Текст книги "Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

– Где уж мне бахвалиться! – сразу меняет тон Бертольд. – Беда, да и только! Нет, решено: отблагодарю Волосатика за все. Опять вступлю в «Синий крест». Поклянусь не пить и слово сдержу. Настоящий мужчина может все, что захочет. Ну, а если и не сдержусь, то разве что самую малость…

– Скажи-ка, – спрашивает вдруг Беербоом, – ты хоть сидел?

И Бертольд уже опять ухмыляется:

– Да нет, браток, врать не буду. Чего не было, того не было. Я всего лишь тунеядец и пьяница.

– Тогда зачем сюда лезешь? – Беербоом пылает праведным гневом. – Этот приют для сидевших! Работать не желаешь, а жрать желаешь. Чтоб мы на тебя ишачили?

– О-о, только не заводись, – опять начинает скулить пьяница. – Не люблю ни с кем ссориться. Мне сейчас до того хорошо, я опять здесь, у старого доброго Волосатика. Слушай, шикарная идея! У меня тут в кармане кое-что есть. – Он роется в кармане и вытаскивает на свет божий аккуратную стопку бумажек. – Это рецепты, вернее, бланки для рецептов. Сегодня утром спер у одного лекаря.

– Чего это тебя к врачу понесло?

– Просто взял и пошел на прием, никому не заказано. А уже в кабинете попросил у него взаймы пять марок. Он поднял крик, дескать, это наглость, убирайтесь, мол, вон, и все такое. А я ему спокойненько так – уйду, мол, коли дадите, чего прошу. Он по комнате бегает, руками хлопает, словно курица крыльями, а я сижу себе, посиживаю. Кончилось дело тем, что он выскочил из кабинета звать на помощь, чтобы меня, значит, выставить. А я рецептики со стола – хвать и по-тихому смылся.

– Ну и что? На кой тебе эти рецепты? Что с ними делать?

– В том-то вся и соль. Выпишем на бланках морфий, кокаин и прочее добро, а потом загоним у ночных кабаков.

– Толково. А сумеешь выписать рецепт-то?

– А то! Я ведь с одним лекарем знакомство водил! Еще бы мне не уметь! Пойдет как по маслу.

– Вот откуда у тебя деньги, старый алкаш! Ну погоди. Когда я…

Звенит колокольчик.

– Ужинать! Идешь с нами?

– Лучше полежу здесь, ребята. Стоит подумать о еде, как все нутро выворачивает. Такой уж желудок.

– Ну, лежи, коли охота. Но смотри, шелудивый пес, если только дотронешься до наших вещей!..

– Чего взъелись? Я просто подремлю! Нужны мне ваши вещи! Мне уже давно никаких вещей не нужно.

4

На следующее утро уже в половине девятого Куфальт в машинописном бюро. Он пока сидит без дела, другие работают. Их тут много, не то десять, не то двенадцать человек, явились и тут же уселись за столы. Все пишут одни только адреса, кто от руки, кто на машинке.

Бледнолицый Беербоом тоже сидит за столом рядом с Куфальтом и строчит как одержимый.

– За тысячу адресов платят четыре пятьдесят, – шепчет он. – Хочу сегодня спроворить не меньше полутора тысяч. Две с половиной марки вычтут за содержание в приюте, почти пять марок мои. Здорово, а?

– А можно успеть полторы тысячи?

– Ясное дело. Вчера написал почти пятьсот, а сегодня я ведь уже набил руку.

Тут появляется папаша Зайденцопф в люстриновом пиджаке. За ним семенит человечек с седой бородкой клинышком и головой, голой, как колено. Зайденцопф проходит между столами в глубь комнаты и обратно, два раза произносит, ни к кому не обращаясь, «доброе утро!» и удаляется. Лысый молча следует за ним.

Куфальт все еще сидит, как приклеенный, и от нечего делать глядит в окно. Садик весь в зелени, и травка кажется такой свежей.

– А садик тоже наш? – шепотом спрашивает он Беербоома.

– Наш-то наш, да только вход туда нашему брату заказан. Он – так, для блезиру, чтобы пыль в глаза пускать, если кто заявится с проверкой…

Куфальт улыбается в знак полного понимания.

Один из пишущих на машинке, долговязый парень, вдруг говорит вполголоса, но так, что все слышат:

– Вот напишем эту партию адресов и опять закукуем без работы.

