355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ганс Леберт » Волчья шкура » Текст книги (страница 23)
Волчья шкура
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:34

Текст книги "Волчья шкура"


Автор книги: Ганс Леберт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Намек был достаточно прозрачным, сомневаться больше не приходилось. Опьяненный своею властью над ней, Малетта выпрямился и сказал:

– Хорошо! Вы получите пленку! Идемте! Железо надо ковать, пока горячо!

Герта быстро сделала шаг в сторону и сказала:

– Не сейчас. Сейчас мне надо домой. Принесите ее завтра в обед в «Гроздь». Там и сообразим, где и когда…

Казалось, она хотела продолжить разговор, но нет, она только коротко хихикнула, и в момент, когда он протянул к ней руку, чтобы схватить ее и хотя бы символично овладеть ею, она боком перескочила через снежный барьер, а он как дурак схватился за пустоту. И тут на него вновь обрушилась шутовская колотушка головной боли, Герта же ускользнула, растворилась как призрак.

Это произошло в четверть шестого, а несколько часов спустя деревня погрузилась в сон и тишину. Пробило девять: в домах погасили свет. Пробило десять: деревня застыла, как бы остекленела. Потом одиннадцать (за облаками плыла луна и бледным светом заливала снег). А вскоре после одиннадцати поднялся обещанный западный ветер; вскоре после одиннадцати деревню начали сотрясать удары.

Сначала казалось, что на деревню дышит огромный рот, темное дыхание веяло сквозь лес. Деревья клонились и мгновенно распрямлялись, их ветви, шипя, тонули в потоках ветра. Мрачное шипение горизонтально стелилось над деревней и вертикально вздымалось от земли к небу. Возник крест из черного шипения, и вдруг раздалась барабанная дробь.

Люди, жившие возле церкви, проснулись. И сказали:

– Ветер! Наверно, где-нибудь не закрыли дверь.

И правда! Дверь мертвецкой стояла настежь (ее еще с утра забыли запереть). Налетел западный ветер и швырнул дверь. Но она не захлопнулась, она отскакивала назад от дверной рамы. Западный ветер снова швырял ее, но она снова отлетала ему навстречу. И опять – туда-сюда, туда-сюда, все быстрее, все громче! Мертвецкая грохотала, как гигантский барабан. Ибо то, что пусто, грохочет особенно громко.

10

Двадцать девятое января. Еще ночь. Задыхаясь, Малетта просыпается. Жадно ловит ртом воздух, пульс у него бешено скачет. Ему кажется, что он сейчас умрет. Тьма, скорчившись, сидит у него на груди, точно черный злой дух, точно огромная негритянка. Сдавливает ему горло своими толстыми ляжками и страшным бородатым ртом прижимается к его лицу. Он поворачивает голову, сквозь эти ляжки смотрит на часы (смотрит всепроникающим взглядом мыслящего человека). Напрасно! Светящийся циферблат – круг с двенадцатью звездочками – и обе стрелки (они выглядят совершенно одинаково) задают ему неразрешимую загадку: может быть, сейчас четверть первого, а может быть, уже три часа. Но не ляжки, сквозь которые просвечивает загадка времени, бессмыслица цифр и стрелок, не эти ляжки и не удушливый поцелуй бородатых губ разбудили его. Нет, Малетту бьет нервная дрожь, и еще он чувствует, как легонько дрожит кровать – отзвук более сильного сотрясения, словно в соседней комнате поднялась с постели фрейлейн Якоби. Под тяжестью громадного тела, что держит его как в тисках, липко к нему прижимается и тем не менее покорно уступает каждому его движению, он с трудом встает и вслушивается в темноту. В комнате учительницы тишина. Спят гимнастические снаряды, отдыхают на скалистых вершинах дремоты. Ни один Зигфрид не посмеет затрубить в рог. Малетта, натянутый как струна, сидит в постели и слушает затаив дыхание. Бешеные удары сердца сотрясают его. И тут он и вправду слышит шорох, шорох без начала и без конца, шорох, который нескончаемо струится сквозь ночь, как тело нескончаемой, серебристо мерцающей змеи… Ну конечно: журчание подземных вод! Темная трель темной пастушьей свирели. Так булькает что-то в глотке поперхнувшегося человека. Огромная водяная змея проснулась! Под трупным окоченением синеватого льда, сплющенная между крышей и снежным покровом на ней, развертывает она свое тысячекратное тело. Струится с крыши в водосточную трубу, туда, где отчетливей слышна ее странническая песня; неустанным потоком низвергает в ночь свои колоратуры. А к окну в это время прижалось другое тело (серое, плавающее во тьме), стекла дребезжат от внезапного напора, содрогаются от барабанной дроби падающих капель – море! Теплое дыхание моря! Матросы, мореплаватели раздувают ноздри! Это дыхание донеслось сюда сквозь стылые леса (где ветви с хрустом стукаются друг о друга) и весело устремилось в мокрые от талого снега деревенские трубы, которые начинают звучать, как флейты. О угольно-черная влага! О дочь мясника! О злой ночной дух! Малетта сбрасывает одеяло, вскакивает с постели. Веревку! Ради всего святого, веревку! На чердаках уже раскачиваются бельевые веревки! Он стоит в темноте – звенящий, поющий столб линии электропередач. Звуки арфы, эоловой арфы! Далекие звуки рогов! И наконец, гром, тот самый, что, по-видимому, разбудил его: сначала какое-то скольжение по крыше, и тут же удар, что-то тяжело шлепается вниз, глухое падение, от которого содрогнулась земля и пол закачался, словно огромный, величиной с гору, бык испражнился на улице.

