно, верить местным японцам ни в коем случае нельзя. Это не значит, что никто из них не заслуживает доверия. Некоторые, те, кто помоложе, явно симпатизируют Америке. Но другие умело притворялись. Выяснять, кто из них кто, могло стоить жизни. Гораздо проще считать врагами их всех.

   Но, как бы ни хотела думать Джейн, с белыми тоже всё было не так просто. Некоторые, не скрываясь, сотрудничали с оккупантами. Но они, хотя бы, прямо вызывали отвращение. Но были и таящиеся в кустах змеи, которые убивали лишь, когда кусали.

   Что касается китайцев и филиппинцев, Джейн даже не брала их в расчёт. Что до войны, что сейчас, она практически не имела с ними никаких дел. Для её они скорее были частью пейзажа, нежели людьми, наделенными какими-то правами.

   Майор Хирабаяси снова заговорил по-японски.

   – Можете идти, – лаконично перевел Накаяма. Возможно, комендант сказал что-то вроде: "Свободны". Так обычно говорили те, кто привык руководить. Накаяма ничем, кроме собственного сада, никогда не руководил, поэтому и говорил по-другому.

   С тех пор как он стал правой рукой Хирабаяси, Джейн стала относиться к нему чуточку теплее. Он делал для Вахиавы всё, что мог. Приказы японцев он объявлял без видимого удовольствия и так, чтобы было заметно, что исходят они не от него. Она относилась бы к нему лучше, если бы Накаяма отказался сотрудничать с майором, но тогда ситуация могла быть намного хуже.

   Ей захотелось вернуться в квартиру, лечь и просто лежать. Но её желания сильно разнились с обязанностями. Нужно было вернуться на картофельную грядку, прополоть, выловить и передавить всех жучков.

   Каждый раз, когда Джейн смотрела на свои руки, ей хотелось плакать. Мозоли, короткие, потрескавшиеся, почерневшие ногти... Если бы руки других людей выглядели как-то иначе, всё было бы ещё хуже. Работая, Джейн замечала, как под кожей бугрятся мышцы. Она похудела. Она и раньше не считала себя толстухой, но сейчас стала стройной, как никогда прежде.

   Разумеется, столько работать, как сейчас, ей раньше тоже не доводилось. Обучение третьеклассников очень сильно отличалось от работы в огороде. Кто-то из не самых дальних её предков был фермером. Как и у всех, практически. Теперь она понимала, почему они переехали в город и нашли другую работу. Чего она не понимала, так того, почему те, кому не нужно было самим выращивать урожай, занимались этим. Нужно или умирать от голода, либо быть сумасшедшим, чтобы целыми днями гнуть спину над грядками... разве, нет?

   По пути на огород, ей встретились двое японских солдат. При их появлении Джейн покорно отошла в сторону и поклонилась. Солдаты прошли мимо, словно её вообще не существовало. Это гораздо лучше, чем, если бы они обратили на неё внимание. Когда они её замечали, она с огромным трудом сдерживалась, чтобы не побежать. Изнасилований в Вахиаве практически не было, но всё же иногда они случались. Одной женщине хватило смелости высказать майору Хирабаяси своё недовольство. Ничем хорошим это для неё не закончилось. Никто никогда не станет судить японцев за то, что они вытворяли с местными.

   Работая в огороде, склонив голову над грядками, Джейн чувствовала себя в чуточку большей безопасности. Не только потому, что там она была менее заметна, а ещё и потому, что находилась среди других людей. Если японский солдат захочет утащить её в темный угол, они могли закричать. О том, какой толк мог быть от этих криков, Джейн старалась не думать.

   Откровенно говоря, она вообще старалась ни о чём не думать. Не думая, время летело немного быстрее. Что бы ни произошло, это просто... произошло. Подобное отношение было наиболее удобным практически для всех событий.