– А сколько еще осталось?

– Тридцать тысяч.

– Этого хватит максимум на два дня. А потом опять сиди и жди у моря погоды.

– До той поры, может, еще что подвернется.

– Как же, дожидайся!

Лысый вновь вырастает на пороге, на этот раз с конвертом в руках:

– Господин Куфальт, напишите-ка вот тут свой адрес. Просто свой собственный адрес: господину Вилли Куфальту, Гамбург, Апфельштрассе, приют «Мирная обитель». А лучше не можете? Ладно, поглядим.

Он исчезает с конвертом в руке, и Куфальт опять принимается разглядывать садик.

Один из работающих вдруг спрашивает соседа:

– Что вы будете делать, когда работа здесь кончится?

– Сам не знаю, останется только уповать на благотворителей.

– Меня, может, возьмут агентом по продаже пылесосов.

– В таком случае можете сразу вешаться. Пылесосы идут еще хуже, чем маргарин.

В разговор включается новый голос:

– А воск для натирки полов и пульверизаторы пока еще покупают.

– Да вы что? Это было когда-то. А теперь все давно всё проели.

Опять появляется тот лысый; на лице его написано безмерное удивление.

– Надеюсь, всем известно, что разговаривать здесь запрещено? Настоятельно прошу помнить об этом!

– А никто и не разговаривает, господин Мергенталь.

– Еще раз убедительно прошу. Все вы знаете, что воспоследует за нарушение правил работы в бюро. Может, кое-кто из вас предпочитает очутиться на улице? – В ответ раздается только скрип перьев, стук машинок. – Господин Куфальт, господин Зайденцопф просит вам передать, что вам следовало бы стать врачом.

– Мне – врачом? Почему это?

– А потому, что почерк у вас абсолютно неразборчивый. Вы когда-нибудь а жизни работали в конторе? Так-так. Странная была контора, по всей видимости. Но на машинке-то вы можете печатать?

– О, да!

– Это вы так считаете. Однако у меня нет оснований вам верить.

– Но я на самом деле умею печатать на машинке. И даже вполне прилично.

– Слепым методом? И всеми десятью пальцами?

Куфальт мнется:

– Не совсем. Но шестью свободно.

– Вот видите. А на деле тычете, наверное, двумя пальцами и радуетесь, найдя нужную букву. Сначала вам придется привести машинку в порядок. То есть разобрать, почистить и смазать. Справитесь?

– Зависит от того, какая марка.

– Машинка «мерседес». Ну что ж, за работу!

– Мне понадобятся бензин, масло и тряпка.

– Господин Зайденцопф даст вам монетку на бензин, у Минны возьмете тряпку и масло для швейной машины.

Полчаса спустя Куфальт сидит перед миской с бензином, в которой отмокают рычажки от машинки: руки его в лиловой краске от машинной ленты и в черных пятнах от грязного масла.

Едва он приступает к чистке шрифта, как в дверях появляется Минна:

– Новенький пусть идет полы натирать.

– Как же так? – протестует Мергенталь. – Он сейчас занят, у него срочная работа. Пусть пойдет господин Беербоом.

– Госпожа Зайденцопф сказала, чтобы пришел новенький. Беербоом плохо натирает. Если новенький не придет, я ей скажу, что это вы его не пускаете!

– Ладно, идите натирать полы, – говорит Мергенталь Куфальту. – Только вытрите руки тряпкой. Скоро вернетесь.

Это «скоро» длится, однако, полтора часа. Под неусыпным контролем косоглазого цербера – сестры Минны – Куфальт натирает полы во всех спальнях, в прихожей и всю лестницу.

– А почему вы сами не натираете полы? – вежливо интересуется Куфальт.

– Еще чего! Очень надо убирать за всякими! Я обслуживаю только Зайденцопфов!

Под конец выплывает дебелая госпожа Зайденцопф в пышном пеньюаре, и Куфальт приветствует ее со всей изысканностью, на какую только способен:

– Доброе утро, сударыня! Надеюсь, хорошо почивали?

Но госпожа Зайденцопф не чувствует скрытой в вопросе иронии и потому милостиво роняет:

– Что ж, для начала неплохо. Но впредь, Минна, пусть тщательнее трет по углам.

Потом Куфальт возвращается за свой стол и принимается тереть щеткой шарниры. Работа близится к концу, когда на пороге комнаты вновь вырастает Мергенталь, у которого, видимо, только и дела, что сновать взад-вперед между бюро и кабинетом Зайденцопфа. и возвещает:

– Господина Куфальта и господина Беербоома просит пожаловать господин Зайденцопф!

Отец всех и каждого восседает в своем люстриновом пиджаке за огромным письменным столом:

– Итак, мои юные друзья, вы оба приступили к работе. Желаю успеха! Сколько у вас сейчас денег, Куфальт?

Куфальт буркает сквозь зубы, поскольку задето самое больное место:

– Сами знаете. Три марки.

– Покажите-ка мне ваш кошелек! Так, все правильно. Раз деньги на месте, значит, вы – человек чести. А у вас что, Беербоом? Не надо ничего говорить, просто покажите. Пусто? Где же ваши три марки?

– Утром нечаянно в клозет уронил.

– Беербоом! Господин Беербоом! Сын мой, Беербоом! Ну как мне поверить этому?

– Ну, не проглотил же я их, в самом деле! – переходит в наступление Беербоом. – И вообще – сидишь тут, как в капкане, носу за порог не высунешь, – где же деньги потратить? Думаете, отдал их вашей Минне за ее красивые глазки?

– Нет, не Минне. Вы дали их Бертольду.

На секунду Беербоом смешался.

– Бертольду? Какому еще Бертольду? А, этому старому перечнику? Чего это ради стану я отдавать какому-то пьянчуге свои последние деньги? Уронил нечаянно в унитаз. Еще попробовал было рукой достать, можете убедиться своими глазами, весь локоть раскровянил об трубу.

Беербоом делает движение снять пиджак.

– Бросьте, Беербоом, – останавливает его Зайденцопф, не скрывая презрения. – Я в курсе дела. Теперь не скоро получите у меня деньги. Итак, Куфальт и Беербоом, сейчас я отпущу вас в город одних…

– Вот как?

– В самом деле?

– Это будет ваш первый выход на свободу…

Дверь отворяется, и в комнату входит светловолосый молодой человек.

– О, простите, господин Зайденцопф, я, вероятно, помешал…

Отнюдь, господин Петерсен, наоборот, вы весьма кстати. Разрешите представить вам наших новых постояльцев. Это господин Беербоом, он у нас с позавчерашнего дня, а это – господин Куфальт, наш гость со вчерашнего вечера. Надо вам сказать, Бертольд опять явился, я опять пожалел его, и он опять меня разочаровал. Нынче утром я сижу и жду, когда он придет клянчить у меня денег – без этого он ведь никогда не уходит, – и в тот момент, когда мне… когда я… когда мне пришлось ненадолго выйти по естественной надобности, он воспользовался моим кратковременным отсутствием и удрал. Боюсь, что он прихватил с собой деньги нашего питомца Беербоома.

– Украл?

– Да нет же! Мои деньги провалились в унитаз!

– Оставим этот разговор! Мои юные друзья, господин, которого вы видите перед собой, – его зовут Петерсен, – ваш друг и брат, ваш защитник и советник. Он… – Зайденцопфа понесло, и дальше он говорит без пауз, как по-писаному: – Господин Петерсен – молодой человек с общественным темпераментом, прочными моральными принципами и высокой нравственностью. Он составит вам компанию, будет жить вместе с вами, обедать и вообще во всех отношениях станет вам другом и защитником. Вечера н воскресенья он будет проводить в вашем обществе, будет стараться создавать атмосферу высокодуховного общения и влиять на вас в сторону нравственного усовершенствования в тех пределах, в которых вы сами сочтете это приемлемым. Он сдал экзамен на звание учителя народной школы и теперь уже четвертый семестр изучает политическую экономию в университете. После работы в приюте у него остается достаточно времени для научных занятий. Пожмите друг другу руки, господа.

Они подают друг другу руки.

– Господин Петерсен, я собираюсь послать этих господ одних в город. Вы не возражаете?

– Разрешите узнать: с какой целью?

– Им надлежит отметиться в соответствующем полицейском участке.

Петерсен благожелательно улыбается:

– Нет, господин Зайденцопф, я не возражаю.

– И вы полагаете, что и господин пастор Марцетус не будет меня упрекать за это? То есть за излишнюю доверчивость?

– Уверен, что не будет. Можете спокойно отправить их одних. Они не обманут вашего доверия.

5

– Вот видите, – уже на улице говорит Беербоом Куфальту, – этот тип Петерсен – или как его там – еще один надсмотрщик, а попросту – шпик, приставлен следить за нами. Черт бы его побрал!

– А мне он даже понравился. Так мило смеялся одними глазами, когда папаша Зайденцопф произносил свою речь.

– И Волосатика пускай бы черт побрал! Даже истории с моими собственными деньгами не верит.

– А вы на самом деле их выронили?

– Отнюдь. Я их дал Бертольду. Думаете, он мне их вернет?

– А зачем же тогда дали?

– Чтобы пустить в оборот. На эти деньги он добудет морфий, а прибыль разделим пополам.

– Этой прибыли придется долго ждать.

– Мне нужны деньги, Куфальт, я не могу жить без гроша в кармане. Не одолжите ли мне одну марку?

– Зачем вам сейчас деньги?

– Просто так. Чтобы знать, что в кармане что-то есть. Можно будет выпить на них по кружке пива. Я угощаю.

– Зайденцопф зацапал у вас, наверно, кучу денег. Как-никак накопилось небось за столько-то лет.

– Да, денег у меня куча. Девяносто марок.

– Что-о? Всего девяносто марок за одиннадцать лет отсидки?

– Ну, сначала была инфляция, так что плакали все наши денежки. Получили всего по тридцать марок возмещения за все, что набежало за годы в тюрьме. А потом уже неохота было копить, только и ждал, что будет амнистия. А ее так и не было. Ну тогда у меня и вовсе всякая охота пропала.

– Девяносто марок уплывут, не успеешь оглянуться.

– Нет, девяносто марок – это куча денег. Дали бы мне их в руки, уж я бы развернулся. Знаете хоть, сколько тут девочкам платят? Не за всю ночь, а так, по-быстрому…

– Понятия не имею.

Они идут дальше. Дует приятный ветерок, деревья одеты свежей листвой. Улица, на которую им надо свернуть, отходит от главной под острым углом. Так приятно, переходя на другую сторону, глядеть вдоль длинной, играющей всеми цветами улицы, уходящей далеко вниз. Прямо перед ними оказывается бензоколонка, выкрашенная в огненно-красный цвет.

– Вон та девушка посмотрела на меня.

– Почему бы и нет? Вы мужчина хоть куда.

– Вы так думаете? Как по-вашему, – могу я рассчитывать на успех у женщин? Ведь я брюнет, а женщины, говорят, любят брюнетов. Вот только цвет лица у меня того… Как вы думаете, стоит попросить у Волосатика денег на облучение кварцем? В тюрьме сказали, будто от него цвет лица быстро приходит в норму.

– Думаю, не стоит. Теперь вы ведете другой образ жизни, чем в тюрьме, так что цвет лица сам собой исправится.

– Гляньте-ка сюда, Куфальт, премиленькая кафешка, скажу я вам. И наверняка с женской обслугой. Одолжите мне две марки и зайдем на минутку. Я угощаю.

– Сперва надо отметиться в участке, – урезонивает его Куфальт, который в эту минуту кажется сам себе мудрым и опытным, как старый дед. – С двумя марками в таком кафе и делать нечего.

– А вдруг одна из девушек влюбится в нас и платить вообще не придется.

– Господь с вами! Этого еще не хватало!

– Разве у вас уже есть девочка? Возьмете меня с собой, когда к ней пойдете?

– Да нет у меня никого.

– Почему же тогда не хотите, чтобы в вас влюбились?

– Не хочу этих, из кафе. Я мечтаю совсем о другой.

– Ах, вы мечтаете! А я хочу не мечтать, а иметь! Причем как можно скорее!

В полицейском участке двое полицейских стоят друг против друга у своих конторок и целиком поглощены беседой. Один – взъерошенный, с редкой бородкой клинышком, крючковатым носом и быстрыми глазками очень похож на птицу, другой – заморыш, щуплый и плюгавый.

– Понимаешь, – говорит плюгавый, – есть у меня клочок земли возле Горнского ипподрома. Душой я весь там. Страсть как люблю в саду возиться.

– В саду возиться! – пренебрежительно кривит губы взъерошенный. – Не могу этого спокойно слышать! Вы же не садовник! Все это чушь собачья. Предположим, вы добились своего и вырастили, скажем, кольраби. Так этого добра в овощных лавках завались!

– Я же не ради денег стараюсь, – возражает щуплый. – Просто мне это дело… ну, по душе, что ли.

– Чушь! – стоит на своем взъерошенный. – Ерунда. А вот я, представьте себе, играю в скат. Все свободное время играю в скат. И в иные вечера приношу домой по две-три марки. Я действительно дока в этом деле. И дело не пустяковое. Не ерундистика какая-то.

– Конечно, если у кого талант на эти дела, – соглашается плюгавый.

– Когда идут призовые игры – ну, скажем, на карпа, домашнюю колбасу или гуся, меня вообще дома не найдешь, я что ни день играю в каком-то другом месте. Прошлой зимой шесть гусей выиграл! Хозяева трактиров только меня завидят, сразу скисают: «Проваливай, – говорят мне, – только и знаешь выманивать денежки у наших завсегдатаев». А я им на это: «А что тут у вас за заведение? Надеюсь, вход для всех открыт? Значит, комиссар полиции тоже имеет право выпить у вас кружку светлого пива? И в скат тут играют все желающие или только постоянные посетители?» Ну, тут уж им крыть нечем, зато глядят на меня, скажу я вам… Чего надо? – набрасывается он на Беербоома, который довольно настырно покашливает, стараясь обратить на себя внимание.

– Осмелюсь потревожить, господин начальник, – угодливо изгибается Беербоом. – Нам бы только отметиться.

– Объявления не видите, что ли? Там черным по белому написано, что сперва нужно заполнить бланки.

– Видеть-то видим, да у нас особь статья, – возражает Беербоом и подмигивает Куфальту, гордый своим умением разговаривать с низшими чинами. – К нам объявление не относится, господин лейтенант. Мы другого поля ягоды.

– Так они… – вмешивается плюгавый, – видать, оттуда оба… – он кивает куда-то в угол. – Да вы понимаете…

– Ну, тогда давай сюда бумаги, посмотрим, разберемся…

– Ах, господин комиссар, неужто так по уставу положено? Или только для Гамбурга издана такая инструкция? Вот чего не знал и даже предположить не мог!

– Чего вы не знали? При чем здесь устав? Какая такая инструкция? – Взъерошенный накаляется все больше и больше, вот-вот взорвется.

– А чтобы к таким, как мы, выпущенным из… – Беербоом повторяет кивок плюгавого, – чтобы, значит, к таким, как мы, обращаться на «ты». Придется справиться на этот счет у вашего начальника. Зайду-ка я сейчас к нему в кабинет.

На несколько секунд воцаряется молчание. Затем:

– Дайте, пожалуйста, вашу справку об освобождении.

На что Беербоом сияет улыбкой:

– Пожалуйста, господин комиссар, с готовностью. Я тоже совсем не стремлюсь занимать ваше драгоценное время. И вообще не очень-то люблю бывать здесь. Как, впрочем, и вы, не так ли? Вы ведь тоже больше любите играть в скат?

– У меня нет времени на частные беседы.

– Конечно, и это вполне естественно. Я только так, к слову пришлось, потому как невольно слышал ваш разговор с коллегой.

– Кто вы такой?

– Я-то? Убийца. Так и в справке написано, господин комиссар. Убийца я.

– Я спрашиваю, кем вы были раньше?

– А никем. Впрочем, нет, раньше я был солдатом. Так сказать, защитником отечества, господин комиссар. И убил своего лейтенанта.

– Это нас не интересует.

– А я только потому и рассказал, что вы спросили, господин комиссар. Думал, раз спросили, значит, интересуетесь.

Второй полицейский, все это время копавшийся в бумагах, теперь нашел и вытащил из стопки какой-то документ.

– Должен сообщить вам следующее… Последние четыре года тюремного заключения заменены вам тремя годами условно-досрочного освобождения. Вы находитесь под надзором полиции. И должны ежедневно между шестью и семью вечера являться сюда в участок. О перемене адреса обязаны заранее сообщить. Стоит вам один раз не явиться, будете немедленно взяты под стражу. Поняли?

– А если я заболею, господин комиссар?