Прошло время. Ветер принес новый дождь. И повсюду с крыш пополз талый снег. Он падал в воду, бежавшую по водосточным канавам, вода выходила из берегов и затопляла тротуары. Малетта – он уже опять залез под одеяло – без сна лежал в темноте и прислушивался. Смятение, от которого у него внезапно захватило дух, бушевало уже не только в нем, но и вокруг, в ночи.

Смотри! Все вдруг изменилось! Смешалось! Все рушится (и нет спасения)! Сливается! Скользит! Пачкается! Падает наземь и разлетается брызгами! По каналу струится в преисподнюю! И – смотри же! – где она теперь, гордая Неприступная? Перелом погоды, и вот уже тает ее спинной хребет! Чистота сердца! Чистота плоти! Все станет дерьмом! Чтобы сохранить себя, она от себя отрешается, теряет себя. И поделом! В конце концов, она сама должна знать, что творит. Не мое это дело ее беречь, спасать. Я не буду играть в благородство, не смирюсь, потому что – видит бог! – мне уже нечего терять! И потом: она ведь взрослая, почти что старая! Она должна знать, и она узнает, что более ценно! И еще: все и так уже кажется обманом. Вероятно, она знает себе цену, и цена эта равняется нулю. А деньги, которыми она платит, тоже ведь могут оказаться фальшивыми, и я стану еще беднее, чем теперь? В местности, что превращается в жидкое месиво, нет больше земли и нет расстояний. Еще бы! Обладать шлюхой – небольшая победа! Но, думал он, она же еще не шлюха. Только я, Малетта, сделаю ее такой. Я! Я оскверню и унижу ее!

Настал день (день бурный и дождливый), за окном еще едва развиднелось, а в соседней комнате уже поднялась фрейлейн Якоби и стала насвистывать обычный утренний концерт.

Я проволоку ее по дерьму! – думал Малетта. Да она и сама потащится за мной по всем навозным кучам! А потом – потом я возьму ее, эту мясникову дочку, возьму, как берут потаскуху.

Одиннадцать часов утра. Матрос стоит в своей комнате – темнота, как в трюме. Запрокинув голову, закрыв глаза, стоит они вслушивается в себя и в то, что творится вокруг. Что-то происходит за стенами его дома. Великая ломка! Кажется, и в нем самом что-то происходит! Всю ночь ему снилось море. Снилось, что опять он вышел в море! Он слушает: капли барабанят по стеклу. Мощные порывы ветра сотрясают домишко, завывают в трубе. Горы вздыбливаются, точно синие волны (синие, как ночь). И лес на горах шипит, как пена на гребнях волн. Потом наступает затишье – только вдали замирающий рокот да журчание воды в сточном желобе. Матросу кажется, что он слышит шаги, кто-то приближается к его дому, топает по рыхлому снегу. Ему чудится, что в дверь постучали. Нет! Вправду стучат! Стучат громко и решительно! Жандармы! Значит, его час пробил. Он открывает дверь. Человек в форме. Да. Но это почтальон.