   Хиро Такахаси, как обычно, нёс улов в японское консульство в одиночку. Ему очень хотелось, чтобы Хироси и Кензо пошли с ним, но уговорить их он даже не пытался. Он вообще перестал общаться с ними на любые темы, связанные с политикой или войной. Их убеждения оказались такими же твердыми, как и его собственные. Сам Хиро, конечно, смотрел на это иначе. По его мнению, сыновья были упрямыми малолетними дебилами.

   Он поклонился часовым у входа в здание. Те поклонились в ответ.

   – А, вот и рыбак! – воскликнул один. – Что сегодня принесли, господин рыбак? Что-нибудь особенное? – Он облизнул губы.

   Хиро рассмеялся и помотал головой.

   – Всего лишь тунец, – сказал он. – В это время года он довольно медлительный.

   – Тунец – это хорошо, – сказал охранник. – Не скажу, чтобы мы всласть им наедались. Так, ведь, парни? – остальные солдаты дружно закивали.

   – Это плохо, – сочувственно произнес Хиро. Впрочем, удивлен он не был. У него не было никаких сомнений, что консул Кита и советник Моримура не стали делиться с ними своими подарками. Лишь наевшись досыта сами, они обратят внимание на тех, кто их охраняет и обустраивает быт. Не самая приятная картина, но так устроен мир. Так всегда было и, наверное, всегда будет.

   – Вы в этом не виноваты, – сказал охранник и снова поклонился. – Проходите. – Он отступил в сторону. Другой солдат открыл для Такахаси дверь.

   Внутри консульства его встретил улыбающийся секретарь.

   – Здравствуй, Такахаси-сан, – сказал он. – Хочешь поздороваться с консулом?

   – Да, если он не слишком занят, – ответил Хиро. – Если занят, я оставлю рыбу у советника. – Доверять улов сотруднику низшего звена ему не хотелось. Ситуация с едой на Гавайях становилась всё сложнее, поэтому был велик риск, что подарок просто не дойдет до получателя.

   – Сейчас он беседует с корреспондентом "Японского вестника", – сказал секретарь. – Я спрошу у него. Я на минутку. – Он встал и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он снова улыбнулся и сказал:

   – Кита-сан будет рад встрече с тобой. Прошу, за мной.

   – А, Такахаси-сан, – произнес японский консул, когда рыбак вошёл в кабинет. Он повернулся к корреспонденту, одетому в западный спортивный костюм яркого окраса. – Мори-сан, вам следует пообщаться с этим человеком. Уверен, ему есть, что вам рассказать.

   – Правда? – Репортер повернулся в кресле и осмотрел Такахаси. – Здравствуйте, меня зовут Итиро Мори. Я пишу для "Японского вестника".

   – О, рад с вами познакомиться, Мори-сан. – Хиро склонил голову. – Я читал много ваших статей.

   – Вы мне льстите. – Мори говорил легко и постоянно улыбался. Он был из тех людей, которые вызывают симпатию с первой встречи. – Значит, Такахаси? А имя ваше?

   – Хиро, – ответил рыбак и человек, который был на несколько лет моложе него, записал имя в блокнот.

   – Сколько вы уже живете на Гавайях, Такахаси-сан?

   – Более тридцати лет.

   – Ого! Так долго. Где вы родились? Судя по говору, где-то неподалеку от Хиросимы?

   – Да, – кивнул Хиро. – Префектура Ямагути. Свой сампан я назвал "Осима-мару" в честь округа, откуда я родом. Там я учился ловить рыбу, когда отец брал меня с собой в плавание по Внутреннему морю.

   – Переехав сюда, вы сразу начали ловить рыбу?

   – О, нет. Сначала я работал на плантациях тростника. За этим нас сюда и привезли. Прошло много времени, прежде чем я сумел накопить достаточно денег на лодку. – Хиро рассмеялся от нахлынувших воспоминаний. – Хозяевам это не понравилось. Они не любили, когда работники увольнялись. Но у меня был договор, поэтому удержать меня насильно они не могли.

   – И вы живете здесь? У вас есть семья?

   – Я вдовец, – сказал Хиро, ограничившись только этими словами. После короткой паузы он добавил: – У меня двое сыновей.

