Текст книги "Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Но он отчаялся. Он не знал, как это вынести. Днем он ходил сутулый, пожелтевший, а ночью с ужасом просыпался от собственного крика. Весь мир был настроен против него, и он мог спокойно вздохнуть, только когда был в безопасности, только в те редкие минуты, когда через тюремные ворота его впускали к директору.

Там его утешали.

В последнее время творилось странное: каждое утро, когда Брун приходил на работу, его верстак был загажен дерьмом. Прямо вымазан им, и Бруну приходилось под протестующие крики коллег каждое утро приносить воду, мыть и скрести верстак. И только после этого он начинал работать.

Как бы рано Брун ни приходил, его верстак был загажен всегда. Брун жаловался администрации, но ему отвечали: в полседьмого ночной сторож проверял его верстак, и тот был чистым, пусть вовремя приходит на работу и ведет себя так, чтобы не давать повода для таких глупых шуток.

Брун понял, что это заговор, и раскрыть его можно было, только если ночью самому поймать злоумышленника. И вот однажды ночью он пробрался на фабрику.

7

Залезть было легко. Сзади фабрика примыкала к маленькому переулку, по которому ночью почти никто не ходил. Стоило погасить там единственный газовый фонарь, и можно было без помех перелезть через невысокую стену и попасть во двор.

Брун погасил фонарь и полез.

Собаки, ждавшие ночного сторожа – еще не было и девяти, – залаяли, а затем, повизгивая, подбежали к нему: они хорошо знали его с того времени, когда он регулярно лазил на фабрику, чтобы портить готовые изделия.

Он дал им немного хлеба, глянул на четырехэтажный фасад фабрики, которая темной громадой нависла над ним в беззвездном ночном небе, и удивился: в кассе горел свет.

Секунду он стоял раздумывая. А затем, решив, что, вероятно, забыли выключить свет – кто еще в это время мог находиться а кассе? – вытащил отмычку, хранившуюся у него еще с того времени, тихо открыл дверь, отогнал собак и заперся изнутри.

Снова он постоял прислушиваясь, затем снял ботинки, спрятал их за кипой досок и медленно пошел по коридору к цехам. Было довольно темно, но Брун не осмелился зажечь свет, в девять вахтер обычно совершал обход и мог заметить отблеск света в окне. Он ощупью двигался вдоль стены, нащупал ногой ступеньки, которые вели наверх, и медленно, осторожно поднялся.

Ступеньки скрипели, но это ничего не значило, фабрика строилась из дерева, зимними ночами, когда не топили, здание, остывая, трещало, потому скрип и треск никого не должен был насторожить.

Брун стоял у двери цеха, где делали насесты. Он вытащил второй ключ, потыкал пальцем, нашел скважину, вставил ключ и повернул его. Язычок замка щелкнул, Брун услышал это, положил ладонь на ручку двери, ручка поддалась, но дверь не открылась.

Он нажал еще раз, и снова дверь не открылась.

Какое-то мгновение он стоял раздумывая, затем его руки принялись ощупывать дверь: что-то мешало двери открыться.

Вдруг он замер. Ему в голову пришла мысль, что другой, будь он трижды проклят, держит дверь изнутри. Он стоял тихо, прислушиваясь. Тишина, только сердце его стучало медленно и словно бы лениво да торопливо тикали карманные часы.

Волна страха прошла: как тот мог держать дверь, когда дверная ручка поддавалась? Брун снова принялся искать. В темноте он нащупал над ручкой что-то вроде маленького отверстия, а замочная скважина находилась под ней – в чем же дело? Надо быстро посветить карманным фонариком.

Он сделал это. Да, случилось то, чего он опасался. Вероятно, постоянная пачкотня и мерзкий запах надоели, над ручкой вставили второй замок – с секретом.

Можно было возвращаться домой. Каня не пришел, Каня наверняка об этом знал, поймать его не удалось. Встреча снова откладывалась.

Безграничная, лютая злоба переполняла его. Утром непременно будет что-то новое, другая подлость, изобретенная Каней и выполненная с одобрения рабочих, – а ведь сегодня можно было бы расквитаться с гадом! Неужели они не могли подождать еще денек с этим дурацким английским замком!