– Повестка?

– Нет, посылка.

– Что это может быть?

– Не знаю. От какой-то фирмы, наложенным платежом. Примите посылку.

Порыв ветра толкнул почтальона прямо на матроса, и тут он понял: в посылке окарина.

Он писал в музыкальный магазин, предлагавший в календаре свои услуги. Писал: «Прошу вас, пришлите мне окарину…» И вот ее прислали.

Он расплачивается и еще дает почтальону на чай. Уносит посылку в комнату. Осматривает ее. Взвешивает на руке. Кладет на стол и вскрывает. Вот она, окарина! Гладкая и темная, как морской зверек; она лежит, точно выброшенная волною на берег, и всеми своими дырками, как глазами, смотрит на матроса.

Зазвонил колокол – двенадцать часов. Но ветер в клочья разорвал колокольный звон. Он растворился в черном потоке ветра, прежде чем достиг людских ушей. Малетта вышел из дому с фотопленкой в кармане: сразу же угодил в глубокую лужу, схватился за шляпу, придержал ее и почувствовал, что вода залилась ему в башмаки. Пальто забилось у него между ног – точь-в-точь деревянная лошадка на палочке, – и он то ли скакал, то ли плыл, то ли летел по улице. Кругом ни души! Дождь хотя и перестал, но деревня выглядела как после всемирного потопа. С крыш смыло весь снег! Зато по улице широкой рекой текла бурая жижа. Ребятишки по пути из школы прыгали в эту реку, обдавая друг дружку фонтанчиками брызг. Малетта жался к стенам. Но толку от этого было чуть: ноги у него уже промокли до щиколоток, и он все время зачерпывал башмаками воду, хотя и не шел, а летел, скакал на «деревянной лошадке».

В полных воды башмаках он явился в «Гроздь».

Учитель в лыжном костюме уже сидел там; он бросил взгляд на фотографа.

– Смотрите-ка! Сам господин Малетта! – сказал он. – Где ж это вы пропадали в воскресенье? Прихворнули, что ли?

Малетта снял пальто, уселся и сказал:

– Да. Я простудился. Может, вам представить медицинское свидетельство? Или поверите мне на слово? – И с таким видом, будто ответ учителя его нимало не интересует, Малетта отвернулся и поглядел по сторонам. Один коммивояжер, два возчика и кельнерша – больше никого. Ни Франца Биндера, ни Герты не было.

А учитель:

– Ну зачем же сразу злиться? Я просто хотел узнать, как вы поживаете. Только и всего.

А Малетта (по-прежнему не глядя на учителя):

– Вы же видите, я еще жив.

Кельнерша Розль принесла им суп, и разговор прекратился сам собою.

Оба с облегчением склонились над своими тарелками и принялись хлебать теплую желтоватую водицу.

Рев бури за окном, бури, что перепахивает зиму, доносился до них, словно глухой непрерывный зов. Зов великого пахаря проникал сквозь стены, грубый хриплый зов. Оба возчика подняли головы и прислушались – эти звуки, видимо, были хорошо им знакомы.

– Слышишь? – сказал один с блаженной улыбкой.

Второй кивнул, схватил свой стакан и выпил.

Суп был уже выхлебан. Господин Лейтнер положил орудие жратвы на тарелку и сказал:

– Сегодня ночь лунного затмения. Но надо надеяться, что потом станет достаточно светло, чтобы хоть что-то увидеть.

Малетта, раскрошив кусочек хлеба, катал из крошек маленькие колбаски. Сейчас он поднял глаза и спросил:

– Полное затмение? – И тут же оцепенел.

Входная дверь напротив него вдруг широко распахнулась, и в залу, окутанный ароматами кухни и отхожих мест, во всем своем великолепии вошел скототорговец Константин Укрутник.

Он притворился, что не видит Малетту. Что Малетта не более как пустое место. Величественно, большими шагами он проследовал к стойке – дверь за ним с шумом захлопнулась, – открыл водопроводный кран, взял кружку, ополоснул, наполнил ее, посмотрел на свет и, видимо, решив, что она чистая, одним глотком ее осушил.

Затем поставил кружку на место, тыльной стороной ладони отер губы, не спеша повернулся на каблуках и через другую дверь вышел в подворотню.