   – Надеюсь, они знают японский? – поинтересовался корреспондент. – Некоторые местные жители, из тех, кто родились здесь, не знают ни слова на родном языке.

   – Только не мои парни, – не без гордости ответил Такахаси. – Я обучил их как следует.

   – Хорошо. Это очень хорошо. – Мори не переставал записывать. – Вы довольны произошедшими переменами? А сыновья ваши довольны?

   Хиро взглянул на Нагао Киту. Консул был японцем. Понравится ли ему, что Хироси и Кензо считали себя американцами? Вряд ли! Хиро и самому это не нравилось. Он решил сперва рассказать о своих взглядах:

   – Приносил бы я рыбу сюда, если бы не был счастлив? – После чего задумался над тем, что сказать дальше. – Сыновья слишком много работают, чтобы размышлять о политике.

   – Много работать – это всегда хорошо, – заметил Мори. – О чём вы подумали, когда Восходящее солнце воссияло над Гавайями?

   – Я был горд, – ответил Хиро. Но его сыновья подобного не испытывали. Он не считал, что с тех пор пропасть перед ними стала уже. – На параде победы я размахивал флагом. Солдаты устроили отличное представление.

   – Значит, были на параде? О чём вы думали, когда увидели американских военнопленных? Были ли вы счастливы, когда стало понятно, что их власти здесь пришел конец?

   "О чём я думал?" – удивился Хиро. Он был впечатлен. Он и представить не мог, что увидит, как грязные, израненные, побитые американцы будут идти по улицам Гонолулу.

   – Японские солдаты, которые их вели, выглядели намного лучше, – сказал он. – Я гордился тем, что они сделали. Они выглядели героями, которые служили во славу Императора.

   – "Герои, которые служат во славу Императора", – повторил Итиро Мори, записывая. Затем он повернулся к консулу Ките. – Хорошее выражение, не правда ли?

   – Да, очень хорошее, – согласился консул. – Такахаси-сан подобрал очень точные слова.

   – О, нет, что вы. – Рыбак выглядел до неприличия скромным.

   – Подождете ещё немного? – попросил Мори. – Я позову фотографа и он сделает несколько снимков.

   – Фотографа? Снимки? Для газеты? – переспросил Хиро и репортер кивнул. Оцепеневший Такахаси кивнул в ответ. Он никогда бы и подумать о таком не мог. Он не считал себя настолько важным, чтобы появляться на страницах газет. Он читал "Японский вестник". Но читать там о себе самом... Его переполняла гордость. Теперь-то сыновья поймут!

   Фотограф пришел минут через двадцать. Это оказался худощавый молодой человек по имени Юкиро Ямагути. Он сделал несколько снимков самого Хиро, вместе с пойманной рыбой, с консулом Китой, с консулом и рыбой. Когда он закончил щелкать вспышкой, в глазах Хиро плясали зеленые и фиолетовые зайчики.

   Он поморгал, чтобы восстановить зрение и поклонился Ямагути.

   – Спасибо вам большое.

   – Да хуху, браток, – ответил фотограф, вставив в японскую речь гавайское словечко. – Вообще, хуху.

   Кензо Такахаси никогда не обращал внимания на гавайские газеты на японском языке. Как и многие другие молодые люди он предпочитал читать «Стар Бюллетин» и «Адвертайзер», а не «Японский вестник» и не «Гавайского рыбака». С началом войны выпуск газет сильно сократился, причем англоязычных сильнее, чем тех, что выходили на японском языке. Не удивительно, оккупанты не станут тратить драгоценную древесину на производство бумаги.

   Но, когда Кензо заметил смотревшего на него со страниц "Японского вестника" собственного отца, то не пожалел десяти центов, и купил первую с начала войны газету. И правда, отец держал в руках свежепойманного тунца и жал руку японскому консулу. Мальчишке-газетчику он не стал говорить о том, что имел какое-то отношение к человеку на снимке. Этот парень, который был на несколько лет моложе Кензо, мог его за это возненавидеть. Или, наоборот, поздравить, что было ещё хуже.

   Что он там наговорил? Кензо без проблем читал по-японски по пути к дому. Учить японский он не стремился – ему больше по нраву было после занятий веселиться с друзьями, но язык он учил добросовестно. Как и Хироси до него. К тому же он жил в районе, где было очень много вывесок, надписей и рекламы на японском, так что забыть выученное тоже оказалось затруднительно.

   Теперь же он очень хотел его забыть. В статье отец прославлял Императора, прославлял храбрость японских солдат, которые захватили Гавайи. Он говорил, что радовался параду, рассказывал всему миру, какими убожествами выглядели пленные американские солдаты. Ещё он много хорошего рассказал о новых японских порядках на Гавайях и о Великой восточноазиатской сфере сопроцветания.

   – Ну, отец, – повторял Кензо. Он уже пожалел, что заметил фотографию и купил газету. – Ну, отец.

   Может, это и не предательство. Возможно. Но это было очень сильно похоже на предательство. Кензо подумал, сколько своих собственных мыслей репортер вложил в слова отца. Изменит ли он своё мнение о сфере сопроцветания, если та повернется к нему другой своей стороной? Возможно. Однажды он о ней уже высказывался.

   Великая восточноазиатская сфера сопроцветания вцепилась в Гавайи мертвой хваткой. А отец стоит и улыбается со страниц одного из главных пропагандистских рупоров оккупантов. Он должен был понимать, что делает. Он должен был думать о том, что говорит, когда этот репортер – Мори, так зовут этого гада – его расспрашивал. Но теперь уже неважно, почему это произошло. Важно, что произошло.

   Кензо начал мять "Японский вестник", чтобы швырнуть газету в мусорку, но остановился. Затем он расправил её, аккуратно сложил и убрал в задний карман штанов. В Гонолулу катастрофически не хватало туалетной бумаги. По-другому этот пасквиль использовать нельзя. Не фотографию – её он сразу вырвал. Сам текст. К тому же мягкая бумага газеты намного приятнее той, что они пользовались в нужнике в ботаническом саду.

   – Господи боже! – пробормотал Кензо, даже не подозревая, что говорил в точности, как отец. Он размышляет о том, чем удобнее вытирать задницу! До 7 декабря он бы без проблем нашелся с ответом. До 7 декабря вариантов ответа было множество. Что это означало? Это означало, что он был просто конченным идиотом.

   Мимо промаршировало отделение японских солдат. Кензо отошел с их пути и поклонился. Кланялся он уже автоматически. Но он не мог не отметить, что один из солдат читал "Японский вестник". И не мог не заметить, ведь солдат читал газету, раскрытой на той самой странице с фотографией отца.

   О чём думали солдаты, читая то, что написал этот Итиро Мори? Считали ли они, что все жители Гавайев радовались их появлению? Или они думали: "А, очередная чушь"? Видели ли они всю эту написанную ложь? Кензо не знал.

   Он мог лишь надеяться, что все, кто прочтет эту газету, ею же и подотрутся и забудут. Если американцы отвоюют Гавайи обратно, всем, кто говорил подобное, припомнят их собственные слова. Но, каким бы глупцом ни был его отец, Кензо ему такой судьбы не желал.

XII

Флетчер Армитидж долго смотрел на колючую проволоку, огораживавшую парк Капиолани. Ваикики был настолько близко, что можно было достать рукой. Гонолулу ненамного дальше. «Если перелезть через забор...»

   Первейшая обязанность военнопленного – побег. Эта мысль не давала ему покоя. Но даже Женевская конвенция не препятствовала казни сбежавших заключенных. Правда, конвенция волновала японцев в той же степени, в какой правила маркиза Куинсберри волновали участников пьяной драки в кабаке. Об этом они заявили сразу же и весьма недвусмысленно.

   И всё же... Флетч продолжал смотреть на забор. Через колючую проволоку перелетела майна. Он и подумать не мог, что станет завидовать этой глупой крикливой птичке.

