Текст книги "Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Кажется, он и впрямь огорчен, взволнован и огорчен. Кто знает, может быть, этот ханжа и фарисей в эту минуту искренне верит тому, что говорит.

Зайденцопф ненадолго умолкает. А когда вновь начинает говорить, голос его исполнен глубокого неподдельного возмущения.

– И по какой же цене вы взялись выполнить этот заказ? Я спрашиваю – по какой? Наверное, по десять марок за тысячу или по девять пятьдесят, а то и по… – Он обводит взглядом их лица. – А то и по девять марок. А мы получили бы на две марки больше. Шестьсот марок заработка несведущие люди просто-напросто выбросили в окно, пустили по ветру. Я вас не упрекаю, но подумайте сами – что вы наделали! Ведь вы сбили цену на несколько лет вперед!

Бюро зашевелилось, но Зайденцопф уверенно продолжает:

– И что станется с вами самими по прошествии этих полутора месяцев? Никакой работы не будет, а уж всякие попечительства, благотворительные общества и приюты – ведь это мы и есть, мы с ними тесно спаяны и ведем все переговоры. Все справки, расследования, запросы идут через нас… – Он качает головой и вдруг рычит, как разъяренный лев: – На коленях к нам приползете, выть и скулить будете: «Отец Зайденцопф, дайте нам кров над головой, накормите нас! Бога ради, помогите, отец Зайденцопф, не подыхать же нам!» Но тогда уж мы…

Что именно они сделают, уже никто не слышит, последние слова тонут в общем шуме. Почти все бросают работу, выскакивают из-за столов и, захлебываясь словами, нервно ловя ртом воздух, выплескивают ему в лицо давно копившуюся ненависть:

– Шкуродер проклятый, отъелся за наш счет!

– А ты сколько платил нам за тысячу? Четыре пятьдесят!

– А кто нас пугал: не хотите, не надо, вышвырну вон, безработных и без вас пруд пруди!

– Врезать гаду промеж глаз! (Енш.)

– Лучше вывесить за ноги из окна! (Эзер.)

– Правильно, там он по-другому запоет! (Куфальт.)

– Тихо! – перекрывая общий галдеж, кричит Маак. И еще несколько раз: – Тихо!

Протиснувшись сквозь плотную, отчаянно жестикулирующую группу, столпившуюся вокруг бледного, но не слишком испуганного Зайденцопфа, он говорит:

– А теперь уходите!

– И не подумаю! – орет тот в ответ. – Я хочу вас усовестить! И внушить: вернитесь а наше лоно, и мы вам все простим…

– Взяли! – командует Маак Еншу.

Они хватают Зайденцопфа за руки и ведут его к выходу. Но тот продолжает выкрикивать:

– Кто в течение трех часов вернется, будет тут же принят! Кто вернется первым, будет назначен помощником господина Яуха!

Дверь захлопывается, с лестницы еще доносятся неразборчивые угрозы. Маак и Енш возвращаются.

– Вот так! – говорит Маак, и его белое, как мел, лицо нервно подергивается. – Вот так! – Поглядев вокруг, он добавляет:

– За работу! Нам нужно успеть сделать положенные десять тысяч. Сегодня это тем более необходимо! Разговоры отставить!

И еще раз обводит глазами всех по очереди. Остановив взгляд на Енше, он ободряюще кивает ему. А потом говорит тихо, но внушительно:

– А может, кому-то охота принять предложение папаши Зайденцопфа? Так пожалуйста! Но тогда уж сразу!

Все принимаются за работу.

12

В обеденный перерыв только и разговору что об этом визите. Все страшно гордятся, что сумели выставить самого Зайденцопфа, недавнего властителя их судеб…

– Ему только того и надо, чтобы мы ввязались с ним в спор!

– Воображает, что может вправлять нам мозги!

– Жди-пожди, чтоб мы вернулись!

– Не мы будем выть и скулить – сам первый завыл!

– Ловко вы его выставили! Хватка, как у заправских фараонов! Раз – и нету Волосатика!

– Вряд ли опять сюда сунется!