Малетта неподвижно сидел на своем стуле, втянув голову в плечи, и, покуда шаги скототорговца гулко отдавались в подворотне, не сводил глаз с зажатой в пальцах колбаски из хлебного мякиша.

А учитель (который задолжал ему ответ, так как напряженно наблюдал за происходящим):

– Да-да! Полное затмение! Начнется в двадцать один час сорок минут.

И тут явилась свинья! Принесли свиное жаркое.

– Пожалуй, жирновато!

– Вообще мяса нет! – сказал Малетта.

Они снова склонились над тарелками; с улицы сквозь стены проникал мрачный зов.

И опять один из возчиков сказал:

– Слышишь? Вот это задувает!

Коммивояжер скорчил такую мину, словно промерз до костей. Он быстро и нервно обернулся к окну. Затем поднялся и взял с соседнего столика газету.

Малетта с отвращением жевал жаркое. От теплого жира у него сразу же заныло в животе. Кишки у него сжимались, казалось, он ест последний обед приговоренного к смерти. Он весь скрючился и поджал ноги к животу; вода, что была у него в башмаках, вода, что при каждом движении омывала ему пальцы, чавкала, как будто он под столом ел ногами.

Наконец он одолел жаркое. Отвращение поднялось выше и защекотало его под языком. В голове притаилась мучительная боль, готовая с затылка вот-вот перепрыгнуть в глазницы.

Учитель промокнул губы бумажной салфеткой.

– Да, верно. Что-то я хотел вас спросить… – начал он.

Но в этот момент дверь из подворотни открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова Герты Биндер.

Герта взглянула на Малетту. Взглянула широко открытыми глазами. И – ей-богу! – она даже улыбалась. Уголки ее рта были чуть-чуть приподняты.

А учитель (сразу же):

– Честь имею, фрейлейн Герта! Как поживаете?

А она (с кокетливыми ямочками на щеках):

– Спасибо, хорошо. – Она сделала Малетте какой-то знак глазами и тут же исчезла.

– Счет! – крикнул Малетта. Он почувствовал, что у него задрожали колени. Швырнув деньги на стол, он встал и взялся за свое пальто.

– Что я хотел вас спросить, – сказал учитель, – вы уже дочитали книгу?

– Какую книгу?

– Которую вы у меня взяли.

– Ах, эту! Даже еще не начинал.

Явилась кельнерша, взяла деньги и стала искать мелочь. Малетта в нетерпении протянул руку.

– Надеюсь, – сказал учитель, – вы скоро ее прочтете.

И вдруг деревня словно бы развалилась на части. Коммивояжера подбросило в воздух. Вслед за ним обоих возчиков. Все бывшие в это время в зале повскакали с мест и разинули рты.

Мимо прогрохотал тяжелый грузовик и окатил дом грязью. Темным потоком, застившим дневной свет, потекло по окнам бурое снежное месиво.

– Господи помилуй, – пробормотал один из возчиков, садясь на место, другой разразился громовым хохотом.

– Вот это да! – сказал учитель.

Но Малетта уже открыл дверь и вышел вон.

Подворотня! Сквозняк выдул пыль из углов и теперь маленькими вихрями кружил ее над мостовой. Сырые грязно-белые стены гудели. Казалось, великий пахарь ревет, сложив руки рупором.

Малетта сунул сдачу в карман. С трудом застегнул пальто, полы которого неистово полоскались на ветру. Дверь в мясную лавку была широко распахнута, и в отдалении, в белой кафельной глубине, он увидел Герту. С куском сырой говядины в правой руке она вышла из-за прилавка. Кровавое, неопределимое нечто, которое она держала кончиками пальцев, обвисало грузно и дрябло. Герта прошла вдоль стены, подняла руку и повесила мясо на крюк. Потом обтерла передником пальцы, бросив при этом быстрый взгляд на дверь, и, притворяясь, что ничего не заметила, вернулась обратно за прилавок.

Малетта, неслышно ступая, вошел в лавку (за его спиною ревел пахарь). Герта не удостоила его взглядом, она упорно смотрела вниз, на мраморную плиту. И вдруг подняла глаза.

– Двести грамм брауншвейгской? – спросила она настороженно.

– У меня в кармане пленка, – сказал Малетта.

