Текст книги "Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сам себе хозяин

1

Молодой человек шагает по Менкебергштрассе. Держа под мышками по большой картонной коробке, он торопливо пробирается через толпу людей, которые гуляют здесь, в это солнечное осеннее утро, останавливаются, рассматривают витрины, заходят в магазинчики и идут дальше – он пробирается торопливо, опустив голову.

Проходя мимо универмага «Карштадт», он краешком глаза видит большую витрину со сверкающими в ней нарядами, полную блеска шелков, мягких светлых красок.

Молодой человек убыстряет шаги, не глядя больше по сторонам, обходит этот подводный камень. Через три дома высится большое здание, бюро, туда ему и нужно. Вахтеру он бросает: «В Китайский экспорт» и мимо лифтов торопливо взбегает вверх по лестнице.

В демонстрационном зале, заставленном хрусталем, образцами тканей, статуэтками будд, фарфором, в этот утренний час еще тихо. Ученик, коренастый парнишка с торчащими ушами, такими красными, будто начальник только что надрал их ему, мягкой, маленькой метелочкой смахивает пыль.

– Что вам угодно? – спрашивает ученик.

– Я к господину Браммеру, – отвечает Куфальт. И добавляет: – Благодарю, дорогу я знаю.

Он проходит через две комнаты, где девушки строчат на пишущих машинках, и попадает в третью. Там среди множества разноцветных карт, карточек и счетов восседает господин Браммер за длинной тарахтящей, звенящей бухгалтерской машинкой.

– Последние две тысячи, господин Браммер, – произносит Куфальт.

Господин Браммер – еще молодой человек со свежим лицом, светлыми волосами и короткой верхней губой, характерной для уроженцев Гамбурга.

Господин Браммер нажимает на клавиши, каретка машинки дергается, стучит, звенит, выбрасывает карточку. Морща лоб, господин Браммер читает ее и говорит:

– Положите вон туда.

Куфальт кладет.

– Сумма соответствует?

– Да, соответствует, – произносит Куфальт.

– Ну и отлично, – говорит господин Браммер, кладет карточку, выуживает откуда-то из-за спины квитанцию, заполняет ее, передает вместе с химическим карандашом Куфальту, и вот уже у Куфальта в руках десять марок.

– Большое спасибо, – говорит Куфальт.

– Спасибо и вам, – с особым нажимом произносит господин Браммер. Он смотрит на свою машинку, затем на Куфальта и, вежливо улыбаясь, говорит:

– Итак, всего доброго, господин Куфальт.

– Всего доброго, господин Браммер, – также вежливо отвечает Куфальт. Но не уходит, хотя от него этого явно ждут, а, помедлив, спрашивает: – Больше ничего нет?

– Ничего, – отвечает господин Браммер.

– Да-да, – торопливо произносит Куфальт.

– Шеф пока не хочет больше заниматься пропагандой. Вы понимаете? Время такое…

– Понимаю, – произносит Куфальт. В глубине кабинета он приметил ящик с деньгами: кажется, в нем полным-полно денег, уйма денег. Их оставили не для того, чтобы сразу истратить, а так, на всякий случай.

– Да… – произносит господин Браммер и очень внимательно смотрит на Куфальта.

Куфальт медленно заливается краской под его взглядом. Он чувствует, как краснеет все сильнее, и смущенно говорит:

– А не могли бы вы порекомендовать меня другой фирме?

– Охотно-охотно, – говорит господин Браммер. – Только… вы ведь знаете…

– Да, – поспешно произносит Куфальт. – Конечно.

Он пытается уйти от взгляда Браммера и снова посмотреть на ящик с деньгами. Он такой привлекательный, но нет, сделать этого не удается, Браммер не выпускает его из поля зрения.

Кстати, кажется, господин Браммер чем-то расстроен.

– И потом, господин Куфальт, вы слишком дорого берете. Пять марок за тысячу адресов! Через день сюда приходят люди, готовые сделать это за три или четыре марки. Я больше не могу оправдываться перед шефом.

– Да, – вдруг говорит Куфальт. Он больше не смотрит на ящик с деньгами. Он знает, что никогда больше его не увидит. – Да, – поясняет он, – дешевле я не могу, господин Браммер.

– Ну что же, – произносит тот. – Тогда всего наилучшего.

– Всего наилучшего, – отвечает Куфальт и уходит.