– Пришлете сюда кого-нибудь со справкой о болезни.

– Ну, посудите, кого я могу послать?

– Хорошо, мы сами побеспокоимся насчет вас, сами к вам заглянем.

Беербоом делает вид, что погружен в глубокое раздумье.

– А все же это неверно, господин комиссар!

Тот взвивается:

– Что неверно?!

– А то, что вы мне только что зачитали.

– Все верно: будете немедленно взяты под стражу, если хоть раз не явитесь в участок.

– Нет, не буду взят. И вообще не буду являться. – Полицейский уже с трудом сдерживается. – У меня есть разрешение Главного полицейского управления не отмечаться в участке, потому как приют сам взял на себя надзор за мною. – Порывшись в карманах, он подает полицейскому какую-то бумажку.

– Почему сразу не показали мне это разрешение? Почему заставляете меня попусту тратить на вас столько слов? Попрошу немедленно предъявить мне все ваши бумаги.

– Всех-то у меня нет с собой. Кое-какие еще дома остались.

– Какие именно?

– Справка о прививке и школьное свидетельство.

Взъерошенный не выдерживает и срывается на крик.

– Вы!.. (Беербоом расплывается в улыбке радостного ожидания.) А, да ладно! – И обернувшись к плюгавому: – Вы закончили со своим? Да? Прекрасно, можете идти!

– Я тоже?

– Да! Вы тоже! Вы тоже!

Беербоом и Куфальт опять на улице.

– Зачем вы их нарочно заводите? Какой в этом смысл? – сразу набрасывается на напарника Куфальт. – Мне за вас просто стыдно.

– Этих типчиков обязательно надо драить с песочком. Они же тупы, как пробка. И я не знаю радости слаще этой. Своего надзирателя в тюряге я, знаете, как…

– Да я не против, если кого за дело. Но просто так… Нет, я с вами в участок больше не пойду.

– А я при вас больше не буду, раз вам неприятно. Ну, чем мне было заняться, сидя в каменном мешке столько лет? Когда каждый день похож на другой и ничего не происходит… Начинаешь скандалить, чтобы хоть как-то душу отвести.

– Ваша правда, в тюрьме я тоже скандалил. Но теперь-то мы оба на свободе.

– До меня это все еще не доходит. Понимаете, в глубине души я не верю, что вышел на волю. И надолго ли? Скоро опять окажусь за решеткой.

– Да бросьте вы!

– Видите вон ту девушку, что на скамейке сидит, с детской коляской? Мила, правда? Что, если подойти к ней и спросить: «Фройляйн, не хотите ли заиметь еще одного, уже от меня?»

– Зачем? Что она вам сделала? Она и сама еще почти ребенок.

– Не знаю. Но во мне такая злость кипит. На все! Ей хорошо, живет себе и не знает что почем. Почему бы не открыть ей глаза? Все люди – мразь. Почему бы и ей не быть мразью? Ах, Куфальт, у меня так тяжело на душе, сейчас бы залечь и поплакать вволю!

6

Настроение – лучше быть не может. И обед был хорош, по две мясных зразы на брата.

А теперь Куфальт опять возится со шрифтом машинки, буквы уже отмыты, теперь он их просушивает и смазывает шарниры промасленной тряпкой. Работает он спокойно, не спеша, и на душе у него светло и благостно.

Беербоом сразу после обеда смылся и залег, опять, наверное, поплакать захотелось. Но его отсутствие очень быстро заметили. До бюро донеслись сверху раскаты начальственного баса и протестующие выкрики Беербоома, после чего он и сам явился, подгоняемый Зайденцопфом.

– Время работы – это время работы. Вы подписались под правилами распорядка дня.

– А я и не читал, что подписывал.

– Нечего-нечего-нечего! Садитесь и работайте, как все…

– У меня нервы не выдерживают, не могу я сидеть сиднем девять часов кряду.

– Но деньги вы хотите заработать? Так что давайте пишите! Ну, пишите! Смотрите, вон у Маака сколько сделано, а у вас…

Да, непохоже, чтобы Беербоом сегодня успел написать полторы тысячи адресов. Куфальт прикидывает на глаз, сколько конвертов в стопке, что высится перед Беербоомом. Примерно сотни три. Сорок пять пфеннигов за сотню. Нет, нынче Беербоому и на харч не заработать…

Зато Маак, этот тощий бледный верзила, строчит как заведенный. Бросит беглый взгляд в список адресов, и рука уже пишет, миг – и адрес готов. Сотня за сотней, стопка за стопкой вырастают перед ним на столе. Но он и головы не поднимает, работает ритмично, как машина, адрес за адресом, лицо каменное, он пишет.