Она вскинула брови.

– Какая еще пленка?

– Пленка, на которой вы сняты.

Она посмотрела на него точно из дальней дали.

– Хорошо, – сказала она, – в таком случае давайто ее сюда.

А Малетта:

– Минуточку! Вы ведь мне кое-что обещали.

А она:

– Ах, вот что! Разве я вам что-нибудь обещала?

Малетта почувствовал, как головная боль перепрыгнула с затылка на макушку. Он спросил:

– Вы уже позабыли наш разговор? Или его вообще не было?

Герта вышла из-за своего укрытия и крадущимися шагами приблизилась к нему, на ходу медленно снимая передник.

– Прошу, – сказала она. – Я готова. Но сперва дайте мне пленку.

На секунду у Малетты перехватило дыхание. Дрожащими пальцами он вытащил из кармана пленку и протянул ей. Герта не шелохнулась. Скрестив руки, пристально смотрела на него.

– Это та самая?

Малетта подошел к окну и развернул пленку.

– Пожалуйста, можете убедиться сами.

Он поднес развернутую пленку к свету, темному, грозному свету этого дня, к сверканию лемеха посреди небесной пашни.

Герта за его спиной медленно подошла поближе. Прищурив глаза, посмотрела пленку.

– Да, это та самая, – удовлетворенно произнесла она. И (внезапно вытянув руку): – Дайте сюда!

Малетта отпрянул:

– Э-э, потише! Только так на так!

– Вы мне не верите?

– Вы мне тоже. Когда вы придете?

– К вам никогда, – сказала она и улыбнулась.

Он обалдело уставился на нее.

Она улыбалась! И на щеках у нее обозначились ямочки.

– К вам я не приду! – сказала она. – Это слишком рискованно. У меня есть лучшее предложение: приходите вы ко мне.

– Что? – воскликнул Малетта. – Я? К вам? Сюда? В «Гроздь»?

Гулкое эхо отскочило от кафельных стен.

– Т-с-с! – Она приложила к губам толстый указательный палец. А потом сказала: – Я придумала. Сейчас пок ажу.

С деловитым видом она пошла впереди него к двери.

– Идите через двор, – сказала она, – за сарай. Только постарайтесь, чтобы вас не было видно из кухни. Я сейчас же туда приду. – Держась за щеколду, она подождала, покуда он выйдет, захлопнула за ним дверь и заперла ее.

– Значит, за сараем! – повторила Герта.

Малетта все еще держал пленку, темного ленточного червя, которого буря рвала у него из рук. Слава богу! Он свернул ее и живо сунул в карман, а Герта в это время, громко топая, поднималась по деревянной лестнице. Но тут великий пахарь (буря) взревел с новой силой. Взмахнул бичом, погнал волов; и Малетта, тоже подгоняемый ударами бича, понесся во двор. Грязища! Снежное месиво и потоки воды! Пространство двора и пространство неба, взрыхленные сверкающим лемехом! С криками «эй!», «но-но-но!» – на волах по крышам! И пошло́! Черный, отливающий жиром глянец ложился на глыбы льда. В этом освещении, когда предметы казались неимоверно большими, – к примеру, кухонные окна, пялившиеся на него, – Малетта постарался стать как можно меньше. Никогда еще эти окна не были такими темными и громадными. Придерживая рукою шляпу, Малетта перепрыгнул с камня на камень, тотчас же провалился в воду по щиколотку и оказался у сарая, что пел, как эолова арфа, и содрогался от стука воловьих копыт. Малетта брел вдоль сарая, шатаясь, по колено увязая в рыхлом снегу. Над его головою постукивала дощечка с надписью: «Здесь». В нос ему ударил едкий запах деревянного сортира. Обогнув вонючий воющий домишко, Малетта очутился у задней стенки сарая. Оглянувшись, он понял, что ему удалось наконец избавиться от пристально-настороженного взгляда кухонных окон. Лемех провел борозду по его черепу. Перепахал головной и спинной мозг. Это уже становится невыносимым, думал он. И еще: бог ты мой! Не будет же она сразу… Вдруг над нпм точно ворона закаркала. Вверху взвизгнули ржавые петли! От ужаса глаза у него полезли на лоб, казалось, еще немного – и они полезут по загаженной торцовой стене сарая. Он увидел: в каменной кладке стены горизонтально торчит балка, виселица! А под ней – открытая дверь! И – он не поверил глазам – из этой двери на него смотрела Герта Биндер.