2

От Менкебергштрассе до Рабойзенштрассе прямиком идти не более пяти минут. Но Куфальт идет в обход. Два дня и почти две ночи он, не разгибаясь, печатал. Теперь у него времени хоть отбавляй, он снова без работы, может спокойно гулять. Но если работы у него нет, то зато есть деньги, целых десять марок, только что заработанных, и марка двадцать сэкономленных, всего одиннадцать двадцать. Совсем неплохо. Кстати, хозяйке Дюбель он должен минимум три марки, иначе она его, пожалуй, выставит за дверь.

Вот это да, прекрасное сегодня утро, только для прогулок! О господи!

Нет, Куфальт больше не живет на Мариенталерштрассе, теперь он живет на Рабойзен, в конуре, окна которой выходят на темные задворки, и он идет сейчас не туда, а гуляет себе ранним солнечным утром, как настоящий пижон, вдоль Альстера. «И потом, вы слишком дорого берете, господин Куфальт. Другие делают это за три марки…»

Ах ты, поганка! Поганка паршивая! Значит, и этой работы больше не будет, а все из-за того, что загляделся на кассу, работы больше нет и не будет. Может быть, поэтому и жрать меньше хочется? Времечко такое, и житуха худая, так что живи пока можешь.

И Куфальт покупает себе четыре булочки и кусок ливерной колбасы, всего на двадцать пять пфеннигов, остается десять девяносто пять.

Ну, так за чем остановка? Устроить пикничок? А что дальше?

Стало быть, прощай комната на Мариенталер. Не будет больше ни колышущихся занавесок, ни трамвайных звонков, ни распутных мамаш, ни извращенных Лизок, больше ничего не будет. Уходим тихо, по-английски. Вернувшись тогда из следственного изолятора, Куфальт никого дома не застал. А раз никого дома не было, он быстренько собрал вещички и ушел. Ушел, не сказав куда.

Честно говоря, был шанс, была секунда ожидания, а точнее целых полчаса, когда Куфальт ходил взад-вперед.

Мог бы такси нанять, уехать и вся недолга, шофер посоветовал – так ведь нет, бегал взад-вперед, ждал.

Придет – не придет.

Не пришла.

Стыдно вспоминать ту ночь, когда лежал под ее дверью… Ну а теперь, пожалуй, можно войти. Да, он действительно сошел с ума, он совсем свихнулся, он вдыхал запах ее платья, обнюхивал ее постель…

Однако стоило внизу хлопнуть двери, и он уже выбежал в коридор, сердце его колотилось от страха: вдруг она. Но оказалось – соседи.

Все, хватит, довольно, дальше так продолжаться не может, не выдержу. За последние дни чего только не было: и Беербоом, и «Цито-Престо», и следственный изолятор, и верные друзья, Маак и Енш… Стало быть, беру такси и давай бог ноги!

Но что толку с того, что нашел комнату на задворках Рабойзен – темную, грязную, вонючую конуру с мутными оконцами, расположенную рядом с прокопченной кухней, размером с простыню, где полчища тараканов и сумасшедшая старуха-хозяйка по фамилии Дюбель… да что там, самое подходящее место для сломленного, павшего духом, отчаявшегося Куфальта, темная нора – лежишь себе на сбитой перине и кемаришь часами. Но от этого никакого толку.

Потому что временами в нем вспыхивает надежда, надежда на то, что все образуется, о господи, может, все еще образуется, и тогда на него нападает жажда деятельности.

И вот он летит куда-то, у него есть идея, разве не внес он аванс за пишущую машинку, разве не заплатил за нее деньги, неужто пропадут эти деньги?..

Эх, была у него голубая мечта – собственная пишущая машинка, великолепная штука, не просто вещь из железа и стали, с шестеренками, пружинками, валиками, резиной, настоящая пишущая машинка – это надежда, с пишущей машинкой можно выбиться в люди, она залог будущего. Нет больше заказов на триста тысяч адресов, но даже лежа в постели, оглушенный глубиной собственного падения, он мысленно бежал куда-то в перерывах между донимающими и изматывающими его вечными упреками: а вот если бы да кабы, да вот если бы! – он мысленно обегал бюро за бюро, один магазин за другим. «Не найдется ли у вас какой-нибудь печатной работы для меня?»