Лишь время от времени от встает, – как, впрочем, и все остальные, – шествует мимо лысого цербера Мергенталя в прихожую и спускается в подвал. И Мергенталь каждый раз ворчит ему вслед что-нибудь вроде: «Опять приспичило!», «Не задерживайтесь там!», «Могли бы еще потерпеть!»

Когда Маак поднимается в очередной раз, Куфальт выходит вслед за ним. Мергенталь бормочет себе под нос: «Там уже занято», но Куфальт, как и все остальные, не обращает внимания на эту воркотню и спускается в подвал.

Как и следовало ожидать, внизу находится клозет. Как и следовало ожидать, он занят. И как опять-таки следовало ожидать, там сильно накурено.

Дожидаясь своей очереди, Куфальт тоже сворачивает себе самокрутку и закуривает.

Слышно, как спускают воду; Маак выходит из уборной и молча направляется мимо Куфальта. Но, заметив, что тот приветливо улыбнулся, вполголоса бросает на ходу:

– Курить только внутри уборной. Если Зайденцопф застукает, наложит штраф. Мергенталь только ворчит, с таким надсмотрщиком еще жить можно.

– Спасибо, – говорит Куфальт и опять улыбается. – Большое спасибо!

И Маак уходит. Но вдруг оборачивается:

– На вашем месте я бы спросил Зайденцопфа, когда он в следующий раз появится у нас в бюро, сколько он вам заплатит за чистку машинки. А то на бобах останетесь.

– Верно, – благодарно отзывается Куфальт. – Обязательно спрошу.

– Тридцать пфеннигов в час, такой здесь тариф.

– Еще раз большое спасибо. Запомнил – тридцать пфеннигов. А вы живете здесь, в приюте?

– Мне уже пора, – отвечает Маак и удаляется.

Когда Куфальт возвращается в бюро, никто не обращает на него внимания. Все поглощены скандалом, вернее, своего рода бунтом, который учинил Беербоом.

Отшвырнув ручку, он завопил, что не в силах больше строчить и строчить, что от этого свихнуться можно, что эта писанина хуже тюрьмы и каторги. Зачем же его на волю выпустили? Разве для того, чтобы опять запрячь?

Мергенталь пытается его успокоить:

– Это только поначалу тяжко. А потом втянетесь, обвыкнете, и в конце концов все пойдет само собой, как будто так и надо.

– Да не могу я, не выдержу я этой принудиловки! Выпустите меня отсюда, хоть на полчаса! Обещаю, что вернусь! Но я больше не могу здесь торчать… Кругом город, а я сижу, как в клетке! Я уже одиннадцать лет просидел, хватит!

Его понесло, он клокочет и захлебывается словами.

На шум появляется Зайденцопф.

– Ну, что тут опять стряслось? Послушайте, дитя мое, дорогое, милое дитя мое, так нельзя. Вы мешаете работать остальным.

– Выпустите меня отсюда. Просто на улицу. Почему вытащили меня из постели? Я бы всласть поплакал во сне… Выпустите меня!

– Но, господин Беербоом, вы же взрослый человек, вы же знаете, что такое правила. Здесь каждому положено отработать в день девять часов.

– А я хочу выйти отсюда! Не то все перебью…

– Беербоом, может, мне вызвать полицию? Сами знаете…

Мергенталь прошептал что-то на ухо Зайденцопфу, тот задумался.

– Ну, хорошо. Возьму всю ответственность на себя. Беербоом, еще три часа посидите здесь и поработаете, а потом отвезете на тележке готовые конверты на почту. Господин Мергенталь проводит вас. Вот вы и выйдете отсюда. Нет, больше никаких возражений. Сначала поработайте как следует, иначе и этого не разрешу. У вас же еще почти ничего не сделано. За почерком тоже надо бы последить. Кто сможет разобрать такие каракули? Написанные у нас адреса должны производить приятное впечатление, адресат должен радоваться при одном взгляде на письмо. Понимаете, Беербоом, вот если вы пишете «господину обер-секретарю», вы должны с чувством выписать частичку «обер», чтобы адресат это ощутил и порадовался тому, что многого в жизни достиг. Писание адресов – это своего рода искусство, а вовсе не тягомотина какая-то. Вот это хорошо, дорогой мой Маак, на ваш стол и посмотреть приятно. Вскоре я раздобуду для вас хорошее место.