Он замер. А кто сказал, что замок установили сегодня? Днем его не было видно, дверь была распахнута настежь, чтобы груженые тележки проезжали, замок могли установить давно. А Каня все-таки ходил. Ведь это вранье, что ночной сторож в полседьмого проверял его верстак и тот был чистым. У Кани были помощники, может, сам сторож и давал ему ключ? Как-то рано утром Брун выслеживал Каню возле дома, нет, Каня так рано не появлялся на фабрике, он вышел из своего жилища только без пятнадцати семь, это вранье, что верстак в полседьмого был чистым! Но какой от всего этого прок?

Он не мог стоять и ждать здесь Каню. Его обнаружит сторож, Каня издалека увидит его, Брун не мог в открытую драться с ними, он должен был напасть на Каню в тот момент, когда тот действовал, нужно было спрятаться!

Какое-то время он, раздумывая, стоял.

Нет, неясно, каким путем Каня проникал сюда. Ни внизу в коридоре, ни на помосте машинного отделения Брун не мог спрятаться. У Кани было три возможности попасть сюда, принимать в расчет только одну просто бессмысленно, вероятно, он тогда просидел бы всю ночь напрасно. Брун должен был попасть в цех, если не через дверь, то…

Он вставил отмычку в замок и снова запер дверь. Сторож ничего не должен заметить.

Разумеется, можно было попасть в цех через крышу, но Брун плохо лазал, его тяжелое короткое тело в тюрьме утратило гибкость. Кроме того, надо было бы сначала посмотреть днем, куда лезть. Долбить стену соседнего помещения теперь же, ночью, без необходимого инструмента, когда сторож, вероятно, уже начал обход, было безумством.

Брун медленно повернулся, чтобы уйти. Ничего не поделаешь, ему, как всегда, не везло. Эх, напасть на Каню из засады и так его отделать, чтобы он недельки три провалялся в постели и не мог даже пальцем указать на Бруна. Вот было бы здорово!

Но не везет, так не везет.

Он спустился по ступенькам вниз.

И остановился.

В самом низу он заметил свет, это мог быть и сторож, но он слышал разговор. Значит, этим путем возвращаться нельзя.

«Я могу, – подумал он, – попасть в камеру для опилок через клееварочный цех, желоб широкий, и скачусь в котельную».

Он было шагнул назад, как вдруг услышал отчетливый голос.

Он снова подошел к лестнице, прислушался.

Да, то был его голос, он слышал, как тот громко кричал:

– Иди сюда, пся крев, сволочь! Я знаю, ты наверху, я видел, как ты перелез через стену!

У Бруна ничего при себе не было, кроме двух ключей, здоровенные тяжелые ключи, он взял их и швырнул в лестничный проем, туда, где горел свет.

Раздался крик, но это был не голос Кани и не голос сторожа, грубый и низкий, а высокий, тонкий, визгливый голос, знакомый ему…

Их было много, настоящая свора…

– Покажите-ка, господин Кессер… Не страшно, царапина…

В свете фонаря показалось лицо, да, это был бухгалтер по зарплате, так ему и надо, этому крючку, он Эмилю уже столько насолил!

– Пустяки, царапина, – произнес сторож, обращаясь к стонущему. – Вам не следует идти с нами, или вы думаете, этот стервец просто так дастся нам в руки?

Неожиданно на лестнице стало светло, кто-то, конечно же Каня, зажег лампочку, и тут только Брун заметил, что он в опасности: бесшумно, в носках, длинными скачками вверх по лестнице несся Каня.

Брун бежал, бежал от света в темноту, это было еще труднее, он вбежал в клееварочный цех, здесь было совсем темно, трудно будет поднять люк.

Он слышал, как возились с дверью в цехе насестов, где он только что стоял, – где у люка кольцо? Оно должно быть здесь, в этом углу, пока его рука шарила, он смотрел на открытую дверь, в падавшем с лестничной клетки свете она отчетливо вырисовывалась на черном фоне стены.

Он не успел нащупать кольцо, чтобы приподнять люк, как увидел в двери тень. Враг тяжело дышал, прислушивался, Брун пригнулся, схватил чугунный горшок с клеем, взглянул на потолок…

Правильно, свет вспыхнул, Каня радостно заревел:

– Вот ты где, иди, Эмиль, я тебя убивать, преступник проклятый!