Ведь хоть сколько-то должно же ее быть в великом городе Гамбурге, ровно столько, чтобы не дать человеку сдохнуть с голоду?

Наконец он добился своего: он сослался на того доброго следователя, и опять-таки добрая фирма сжалилась над ним, и он получил пишущую машинку. Пусть не новую, подержанную, зато в хорошем состоянии, цена 150 марок, тридцать марок аванс, остаток – сто двадцать марок наличными.

О господи, как он первое время радовался этой старой пишущей машинке «мерседес»! Как он тер и гладил ее, пылинки сдувал, все пробовал печатать и прислушивался к звонку в конце строки!

Но странное дело: живет он не в комнате, а прозябает в этой конуре, в дыре, где можно разве что переночевать. Залог будущего накрыт клеенчатым колпаком: а может, встать и пойти предлагать свои услуги?

Хорошо, хорошо. Он уже встал, идет; полтора часа телефонная будка на главпочтамте занята, потому что он переписывает в ней половину адресов из телефонной книги…

Затем он отправляется в путь. Два раза звонит, два раза беседует, оба раза ему отказывают, и он отправляется назад в свою нору, в проклятую постель. Заваливается на нее не снимая даже ботинок, зачем, ведь не знаешь, будет ли у тебя сегодня еще желание снова их надеть… Прямо в одежде на простыню, думать… Был вором, вором и останусь, вот и весь сказ.

Придется быть вором, иначе и не выходит; ну хорошо, найду заказ – другой, но как на них жить?..

А деньги тают, даже если есть понемногу, деньги все равно тают. Десять марок девяносто пять пфеннигов между ним и неизвестностью, а что потом?

Можно загнать вещи, загнать машинку, а потом что? Можно отказаться от этой конуры, переселиться в ночлежку, можно даже спать у попов, а дальше что? Решайся, Куфальт, решайся! А что будет после того, как решишься?..

3

И вот Куфальт сидит на скамейке на берегу Аусенальстер и обдумывает решение. При сем он съедает все четыре булочки и кусок ливерной колбасы; вкуснятина, волноваться о своем аппетите ему не приходится. Если бы все обстояло так же хорошо!

Странно, что за последние сумасшедшие недели воспоминания о Центральной тюрьме в маленьком городке всплыли в памяти словно счастливый островок в окутанном туманом сером море жизни. Разве это было не прекрасно? Жил себе преспокойно в камере и не думал ни о деньгах, ни о голоде, ни о работе, ни о крыше над головой!..

Утром вставал, драил камеру, шел на прогулку, во время которой болтал с другими братьями по несчастью, вязал сети – время летело, на обед давали горох, и все радовались, или баланду, и все негодовали, зато радовались завтрашней чечевице – что ни говори, и впрямь счастливый островок.

Неудивительно, что на этом островке всплыла круглая белобрысая тюленья голова Малютки Эмиля Бруна с голубыми, как озера, глазами! Эмиль был прав, лучше бы он пошел с ним, а не поехал в Гамбург.

Ведь было два пути: путь Бацке (вором был, вором и останусь) и путь Бруна (однажды совершил преступление – больше никогда в жизни). А я, Вилли Куфальт, – дурак, вот я кто, не решил для себя, не сказал ни да ни нет, вот и остался на бобах со своими талантами.

Конечно, еще не поздно было принять то или другое решение. Можно написать Бруну, что он, Куфальт, все-таки приедет, или через городскую справочную разыскать Бацке. Но ведь именно об этом предупреждал Бацке: слишком поздно. Все деньги кончились, капитала на настоящее дело, на то, чтобы провернуть, обеспечить, профинансировать его, не оказалось; надо было что-то делать второпях, а это обычно не удавалось. И денег, для того чтобы сняться с якоря и отправиться к Бруну, теперь тоже не было, а тут еще вещи – или, может, уже сейчас сплавить их? Неужели дела и впрямь обстоят так плохо?

Октябрьское солнце еще грело. В его теплых лучах мир выглядел не так уныло. Что-нибудь да найдется, только нужно решиться.

Нужно решиться.

Был еще «вариант», который в эти часы обычно гулял здесь в хорошую погоду, это была альтернатива Бацке, и «вариант» этот звался Эмиль Монте.

Да, два упаковщика проспектов почившего «Цито-Престо» встретились снова. Но в последнее время они не узнавали больше друг друга, не снимали друг перед другом шляпы, презирали друг друга.

А ведь вначале, в первый раз, оба обрадовались встрече, им было что порассказать друг другу. Куфальту о своих впечатлениях от следственного изолятора и об окончательном торжестве истины, а Монте о роспуске машинописного бюро, о том, как они умоляли, как унижались перед Марцетусом, перед Зайденцопфом, перед Яухом, чтобы над ними смилостивились и после «Престо» приняли в приют, пусть даже за полцены, что им оставалось делать на свете, этим бедным, совращенным Куфальтом и Мааком господам Дойчману, Эзеру, Фассе и прочим?

После всяческих проволочек, выговоров, унижений и нагоняев господин пастор Марцетус наконец сжалился над ними: разве мог он бросить их на произвол судьбы в вертепе большого города? И вот они вздыхают, снова встречаются с Монте, снова страдают под тяжким игом Яуха, который постоянно укоряет, бранит, наказывает их: «Еще одно слово и вас выставят на улицу! Вы ведь знаете, не так ли…»

Что до господ Енша и Маака, то они все еще находились под следствием. Эта кража – а она не была кражей со взломом – оказалась довольно сложным дельцем: разве не оплатил каждый из них часть прихваченных ими пишущих машинок? Они нахально утверждали, будто собирались и дальше платить за машинки, а поскольку деньги у них были, и деньги немалые, то доказать, будто они не собирались платить взносы, было невозможно.

Откуда знал это Монте? Монте знал все!

Потому что Монте не ползал на брюхе, Монте, как он сам часто повторял, свое в жизни отработал, Монте вернулся к прежней своей профессии!

И эта старая профессия была причиной того, что чуть ли не каждое погожее утро он прогуливался по оживленным улицам и скверам Гамбурга, которые так любили приезжие: Монте охотился за клиентами, за почтенными пожилыми господами, которые жеманились и стеснялись точь-в-точь как девицы на выданье, охотился за англичанами с кривыми зубами, которые, сделав дело, с бульдожьей яростью торговались за каждую марку.

Из-за этого и поссорились два последних могиканина славного «Цито-Престо», потому-то они и не здоровались больше друг с другом: Монте хотел, чтобы кто-то, то бишь Куфальт, стриг для него кулоны.

Точнее говоря, поссорились они из-за курева, этого источника всех ссор в тюрьме и на воле. Об остальном можно было бы договориться, но в вопросе курева Монте проявил черствость души и мелочность: отсюда и размолвка.

При первом свидании все, конечно, было в самом наилучшем виде. Оба оживленно болтали друг с другом, Монте то и дело протягивал Куфальту свой толстый портсигар, он, конечно, заметил, что Куфальт на мели. Во-первых, потому что тот курил только «Юно» за три тридцать, а Монте «Аристон» за шесть марок, а во-вторых, потому что у Куфальта было всего три сигареты, а Монте мог спокойно сказать: «Когда кончатся, купим в ближайшем ларьке еще».

Ну да ладно, все прошло как нельзя лучше. Куфальт накурился вволю, и они договорились на следующий день встретиться на том же месте.

Но на следующий день Монте принялся рассказывать, сколько у него неприятностей с клиентами из-за денег. Ему позарез нужен был человек, который бы вместо него доил клиента, как он это называл, то есть нужен был компаньон, который за двадцать пять процентов дохода находился бы поблизости и, как только господа снимали верхнюю одежду, делал бы ревизию наличности.

Господи, да нет, зачем хапать бумажник? Не хапать, ни-ни, не красть его, а только для облегчения расчетных операций, не так ли, взять, скажем, купюру марок в десять? Конечно, можно и марок пятьдесят, если бумажник набит деньгами.

До этого все шло гладко: помня, что есть на свете щедрый Монте, Куфальт не взял с собой курева, а то и дело прикладывался к серебряному портсигару. Но вот наступил момент, решающий момент, предложение было сделано, ждали ответа, и тут Монте показалось, что на лице Куфальта отразилось некоторое колебание, своего рода предвестник отказа.

Тогда Монте обстоятельно разъяснил, что при таком раскладе тот вообще ничем не рискует: есть-де параграф 173, а клиенты Монте этот параграф шибко уважают. Кроме того, он научил бы Куфальта, и тот бы быстро сообразил, где стоило рискнуть, а где нет.

Говоря это, он мечтательно заглянул в свой портсигар, взял сигарету, посмотрел на Куфальта, закурил, потом опять взглянул на Куфальта и, дымя сигаретой, говорил, говорил без умолку…

А Куфальт принадлежал к тому типу людей, которые могут смотреть на курящих, только когда сами держат в зубах сигарету. Он вдыхал тонкий аромат «Аристона», уж он-то понял, почему Монте так на него смотрел.

Конечно, само по себе предложение, может, было не таким уж плохим, однако Куфальту оно чем-то не понравилось, во всяком случае, над ним стоило крепко подумать, но если этот парень, этот херувим, сидевший рядом с ним и пускавший ему дым в лицо, решил, что он, Куфальт, у него на крючке, он сильно просчитался!

Последовала короткая перепалка, Куфальт назвал образ жизни Монте гнусным, Монте счел поведение Куфальта глупым, в конце концов они разошлись в разные стороны и с тех пор друг с другом не знались.

Дело было в августе, а теперь на дворе стоял октябрь. Два месяца много значат. И если Куфальт, жуя булочки с ливерной колбасой, внимательно разглядывал прохожих, то делал это, может быть, потому, что появление Монте было бы сейчас весьма кстати. Будь Монте тогда чуть поумнее и пойми он, что куревом ничего не добьешься, можно было бы договориться и работать на пару.

Но Монте не объявлялся, Монте не было.

А вместо него появился высокий темноволосый мужчина с серой пористой кожей, пронзительными черными глазами, в сверхмодном клетчатом костюме.

– Вот так номер! Бацке! – от неожиданности воскликнул Куфальт.

– Привет, Вилли, – произнес Бацке, усаживаясь рядом с ним на скамейку.

4

– Только что о тебе вспоминал, Бацке, – сказал Куфальт.

– Значит, плохи твои дела, – произнес Бацке.

– А твои? – спросил Куфальт.

– Спасибо, тоже, – ответил Бацке. Возникла небольшая пауза, Бацке зашевелился на скамейке, будто вставая, и потому Куфальт торопливо спросил:

– И нет никаких дел, Бацке?

– Дела всегда есть, – заявил великий Бацке.

– Какие именно?

– Ты что, решил, что я тебя наведу?

Долгое молчание.

– Почему ты тогда не пришел к лошадиному хвосту?

– Ладно, кончай болтать, – отмахнулся Бацке.

– Ты, наверное, остановился у своей вдовы-капитанши в Харвестехудевег? – снова осведомился Куфальт.

– Ладно, Вилли, хватит, – сказал Бацке. – Курево есть?

– Нету.

– И у меня нету.

Оба усмехнулись.

– Деньга есть? – снова спросил Бацке.

– Нет.

– А что, на продажу есть что-нибудь?

– Тоже нет.

– Тогда поехали в Ольсдорф.

Тут Бацке встал и так потянулся своим огромным телом, что хрустнули суставы.

Куфальт остался сидеть.

– А что я забыл в Ольсдорфе?

– В Ольсдорфе, – заявил Бацке, – самое современное кладбище в мире.

– А мне оно на что? – спросил Куфальт. – Хоронить мне себя вроде рановато.

Оба опять ухмыльнулись.

– Ладно, поехали, – заторопил Бацке.

– А мне-то зачем туда?

– Я думал, ты хочешь пойти со мной на дело?

– Что за дело на самом современном в мире кладбище?

– Сам все увидишь.

– Только билет я тебе покупать не буду, – решительно произнес Куфальт.

– А кто тебя, кореш, об этом просил? Мелочь у меня самого найдется.

И они пошли на вокзал.

Проезд стоил всего пару медяков, но, стоя у окошка кассы, Куфальт заметил, что бумажник Бацке набит ассигнациями по двадцать и пятьдесят марок. И хотя, казалось, Бацке был не против, чтобы его дружок узнал об этом, он все-таки не стал платить за Куфальта, а лишь удовольствовался выражением растерянности, которое появилось на лице Вилли.

Поезд был битком набит пассажирами, и поговорить не удалось. Но едва только они оставили позади здания вокзала в Ольсдорфе, как Куфальт сказал:

– Послушай, Бацке, да ведь у тебя полно денег.