– Это еще вопрос! Скорее всего, сунется. Триста тысяч адресов! Да он за таким заказом высунув язык побежит!

– Наверно, теперь Яух явится!

– Эх, здорово было бы! Я бы со смеху помер!

– Нет, Яуха Марцетус вряд ли пошлет, не хуже нас знает, чего тот стоит. Пес он и есть пес!

– А что, если Марцетус сам к нам заявится?

Все растерянно умолкают.

И кто-то один не очень уверенно говорит:

– Навряд ли. Больно уж важная птица.

– Почему же? Очень даже возможно.

– Конечно, все на свете возможно. Только не верится.

– И мы опять отмолчимся. Никто ему не ответит, он и уйдет.

Но на все лица уже легла тень сомнения.

– Да, Марцетус… Только бы не пришел. Этот ханжа – хитрая бестия.

– Пора за работу, друзья! – напоминает Маак. – Время подпирает, так что давайте в темпе!

Машинки только застрекотали, только разогнались, как вдруг все разом запнулись и – тишина!

Все взгляды прикованы к одной машинке, к той, за которой никого нет. Одно место пустует!

Все обводят глазами комнату, словно стараясь найти того, чье место пустует. Но не находят.

И кто-то издает протяжный свист.

– Эй! Эй! Человек за бортом!

– Где Загер?

– За пивом пошел!

– Будущий помощник заведующего!

– Заведующий помощник будущего!

– Ну, погоди же, собака!

– Эй! Эй! Человек за бортом!

– Друзья! – начинает Маак и умолкает, запнувшись.

– Плевать я хотел на таких друзей! – вдруг срывается на крик бешеный Енш. – И на дружбу со всякой сволочью! Мразь! Вон дверь! Куфальт, открой ее, распахни ее шире! Вот так! А теперь – ну-ка, все спиной к двери, лицом к стене! И подальше друг от друга, чтоб не касаться! Глаза прикрыть руками! Кто откроет, схватит по морде! Ну, быстро! – Он уже вопит во все горло: – Вон отсюда, падлы, скоты, трусы проклятые! Убирайтесь, никто не смотрит на ваши подлые рожи, уматывайте, пока целы и никто не видит! Выкатывайтесь по-тихому! Вон!

Молчание. Все стоят лицом к стене, закрыв глаза, и молчат. Не скрипнула ли половица? Кажется, кто-то ушел? А может, тихонько прокрался, так что никто и не слышал! Где ты, детская доверчивость, где вера в ближнего? Все пошло прахом. Енш шумно дышит, накаляясь, и наконец не выдерживает:

– Ты уже смылся, Монте? И тебя ждет у них теплое местечко!

– Дурак набитый! – тявкает Монте.

Значит, Монте покуда тут.

И Енш уже не рычит, а басисто и раскатисто рокочет в ответ:

– Сознайся уж – небось на меня глаз положил, красавчик!

Безудержный хохот, – и все вновь обретают зрение, и новыми глазами глядят на солнце, на окружающих: нет, больше никто не удрал, кто был, тот и остался.

– Ладно, – буркает Енш. – Завтра утром еще поглядим, может, за ночь кто передумает. Я больше никому не верю.

– А я никогда и не верил.

– Все люди – сволочи!

– Знаешь что, – говорит Маак Еншу. – Будет лучше, если с сегодняшнего дня ты возглавишь нашу контору. У тебя лучше получается.

– Что правда, то правда, Маак, – соглашается Енш пренебрежительным тоном. – Ты слишком тонко воспитан. Я всегда считал: кто тонок – у того просто кишка тонка. А наша жизнь – сплошное дерьмо. Значит, так: за работу! Куфальт, садись за машинку. И поднапрягись, понял?!

– Понял, – кивает Куфальт.

– А как же я? – заныл Монте. – Не могу же я один разложить десять тысяч!

– Вот и убирался бы, пока дверь была нараспах! – отмахивается Енш. – Ну ладно, ладно, не устраивай сцен. Вечером навалимся всем скопом и поможем. За работу!

И работа кипит.

Куфальт, вновь оказавшийся за машинкой, такой новой и такой прекрасной, поистине счастлив. Счастлив, но встревожен.