В сапогах и в развевающейся юбке, высоко над его головой она стояла подбоченясь, широко расставив ноги, а пахарь задирал ей юбку.

– Как вы туда попали? – спросил Малетта.

Она звонко расхохоталась.

– Через чердак! – крикнула она. И потом: – Хватит лупиться, а то ослепнете! Лучше дайте мне лестницу, вон она лежит там, у стены.

Малетта принес и приставил лестницу.

– Только руки перемажешь, – проворчал он.

Держа лестницу, он смотрел вверх, на роскошные ляжки, то и дело мелькавшие под юбкой. Наконец красотка спустилась, перепрыгнула две последние перекладины и, хихикнув, упала навзничь прямо на руки Малетте. Запрокинув голову, лежала она в его объятиях и скалила свои белые зубы. Вблизи, при дневном свете ее широкое лицо казалось до ужаса грубым.

– Я прошла по стропильным фермам, – прошептала она, – чтобы меня не застукал мой жених. Он все время следит за мной. Но сегодня вечером он уезжает.

Малетта ощутил тепло ее дыхания и вконец одурел. Он попытался поцеловать ее в приоткрытые губы, но она успела отвернуться.

– Задатков не даю, – сказала Герта, выскальзывая из его объятий. Она откинула со лба жесткие растрепавшиеся волосы и засмеялась. Ее зубы были единственным источником света в этот мрачный полдень. И вдруг:

– Ну ладно! Начнем, что ли!

А Малетта:

– Прямо сейчас? Господи помилуй!

А она (снова смеясь):

– Боитесь? Я хочу вам показать, как пройти в дом. – Она уже свернула направо за угол и, тяжело ступая, пошла вдоль задней стены сарая. – Сегодня вечером вам нечего бояться, – сказала Герта, – часов в десять все уже улягутся спать.

Пройдя несколько шагов, она остановилась. Теперь они стояли вплотную к торцовой стене дома, откуда было рукой подать до узкой проезжей дороги, что тянулась между полями и надворными постройками.

Скрестив руки на груди, Герта уставилась в землю.

– Вот здесь, – таинственно сказала она. И с силой принялась сапогами отгребать от стены снег прямо на Малетту.

А он (возмущенно):

– Вы же меня совсем засыпали!

А она:

– Не велика беда! Смотрите, вот здесь спуск!

Из-под снега показались старые, черные от влаги доски, люк, возле самой стены дома.

– Это ход в погреб, – сказала Герта. – Вы спуститесь вниз и пройдете вдоль стены до погреба. Свет на лестнице я оставлю и засуну поленце под дверь, чтобы она не захлопнулась.

– А дальше?

– А дальше выйдете в подворотню, вы же сами знаете, и во все горло крикнете: «Герта!». Хотя нет, – поправилась она – вы прокрадетесь наверх, моя дверь последняя по коридору.

– Ну это уж слишком! Вы что, меня и вправду за дурачка считаете?

Она сделала испуганное лицо.

– Ну что вы, господин Малетта.

А он:

– Вы надо мной издеваетесь! Что это здесь такое? Навозная яма или что-нибудь в этом роде?

Малетта нагнулся и рванул железное кольцо, торчавшее из рыхлого снега.

А она (полная усердия и желания помочь):

– Погодите, снегу еще слишком много!

Она ногой сгребла снег с доски, грязное месиво брызнуло Малетте прямо в лицо.

Малетта так и взвился. Он позеленел и весь дрожал от гнева и возмущения.

– Ой! Я вас, кажется, обрызгала! – засмеялась Герта. Она тоже нагнулась и сама потянула за кольцо. – Помогите же мне, прошу вас! – сказала она.

А он:

– Еще чего! Идите-ка вы к черту, фрейлейн!

Герта (нагнувшись и выставив зад):

– С превеликим удовольствием! Но сначала вы должны убедиться, что я не обманщица. – Она присела на корточки (ляжки под ее юбкой широко растопырились) и – раз-два, взяли! – подняла тяжелую крышку. Раздался звук, похожий на свинячье чавканье, и черная пасть раззявилась им навстречу.