– А как же, – произнес Бацке, – Так оно и должно быть. А вот и кладбище.

– Да, – сказал Куфальт. Кладбище его не интересовало. Он почувствовал себя уверенней. Уж двадцать-то марок Бацке ему одолжит. А это четыре тысячи адресов. И на какое-то время уверенность в будущем. Приготовившись во всем слушаться Бацке, он спросил:

– Мы сейчас пойдем на кладбище? А ты хочешь?

– Раз нужно.

– Я спрашиваю, ты хочешь?

– Я могу разок взглянуть на него.

– Да нет, – решил великий вор Бацке, – вообще-то кладбище меня не интересует.

– Тогда пойдем куда-нибудь еще.

И Бацке выбрал путь, который вел в противоположную от кладбища сторону.

– Куда же мы теперь идем?

– Не все тебе знать.

– Послушай, Бацке, – попросил Куфальт. – Купи сигарет, а?

– Да ты что, – начал было Бацке, но, одумавшись, сказал: – У меня нет мелочи.

– У тебя полно бумажек по двадцать марок, – сказал Куфальт.

– Не хочу я сейчас менять. Купи сам. А я тебе сегодня вечером отдам.

– Ладно, – сказал Куфальт, поискав глазами табачную лавку.

Он нашел ее и хотел было войти.

– Стой, – крикнул Бацке и вытащил из бумажника двадцатку. – Вот тебе двадцать марок. Возьми сразу пятьдесят штук «Юно». Ну, а я потихоньку пойду вперед, туда, вниз.

– Ладно, – ответил Куфальт.

Колькольчик долго звенел в этой загородной лавке, но никто не выходил.

Куфальт мог набить себе полные карманы сигаретами, которые аккуратными пачками лежали перед ним, но этого он делать не желал. Риск того не стоил.

Он снова подошел к входной двери, открыл ее и еще раз закрыл, дав как следует позвенеть колокольчику. Когда снова никто не вышел, он несколько раз громко крикнул: «Эй!»

Наконец из комнаты вышла сморщенная старушенция с закатанными рукавами и в синем фартуке.

– Извините, пожалуйста, сударь, – произнесла она тонким старческим голосом. – Я мыла полы, а звонок плохо слышно.

– Ясно, – произнес Куфальт. – Мне нужно пятьдесят штук «Аристона».

– «Аристона?» – спросила старуха. – Я не знаю, есть ли он у нас. – Сомневаясь, она оглядела стеллажи. – Понимаете, сударь, всем ведает моя дочка, она только что родила сегодня ночью, а я в лавке просто помогаю.

– Тогда дайте мне одну за пять, – покорно произнес Куфальт. – Только, пожалуйста, побыстрее. Мне нужно идти.

– Да-да, сударь. Я понимаю.

Она вытащила из пачки сигарету и протянула ему.

– Я же просил пятьдесят, – разозлился Куфальт.

– Вы сказали одну за пять, – ответила старуха.

– Ладно, дайте мне пятьдесят штук. Да нет, боже мой, вон тех!

– Так трудно работать, – вздохнула старая женщина. – И люди все такие нетерпеливые. Возьмите! – Она протянула ему пятьдесят штук.

– Держите, – произнес Куфальт и дал ей деньги.

Она издали посмотрела на деньги.

– Двадцать марок? – спросила старуха. – А у вас нет помельче?

– Нет, – упрямо произнес Куфальт.

– Я не знаю, будет ли у нас сдача. – И она пошла в комнату.

– Только побыстрее! – крикнул Куфальт ей вслед, продолжая ждать.

Наконец она вернулась. Три монеты по пять марок, одна монета две марки и пятьдесят пфеннигов:

– Все правильно, сударь?

– Да-да, – произнес Куфальт и поспешил прочь.

Но сколько он ни шел по указанной дороге, Бацке и след простыл. Его нигде не было видно, но вдруг он вынырнул из переулка.

– Пойдем здесь, – сказал он. – Ну, купил сигареты?

– Вот, – ответил Куфальт. – А вот деньги.

– Хорошо, – сказал Бацке. – Возьми десять сигарет себе.

– Спасибо, – сказал Куфальт.

– Кто там в лавке? – спросил Бацке, идя дальше.

– Какая-то старуха, – ответил Куфальт, – а что?

– Да просто долго.

– Вот оно что, – произнес Куфальт. – Да, конечно, долго, она не знала, что к чему.