Счастлив, ибо пальцы сами пускаются порхать над клавишами, едва только глаза успевают прочесть адрес на карточке, и порхают без ошибок и задержек. Куда подевалась прошлая ночь? Забыта, растаяла, он просто переедет на новую квартиру, и все. Все кончено. Лиза, все кончено? Жизнь, слава богу, так устроена, что все время возникает что-то новое, нет нужды цепляться за старое: что ушло, то прошло!

Чистые конверты у него, как и у всех, лежат на столе аккуратно перевязанными пачками по сто штук. Куфальт срывает бандерольку, его сосед, Фассе, сделал то же самое раньше, опередив Куфальта на три-четыре конверта. А когда Куфальт покончил с этой сотней, у Фассе оставались несделанными еще несколько штук. О, Куфальт нынче в хорошей форме! Странно, но факт: никогда ничего не знаешь заранее. Сегодня у него должно бы все идти вкривь и вкось, а все, наоборот, получается удачно. Он счастлив.

Но встревожен. И все остальные тоже. Никогда раньше не перешептывались так часто, не прерывали работу, не насвистывали в раздумье, не бормотали что-то себе под нос. Зайденцопф побыл и ушел, и хоть гремел и грохотал, но на том гроза не кончилась – молнии-то еще не было. Зайденцопф – не удар молнии. И Загер – не удар… Но грозовые тучи все еще висят над ними – когда же ударит молния?

Ровно в тридцать пять минут шестого она ударила. Ровно в тридцать пять минут шестого раздался резкий стук в дверь.

Маак (конечно же Маак, хотя он уже не был здесь старшим!) крикнул: «Войдите!» Все лица повернулись к двери, вошел пастор Марцетус.

– Добрый вечер! – сказал он и, сделав несколько шагов, остановился посреди комнаты.

– Добрый вечер! – робко и послушно откликнулись несколько человек и тут же прикусили языки.

Четверо (Маак, Куфальт, Енш и Дойчман) вновь принялись за работу, машинки вновь застрекотали, и вдруг…

– Тихо! – спокойно сказал Марцетус. И уже более властно: – Тихо!!!

Трое (Маак, Куфальт, Енш) продолжали стучать по клавишам.

– Тихо! – сказал пастор в третий раз. – Надеюсь, у вас достанет вежливости в течение пяти минут соблюдать тишину и выслушать то, что я хочу вам сказать.

Один (один из всех! А именно Енш) продолжает как ни в чем не бывало стучать на машинке, делает опечатку, исправляет ее, вновь стрекочет. Одинокий перестук звучит так беспомощно, так потерянно в большой комнате, которая только что была заполнена шумом до краев. И вдруг Енш злобно роняет:

– А, пошли вы все! – и его машинка тоже смолкает.

– Правильно! – строго говорит пастор, обращаясь к Еншу. – Совершенно правильно изволили заметить. Вы все, как говорится, хорошенько влипли.

Он опять умолкает. Енш что-то злобно бурчит себе под нос, пастор оглядывает комнату и говорит очень вежливо:

– Господин Монте, уступите мне, пожалуйста, ваш стул на пять минут, я старый человек.

Монте послушно вскакивает и слегка заливается краской, Енш уже дрожит от злости, но не мешает Монте поставить стул посреди комнаты.

– Благодарю вас. – Марцетус вежливо благодарит и садится.

Он удобно устраивается на стуле и обводит взглядом всех присутствующих. Куфальту кажется, что на него он смотрит особо пристально и особенно сильно морщит при этом лоб.

– Итак… – неспешно начинает пастор.

Но не доканчивает.

В одной руке Марцетус держит красивую черную велюровую шляпу с жесткой тульей, в другом – большой носовой платок из тонкого полотна. Время от времени он изящным движением вытирает пот со лба. Лицо у него полное, розовое, рот четко очерченный, выразительный, а подбородок энергичный, сильно выступающий вперед. (У всех, находящихся в комнате, подбородки безвольные, скошенные, и только у Енша нижняя челюсть сильно развита, но в другом роде: это скорее челюсть боксера.)

И именно он в конце концов нарушает молчание, злобно бросив в лицо незваному гостю:

– Господин пастор, нам надо работать, у нас не так много свободного времени, как у вас.

Но тот, как бы не слыша сказанного, спрашивает у Енша:

– Вы здесь за старшего, не так ли? То есть заведуете этой конторой? А может быть, все же не вы, а господин Маак?

– Загер вам наврал, – криво усмехается Енш. – Я заведующий.

– Так-так, – говорит пастор, что-то соображая. И потом еще раз: – Так-так. – Он явно что-то тщательно обдумывает. А потом вдруг спрашивает: – Значит, именно вы и производите все операции, как то: выплаты, расчеты и так далее?

Енш тоже начинает напряженно думать. И бросает быстрый взгляд на Маака, но пастор перехватывает его взгляд, так что им не удается объясниться без слов.

Поэтому Енш ворчливо выдавливает:

– Ну, произвожу.

На что пастор замечает ласковым голосом:

– Следовательно, вы, надо полагать, зарегистрировали свое предприятие в соответствующем отделе полиции?

Молчание.

– А также произвели вычеты из заработной платы в счет подоходного налога?

Молчание.

– А также подали списки сотрудников в больничную кассу? И наклеили марки?

Длительное молчание.

Пастор больше не наблюдает за выражением лиц своих слушателей, его задумчивый и мягкий взгляд устремлен к голубому летнему небу, пронизанному золотыми лучами солнца.

Зато сами они обмениваются между собой беглыми взглядами как бы исподтишка, что-то такое чувствуется в воздухе…

– Мы чрезвычайно благодарны вам, господин пастор, за ваши советы, – вежливо говорит Маак. – И непременно воспользуемся ими в ближайшее время. Ведь мы работаем лишь третий день.

– Так-так, – говорит пастор.

– А три дня как раз и даются на оформление всех бумаг, – вворачивает Енш, тоже вежливым тоном. – Не напомни вы, я бы, пожалуй, забыл.

– Так-так, – еще раз говорит пастор. И видно, что он уже не так спокоен, как вначале.

– Дело, которым я занимаюсь, – заводит он разговор с другого конца, – неблагодарное дело. Каждому из вас всегда кажется, что его обсчитали. Потому что вы видите только одну сторону: мы получаем одиннадцать за тысячу, а вам платим только шесть…

– Четыре пятьдесят, – уточняет Енш.

– Хорошо, четыре пятьдесят, – соглашается пастор. – Но вы не учитываете того, что нам приходится платить за аренду помещения, за отопление и освещение, что машинки изнашиваются и что мы выручаем вас в период кризиса и избытка рабочих рук. А ваш заработок – о боже правый! – Он саркастически смеется. – Вы думаете, у меня только и дела, что раз-два в неделю отчитывать вас за грехи. А на самом деле я день-деньской сочиняю прошения в вашу пользу, разыскиваю и привлекаю благотворителей, жертвователей. Один внесет пять марок, другой десять, восемьсот таких взносов, тысяча таких взносов за год – этим и живет все дело…

– А также его глава – пастор Марцетус, – опять вворачивает Енш.

– Да, и его глава – пастор Марцетус, – соглашается тот. – Вы ведь горой стоите за то, чтобы любая работа оплачивалась по справедливости. Почему же вы хотите, чтобы я работал даром?

– Послушайте, господин пастор, – медленно, чеканя каждое слово, вступает в разговор Маак. Он бледен, как мел, очки то и дело сползают с переносицы, и он привычным жестом возвращает их на место. – Все, что вы говорите, вероятно, верно и правильно, мы не хотим с вами спорить, но… – Тут Маак начинает заводиться. – Но почему бы вам не предоставить нас самим себе? Мы сами нашли себе работу, сами взяли на себя весь связанный с нею риск, и если дела у нас пойдут плохо, к вам мы все равно не побежим. Так что оставьте нас в покое. Здесь работа доставляет нам радость, а пока работали у вас, не доставляла. И нечего нам угрожать – «барыш пополам или донесу», этот финт нам давно знаком. Дайте нам идти своей дорогой, ведь мы ничего плохого вам не делаем.

– Правильно! – выкрикивает Енш, и еще кто-то бормочет нечто нечленораздельно-одобрительное.

– Я не буду говорить вам о том, – пастор опять берет инициативу в свои руки, – что именно мы сделали из вас классных профессионалов. Не буду говорить и о том, что считаю некорректным выведывать адреса нашей клиентуры. Не буду говорить о том, что подло сбивать цены, заключая договор по расценкам ниже наших тарифов. И скажу лишь о том, что никто из вас не достигнет намеченной цели, что для всех вас этот неблагодарный поступок станет началом гибели и новых преступлений…

– Это почему же? – ехидничает Енш, ничуть не задетый за живое речью пастора.

– Да потому, что вы… – Но пастор не договаривает и поднимается со стула. – Вот стоят эти ваши новенькие пишущие машинки. Они блестят, они сверкают, они такие чистенькие и красивенькие… Но как они куплены, а? Как они куплены?

Молчание.

Потом Енш говорит:

– В рассрочку, наверное.

Только они собрались разразиться хохотом, как пастор разражается гневом:

– Они куплены путем обмана, наглого преступного обмана!

Куфальт стоит, как под перекрестным огнем, – да, на него устремлены взгляды всех – горящие, злобные, испуганные, уничтожающие…

А пастор тем временем продолжает:

– Когда господин Зайденцопф вернулся от вас и поведал нам сказочку про новехонькие машинки, мы, конечно, сразу же сообщили в полицию. Расследование еще не кончено, но уже установлено, что все машинки приобретены одним и тем же субъектом без гроша в кармане, и трое пострадавших уже предъявили иск…

Долгое, долгое молчание.

Пастор пронзает Куфальта горящим взглядом:

– Да, теперь вам страшно, теперь вам хочется скрыться с глаз долой, но теперь уже поздно. Я вас предупреждал, Куфальт, я вас много раз предупреждал! – И, повернувшись к двери, кричит: – Господин Шпехт, прошу вас, входите!

И дверь отворяется, и в комнату входит широкоплечий приземистый человек с пышными фельдфебельскими усами, тронутыми сединой, густыми, кустистыми седыми бровями и совершенно лысым черепом.

– Вот Куфальт, господин комиссар Шпехт, – указывает пастор.

– Ну что ж, господин Куфальт, следуйте за мной, – говорит комиссар вполне доброжелательно. – Только спокойно и без всяких штучек.

Он легко подхватывает Куфальта под локоток, белые, как мел, лица товарищей проплывают мимо, потом они исчезают, а дверь, наоборот, наплывает («Неужели никто так и не скажет мне ни слова?»), дверь перед ним открывается, потом, уже за ним, закрывается, и они оказываются на лестнице. И тут изнутри, из мансарды, доносится сочный, уверенный голос:

– А теперь, мои юные друзья, мы можем…

Все потеряно, все мимо. Все мимо, все потеряно.

13

Проснувшись, Куфальт сперва подумал, что все еще видит сон. Этой ночью его преследовал какой-то мрачный, жуткий кошмар. То он бежал от преследователей и глупо прятался там, где был у всех на виду, то его в чем-то обвиняли, и ему приходилось оправдываться, и чем прочувствованнее он говорил, тем презрительнее те люди щурили глаза, пересмеивались и не слушали… И так всю ночь.

Ему казалось, что он плакал во сне, что его изголовье еще мокро от слез и что… И что он, no-видимому, даже кричал: «Отпустите меня, я пойду сам!» Да. Да, это было. Было. Но вот он окончательно проснулся, в тесную камеру пробивается сумеречный серый рассвет, а прямо перед ним, у самого лица, сидят два грозных чудища, два древних, как мир, паразита, готовых напасть на него, беззащитного, тело у них коричнево-красное, плоское и как бы бронированное, а усики-щупальцы и жаждущий крови хоботок направлены прямо на него. Они маячат перед ним как призраки, как грозные демоны… И его разум, высвобождаясь из мрачных лабиринтов сна, силится понять: что с ним? Где он? Но потом, почувствовав зудящее жжение на руках и ногах, он слегка поворачивает голову, одеяло соскальзывает, и насекомые мигом разбегаются в стороны…

«А, клопы, – думает он. – Ясное дело, как же без них. Только их и недоставало. Знакомая картина! Разве бывают полицейские участки без клопов?»

Он вскакивает на ноги и бросается к умывальнику. Моясь, он разглядывает свое тело, на котором уже вновь появились следы укусов. Сколько же времени он был на воле? Он подсчитывает. Получается сто два дня! Всего сто два дня – и опять за решеткой! И хорошо. Зачем было так мучиться?

Он ходит из угла в угол по грязной камере полицейского участка, в которой все стены испещрены бурыми пятнами – следами раздавленных клопов. Можно было бы сейчас заняться их истреблением, тогда хотя бы следующая ночь прошла бы чуть поспокойнее. Только какой смысл за ними гоняться? И какой смысл устраивать себе одну спокойную ночь?

Никакого, пора бы понять, дурья твоя башка!

Этот Шпехт, полицейский комиссар Шпехт, вчера вечером ограничился кратким протокольчиком. Составляя его, он ухмылялся и приговаривал:

– Ну конечно же, старина, у вас не было жульнических намерений, отнюдь! Да и с чего бы? И зачем? Сто восемьдесят марок – за шесть машинок – вы собирались каждый месяц выплачивать из своего заработка, все честь по чести… Да я верю, верю, каждому вашему слову верю! Ах, вы хотите сигаретку? Какую еще вам сигаретку, когда вы чушь несете? Так что, старина, если хотите покурить, придется немного развязать язычок! Небось дело привычное: как-никак пять лет просидели. Сигаретку вам? За здорово живешь ничего не наживешь!

Вот-вот, все по-прежнему, знакомая песня, знакомый мотив! Все начинается сызнова, и может статься, что Беербоом сидит тут же, через десяток камер от него, и его так же будут таскать на допросы и есть клопы, и приговор у него будет – либо вышка, либо пожизненное, а он, дурень, наверняка еще и радуется…

Да, еще Лиза. Наверняка давно уже произвели обыск у него в комнате, расшвыряли как попало все его красивые вещи, а она, скорее всего, решила, что пришли из-за того… И все выболтала. Но они явились вовсе не из-за того, а из-за него самого, она же выкладывает им все как есть про Беербоома. И теперь начнется такое, что ему из-под следствия век не выйти…

«Боже правый, отец наш небесный! Что делать? Хоть на стену лезь, хоть на кроватной ножке вешайся. Кажется, просто не бывает в жизни столько забот, сколько выпало на мою долю за последние четыре месяца. Я вполне понимаю того, кто специально глотает ручку от ложки, чтобы попасть в больницу, где ему сделают чудненькую операцию – хоть криком кричи. Я его понимаю, я вообще все понимаю! Когда живот так болит, никакие заботы не лезут в голову…»

А глаза щиплет, хотя слез нет…

Трах-трах – это щеколда. Щелк-щелк – это замок.

По стойке «смирно» спиной к окну.

Серая физиономия надзирателя.

– Имя, фамилия?

– Вилли Куфальт!

– Вильгельм Куфальт?

– Нет, Вилли Куфальт!

– За мной!

Опять коридоры, опять железные лестницы и железные двери, замки у которых всегда громко лязгают, опять надзиратели, которые вечно носятся взад-вперед («Надзиратель бегает, как лось!»), и кальфакторы, которые вечно что-то драют и моют: все, как прежде!

Большая мрачная комната с матовыми стеклами в окнах и уродливыми желтыми стеллажами для папок. За одним из столов сидит высокий силач со свежим цветом лица, двумя-тремя шрамиками на щеке и светлым ежиком волос. Он курит огромную черную сигару.

«Слава богу, не Шпехт, и вообще не похож на этих типов из уголовной полиции, – думает Куфальт. – Слава богу, попал сразу к следователю!»

– Арестованный Вильгельм Куфальт! – докладывает надзиратель.

– Хорошо, – говорит силач. – Я позвоню, когда вы понадобитесь. Присаживайтесь, Куфальт.

Куфальт садится.

Силач перелистывает его бумаги.

– Господин Куфальт, вам, конечно, известно, в чем вы обвиняетесь. Вот и расскажите мне, как вы, почти не имея средств, додумались купить в шести магазинах шесть пишущих машинок под одно-единственное обеспечение – справку о прописке. Зачем вам понадобились шесть машинок?

И Куфальт начинает рассказывать.

Поначалу слова с трудом слетают с языка, он то и дело запинается, возвращается к событиям более ранним, потом ему кажется, что надо бы начать рассказ с самого начала, то есть с того дня, когда он вышел на волю, или лучше еще раньше, иначе всего не понять.

Но этому человеку можно все рассказать. Во-первых, он ничего не записывает, просто слушает. А во-вторых, он умеет слушать. Куфальт видит, что у того пока нет никакого мнения о его деле. Шпехт, тот был заранее убежден, что Куфальт – мошенник, этот пока еще нет.

Он говорит и говорит, и постепенно на душе у него теплеет. Оказывается, это даже приятно – вот так сидеть и рассказывать другому все, что у тебя накипело.

Но, выговорившись, он вдруг обнаруживает, что внутри у него пусто, и уже как-то растерянно и выжидательно заглядывает следователю в глаза.

– Н-да, – говорит тот, задумчиво разглядывая пепел на кончике сигареты. – Н-да, можно и так изложить. Пастор Марцетус и его люди излагали это дело несколько иначе.

– Ах, эти-то! – вырывается у Куфальта, которого вдруг переполняет чувство собственного превосходства. – Они просто лопаются от злости, что я у них из-под носа перехватил заказ!

– Давайте лучше воздержимся от таких заявлений, – строго говорит следователь. – Не будем утверждать, что эти господа, ваши конкуренты, дают о вас заведомо ложные показания. Нет, от этого лучше воздержимся.

Он укоризненно смотрит на Куфальта.

И Куфальт сразу весь съеживается. Ясное дело, он сморозил глупость, ведь и пастор, и следователь – оба из образованных. А образованные всегда будут выгораживать друг друга. Тем более когда речь идет о такой мелкой сошке, да еще с судимостью.

– Послушайте, господин Куфальт, – начинает силач. – Вы же все прекрасно знаете. Достаточно долго пробыли в тюрьме, чтобы понять, как легко человеку впутаться в какую-нибудь историю.

– Что верно, то верно! – искренне соглашается Куфальт.

– И хорошо знаете, что такой человек, как вы, должен быть вдвойне осторожен. Да что там вдвойне? В сто раз осторожнее!

– Знаю.

– Допустим, все, что вы мне рассказали, чистая правда. Но разве из этого не следует, что вы вели себя крайне легкомысленно? Ведь именно вы взяли на себя ответственность за уплату денег, только вы один, согласно вашей подписи, ручаетесь оплатить все шесть машинок. В то время, как у вас не было даже приблизительно такой суммы и в будущем не ожидалось таких больших денег.

– Но ведь мы между собой договорились, что будем вычитать поровну у всех из заработка!

– Хорошо. Но теперь, когда ваше бюро лопнуло и не предвидится заработков, из которых можно было бы вычесть эти деньги, – как теперь расплатиться?

Куфальт пытается выкрутиться:

– Если пастор окажется свиньей и лишит нас работы…

– Не болтайте глупостей, – строго обрезает его следователь. – Пораскиньте лучше мозгами. Какое дело торговцам до всего этого? Вы обязались в течение года платить по сто восемьдесят марок в месяц. Где вы их возьмете?

Куфальта осеняет:

– А я возьму и просто верну машинки! В договоре о рассрочке сказано, что в случае неуплаты в срок они должны быть возвращены владельцу.

Следователь перегибается к нему через стол:

– А если машинки исчезли? Понимаете, если их украли?

Куфальту не верится:

– Ну, наши-то не украдут!

– Этой ночью, – говорит следователь, подчеркивая каждое слово, – этой ночью в вашу мансарду залезли воры. Четыре машинки успели упаковать…

Куфальт сидит как придавленный, а в голове у него проносится: «Сволочи, наверняка кто-то из наших… Только кто? Фассе? Эзер? Монте? Или уж, скорее всего, этот новый „помощник заведующего“, Загер?! А следователь небось думает, что я с ними заодно… Все пропало… пропало!..»

И в полном смятении глядит на следователя.

– Ну, и что же вы теперь собираетесь делать, господин Куфальт?

– Я… – уныло начинает Куфальт и вдруг взбадривается. – Сяду опять в тюрьму. Я понял, нет смысла барахтаться, все равно там окажешься… Ну и пусть… Мне теперь все равно… Уже без разницы…

Следователь зорко приглядывается к нему:

– А зачем на фирме «Гнуцман» вы назвались Мейербером, господин Куфальт? Если дело чистое, вроде бы ни к чему присваивать себе чужое имя?

– Чтобы в «Престо» не поняли, что это я перехватил у них заказ, – спокойно объясняет Куфальт и встает. – Но теперь мне уже все равно, господин следователь. Отправьте меня обратно в камеру. Просто мне всегда не везет.

– Это вам-то не везет?! – язвительно переспрашивает следователь. – Да вы счастливчик! В вашем положении не пускаются очертя голову в такие авантюры. Вы вели себя глупо, легкомысленно и безрассудно. Таким аллюром далеко не уедешь. Вечно вы недовольны, вечно скулите и жалуетесь, не одно, так другое! Сидели бы себе тихо-мирно в этом «Престо», совсем неплохо там было, ничего страшного, если кто на вас и накричит… Но нет, вам подавай приключения, кучу денег… – Он очень разгневан. – Вам бы только вырваться на простор и пуститься во все тяжкие! Словно молокосос какой!

Куфальт стоит в полной растерянности: его сверлит какое-то беспокойство. Ну, ругают его, ладно, дело привычное. Но он чувствует, что за бранными словами скрывается что-то другое, хорошее…

– Комиссар полиции Шпехт пришелся вам, видимо, не по нутру? – спрашивает следователь. – Он мне рассказал, что вы вели себя на допросе как наглый, закоренелый преступник.

– Но господин Шпехт и сам разговаривал со мной как настоящий полицейский с настоящим преступником. Не так, как вы, господин следователь, – лукаво добавляет Куфальт.

– Да где там! Вас именно Шпехт-то и спас, он один! Еще вчера вечером разыскивал эти ваши договоры о рассрочке, и поскольку у вас дома их не было, ночью отправился в вашу мансарду, где их и обнаружил. Но еще раньше он обнаружил – знаете, что?

– Воров…

– И кто были эти воры?

– Почем я знаю, – запинается Куфальт.

– Положим, знаете. А теперь поглядим, имеете ли вы хотя бы представление, кто ваши враги, а кто друзья…

– Я… – начинает Куфальт и умолкает.

– Ну, говорите же, – настаивает следователь.

– Фассе, – говорит Куфальт.

– Эзер, – говорит Куфальт.

– Монте, – говорит Куфальт.

– Загер, – говорит Куфальт немного увереннее.

– Нет, Маак, – говорит следователь.

– И Енш, – добавляет он.

– Ну, теперь вы все знаете. Ваше счастье, что Шпехт на них наткнулся. И ваше счастье, что эти договоры хранились в бюро и что аккуратный господин Маак приложил к ним нечто вроде плана погашения платежей, – там было указано, сколько с каждого из вас причитается… А потом он передумал… Мерзавец он. этот ваш друг, Куфальт! Гнусный мерзавец!

– Его девушка должна скоро родить, – говорит Куфальт.

– Знаете, что я вам скажу, – на этот раз следователь и впрямь взбешен. – Это слюнтяйство, слабость, это чистейшее идиотство с вашей стороны! Либо вы хотите выбраться из всей этой грязи, либо нет. Да или нет?

– Да, – говорит Куфальт.

– То-то! – говорит следователь. – Пишущие машинки сегодня же будут возвращены торговцам, а предъявленный ими иск аннулирован. До тех пор вам придется подождать. Полагаю, сегодня вечером или завтра утром мы вас отпустим.