   Через какое-то время он отвернулся. Размышления о свободе причиняли страдания. Он рассмеялся, хотя поводов для веселья не было. С одной стороны, с самой капитуляции свободы на Гавайских Территориях не осталось. С другой... Флетч с радостью поменялся бы местами с кем угодно за пределами лагеря. Правда, он сомневался, что кто-то согласится на такой обмен.

   Флетч побрел обратно к палатке. По лагерю постоянно хаотично бродили люди. Те, кто не находил себе какого-то занятия, расхаживали вдоль забора и рассматривали пейзаж за ним. Другие, те, кто уже насмотрелись, просто болтались по лагерю. Найти кого-то конкретного здесь было непросто, но общее направление движения практически не менялось.

   Заключенные разбивались на мелкие группки, играли в карты, или в шахматы на самодельной доске, или устраивали забеги жуков – люди занимались чем угодно, лишь бы скоротать время. Но большинство просто сидели на месте. Многие были слишком голодны, чтобы тратить силы на что-то постороннее. В себя они приходили два раза в день, когда нужно было идти завтракать или ужинать, а всё остальное время сидели у костра.

   "Скоро я и сам таким стану". Флетч осмотрел себя. На грязь он внимания не обращал. Здесь никому не удавалось как следует помыться. Сквозь кожу проступали очертания костей и сухожилий. Он худел день за днем, плоть его истончалась, оставляя лишь каркас.

   То же самое он наблюдал и на лицах других. Носы, скулы и подбородки с каждым днем становились всё острее. Никаких сомнений, его лицо выглядело точно также, но ему не часто удавалось взглянуть на себя со стороны. Невозможность посмотреть на себя была слабым утешением, но там, где не стоило ждать никакой милости, ценить стоило даже такое.

   За утешение можно было считать возможность скрыться в палатке. Если всё время оставаться снаружи, можно было обгореть. На Оаху никогда не было слишком жарко, но солнечные лучи жгли намного сильнее, чем на материке, так как солнце постоянно находилось практически вертикально над головой. До войны Флетчу частенько приходилось намазывать себя мазью из оксида цинка. Она помогала мало, но всё остальное не помогало вовсе. Здесь же вариантов не было вообще никаких. Некоторые приобретали натуральный гавайский загар, но Флетч лишь раз за разом обгорал.

   Ему не нужно было ждать заката, чтобы выбраться наружу, хотя сравнение с Бела Лугоши приходило ему на ум не раз и не два. Когда он встал в очереди на ужин, солнце уже закатывалось за Ваикики. Забавно, слово "ваикики" использовалось на Гавайях для обозначения слова "восток", в то время как словом "эва" называли запад. Но сейчас он находился на ваикики от Гонолулу, хотя пляж Ваикики находился на эва.

   Стоявшие в очереди военнопленные постоянно переговаривались, совсем как до войны, когда они жили в казармах Скофилда. Они вели себя более энергично. Да, они были голодны, но вскоре... они будут голодать чуть меньше, чем сейчас.

   Стоявший позади Флетча человек сказал:

   – Япошки действительно лучше кормят тех, кто ходит на работы? – Флетч насторожился. Он и сам о чём-то подобном слышал. Так и должно было быть. Не могут же они ожидать от людей высокой производительности, кормя их той же баландой, что и здесь.

   Другой пленный сказал:

   – Ага, кормят, если выполняешь план. Только план у этих пидоров такой, что можешь хоть обосраться, но выполнить его и получить доппаек у тебя не выйдет.

   – Как это по-японски, – сказал первый.

   Флетч кивнул. Так и есть. У русских было специальное слово, которым обозначали тех, кто перевыполнял план. Некоторые бойцы левых взглядов в казармах Скофилда часто его употребляли. Как там оно? Флетч поморщился, пытаясь вспомнить. Ста... что-то там. Он щёлкнул пальцами. Стахановцы, точно!

   Осознавать свою образованность было почти так же приятно, как наесться. После ужина Флетч был с этим уже не согласен. Хорошенько поесть всяко лучше. Но осознание собственной образованности не делало тебя совсем уж голодным, к чему стремилось питание в лагере.

   После утреннего построения, к ним вышел местный японец и на хорошем английском объявил набор добровольцев на работу. Таковых собралось даже больше, чем надо. Многие решили, что хуже, чем здесь, уже быть не может и решили поискать удачи на стороне.

   Флетч не пошел. Здесь он почти ничего не ел, но и ничего не делал. Если он станет больше есть, но вместе с тем и больше работать, он сгорит гораздо быстрее. По крайней мере, ему так казалось.

   Японцы объявили о своей победе на Филиппинах и в Новой Гвинее. Захват Гавайев позволил им активнее продвигаться на запад, а Соединенные штаты ничего поделать с этим не могли. Флетчу это казалось очевидным. Но США всё ещё не сдались. Налет В-25 служил явным тому доказательством. Он был убежден, рано или поздно американцы попробуют отвоевать Гавайи. И когда это случится, он хотел оставаться в строю.

   Если для этого нужно сидеть на месте, почти не есть и ничего не делать, пусть так. Он слишком много играл в покер, чтобы понимать, что слишком резкое повышение ставок к победе не приведет. Выход на работу означал именно такое повышение. Сколько из ушедших вернутся обратно? Миссис Армитидж растила сына отнюдь не дурачком. Флетч, по крайней мере, хотел в это верить.

   Капрал Аисо подозвал к себе Такео Симицу.

   – Будь осторожен в патруле, – предупредил его опытный ветеран. – Что-то намечается. Не верь местным. Даже местным японцам не верь. Они как бананы.

   – Как бананы? – Симицу почесал голову.

   Киёси Аисо кивнул.

   – Да. Как бананы. Желтые снаружи и белые внутри. Они хоть и выглядят как мы, но думают они как американцы.

   – А, точно! Теперь понимаю. Бананы. – Симицу задумался над этим сравнением. Довольно забавно.

   Вероятно, Аисо прочел его мысли.

   – Смейся, смейся. Посмеешься ещё, когда начнутся проблемы. Никуда не ходи один и людям своим не позволяй. Недавно кто-то стукнул одного нашего по голове и забрал винтовку.

   – Я и мои люди будем очень осторожны, – заверил его Симицу. – Но зачем американцам японская винтовка? Даже после изъятий, на этом крошечном острове у людей на руках больше оружия, чем у всей японской армии.

   – Ничего удивительного, – сказал Аисо. – Вероятно, тот, кто напал на солдата, в первую очередь хотел его вырубить, и лишь потом подумал об оружии.

   Симицу кивнул. В этом был смысл. Он передал своим солдатам слова старого капрала. Все выглядели настороженными. Сам он выглядел так, будто стоял перед лицом высшего командования. Симицу понимал, что подобное поведение ещё ни о чём не говорило. Иногда он думал о чём-то постороннем, вне зависимости от того, что выражало его собственное лицо. Половина его отделения, видимо, тоже думала о чём-то другом.

   – Идём, – скомандовал Симицу.

   Его отделение представляло собой образцовое подразделение: спины прямые, каски, сверкающие на солнце лезвия штыков. Местные расступались перед ними и кланялись. Японцы кланялись как следует. Что же до остальных... Они подчинялись, но очевидно до сих пор не понимали, что делали.

   Взгляд Симицу скользил по мелькавшим перед ним лицам. Аисо говорил, что неприятности могут возникнуть откуда угодно. Если здесь есть кто-то достаточно храбрый – или чересчур глупый, – чтобы напасть на вооруженного японского солдата, старый капрал может оказаться прав. Симицу подумал, убил ли тот человек солдата. Он надеялся, что убил, каким бы ни был повод. Тот, кто позволил себя так унизить, заслужил смерть.

   Мимо прошел полицейский в компании рыбака, который нес длинную серебристую рыбу. Этот человек был более вероятным кандидатом на расправу. Полицейский был белым, а рыбак – японцем. По роду своей деятельности, после смены власти в Гонолулу ему было разрешено сохранить пистолет. Но, как и все остальные, при появлении японских солдат, он поклонился.

   Ефрейтор Фурусава сказал:

   – Не нравятся мне белые с оружием.

   – Полицейские меня не волнуют, – ответил ему Симицу. – Они – сторожевые псы, а не волки и делают то, что прикажут. А приказываем им мы.

   – Hai, – сказал на это Фурусава. Его ответ не был согласием, он лишь означал, что ефрейтор услышал мнение капрала. И Симицу это понимал. Он едва заметно пожал плечами. Фурусава имел право с ним не соглашаться. Но ефрейтор должен вести себя вежливо с командиром и он был вежлив.

   У обочины стояли автомобили, почти у всех них были спущены шины. Автотранспорт практически исчез с улиц Гонолулу – топлива не хватало. Но даже вид неподвижных машин напоминал Симицу, насколько Гавайи отличались от Японии. Гонолулу был по размеру таким же, как Хиросима, но машин тут было намного больше. Их наличие, казалось, являло собой самый откровенный признак американского богатства.

   Капрал снова пожал плечами. "Кому какое дело, что американцы богаче нас? Мы их разгромили. И сделать это оказалось так легко именно потому, что они богаче. Благополучие сделало их слабыми". Командиры постоянно говорили об этом. Они настолько часто об этом напоминали, что сами поверили. Сам же капрал не был столь уверен. Американцы, с которыми сражался Симицу, слабыми не казались. Они проиграли, но никто бы не смог упрекнуть их в отсутствии силы.

   Этим утром вокруг стояла тишина. В этом и был смысл патрулей. Постоянное присутствие японской армии помогало избежать большинства проблем. Это напоминало всем, что солдаты приглядывают за ними и не позволят совершать глупостей. Если людей оставить без присмотра, непонятно, до чего они смогут докатиться.

   Когда солдаты шли по улице, им поклонилась симпатичная блондинка. Легкое хлопчатое платье, надетое на ней, скрывало гораздо меньше, чем позволялось по японским правилам. Несколько бойцов Симицу внимательно её осмотрели. Он тоже внимательно на неё взглянул. Кто их остановит, если они решат затащить её в ближайшее здание и там позабавиться? Никто. Испуг в глазах женщины во время поклона говорил о том, что она и сама это прекрасно понимала.

   – Шевелитесь, олухи, – сказал Симицу. – В другой раз. – Двое солдат разочарованно вздохнули, но подчинились. С жителями Гонолулу обращались не так, как с жителями захваченных китайских городов... к тому же Симицу считал себя порядочным человеком и предпочитал женщин, отдающихся ему по своей воле.

   В середине дня они вернулись в казарму. За время патрулирования ничего произошло, и Симицу не шибко из-за этого расстраивался. Ему нравился нормальный распорядок. Всё, что выбивалось из этого распорядка, означало бардак и опасность.

   Капралу было приятно снова оказаться в роте среди других японцев. Ему больше не нужно было постоянно оглядываться и напрягаться, поворачивая за угол.

   Так он и думал, пока звук приближающего поезда не сбил его с ног. Тело отреагировало на этот звук раньше разума и до того, как в нескольких сотнях метров от него разорвался снаряд. Почти всё его отделение тоже залегло. Но, несколько человек, кажется, забыли, что такое артиллерия.

   Рядом с казармой упал ещё один снаряд, за ним ещё один и ещё. Лишь после третьего или четвертого взрыва Симицу начал думать, откуда стреляли. Судя по звуку, откуда-то с юга. Но, что может быть южнее Гонолулу? Только Тихий океан.

   – Подлодка! – крикнул кто-то. Этот крик был едва слышен среди грохота взрывов и воплей раненых.

   Подлодка! Симицу выругался. "Надо было самому догадаться". Наверное, они подплыли максимально близко к берегу, поднялись на поверхность, расстреляли берег из палубного орудия, или, что у них там стоит, и снова ушли под воду.

   Эта мысль промелькнула в голове Симицу ровно в тот момент, когда бомбежка прекратилась. Он осторожно приподнял голову, готовый залечь обратно при малейшем звуке приближающихся снарядов. Однако обстрел, кажется, прекратился. Капрал огляделся. Его бойцы по одному поднимались с земли. Ни один из них, вроде не получил даже царапины.

   Другим японским солдатам около казармы повезло меньше. Вокруг по земле ползали и орали раненые. От других не осталось ничего, кроме груды изуродованного мяса. В паре метров от Симицу валялась чья-то ступня. Тела, которому она когда-то принадлежала, нигде видно не было. Уцелевшие принялись перевязывать раненых товарищей, накладывать жгуты, поддерживать в бойцах жизнь до подхода санитаров.

   Казармы тоже были повреждены. Стекла выбиты, в стенах зияли дыры. Пожаров, вроде, не было. Симицу, задумался, почему так. Ничего, кроме слепого везения, на ум не приходило. Капрал посмотрел в сторону океана. Никакой подлодки он не увидел, но она, наверняка, сразу же скрылась, как только отстрелялась. Сейчас она уже глубоко под водой, удирает со всех ног.

   Через несколько минут в небе южнее Гонолулу появились самолеты. Один сбросил в воду кассету снарядов. Или это были глубинные бомбы? Даже отдаленные взрывы вынуждали Симицу вздрагивать. Он задумался, действительно ли летчик, что-то увидел или просто раскидывал бомбы куда попало. В любом случае, сам капрал этого не узнает.

   К нему подошел Сиро Вакудзава. На удивление, молодой солдат выглядел очень спокойным.

   – Одно хорошо, капрал-сан.

   – И что же? – поинтересовался Симицу. – Что может быть хорошего во всём этом?

   – Всё просто, господин капрал. Нашей вины в этом нет, – ответил Вакудзава. – Уж кого-кого, а простых солдат они винить не станут. Флот? Hai. Армию? Iye. – Он помотал головой. – Если мы не виноваты, нам не прикажут снова избивать друг друга.

   – Надейся на это. Если командиры сильно разозлятся, то сделают с нами всё, что захотят, – сказал на это Симицу. Рядовой Вакудзава выглядел встревоженным и на то у него были причины. Симицу продолжил: – Но, думаю, ты прав. В этот раз виноват флот. Сейчас я рад, что ношу хаки.

   Когда генерал Ямасита вызвал на совещание во дворец Иолани капитана Томэо Каку, которого прислали на замену капитану Хасэгаве, коммандера Минору Гэнду попросили (по сути, приказали) составить ему компанию. Гэнда понимал это решение и был с ним согласен. Его командир был здесь новичком, рядом с ним должен быть кто-то, кто разделял его взгляды, не говоря уж о том, что этот человек должен обладать всеми фактами.

   Во всём остальном Гэнда не видел ничего хорошего.

   Картина выглядела бы не столь печальной, если бы им удалось потопить американскую подводную лодку. Они бы наказали врага за содеянное. Но не было ни одного свидетельства, чтобы американцы заплатили хоть один сен. Один пилот отбомбился по тому, что принял за подлодку. Но на поверхности не появилось ни топливных пятен, ни обломков. Судя по всему, тот пилот бомбил плод собственного воображения.

   Капитан Каку поднимался по лестнице дворца с трудом. Это был похожий на бульдога приземистый человек, по виду менее дружелюбный и приветливый, чем капитан Хасэгава. Коммандер Гэнда следовал за ним сзади и чуть левее. Охранники у входа – из армии, конечно, – неохотно их поприветствовали. Они не проявили откровенного неуважения, но их отношение к флотским офицерам было заметно. Своим поведением они давали понять, что Императорский флот иного и не заслуживал.

   Каку сделал вид, что не заметил этого. Следуя линии поведения командира, Гэнда и сам был вынужден сохранить спокойствие. Сделать это оказалось непросто. Несмотря на невысокий рост, Гэнда был очень гордым человеком.

   – А что мы можем? – пробормотал Каку, когда они вошли в зал. – Мы заслужили подобное отношение. Сначала бомбардировщики, теперь это! – Капитан издал протяжный вздох. На эту должность он заступил всего за день до обстрела, но вину за него возложил на себя.