И она (торжествуя):

– Ну, что вы теперь скажете?

Малетта с опаской наклонился над люком.

Облицованная камнем шахта, железная лестница. Стоптанные ступеньки терялись в темной глубине.

– Интересно! – сказал он. – Даже очень интересно. Выходит, ваш погреб может обчистить каждый кому не лень?

А она:

– Ничего подобного! Этот ход знаем только мы. И вообще в наших местах люди все честные.

На лице Малетты отразилось сомнение как в потаенности хода, так и в честности местных жителей.

– Ну конечно, – сказал он, – я буду сидеть в погребе, а вместо вас явится ваш жених и устроит мне красивую жизнь.

Она опять засмеялась.

– Смелость города берет, – сказала она. – Во всяком случае, дорогу я вам показала. А теперь гоните-ка пленку!

Герта отпустила крышку, и от стука, с которым та захлопнулась, от внезапного дыхания глубины мурашки пробежали по ее телу.

А Малетта:

– Сейчас? Авансом? Я не такой болван!

А она:

– Господи, мой жених вечером уедет домой. И он сказал, чтобы до тех пор пленка была у меня. А иначе он больше не приедет.

Малетта, в голове у которого ничего не оставалось, кроме боли и смятения, вдруг почувствовал себя обязанным войти в ее положение. Он сказал:

– Ладно уж, бог с вами, берите.

Он вытащил пленку из кармана и отдал Герте. Она зажала ее в своей грубой красной руке.

– Спасибо, – сказала она. И еще раз: – Спасибо.

Она посмотрела на Малетту, казалось, готовая с воплем радости броситься ему на шею, но вдруг повернулась и побежала прочь.

– Значит, около половины двенадцатого! – крикнула она на бегу. – Я оставлю свет и не запру свою дверь.

Она снова засмеялась, подмигнула Малетте через плечо и помчалась по разливанному морю грязи (под ногами у нее взблескивали фонтанчики мутной воды, великий пахарь дул ей в спину, подгонял ее) и – Малетта не успел и глазом моргнуть – скрылась за углом сарая.

Почти у каждого человека – и прежде всего у человека образованного – не хватает в голове какого-нибудь винтика; а это значит, что в известных обстоятельствах его ум может обернуться невероятным идиотизмом. Сам он не замечает, как это происходит, а контрольного прибора, который бы это зафиксировал, у него нет. У него есть только таблетки (не от идиотизма, а от болей), таблетки, унимающие головную боль, которая могла бы послужить предостережением. И вдобавок убежденность, что он умен, и вера, не в бога, а в собственный разум, который, как ему удалось убедиться, еще никогда его не подводил. Так что же он делает? Ну конечно, он идет домой, но не затем, чтобы лечь в постель и плевать в потолок. Нет! Как раз сегодня он очень возбужден, как раз сегодня хочет наложить на себя руки. Но стоит ему проглотить таблетку, и вскоре он замечает, что головная боль утихла, а все остальное он, наоборот, перестает замечать (к примеру, что все местные жители посматривают на него с ухмылкой). Он видит только дочку мясника, с развевающимися волосами, беспечно прыгающую по самой грязи, а так как в детстве бонна всегда говорила ему: «Пфуй! Бяка!» – зрелище это особенно его раздражает. Чистота прежде всего! Он умывается, бреется, стрижет ногти на руках и на ногах (чтобы подчеркнуть свое превосходство!), припараживается, готовясь к авантюре, исход которой мог бы предвидеть любой осел. Ну в самом деле! Он думает: ясно как божий день – это ловушка! Разумеется, он такдумает. Но, думает, я в нее не попадусь! Дудки! (Он вздергивает указательным пальцем кончик носа.) У меня есть глаза! И уши! И разум!.. Вздор! Ничего у него нет! Разве что смутное влечение. Неужто же к мускулистым прелестям мясниковой дочки? Оно отдает железом! Отдает только что наточенным ножом и, невыговоренное, вертится у него на языке.