– Вы обещали мне это еще полтора года назад, господин Зайденцопф.

– Ну, а у вас как дела, дорогой Куфальт? О, прекрасно, замечательно, все опять блестит и сверкает. Не правда ли, вам доставляет радость наводить чистоту и порядок? Настоящего мужчину это всегда радует.

– Господин Зайденцопф, а как вы собираетесь заплатить за эту работу – сдельно или повременно?

– Но это всего лишь подготовка к вашей завтрашней работе, мой дорогой Куфальт. Вы от этого только выиграете, завтра все пойдет как по маслу. Ха-ха-ха! Каламбур получился: машинка и в самом деле смазана маслом.

– И все же – сколько я за это получу? Вон руки-то как вымазал.

– Господин Куфальт, у нас здесь машинописное бюро. Мы выполняем заказы фирм за определенную плату. И оплачивают они написанные от руки или на машинке адреса, а вовсе не чистку машинки!

– Но и я не могу работать целый день задаром! Разве вы предоставите мне еду и ночлег бесплатно?

– Надеюсь, мой юный друг, вы не обуреваемы греховной жадностью, я имею в виду жадность к деньгам.

– Но нам было сказано, что здесь нам дадут хорошо оплачиваемую работу!

Однако Зайденцопф уже проследовал дальше.

– А как вы, дорогой Лейбен? О, медленно дело двигается. Ведь сами видите, что медленно?

Долговязый верзила Маак встречается с Куфальтом глазами и подбадривает его, кивнув головой в спину удаляющегося начальства.

Куфальт вскакивает и подлетает сзади к Зайденцопфу:

– Я вас спрашиваю, сколько мне заплатят за эту работенку! Пять часов на нее ухлопал. И знаю, что у вас тут платят тридцать пфеннигов за час.

Зайденцопф меряет его злым и холодным взглядом.

– Вы получите одну марку. И больше я не хочу говорить об этом. Совершенно недопустимо вскакивать со своего места и наседать на меня. Садитесь! Вы меня жестоко разочаровали. – И, уходя, добавляет со вздохом: – Безработных сейчас пруд пруди, не так ли?

Верзила Маак незаметно кивает Куфальту в знак одобрения.

И Куфальт чувствует, что и сам доволен собой.

7

Ужин позади. Для Вилли Куфальта рабочий день окончен. Впереди свободный вечер, второй вечер на свободе после тысячи восьмисот вечеров в тюрьме.

Он сидит у окна в общей комнате приюта и смотрит на улицу в сгущающихся сумерках. Большое окно со сверкающими, чисто вымытыми стеклами забрано снаружи красивой решеткой художественного литья. Н-да, что тут скажешь…

Вечер теплый, мимо снуют прохожие, одни спешат домой, другие, наоборот, из дому. Попадаются и девушки. Не такая уж радость, как казалось в тюрьме, глядеть на их ножки, прикрытые короткими юбочками.

И все-таки… Здесь поблизости должен быть большой парк, вот бы погулять там. Но для такой прогулки нужно выпрашивать официальное разрешение у Зайденцопфа, а Куфальт чувствует, что от этого Волосатика его скоро стошнит.

Беербоом слоняется по всему дому как неприкаянный, то взлетает наверх, то спускается вниз, пробует окна, двери, но все крепко заперто. Бедняга Беербоом, он ждет не дождется первого навара от своих трех марок. Мало шансов, что Бертольд явится с деньгами сюда. А когда совсем стемнеет и последняя надежда исчезнет, он бросится на кровать и зарыдает. Слезы приносят душе облегчение, но голова от них пухнет и мысли ворочаются вяло и лениво.

Куфальт включает свет и подходит к книжному шкафу. На полках хаос и запустение, книги стоят вкривь и вкось, некоторые обрезом наружу. Куфальт берет в руки одну из них: «Наши герои-подводники». Тогда он вынимает соседнюю, в темном переплете: «Гамбургский песенник».