– Да, – подтвердил Бацке.

– Что да? – переспросил Куфальт.

– Да, очень долго, – засмеялся Бацке.

– Ты какой-то странный, Бацке. – Куфальт заподозрил неладное. – Что-нибудь случилось?

– А что должно случиться? – продолжал смеяться Бацке. – Ты знаешь, куда мы идем?

– Нет, – ответил Куфальт. – Понятия не имею.

– Тогда сейчас увидишь, – сказал Бацке.

И они зашагали дальше, молча, дымя сигаретами. Улица, на которую Бацке привел Куфальта, была застроена большим зданием – целым комплексом, состоявшим из кирпичных бойниц, цементных стен, высокого каменного забора, маленьких четырехугольных окошек с наружными решетками…

– Ведь это же тюряга, – разочарованно произнес Куфальт.

– Это Фульсбюттель, – почти торжественно, изменившимся голосом объявил Бацке. – Здесь я отмотал семь годков.

– Мы для того сюда приехали, чтобы ты посмотрел на эту тюрягу? – возмущенно и вместе с тем разочарованно спросил Куфальт.

– Захотелось еще разок взглянуть на нее, вспомнить старую жизнь, – хладнокровно заметил Бацке. – Хорошее было времечко, не то, что сейчас…

– Ну знаешь ли, не тебе жаловаться: у тебя куча денег и ты еще стонешь…

– Зайдем с другой стороны. Я покажу тебе столярную мастерскую, где я тогда работал.

Куфальт поплелся за ним.

– Видишь, там, вдалеке? Это она! Прекрасная мастерская, скажу я тебе, мастерская что надо, не такая развалюха, как у пруссаков.

Куфальт с интересом слушал его.

– Я там делал шкафы с жалюзийными решетками, – мечтательно произнес Бацке, разглядывая свои ручищи. Теперь они были ухоженные, наманикюренные. – Знаешь, мне это нравилось, Вилли, сделать шкаф так, чтобы решетка не цеплялась, чик – и шкаф открыт, раз – и закрыт! – Куфальт слушает, Бацке углубился в воспоминания. – А еще мы как-то делали для директора встроенные шкафы. Я мог ходить в его особняк. Подожди, мы обойдем кругом, я тебе его покажу.

Они пошли кругом.

– Надо же, – недовольно произнес Бацке. – Отсюда шкафов не видно, но я тебе скажу, здорово получилось. А еще директор купил себе старинную мебель, носился с ней как дурак с писаной торбой. «Зайдите как-нибудь ко мне, Бацке, – говорит он мне. – Взгляните-ка, что за старье я купил, сможете отремонтировать?» – И, глубоко вздохнув, Бацке продолжал: – А я мог починить все что угодно: испорченную мозаику, всякую рухлядь – я все чинил, и как чинил!

– Ну и что? – с неприязнью спросил Куфальт. – Ты ведь всегда можешь туда вернуться, раз там было так хорошо. Они тебя бесплатно привезут с Давидсвахе, а нам из-за этого не стоило столько денег на дорогу тратить.

– Ах вот как? – произнес Бацке, зло посмотрев на Куфальта. – Ты так считаешь? Да? Ты просто дурак, Куфальт, вот что я тебе скажу!

Сказав это, Бацке повернулся и быстро зашагал прочь. Обошел тюрьму раз, другой, а Куфальт молча семенил рядом, дрожа при мысли, что лишился милости столь могучего покровителя.

– Делай что хочешь, – внезапно произнес Бацке. – У меня на сегодня больше нет никаких планов. Пойду-ка я домой.

– И я, – подхватил Куфальт, – я тоже.

Так они и шли весь долгий путь вместе, и Бацке не брюзжал всю дорогу, нет, они вели вполне пристойную беседу. У них было, что вспомнить, и можно было всласть посмеяться над всеми проделками и над болванами, которых удалось провести: над охранниками и арестантами.

А когда Куфальт выкурил свои десять сигарет, Бацке подарнл ему еще пять.

– Но их тебе должно хватить.

Когда они наконец очутились в городе, Бацке на секунду заколебался, увидев закусочную, а затем предложил:

– Ну ладно, пойдем поужинаем, я заплачу.

– Большое тебе спасибо, Бацке, – сказал Куфальт.

Ресторанчик, в который они зашли, широкой известностью не пользовался. Он был скорее похож на прокуренную, грязную пивнушку в квартале Трущоб. Но еда была вкусная и пиво доброе, и Бацке, наконец, спросил:

– Так что же, Вилли, ты и впрямь хочешь пойти на дело?

– Смотря какое, – наевшись до отвала, произнес Куфальт.

– Я кое-что разузнал, – сказал Бацке.

– Что именно? – спросил Куфальт.

– Банк, – отвечал Бацке.

– Там без пушки нечего делать, – со знанием дела произнес Куфальт.

– Ты что, сдурел? Налет!.. – возмутился Бацке.

– А что ж тогда? – спросил Куфальт.

– По средам и субботам, – оглядевшись вокруг, зашептал Бацке, – туда приходит старуха и забирает шесть-восемь стольников. С этими деньгами она идет через полгорода в лавку на Вандсбекершоссе. – Пауза. – Ну что скажешь?

Куфальт скривился.

– Не так это просто.

– Все очень просто, – заявил Бацке. – У Любекских ворот один из нас врежет ей хорошенько, другой вырвет из рук сумку, один побежит направо, другой – налево.

«Чушь, – решил Куфальт. – Смоется с деньгами, а меня сцапают». А вслух говорит:

– Не понимаю, у тебя бумажник битком набит деньгами.

– Перестань болтать о моих деньгах! – в ярости кричит Бацке. И, успокоившись, продолжает: – Значит, не хочешь? Есть еще люди, которые пойдут.

– Нужно подумать, – говорит Куфальт.

– Завтра суббота, – напоминает Бацке.

– Да-да, – задумчиво тянет Куфальт.

– Значит, нет? – переспрашивает Бацке.

– Я не знаю, – колеблется Куфальт. – Мне это кажется немного глупым.

– Почему глупым? Без риска ничего не бывает.

– Но нельзя за такой мизер так рисковать. Я не хочу снова получить срок.

– Так или иначе ты его получишь, – задумчиво говорит Бацке. И после паузы добавляет: – Если я захочу.

– Это как же? – озадаченно спрашивает Куфальт.

– Тебе не кажется, что у этого официанта дурацкий вид? – говорит Бацке, чтобы отвлечь его.

– Это почему же я получу срок, если ты захочешь? – упрямится Куфальт.

– А ты не хочешь расплатиться с официантом? – неожиданно хохочет Бацке. – Я дам тебе одну из своих денежек.

– Твоих денежек…? – Глаза у Куфальта округляются.

– Ты что, до сих пор ничего не просек? – хохочет Бацке. – Они ж фальшивые, деньги, дореформенные, вот так! А он взял и купил на них пятьдесят сигарет!

И тут в памяти Куфальта всплывает недавняя сцена: сморщенная, сбитая с толку старуха с тонким голосом, роженица в задней комнате, может быть, это их последние деньги: какой опасности он себя подвергал? Бацке спрятался в переулке, негодяй, гнида! А если бы в лавке был продавец, любой продавец, будь он чуть повнимательнее, и Куфальт уже давно сидел бы в полиции с перспективой получить хорошенький срок.

А Бацке хохочет прямо ему в лицо, этот подлый мерзавец, прячет сдачу и даже не делится…

– Бацке! – возмущается Куфальт. – Я немедленно…

– Официант, получите с моего приятеля! – кричит Бацке, хватает свою шляпу и, прежде чем Куфальт успевает возразить, исчезает.

Куфальт платит три марки восемнадцать.

Остается семь марок пятнадцать.

5

В этот суматошный роковой субботний день Куфальт проснулся рано-рано. Он лежал в постели и думал. Лежал в грязной, запущенной комнатенке, на сбитой перине, где до него, вероятно, спали сотни мужчин, одни или с женщиной, потому что старая Дюбель ничего против не имела, наоборот, это только поднимало ей настроение. Он выглянул в окно, должно быть, уже рассвело, но в маленький квадрат дворика размером в несколько метров почти не проникал свет. Внезапно он почувствовал, что на улице светит солнце. Он не видел света, а только ощутил его.

Наконец он встал, основательно вымылся, тщательно побрился, надел чистое белье, свой самый лучший костюм и с любимой «мерседес» в клеенчатом чехле отправился в путь. На улице действительно светило солнце.