В этот момент зазвенели стекла, снова стало темно, на пол упали осколки, Брун разбил лампочку…

А сам тихо скользнул в сторону, теперь он был в противоположном углу за клееварочной печью, смотрел на своего противника, который, матерясь, стоял в двери…

Затем стало совершенно тихо… Он смотрел на силуэт, силуэт не двигался, вероятно, прислушивался…

Каня звал:

– Иди же, Эмиль! Не бойся, я тебя сразу убивать, у меня дубинка, быстро, не больно будет.

И он действительно размахивал дубинкой.

Брун осторожно пошарил на печи, нашел чугунный горшок с клеем, что потяжелее, и резким движением бросил его в темный силуэт.

Зарычав от боли, Каня выругался. Брун попал, Каня исчез. Он слышал, как тот кричал в коридоре:

– Идите сюда с фонариком. Сволочи, что, мне подыхать в темноте?

Заскрипели ступеньки. Пора. Он схватил кольцо люка, поднял его, внизу было темно, он прыгнул в темноту, и тяжелый дубовый люк с грохотом над ним захлопнулся.

Он упал на мягкое, на опилки. Неясно, будто издалека, сверху доносились зовущие голоса. Нужно было торопиться. Он пополз по опилкам.

Ломать дверь не было смысла, наверняка она была заперта, нужно было найти вентиляционный ход.

Он вспомнил, что ход должен быть в другом углу, нашел его. Ход был очень узким, но можно попытаться. Он снял куртку, штаны, вытянул руки и просунул ноги в отверстие. А затем потихоньку пополз вниз, с трудом протискиваясь сквозь узкий стальной короб.

Он отполз всего на два или три метра, как вдруг стало светло, они теперь были и в камере для стружки. Он слышал возбужденные голоса, но ничего не мог разобрать. В узком коробе воздух был спертым, каждое движение давалось тяжело, голова, казалось, раскалывается, перед глазами плыли красные круги.

Наверняка они его искали в опилках. Пройдет еще немного времени, и они поймут, что его там нет, и вспомнят о вентиляционном ходе. Сантиметр за сантиметром он упорно полз вперед. Пока они поймут, где он спрятался, нужно добраться до изгиба короба, который вел в котельную первого этажа, уж там он проскочит, свалится вниз и убежит.

Круг света потемнел, что-то заслонило свет, и он услышал голос:

– Дайте фонарик, может, он тут.

Свет ослепил его, радостный голос закричал:

– Вот он! Вот он! Дай пистолет, я выстрелю ему в лицо, в его поганую харю! Дай пистолет, сторож!

Бруна на какой-то миг парализовал необъяснимый страх, а затем он рванулся вниз так. что захрустели суставы. Еще… Еще…

На мгновение все отошли от трубы, наверняка спорили из-за пистолета…

Но ведь не могут же они так просто выстрелить, решил он. Я ведь не сопротивляюсь…

Он медленно полз и полз…

Снова показался свет, он ничего не видел, слепящий свет фонаря бил ему прямо в лицо. Когда же будет изгиб? Господи, он мне выстрелит прямо в лицо…

Его ноги потеряли опору, повисли в воздухе, неимоверным усилием он оттолкнулся, полетел вниз, не хватало воздуха, в груди что-то оборвалось, он падал, падал, ни о чем больше не думая, все, конец… конец…

Он пришел в себя, лежа в куче опилок рядом с большой циркуляркой. Он огляделся, прислушался: тишина. Пошатываясь, он встал, в тонком нижнем белье было холодно, он дрожал. Снова прислушался, тишина. Может быть, он всего на секунду потерял сознание. Тишина.

Ему пришла в голову мысль о том, что они наверняка ищут его в котельной. И он тоже думал, что попадет в котельную, но это было, конечно, неверно, теперь он это понимал, вентиляционный короб не был таким длинным, Брун упал прямо в машинный цех. Было темно, ощупью он двинулся дальше, натолкнулся на дверь. Дверь, конечно, была закрыта. Идиот, и зачем только он выбросил ключи, может, один из них подошел бы. Уж теперь они наверняка придут и убьют его.

Что делать? Он совсем растерялся, из-за падения голова у него работала хуже, он еле двигался.

И тут он вспомнил об окнах. Ведь он очутился на первом этаже, летел через три этажа, окна выходили во двор, ему нужно было только пролезть через фрамугу.

Хромая, он с трудом направился к окну. Непонятно, почему они не шли. Пусть его арестуют, он так устал. В тюряге отличные постели, какая разница, главное, чтобы каждый мог лежать на своей заднице.

Эта мысль понравилась ему. «Каждый должен лежать на собственной заднице», – подумал он, но все-таки подошел к окну, потянул за веревку фрамугу и посмотрел наверх. Надо было одолеть три метра, внизу окна были сделаны из армированного стекла и прочных стальных рам, придется лезть наверх. Он так устал, а нужно подтянуться, ухватившись за ремень привода, лучше бы они пришли.

Он взялся за ремень привода и начал подтягиваться. Руки страшно болели, казалось, они совсем обессилели. Но хуже всего дело обстояло с ногами, он хотел упереться ими о стену, чтобы облегчить вес собственного тела, но они не слушались. И все же, медленно перебирая ремень руками, он подтягивался вверх и уже близок был к тому, чтобы ухватиться за край фрамуги, как вдруг ремень начал скользить по шкиву, и Брун упал вниз.

Он ударился головой о край верстака и снова потерял сознание.

Когда он открыл глаза, рядом стоял Каня. В цехе было светло. Каня стоял перед ним, уставившись на него своими маленькими, черными сверкающими глазками, размахивал резиновой дубинкой и молчал.

Брун тоже молчал, смертельно усталый, он лежал неподвижно, как колода. Его посиневшие губы шевелились, но кроме вымученной улыбки он ничего не мог из себя выдавить. Он больше не испытывал страха.

– Иди! Подымайся, свинья! – вдруг крикнул Каня и ногой пнул Бруна в бок.

Поддаваясь толчку, Брун нехотя перекатился чуть дальше и снова закрыл глаза.

– Вставай, преступник! – крикнул Каня, схватив Бруна за воротник.

Но стоило ему отпустить его, как Брун снова рухнул на пол.

– Мне что, тебя носить? – крикнул Каня и что есть силы ударил Бруна резиновой дубинкой по голове. Брун приподнял голову, тело его напряглось, словно он хотел встать, а затем с тихим стоном он весь обмяк, глаза его закатились и синие зрачки уставились на Каню…

– Притворяешься, гад! – крикнул тот и ударил еще раз.

Крепкая широкая натруженная ладонь Бруна разжалась, старательные пальцы застыли.

Каня, не понимая, смотрел на него. Он заподозрил неладное, губы его задрожали, он наклонился над лежащим и, оглянувшись на открытую дверь, позвал:

– Эмиль! Эмиль!

Тот не отвечал.

Убийца с испугом смотрел на дверь, нет, они еще не появились, он еще мог убежать. Он бросился к выходу, прислушался к звукам в коридоре, выключил свет, снова включил его.

Быстро заходил по помещению, не глядя на застывшую фигурку на полу, потом подбежал к строгальным станкам, сгреб руками стружку, древесные отходы, бросил их на кипу досок, достал спички… Синей змейкой метнулось маленькое пламя, он дунул на него… И кинулся прочь. Забыв выключить свет, он захлопнул дверь, побежал дальше, вниз по коридору, выбежал во двор…

Сторож с бухгалтером вышли из машинного отделения.

– Ну, нашел его?

– Никого, – произнес Каня.

– Вылез в окно или спрятался под досками.

– Нужно его поймать!

– Гад проклятый! – с трудом выговорил Каня.

Он стоял спиной к цеху, наблюдал за лицами обоих.

– Пройдусь еще разок с собаками по фабрике, – решил сторож.

– О господи! – вдруг крикнул бухгалтер. – Там!!!

– Там!!!

За стеклами цеха бушевало огромное пламя, поднимаясь все выше и выше, слышно было, как трещали доски…

– Он поджег! – крикнул Каня. – Глянь, фрамуга открыта!

– Все-таки сделал, как грозил, – произнес бухгалтер.

– Что вы болтаете? – крикнул сторож. – Бегите к пожарному сигналу. Звоните в полицию. Каня, беги в котельную, закрой заслонку в элеватор. А то вся фабрика сгорит.

– Поздно! – произнес Каня. – Смотри!

На третьем этаже вдруг стало светло как днем, они слышали рев и свист огня, за стеной фабрики раздались громкие крики…

– Капут! Все, капут! – произнес Каня. – Пропала фабрика. Опять мне жить на пособие, гад проклятый!

7

– Фамилия?!

– Куфальт.

– Имя и фамилию полностью!

– Вилли Куфальт.

– Вильгельм! Следуйте за мной! – старая песня, знакомая музыка.

Куфальт идет впереди вахмистра, а камере буянит бродяга, клянча водку:

– Стаканчик водки! Стаканчик!

Лязгают железные ворота, они идут по двору, в ратуше полно людей, все они с любопытством или смущением смотрят на Куфальта.

Дело происходит на следующий день, но в обед. Зная порядок, Куфальт удивлен, что его снова вызывают на допрос. Или все-таки они решили провести еще одну очную ставку?

Теперь он спокоен, зло, язвительно спокоен. Пусть делают что хотят. Доказательств у них никаких нет, им придется меня отпустить. А тогда!.. А тогда!..

Господин Брёдхен сидит в кабинете начальника, высокого широкоплечего полицейского офицера, который, стоя за письменным столом, читает какие-то дела. Он делает вид, будто совершенно не прислушивается к допросу, который его подчиненный снимает с Куфальта, но, поймав брошенный искоса взгляд, Куфальт понимает, что тот только делает вид.

– Садитесь, господин Куфальт, – на удивление мирно произносит Брёдхен.

Куфальт здоровается и садится.

Брёдхен наклоняет голову и испытующе смотрит на Куфальта.

– Ну, вы подумали, господин Куфальт? – спрашивает он.

– Мне нечего думать, – произносит Куфальт. – Вы меня незаконно посадили: женщина меня не узнала.

– Фрау Цвитуш, конечно же, вас узнала, – возражает тот. – Ее сбило с толку освещение.

– Я никогда не был у нее в квартире, – говорит Куфальт.

– Да нет, вы были в ее квартире!

– Это еще нужно доказать!

– Фрау Цвитуш даст показания под присягой.

– Она? А шляпа разве была зеленая, господин комиссар, а разве тот не был повыше ростом? Вы ведь и сами в это не верите.

– Зачем вы так глупо врете, господин Куфальт? Вы ведь были в квартире.

– Не был я в квартире!

– А это что такое?

Куфальт взглянул и обмер, обмер…

Это была квитанция на подписку «Вестника», выданная фрау Цвитуш, Тёпферштрассе, 97, в январе. «Получил одну марку двадцать пять пф. Куфальт».

Глянул и обмер.

И сразу в памяти всплыла комната, вспомнилось, как вчера толстая женщина плаксиво сказала ему: «А вы меня еще уговаривали приглядеть за плитой. Вы, дескать, подождете…»

Она сказала это или что-то похожее.

Тогда в нем что-то шевельнулось, он был близок к разгадке, но вмешался каменщик, и он снова забыл… Значит, все-таки он был там, это лицо затерялось среди сотен других, виденных за последние недели…

Голова его свесилась на грудь, он ни на кого не смотрит. «Уложили. Наповал, как Роберта Блюма», – подумал он.

Ему дают время поразмыслить.

Спустя некоторое время господин Брёдхен совершенно мирным тоном спрашивает:

– Ну, господин Куфальт…

Куфальт берет себя в руки. Ладно, он влип. Так быстро, как он думал, его не выпустят. Придется смириться с этим. Кто сидел, тот рано или поздно влипнет в какую-нибудь историю.

Значит, он признается, даст прекрасные показания.

Если он это сделает еще в полиции, может быть, ему это зачтут. На сколько потянет это дело?.. Простая кража, но он сидел – год? Полтора года? Хорошо, что ему не придется досиживать условный срок. Хоть это радует…

Мысли так и крутятся у него в голове, тут уж не до этих двух легавых. Он снова чувствует на себе их взгляды, слышит, как Брёдхен еще нетерпеливее спрашивает:

– Итак, господин Куфальт?

(А почему он, собственно, продолжает называть меня господином!)

– Ну, ладно, – собирается с духом Куфальт. – Да, я был в квартире.

– Почему вы сразу не сказали?

– Решил, что как-нибудь выкручусь.

– Вы думали, мы вас отпустим, и вы сбежите?

– И это тоже.

– А что еще?

– Подумал, что смогу запутать старуху.

– Так. Значит, вы взяли триста марок?

– Да. Само собой.

– Вы их взяли?! Украли?..

– Конечно.

К своему удивлению, Куфальт замечает, что Брёдхен очень недоволен им. Господин Брёдхен задумчиво смотрит на него и жует нижнюю губу.

И полицейский офицер тоже перестал шелестеть бумажками и уставился на сознавшегося преступника.

– Украл. – Куфальт чувствует, что показания нужно дополнить. – Нужны были деньги, хотел жениться.

– Но вы же зарабатывали очень много денег?

– Значит, не хватало.

Становится тихо.

Теперь уже переглядываются начальник и подчиненный. Куфальт снова разглядывает их. Что-то не клеится, это ясно. Вот начальник полиции наклоняет голову к полицейскому чиновнику и что-то шепчет ему на ухо.

Брёдхен снова задумчиво смотрит на Куфальта и медленно качает головой.

– Господин Куфальт, – произносит он. – Итак, вы уверены, что именно вы украли деньги?

– Ну конечно!

– А что вы еще натворили?!!

Вопрос острым ножом вонзается в Куфальта. На мгновение сердце его сжимается, а затем он, глупо улыбаясь, произносит:

– Да вроде ничего, господин секретарь, это было моей первой попыткой.

– Ну нет! Не отрицайте! Мы навели справки. Вы…

Брёдхен наклоняется вперед, пронизывая Куфальта взглядом.

Разные мысли мелькают в мозгу у Куфальта: «Неужели они сцапали Бацке? Навели справки, с каких пор легавые говорят: навели справки?.. Берет на понт, нужно притвориться, погляжу-ка на него и я. Эх ты, бычья башка, бычья башка с рогами, герб мекленбургский».

И он храбро смотрит на него.

И надо же, господин Брёдхен не договаривает своего предложения, так лихо начатого словами «Вы…».

– Если вам хочется подольше посидеть в изоляторе, Куфальт, – вместо этого произносит он.

– Ну что стоит мне провести ночь-другую в тюрьме? – зло спрашивает Куфальт.

Господин Брёдхен не обращает на это внимания, вероятно, он не может понять злости Куфальта.

– А из какого ящика вы взяли деньги?

– Из ящика комода.

– Из первого, второго или третьего?

– Из самого верхнего, нет, я точно уже не помню, я очень волновался.

– Где же они лежали?

– Кажется, под бельем.

– А как вы догадались? Вам кто-то сказал, что деньги там?

– Откуда. Я просто попробовал, потому что она долго возилась у плиты.

– Так-так. – Господин Брёдхен задумчиво потирает свои плохо выбритые щеки. – Так-так. Значит, мы можем составить протокол?

– Да.

– Вы подпишете?

– Да.

– И сядете за это в тюрьму?

– Да.

– Я думаю, годика на два.

– И я так думаю, господин инспектор, – дерзко произносит Куфальт и с притворной покорностью глядит на Брёдхена, Он понял, что они только морочат голову, что протокол никогда не будет составлен.

– Гоните его в шею, Брёдхен, – внезапно срывается офицер. – Я не могу его больше слышать, этого завравшегося сукиного сына.

– Слушаюсь, господин майор.

Брёдхен вытягивается по стойке смирно, Куфальт тоже вскакивает во время этой вспышки гнева.

Брёдхен вполголоса спрашивает:

– А другое дело?

– Гоните его! Гоните, вы же видите! Сам когда-нибудь влипнет, зачем нам мучиться?! Только попадись нам, субчик! – кричит офицер Куфальту прямо в лицо, грозя ему кулаком.

– Всего наилучшего, – вежливо произносит Куфальт и в сопровождении Брёдхена выходит из бюро.

– Это что же получается, господин инспектор! – спрашивает он за дверью. – Что это он разошелся? Разве не я украл деньги?

– Проваливайте, приятель. Вам выдадут ваши вещички, и мотайте отсюда. Я сейчас позвоню.

– Разве я вам что-то напортил? Ничего не понимаю. Вы мне скажите…

– Ну только попадись ты мне, подлюка. Уж я тебе покажу!..

Куфальт смотрит на пожелтевшее, искаженное злостью лицо.

«Ну, теперь не остановишь», – думает он.

– Что стоит мне провести одну ночь в тюрьме, господин инспектор, – произносит он, и на сей раз господин Брёдхен понял.

– Послушайте, вы! – кричит он.

Но Куфальт уже бежит в каптерку, чтобы получить там свои вещи.

9

Через два часа Куфальт сидит в гамбургском поезде.

Все как в тот майский день, когда его выпустили: опять придется все начинать сначала, все в тумане!

Но все не так, как в мае. Он знает, действовать, как тогда, он не будет.

На этот раз он попробует по-другому. Ему незачем стараться, так или иначе все кончится плохо. «Прощай», – думает он.

– Видите ли, – сказал господин Крафт. – Мы ведь уже знаем от Брёдхена, что не вы взяли деньги, и все-таки…

– Может быть, вы знаете, кто их взял? – с любопытством спрашивает Куфальт.

– Он и этого не знает! Сам каменщик Цвитуш! Вы удивлены?

– Да ведь он мне хотел все ребра переломать, – в самом деле удивляется Куфальт. – Почему же он их взял?

– Да ведь он известный пьянчужка. Полтора года терпел, пока о нем заботилось общество трезвости, а теперь снова запил. Все разом наверстал.

– Вот сволочь! – с чувством произносит Куфальт. – А я бы из-за него сел. Это Брёдхен расколол?

– Да нет. Хозяин пивнушки, которому Цвитуш передал деньги на хранение, чтобы пропить их потихоньку от старухи. Хозяин пришел сам, когда услышал о вашем деле.

– Значит, весь городок знает о моем деле? – спрашивает Куфальт.

– Да! – с нажимом произносит Крафт. И торопливо добавляет: – Вот видите, Куфальт, именно поэтому вы больше не можете работать у нас. Пока никто не знал, вы понимаете?.. Но теперь, когда все-все знают, вы понимаете! Ходить по квартирам, может быть, вам придется отвечать!

Секунду Куфальт молча смотрит на него.

– До сих пор ничего не пропало! – произнес он.

– Да, нет-нет, я ведь ничего не говорю. Но ведь всякое можно сказать, ведь вам это тоже неприятно.

– Я хорошо работал.

– Хорошо работали! Спору нет, работали хорошо! Наш лучший сборщик подписок! Но сейчас дела обстоят таким образом… мы даже готовы заплатить вам отступного, тридцать марок, нет, пятьдесят марок, ведь так, господин Фреезе?.. И это несмотря на то, что вы у нас так хорошо зарабатывали. Но вы понимаете…

Ему хотелось как можно скорее распрощаться.

– И за комнату вы тоже должны заплатить, – угрюмо произнес Куфальт. – Я здесь не останусь, я вернусь в Гамбург.

– Но… – начал было господин Крафт.

– Ладно, брось, – произнес Фреезе. – Заплати ему. Вот что, Куфальт, к Хардерам я бы не стал заходить…

Широко раскрыв глаза, Куфальт удивленно посмотрел на него.

– Брёдхен и у Хардеров был.

Все. Крышка. Конец. Тоже хорошо.

– Возьмите с собой последний номер, – догнал его Фреезе. – Прямо из типографии. Огромный пожар – тоже один из ваших… – Он замолк на полуслове, а затем добавил: – Ну ладно, всего доброго, Куфальт.

– Только без Трены, – произносит Куфальт, пытаясь засмеяться.

– А, Трена, Трена, – произносит Фреезе. – Она от вас не убежит. Все равно она будет с вами. Кстати, в Гамбурге есть каналы…

– Нет-нет, – произносит Куфальт. – В Гамбурге мы начнем все по-новому. Может, вы обо мне еще услышите…

И, рассмеявшись, уходит, снимает в сберкассе деньги, пакует вещи. Перепуганная хозяйка, ворча, крутится вокруг него: «Как можно таких выпускать!» И вот наконец он в поезде!

Начинается новое кино!

Он разворачивает свежий номер «Вестника».

– Вонючая газетенка, – бормочет он.

Но в этой газетенке он находит на полутора страницах нечто такое, что заставляет его забыть о поездке.

Сгорела деревообделочная фабрика!

«Поджигателя, рабочего Эмиля Бруна, отсидевшего одиннадцать лет в тюрьме, несмотря на тщательные поиски силами всей городской полиции и жандармерии, пока найти не удалось. Предполагают, что он в ту же ночь отбыл в Гамбург. Вероятно, это он во время пожара украл мужской велосипед, оставленный у входа в трактир Кюна, и на нем…»

Ну, Эмиль, дружище, если я встречу тебя в Гамбурге, восьмерить не буду, я тебя не заложу!