Стемнело. Малетта зажег свет, и сразу стало видно все убожество его тесной каморки. Он достал из шкафа свой выходной костюм и тщательно его осмотрел. Костюм был в полном порядке. И совсем не траченный молью. Перекинув его через руку, он подошел к окну и бросил испытующий взгляд на улицу. Сейчас, в сумерках, улица выглядела так, словно наводнение уже спало. Малетта натянул брюки и обнаружил, что они еле сходятся. Он потолстел за эту зиму! Набух, как беременная женщина. Но с чего бы? Наконец ему удалось с ними справиться. Он повязал галстук. Надел двубортный пиджак. Застегнул пуговицы и сам себе показался круглым и тугим, как свиной рулет. Немного погодя ему в голову пришла мысль: свет! Необходим карманный фонарик. У Зуппанов он наверняка есть, а если не у них, то, может, у фрейлейн Якоби. Он прислушался. За стеною ни звука. Кажется, лихой девицы нет дома. Он вышел из комнаты и для верности постучал к ней в дверь – ничего! Она со своими учениками каталась на водных лыжах.

В темноте ощупью он спустился по лестнице. Стараясь ступать как можно тише, чтобы лучше слышать. Ветер стонал и завывал в трубах, стропила трещали от буйных его порывов. Хотел ли Малетта услышать голос, который бы его отговорил? Он слышал только, как тяжко стонал дом на ветру. Наконец он очутился внизу, у кухонной двери. Нащупал дверную ручку и нажал ее.

Старик и старуха уставились на него как баран на новые ворота.

– Простите за беспокойство, – сказал Малетта. – Я хотел узнать, не можете ли вы одолжить мне на сегодняшний вечер карманный фонарик?

Хозяин дома, взглянув на жену, сказал:

– У нас как будто есть фонарик? Где он может быть?

А она:

– Я почем знаю? Это же твой фонарь.

А он:

– Да ведь ты его куда-то задевала!

А жена (вдруг преисполнившись недоверия к Малетте):

– Зачем он вам понадобился? Собрались куда-нибудь на ночь глядя?

А Малетта:

– Да. Мне надо уйти. И я не хотел бы завязнуть в грязи.

– Не знаю, куда он делся, – сказал старик. – Наверно, на чердаке. Да он все равно никуда не годится, в нем батарейки нет.

А она:

– Возьмите лучше свечу!

А он:

– Что ты несешь! Свечу ветер задует!

– Может, у учительницы найдется фонарь, – сказал Малетта. – А если нет, то я, пожалуй, возьму свечу, вы ведь позволите?

Он уже повернулся, чтобы уйти. Но на пороге помедлил, оглянулся и спросил:

– Скажите, учитель Лейтнер недавно утверждал, что в Тиши есть какие-то подземные ходы. Это правда?

А старик:

– Да тут много чего болтают. Вроде бы кто-то наткнулся на них во время земляных работ. Да точно-то ведь ничего не известно. Я сам такого хода отродясь не видывал.

Выслушав это сообщение, Малетта вернулся к себе в комнату. Он думал: старик в самом деле ничего не знает или только прикидывается простачком? Я же своими глазами видел, сегодня, в погребе. И в конце концов, Франц Биндер тоже об этом говорил. Малетта надел пальто и стал ждать. (Как мало, однако, греет даже самая теплая одежда.) Он думал: может, это тайна, которую местные жители не хотят выдавать чужакам? Он ждал. Время текло на удивление медленно. Еще только восемь. Он взял ломоть хлеба и откусил от него. На лестнице раздались шаги. Вернулась фрейлейн Якоби и прошла к себе в комнату.

Он слышал, как она открыла дверь и зажгла свет; жадно жуя свой хлеб, слышал, как щелкнул выключатель. А затем произошло нечто невероятное: фрейлейн Якоби позвала его. Не может ли он сейчас же зайти к ней, крикнула она.

Так уж устроен мир: каждому, кто готов вот-вот сломать себе шею, в последнюю минуту встречается ангел, воплотившийся в какого-нибудь человека, иной раз ничего общего с ангелом не имеющего, к примеру в такую лихую девицу, как фрейлейн Якоби (явно слишком лихую для ангела); ангел никогда себя не выдаст, он попытается средствами, доступными тому, в кого он воплотился, удержать и спасти дурака: спасти не как ангел, а как человек.

Фрейлейн Якоби постучала в стенку.

– Господин Малетта! – крикнула она, – Вы не заняты?

– Нет. А в чем дело? – откликнулся он.

– Зайдите ко мне поскорее. Вы мне нужны.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю